Текст книги "Семейные хроники Лесного царя (СИ)"

Автор книги: Антонина Бересклет (Клименкова)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

– Приму, куда ж деваться. Дочурке отдам, пусть нянчится.

Распрощавшись с воеводой, лесной хозяин отвел своего двойника обратно в овраг, где вновь растворил в болотной жиже.

Яр не спешил разрывать тончайшие нити связи. Потратил несколько лишних минут, лежа в покое под покровом мха: тщательно осмотрел свои владения, обманчиво тихие в ночной темноте. Не удержался, заглянул на границу земель, нашел старшего сына – тот спал. Поэтому Яр не стал его тревожить и коснулся сознания верного своего коня Полкана. Тот обрадовался весточке из дома, в свою очередь доложил повелителю, что у них день прошел спокойно до скуки. Яр попросил задержаться на границе, ему хотелось перед долгим расставанием еще раз увидеться с сыном. Чудо-скакун обещал исполнить просьбу. Лесной царь улыбнулся, зная, каким изобретательным бывает его необыкновенный конь, когда дело касается проказ – даст урок даже шуликунам.

Следующими Яр незримо проведал своих младших. Он редко позволял себе «подсматривать» за повзрослевшими отпрысками, но сегодня сделал исключение. Тем более двойняшки нашлись на крыльце материнского дома, перед сном вышли насладиться прохладным ветерком и переливчатыми звездами на высоком синем небе.

– Козу подоил? – требовательно перечисляла Милена.

– Угу, – привычно невозмутимо кивал Драгомир. Он стоял, облокотившись на резные перильца и запрокинув голову к небу.

– Мать сказала, что долго не вернется, – напомнила дочь. – А корма ей задал?

– Матери-то? – фыркнул Мир.

– Козе! – рассердилась Милка.

– И козе, и поросю, и курям, – смеясь, перечислил брат. – И соседушке молока поставил крынку.

– Это правильно, – кивнула, поуспокоившись, Милена.

Яр не стал вмешиваться в разговор, разорвал связь, пока его не заприметили. Не хватало еще выставить самого себя тревожным папашей, эдаким петухом-наседкой.

– Папаня, что ль? – шепотом спросила Милена.

– Угу, заглянул на минутку, – подтвердил Драгомир, которому тоже мало нравилось находиться под тайным родительским присмотром. – Уже «ушел».

Милена прислонилась к фигурному столбцу, держащему козырек крыльца, тяжело вздохнула.

– Опять кого-то услышала? – обернулся к сестре Мир. – Воды принести?

– Нет, прошло уже, – отмахнулась Милена. Потерла пальцами лоб, сдвинув расшитую жемчугом ленту выше на волосы. Да торопливо поправила обратно, огладила ладонью толстую косу.

– Опять какая-нибудь медведица или рысь своих зверенышей в темноте потеряла. А ты за всех беспокоишься, – проворчал Драгомир. – Или деревенский ребенок заблудился, аукает, соплями хлюпает. Найдутся сами!

– Нет, тут совсем другое, – не вспыхнув против своей привычки, тихо отозвалась Милена.

– А, опять твоя далекая несчастная страдалица?

– Очень далекая. Даже не знаю, где ее искать. Но за пределами отцовских земель, это точно. Где-то на закат, к северу.

– Очень подробные сведения! – хмыкнул Драгомир.

– А что ты хочешь: я едва ее слышу! И вообще не каждую ночь. Иной раз неделями молчит, как ни прислушиваюсь, будто умерла… Нет, всё! Мать пока не вернулась, я поеду. Хочу наконец-то выяснить, что там стряслось, – решительно заявила Милена. Брат вместо ответа пожал плечами.

В дом они не заходили, потому что там их подслушал бы соседушка-домовой, который мог по доброте душевной обо всём немедленно доложить отцу. И не докажешь, что уже сами за себя решать вправе! Вон Евтихия ведь отпустили гулять по свету, да и сам папаня в их возрасте успел пройти полмира и осесть здесь, в чужой для себя земле, освоиться и царство под себя вырастить. Нет же, они-де еще маленькие! А Миленка вообще девушка, мол, негоже ей без опеки невесть где носиться. Тем более и непонятно, куда ее заведет любопытство.

– Понимаешь, не могу я сделать вид, будто оглохла, – в который раз принялась объяснять брату Милена. Тот кивал, понимая, что она больше для себя самой рассуждает вслух. – По ночам слышу сквозь сон, словно зовет кто-то. И не меня, нет. Дочку свою потерявшуюся, что ли. Или ушедшего друга… Я не могу разобрать слов. А чувства такие острые, жалобные, плач прямо за сердце берет! Ну не могу я тут сидеть, если кому-то настолько плохо, понимаешь? А вдруг кроме меня и помочь-то ей некому? Ведь если б был кто-то там рядом, так давно б помогли, успокоили бы!

– Как же, дождешься! – фыркнул Драгомир. – Отец что о людях рассказывал, помнишь? От них помощи ждать нечего. Своих же камнями забивают по праздникам. А раз ты эту страдалицу слышишь, значит не человек она. Может, колдунья, может, еще кто.

– Наверное, – согласилась Милена. – Значит, тем более я обязана помочь.

Драгомир и не возражал.

– Матери можешь не говорить, а вот у отца отпроситься придется, – сказал он. – Даже если по воздуху полетишь, всё равно он тебя заметит и потребует ответа.

– Ну, уж папке как-нибудь зубы заговорю, не волнуйся, – заявила с хитрой улыбкой сестрица. – Улечу гулять, а тебя тут оставлю! За козой и курями присматривать.

– А я с тобой и не собирался, – проворчал Драгомир.

Сестрица, пользуясь преимуществом своего высокого не по-девичьи роста, со смехом дотянулась, взлохматила ему волосы на макушке. И радостно убежала в дом, пока не словила в ответ шлепок по мягкому месту.

Яр вернулся в спальню. И на миг застыл на пороге: Лукерья не ушла всё-таки. Завернулась в лоскутное одеяло, сложила руки в замочек на высокой груди – лежит, ждет мужа как примерная женушка.

Заметив его появление, Лукерья приподняла бровь с нарочитым безразличием:

– Опять убил кого-то?

– Надо было убить, – мрачно ответил Яр. Неторопливо разделся под пристальным взглядом супруги, но ради ее удовольствия надевать «мужественный» облик не стал. – Покалечил другим для примера. Дал срок раскаяться.

Лицо ведьмы осветилось улыбкой: подобного милосердия к человеческим существам от мужа она давно не помнит. Она сбросила с себя одеяло и протянула к нему обе руки.

Яра долго уговаривать не надо было – кинулся в объятия, выпрыгнув из сапог. Вот только буквально в полете над кроватью не удержался от шутки: из юноши превратился в малютку-фею с огромными крыльями бабочки за спиной. Пару секунд порхания над постелью, рассыпая искры мерцающей пыльцы с крыльев – в наслаждении богатством чувств супруги: удивление, досада неуместным легкомыслием, смирение с неисправимой сутью сумасбродного муженька. И приглашающая улыбка. Яр «нырнул» – с наслаждением зарылся головой по самые плечи между грудями жены, обхватил руками под бюстом, колышущимся от смеха, ногами попытался объять талию, да кукольной длины не хватило. Затих, блаженствуя.

Лукерья двумя пальчиками ласково погладила ядовито-зеленую взъерошенную макушку крошки-муженька. К медленно взмахивающим крыльям прикасаться было боязно.

– Как неловко, – признала со смешком ведьма, – теперь ты заставляешь меня чувствовать себя не просто старой развратницей, а совратительницей младенцев.

– Еще минуточку, пожалуйста, – глухо донеслось из заманчивой ложбинки между мягких округлостей.

– А зачем ты опять косу свою остриг, м? – спросила Лукерья. – Меня не спросил, напоследок полюбоваться не дал. Если я не ношу косу, это что значит?

– М-м? – послышалось разнеженное из-под бюста.

– Это значит, что твоя косица принадлежит мне, – вывела ведьма, игриво скользя пальчиком по охотно изгибающейся спинке.

– Заколебался я, – признался без шуток Яр. – Хотел оставить, но терпения не хватило. То сам себе на волосы сяду. То шуликуны дверями прищемят: я уже вроде как зашел, а конец косы еще нет, а они нарочно не замечают и двери захлопывают. Больно, знаешь ли.

Лукерья беззвучно посмеялась: удалось пустячным разговором отвлечь мужа от мрачных мыслей. В детстве она в будущем тогда возлюбленном эту его расчудесную косу больше всего обожала – гладкая, блестящая, пестрая. Ленточки вплетать не надо, и так красота на загляденье. Прядки ярко-зеленые – это в честь трав луговых. Буро-болотные – в честь топей, где своя зелень растет. Темно-хвойная – как тенистые ельники. Веселая с золотинкой – как трепетные листики березок в светлых рощах. Серебристые, словно бы седые – значит, где-то в северных землях еще не везде сошел снег с земли. Черные пряди, как уголь – напоминание о выжженных пожаром участках. Вся палитра леса всегда при нем, у хозяина буквально о каждом кусте голова болит.

Яр неохотно отлип от ее персей, приподнялся над нею на вытянутых руках, одновременно с тем возвращая себе облик прекрасного, вечно юного эльфа. И ради ее каприза встряхнул головой, распустил шелковую гриву отнюдь не до лопаток – ниже пояса, окутав их обоих переливчато-зеленой волной вьющихся локонов. Лукерья не удержала покоренного вздоха.

Повелитель навис над нею, заглянул в глаза, мерцая завораживающими очами. Лукерья, чуть краснея, без подсказок сползла с высоких подушек пониже, молча принимая власть супруга над своим телом, что вновь объял жар томления. Яр прикоснулся мягкими губами к ее виску, к щеке, к шее с часто трепещущей жилкой. Лукерья подняла руки, обвила его за шею, притянула к себе ближе. И прошептала в острое ушко:

– Когда меня здесь не будет, присмотри за Драгомиром.

Яр чуть отстранился, насколько она позволила, не убирая рук.

– О Милке, значит, позаботиться не просишь?

– Миленка сама о себе позаботится. Вечно у нее что-то на уме. Самостоятельная очень выросла, никогда совета не спросит. А Мирош… он… Ты постоянно тискаешь Милку, Тишка тискает тебя, а Драгомир смотрит на вас голодным волчонком, завидует. А когда ты зовешь его подойти – он убегает. Хотя очень хочет быть с тобой.

– Знаю. – Яр прижался к ней, чтобы не смотреть в глаза.

– Знаешь? И давно? – напряженно уточнила Лукерья.

– Давно, – признался Яр. – Раньше, чем ты заметила. Даже раньше, чем он сам догадался.

Лукерья вздохнула. Отталкивать, сбрасывать его с себя не стала. Наоборот, прильнула крепче. Яр выдохнул, словно получил прощение за не свою вину.

– Это скоро пройдет, – уверенно сказал он. С неловким смешком добавил: – Со мною в его возрасте было еще хуже. Но прошло моментально, всего за один поцелуй.

– И один удар, – невесело поддакнула супруга, нежно погладила его по щеке, коснувшись кончиками пальцев едва заметного шрама.

Он перехватил ее пальцы, стиснул в горячей руке, осыпал поцелуями.

– Но он ведь и мой сын, – пошутила Лукерья. – А со мной это наваждение не прошло. Не развеялось за целый век.

– Правда? – мурлыкнул Яр, ластясь, словно кот. – Почему же ты так упорно пыталась мне доказать обратное?

– Когда это? Не было такого! – притворно изумилась Лукерья, подставляясь под поцелуи и в ответ скрещивая на пояснице мужа лодыжки.

Препираться дальше Яру не захотелось.

– Наконец-то у нашего величества хороший аппетит!

– А госпожа-матушка еле в тарелке ковыряет, ты глянь-ка.

– Видать, не выспалась ночью!

Шушукавшиеся в уголке русалки громко хихикали, нисколько не заботясь о том, что тонкий слух царственных особ и прочих присутствующих нелюдей позволяет расслышать каждое сказанное шепотом слово.

Лукерья с трудом дождалась, когда затянувшийся завтрак подойдет к концу. Воеводы никуда не спешили, после обильной трапезы налили себе и водяным по рюмочке настойки «для пищеварения». Яр потягивал травяной чай, прикидывая в уме распорядок дел на день.

Лукерья решительно встала с места, оглядела собрание:

– Мне нужно вам кое-что сообщить.

На лицах всех присутствующих отразилось недоумение – царица-ведьма редко позволяла себе такие вольности. Заявление! И такое, что даже муж удивился, чай отставил, чтобы вдруг не поперхнуться.

– Я уезжаю, покидаю Дубраву. И Лес. Возможно, надолго. Скорей всего, назад больше никогда не вернусь. Поэтому я приняла решение. Я во всеуслышание объявляю, что впредь не желаю быть супругой Яру. Отныне он свободен от брачных обязательств. Я больше ему не жена.

Лукерья выговорила и села. На онемевшего мужа нарочно не оглянулась, хоть тот и сидел совсем рядом – наоборот, она отвернулась в сторону. Но в той стороне взгляд наткнулся на русалок с вытаращенными глазами, поэтому пришлось закрыть лицо рукой. Так она невольно повторила жест мужа: тот с первых же ее слов, словно в нахлынувшей усталости, тяжело оперся локтями о стол, пальцами обеих рук принялся тереть лоб и виски, завесившись рассыпавшимися волосами. Как будто эти слова он ждал очень давно, но когда они наконец прозвучали, то всё-таки оказался не готов их услышать.

– Как же так? – пискнула старшая дриада, искренне расстроившись. Древесные девы только приехали, только приготовились привыкать к новой земле, к новому окружению. И вот такой поворот – государь разводится! Это же совсем иной расклад получается во дворце и в державе.

Все остальные благоразумно хранили гробовое молчание.

У Яра вздрагивали плечи. Он шумно вздохнул, отнял наконец-то руки от лица, мимоходом, не стыдясь, смахнул слезы с ресниц. Обвел тяжелым взглядом воевод и водяных. И срывающимся голосом громко объявил:

– Друзья! Я отрекаюсь от престола.

– Помилуй, батюшка! – проворчал самый смелый из леших, Сил Силыч. – Это что ж вдруг тебе взбрело?

– Как же мне быть над вами царем, коли я не мужчина? – развил свою мысль Яр, шмыгнул носом. – Я всю ночь старался, но так и не смог угодить моей драгоценной супруге. По этой причине она и избегала меня последние годы, чему вы все были свидетелями. Она великодушно дала мне последний шанс, но этой ночью я окончательно опозорил себя в ее глазах. Что ж, признаюсь: я несостоятелен, как муж. Следовательно, я не вправе оставаться вашим царем. Найдите себе правителя получше.

С этими словами он взъерошил себе волосы, поискал что-то на голове и добавил негромко в растерянности:

– Где моя корона? Я отрекаюсь от престола и от короны! А она куда-то подевалась.

– Нету у тебя короны, Яр-батюшка, – подсказал Веснян, улыбаясь, полагая всё это неуместно затянувшейся шуткой. – И никогда не было.

– Не порядок! – отозвался владыка Леса. – Эй, кто-нибудь передайте кобольдам повеление: пусть сделают мне корону, и поскорее! Мне надо будет от нее отказаться. Простую пусть сделают, золотую: венец из дубовых листьев, а желуди из янтаря. Чтобы никаких излишеств не придумывали! Можно листья украсить чеканкой, шапочки желудей отделать зернью, добавить лаковую эмаль, капли росы из хрусталя. Но так, чтобы всё смотрелось скромно и не вычурно, а то знаю я их варварские вкусы. Ясно? Поживей!

– Лучший янтарь на берегах Северного моря, – задумчиво высказал Карп Поликарпыч. – У меня есть сообщение с тамошними водяными, через озёра пошлю гонца. Там у них янтарь, говорят, вместо гальки на пляжах лежит, мешок за грош набрать можно.

За столом все оживились: принялись охотно обсуждать свойства и качество янтаря, фасон короны, размер желудей. Кто-то предложил заказать для комплекта и скипетр с державой. Кто-то настаивал на церемониальном жезле, увенчанном звездчатым изумрудом огромных размеров, что кобольды откопали два года назад и преподнесли владыке, а тот пожалел раскалывать под брошки эдакий булыжник.

– Шута из себя строишь? – прошипела ведьма, оглянулась через плечо на мужа, украдкой шмыгавшего носом.

– А что мне еще остается? – произнес тот совершенно спокойным тоном. А сам глаза не поднял на жену, сверлил взором кружку с остывшим чаем. – Это же правда: я не смог тебя удержать.

– Зато теперь сможешь осчастливить всех девиц в своем царстве! – колюче напомнила Лукерья. – А то они уж заждались.

– Мы утешим! Утешим его величество, матушка, обещаем! Не волнуйтесь, вы оставляете его в надежных руках! – охотно выскочили вперед бесстыжие русалки. Окружили кресло владыки, приналегли кто пышным бюстом на высокую спинку, кто-то вцепился в подлокотники, Яр едва успел поднять руки, не то поставили бы синяков в порыве.

– Девчата, у меня с родной женой ничего не получилось, – попытался образумить русалок повелитель, смущенно улыбаясь, – с вами ничего не выйдет тем более! Увы! Простите!

– А давайте попробуем! – не отставали те.

Бывшая теперь царица скрипнула зубами, вскочила с места. На нее вновь все уставились, выжидающе. Даже Яр поднял голову, и зря Лукерья бросила на него последний взгляд, сердце в ее груди так и сжалось: на лице надежда, на ресницах влага, губы приоткрыты. Если поцеловать на прощанье? Нет, никаких поцелуев! Эдак решимость её покинет. Стыда же не оберешься – как потом объясняться с мужем, со всеми?

– И всё же, госпожа-матушка, позволю себе дерзость спросить об истинных причинах столь внезапного разлада? – Лещук Илыч не побоялся высказаться за всех.

– Я же сказал: я стал неугоден своей жене, – властно оборвал водяного Яр. – Или вас интересуют какие-то особенные подробности нашей супружеской жизни? Нет? Вот и славно.

Все склонили головы в согласии.

– Прощайте, – тихо проговорила Лукерья.

Она быстрым шагом направилась к дверям зала. На полпути ее остановило скрипнувшее о половицы кресло, отодвинутое от стола: в полнейшем молчании владыка поднялся с места.

– Прошу всех! – обратился лесной царь к своим подданным, и голос его звучал как никогда твердо. – О том, чему вы все здесь стали свидетелями, прошу не рассказывать никому. В первую очередь нашим детям. Я сам сообщу им эту новость, когда посчитаю необходимым. Лукерья, тебя это тоже касается.

Ведьма кивнула, не оборачиваясь. И вышла.

– Ну что ж, друзья, – Яр со вздохом опустился на место. – Пожалуй, сегодня о государственных делах говорить не получится. Распорядитесь на счет рябиновки, – он сделал знак русалкам, и те унеслись прочь, исполнять. Яр же окинул взглядом свою свиту: – Будем пить горькое вино, ибо не годится справлять тризну по почившему браку сладкими настойками.

Царь усмехнулся. И придворные повеселели: может, еще не всё потеряно? В конце концов, госпожа-матушка всего лишь человек, что с нее строго спрашивать. И бывало уже, ссорились супруги между собой, да не раз. Зато как потом страстно мирились.

Напиться в дым Яру не позволила дочка. Он едва начал икать, едва поплыл над очередным кубком, уносимый невеселыми мыслями... На подлокотник вдруг примостилась дочурка. Малышка выше отца на голову, а уж какая красавица, словами не описать! И фигуристая, и ликом белая-румяная, губы алые, брови соболиные, темно-медная коса с локоть толщиной. А в глазах-омутах бесенята пляшут, игриво хвостиками машут.

– Милка? – заулыбался хмельной царь, потянул дочурку на себя, и та с визгом плюхнулась с подлокотника ему на коленки, тяжеленькая.

Милена вскакивать не стала, напротив, поерзала на коленях у отца, устроилась удобнее. Затем отобрала кубок, сама присосалась, отбиваясь от родительской руки, не позволяя вернуть назад:

– Фу, горькая какая гадость! Но вкусненькая, – пробормотала она и выдула до капли. Грохнула пустым кубком о столешницу, икнула и расплылась в улыбке.

– Милка! – умилившись великовозрастной озорнице, притиснул ее к своей груди отец, обхватил обеими руками, с трудом удерживая на коленях. Чмокнул в щечку, гладкую, что спелое яблочко. – Ты ж моё солнышко!

– Папка, а я тоже корону хочу, – взмахнув ресницами, что птица крыльями, заявила Милена. И для убедительности губки надула. – Тебе дубовую с желудями. А мне давай закажем у гномов венец из кленовых листьев, серебряный, с бриллиантами. Знаешь, чтобы всё такое ажурное и чтобы искрилось, аки чистый снег!

– Красиво получится, – кивнул, оценив задумку, Яр.

– У дитятки вкус неплох – в бриллиантах! Ишь ты, – одобрительно переглянулись лешии и водяные.

– А то ж, вся в папку! – весело оскалился Яр. Но улыбка быстро сползла с его лица, царь шепнул дочке на ухо: – Выходит, уже знаешь новость? Кто проболтался?

Та кивнула, зашептала в ответ, обняв за шею:

– Я ж не дура, вижу, случилось что-то. Поэтому сразу поймала Лильку и припёрла к стенке, пообещала защекотать до смерти, если всё сейчас же не расскажет. Ну, ты меня знаешь, я никогда от своего слова не отступлюсь – если пообещала, то всё.

Отец кивнул со всей серьезностью – и упрямством своим дубовым дочурка тоже вся в него уродилась. А искусству пытки щекоткой ее обучали сами же русалки, да так хорошо обучили, что ученица превзошла наставниц.

– Ты не волнуйся, пап, я больше никому ни слова, – заверила Милена. – Мирошке тем более ни-ни. А для надежности, чтобы случайно не обмолвилась, ты меня вообще отошли из дома подальше!

– Это куда еще? – нахмурился Яр, мигом трезвея, усилием воли прогоняя из крови хмель.

Дочь замялась. Призналась, что сама не знает, куда это ее тянет. Только направление известно. А ни цели, ни места назначения не ведает.

– Одна никуда не поедешь! – отрезал папаша.

– Папа, я обещала помочь! – возразила Милена.

– Кому ты обещала, если не знаешь ничего? – возразил Яр.

– Себе самой дала зарок! – налегла на отца бюстом упрямая девица. Яр чуял, она с него в прямом смысле не слезет, если он станет запрещать. А ноги от дочуркиного недетского веса уже начали помаленьку неметь.

– Ну, раз самой себе, то да, слово надо держать, – вздохнул владыка.

В итоге, проспорив с полчаса, (чем весьма развлекли подвыпивших водяных и леших, которых Милена всегда воспринимала, как родных дедушек и дядюшек), порешили, что лесная царевна отправится в путешествие в сопровождении отряда поночуг. Благо днем их почти не видно, в тенях прячутся, а по ночам они не заметны, потому что черные в черном небе летают бесшумно, следовательно Милене от их присутствия никакого неудобства быть не может, а папе будет спокойнее. Так же вызвался сопровождать барышню Веснян Березопольский, через чьи земли Милена наметила свое путешествие.

– Все-то меня вздумали бросить, – простонал Яр, когда наконец-то отпустил дочку собираться в путь. Вернее, когда дочка его освободила, спрыгнув с отсиженных отцовских коленок. – Тишка ускакал. Ягодка улетела. Солнышко моё, и та куда-то за горизонт стремится…

Он кивнул шуликунам, чтобы наполнили ему кубок рябиновкой, а то все русалки оказались заняты: не до правителя придворным дамам, они с воеводами и водяными флиртуют. Мелкие прислужники бросились исполнять приказ, с попискиванием всей гурьбой облепили кувшин, да сами же между собой успели передраться – так что в итоге царь оказался облит липким вином с ног до головы, что лишь подчеркнуло его горькое настроение. Вина в кубок попало на два глотка. Выпив и поморщившись от терпкой горечи, Яр простился со своей свитой унылым взмахом руки и покинул трапезный зал, покачиваясь от легкого сквозняка и тяжких дум. Был всего лишь полдень.

Оглушительно громко стрекотали кузнечики. От скошенной травы поднимался пряный дух. Жарко припекало солнце, особенно сильно нагревая плечи и макушку. Под рубахой вдоль хребта медленно и щекотно стекали капельки пота, намереваясь уползти под пояс штанов.

Зашуршала листва, брызнула с ветки в небо потревоженная пташка.

– Пап, не надо, – фыркнул Драгомир, покосившись на вышедшего из кустов калины чересчур взрослого родителя. Но явно смутился и отвел глаза. Добавил, предательски порозовев щеками: – К тебе обычному я больше привык.

Яр послушно вернул себе юный облик, отчего сходство между отцом и сыном стало просто поразительным.

Покинув дворец, хозяин Леса прямиком направился к последней своей отраде на всём белом свете – к младшему сыну. Драгомир был для отца действительно драгоценнее целого мира. Нет, Евтихия и Милену он тоже сильно любил и всячески баловал, но ведь младшенький – это ж младшенький! И не суть, что двойняшек разделяет всего лишь час времени в порядке рождения. Зато Миленка выросла вон какой богатыршей, немногим уступила в росте старшему брату. А Мирош – он один в один как Яр: невысокий, худосочный, нервный. Волосы, правда, не зеленые (и не золотые, как у Тишки), а в Лукерью мастью, но зато шелковые, мягко волнистые – опять-таки отцово наследие. Если Миленка обычно повязывала через лоб атласную ленту, расшитую бисером и жемчугом, то ее близняшка подхватывал густую гриву тонким плетеным шнурком, чтобы в глаза не лезла, а по плечам отпускал свободно струиться. И стрижется он так же неохотно, как батя: большую часть времени ходит русалка русалкою маме на удовольствие, а нынче вот по лопатки обрезал, не подозревая, что и в этом подражает родителю. Обнаружив сию дополнительную деталь сходства, Яр не удержался, расплылся в улыбке, аки масленый блин на сковороде.

Сын занимался делом: грабли чинил, правил зубцы, чтобы сгребать траву, что накосил на лужке позади баньки. Козе ведь сена немало требуется, и ей плевать, кормит ее царский сын или крестьянский – главное, работай по совести. А отец явился непонятно зачем, отвлекает – стоит, руки на груди сложив, на отпрыска любуется, не скрываясь. Драгомир нахмурил темные брови, исподлобья метнул молнию настороженного взгляда.

– Мир, не хочешь пожить со мной во дворце? – сразу предложил лесной царь, чтобы долго не ходить вокруг да около. – Что ты будешь здесь один куковать! У меня там веселее. А?

– Я не один: у меня вон животина есть.

Драгомир торопливо отошел подальше, стоило Яру сделать попытку приблизиться. Сын прекрасно знал отцовскую привычку: зазеваешься и подпустишь на расстояние вытянутой руки – тут же сграбастает в обнимку и затискает до потери дыхания.

– Ну, за хозяйством и соседушка присмотрит. А не справится, так позовет на помощь какую-нибудь миленькую кикимору. Там, глядишь, женится на старости лет, ватагу шуликунов заведет.

Яр не отступался от затеянной игры в догонялки, несмотря на явное нежелание сына подвергнуться отчей ласке. Пусть даже придется метаться по всему двору и огороду – да хоть по всему лесу! Упрямством оба были равны, только у отца опыта побольше. Так с лужка, что за банькой, оба переместились ближе к дому.

– Пап, я тебе всё равно Тишку не заменю.

– Конечно, не заменишь. Вы у меня все особенные и незаменимые. – Яр изловчился и поймал-таки своё «отражение» в объятия.

– Пап, отстань, – попытался тот упрямо выкрутиться, не поднимая глаз. А щеки запылали неровным румянцем. – Ну, зачем я там нужен? И русалки будут на меня дуться, что я не такой любвеобильный, как Евтихий.

– С девчонками я сам разберусь, приструню, если станут тебе слишком надоедать. Мирош, я всё давно знаю, – шепнул Яр в порозовевшее ухо, очень похожее на обычное человеческое, но слегка оттопыренное и острое сверху – точь-в-точь как у него самого.

Сын вздрогнул, съежился в его руках.

– Что ты знаешь? О чем ты? – Мир сделал вид, будто не понял намека.

Но хотя бы вырываться прекратил. Прижался робко, неуверенно. Глубоко выдохнул. Пальцами вцепился в бархатный рукав, стиснул.

– Я рассказывал, почему отец выгнал меня из дома? – негромко напомнил Яр, успокаивающе поглаживая ладонью по плечам, по спине.

– Да, – обреченно вздохнул Драгомир и покраснел еще больше.

Яр чувствовал, как трепещет в волнении сердце его мальчика. Да и собственное в ответ колотилось пойманной пичугой. И Драгомир тоже ощущал это, понимал, что отцу разговор дается не просто. И только это сколько-то успокаивало его, поэтому он до сих пор не оттолкнул родителя.

– Думаешь, зачем я вам открылся? Ведь эта история так смутила и вас троих, и мне было стыдно признаваться в прошлых ошибках. Уверен, с тобою происходит всё то же самое, что тогда случилось со мной.

– Поэтому теперь и ты выгонишь меня из дома? – несмело улыбнулся сын. – Вернее, из Леса.

– Никогда на свете. Ты же мое драгоценное сокровище. Я знаю, как больно терпеть и молчать, потому что поделиться страшно. И пойми, как мне больно теперь, когда ты не позволяешь себя обнять.

– Тебе лишь бы потискать кого-нибудь… А я правда боюсь, пап, – прошептал сын, крепко зажмурившись. – Вдруг я… А если кто-то заметит? Это так стыдно. И неправильно. Если мама узнает. Или Тишка. Или…

– Мама знает, – перебил его Яр и обнял еще сильнее, чтобы не дергался и не дрожал. – Мышонок и Миленка догадываются. Пойми, мы тебя любим – как бы ты сам к себе не относился, что бы ни вообразил. Мы – всегда тебя будем любить.

– И ты? – переборов неловкость, шепотом спросил Драгомир, подняв на отца блестящие глаза. – Тоже? Любишь? Всё равно?

– Люблю, – кивнул Яр. Стер пальцем скатившуюся с ресниц слезинку, поцеловал в щеку. – Я сделаю для тебя всё. И позволю тебе всё, что захочешь.

– Как твой дядюшка позволил тебе? Через отвращение? Из долга? – прищурился Драгомир.

– Глупыш, – терпеливо улыбнулся Яр. – Ты же мой. Моё отражение. Моё продолжение. Ты мой даже больше, чем Тишка или Милена. Больше, чем ты сам можешь представить. Я знаю, что для тебя будет лучше. Поверь мне, ты ни в чем не виноват. Всё это ведь… Так бывает, постарайся это понять. В этом нет ничего постыдного. И ты справишься с этим. Мы с тобой это преодолеем. Только не отворачивайся от меня, пожалуйста! Не убегай, не прячься. Не отвергай меня. И не проклинай себя…

Яр шептал это, уткнувшись лбом в пылающий лоб сына. Тот покорно слушал, зажмурив глаза. Но когда отец попытался поцеловать его – в губы! Драгомир дернулся, словно от удара. Отпихнул его от себя с неожиданной силой, буквально отскочил от родителя. Пылая стыдом и гневом, бросил в лицо:

– Я думал, что это я обезумел! Оказалось, мы оба сумасшедшие!!!

Он убежал в дом, громко хлопнув дверью.

Яр выдохнул в разочаровании. По себе он знал: один поцелуй решит всё. Либо наваждение развеется мгновенно, либо хотя бы станет ясно, что тут что-то другое, а не злополучная наследственность, и тогда нужно принимать совершенно иные меры.

На крыльце соткался из воздуха сердитый домовой.

– Здрав будь, царь-батюшка.

– И тебе не хворать, соседушка, – устало отозвался Яр. Неохотно подошел, уселся на ступеньках. Вот уж перед кем, а перед домовым, обитающим в тереме Лукерьи, извиняться за свои неосторожные действия он не собирался.

Домовой недобро прищурился:

– Вот, значит, о ком наш мальчишка вздыхает по ночам. А я-то всё гадал!

– Это просто наваждение, – уверенно и с долей раздражения пояснил лесной владыка. Не хотел ведь, а приходится оправдываться! – В моем роду это случается из поколения в поколение. Временное сумасшествие. Дети подрастают – и пытаются понять, как жить рядом со старшими, которые иной раз выглядят младше своих отпрысков. Почему дед кажется ровесником собственного внука, дядюшка – братом-близнецом племянника.

– А отец настолько прекрасен, что зачаровал сына? – поддакнул домовой.

Яр не ответил на колючку. Это со стороны кажется глупостью, но только тем, кто не бывал на его месте. Или на месте Драгомира. Кто не знает, каково это, когда у тебя в груди сердце переворачивается, а в голове такая путаница, что легче с высокого берега с камнем на шее, чем попытаться в самом себе разобраться. А главное – самому себе простить это преступное чувство.

– Это еще выходит хорошо, что мальчонка в Тишку не втрескался, с эдакими-то наклонностями, – рассудил домовой, почесав себе бороду, торчащую жестким веником. – Может, в таком разе, его в город отправить, к людям?