Текст книги "Убийство на дуэли"
Автор книги: Антон Бакунин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Глава двадцать восьмая
СПАСИБО ПУШКИНУ
(Продолжение)
Возмущенный отец принимает меры. – И буду век ему верна. – Куда едут русские красавицы. – Благородный и добрый князь. – Куда податься обладателю титула и разоренного имения. – Невольный Салтыков-Щедрин. – Романы в духе Конан Дойла.
Мой дедушка, Гавриил Афанасьевич, отправился к губернатору и спустя неделю вернулся с военной командой. Довольно скоро лесное логово Вольского нашли. Сопротивлялись разбойники отчаянно. Сам атаман убил двух офицеров и по суду получил двадцать пять лет каторги. Освобожденная невеста сказала князю Захарову то, что Маша Троекурова Дубровскому, а впоследствии Татьяна – Онегину, и уехала следом за Вольским в Сибирь. Обвенчаться с ним она так и не успела. Вольского убил один из каторжников во время драки, в которую тот неосторожно вмешался.
Ольга Гавриловна вернулась домой. Князь Захаров возобновил сватовство, и она вышла за него замуж. Он знал, что я не его сын, но любил меня как родного. Мать я помню плохо, она ушла из жизни, когда мне едва исполнилось семь лет. Умирая, она рассказала князю о своем обмане, и князь простил ее. Сколько я помню его, он читал и перечитывал «Дубровского».
Князя долгое время я считал родным отцом – впрочем, считаю и теперь. Я похоронил его несколько лет назад рядом с моей матушкой. Дедушка мой, Терпенев Гавриил Афанасьевич, тоже давным-давно отошел в лучший мир. Имение его продано, а имение князя Захарова, владельцем которого я стал, захирело до такой степени, что не могло прокормить юного наследника. Ни родных, ни близких у меня не было совершенно. Я продал имение и уехал в Петербург. Денег, которыми я располагал, по моим представлениям, должно было хватить лет на пять. Но, прожив в столице несколько месяцев, я понял, что их едва хватит на год.
Все мое образование сводилось к беседам с князем Захаровым, часть жизни пропутешествовавшим по Европе, а другую часть проведшим практически в уединении в тверской глуши. Кроме того, князь Захаров приучил меня много и вдумчиво читать. И оказавшись один в большом городе, без друзей и знакомых, я стал поверять бумаге свои воспоминания восемнадцатилетнего одинокого юноши.
Когда повесть моя была закончена, я отнес ее в один из известных журналов. Ее приняли к печати и вскоре опубликовали. Повесть имела успех. Я в короткое время оброс знакомствами, вошел в круг известных литераторов. Казалось, будущее мое определилось – тем более, что вознаграждение за публикацию повести было так велико, что даже вызвало удивление.
В своей повести я не касался истории, только что изложенной. Повесть моя представляла ряд зарисовок людей, окружавших меня в детстве, детских впечатлений от знакомств с соседями по имению и описание детского восприятия тех разговоров, которые со мной вел князь Захаров. Все запечатленное в этой небольшой повести было мне дорого и мило. Я думал, что все, читавшие мою повесть, точно так же воспримут описанное мной. Однако с удивлением, а потом с негодованием узнал я, что успехом обязан совершенно иному восприятию повести. Оказалось, во мне увидели сатирика, выставившего на посмеяние провинциальных уродцев. Один из критиков назвал героев моей повести «паноптикумом идиотов» и восторгался умением автора с помощью точных деталей показать «кретинизм современной российской жизни».
Я растерялся и попытался возражать, а потом дело дошло до того, что я вызвал на дуэль редактора журнала, в котором публиковалась повесть. Получив отказ редактора стреляться и устроив несколько неловких скандалов в литературных салонах, я порвал с тем, что тогда называлось литературной средой.
Писать после всего, что произошло, я уже не мог. Каждая фраза казалась мне карикатурной, во всякой самой безобидной мысли виделись безобразные ужимки и гримасы.
Спустя полтора года, оставшись без средств к существованию, я устроился в одну из петербургских газет.
Работать мне пришлось в отделе криминальных новостей. Работал я исключительно ради куска хлеба, не испытывая к газетной деятельности ни интереса, ни влечения. Один из наших сотрудников запоем читал небольшие книжонки о сыщиках Нате Пинкертоне и Нике Картере. Трудно вообразить себе более убогую писанину. Сотрудник, приносивший в газету эти книжонки, был удивлен моим отказом прочесть очередной выпуск и предложил мне рассказы о Шерлоке Холмсе Конан Дойла. Чтение этих рассказов и натолкнуло меня на мысль написать роман о приключениях сыщика. Однако весь тот криминальный материал, который «переваривала» наша газета, не годился для этой цели. Узнав о возникшем у меня затруднении, любитель книжек о Пинкертоне пришел мне на помощь.
– Конечно, боже мой, – говорил он, – какой уж тут роман: пьяный дворник убил в драке своего соседа-сапожника. Если вы решитесь приняться за такое дело, то вам бы сподручнее всего описать расследования Бакунина. Ему и Шерлок Холмс и Пинкертон позавидовали бы.
Узнав, что я не слыхал о Бакунине, мой доброхот сначала не поверил мне, а потом нашел в подшивках старых газет несколько десятков статей о знаменитых делах Бакунина. Прочитав их, я согласился, что Шерлоку Холмсу и впрямь далеко до петербургской знаменитости. Но описывать расследования Бакунина по газетным статьям у меня тоже не получилось. Я не умею описывать то, чего не видел, то, что не ощутил и не прочувствовал сам. Признаюсь, мне это даже неинтересно. Не припомню, как у меня возникла мысль обратиться к самому Бакунину с просьбой о некотором содействии. Все, о чем я хотел попросить, это дать мне возможность поучаствовать в его очередном расследовании, чтобы самому шаг за шагом постигнуть ход мысли сыщика, ознакомиться с деталями и подробностями его работы.
Глава двадцать девятая
ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ
Наполеон, швейцар Никифор и его вечная проблема. – Титул в помощь. – Грозный хозяин. – Гостиная с картиной «Грачи прилетели». – Титул может не только помочь. – Фактически или по рождению. – Убийство или вопрос наследства. – Язвительный самозванец.
И вот однажды, раздобыв адрес, я взял извозчика и отправился на Таврическую улицу, чтобы побеседовать со знаменитым сыщиком. Помнится, был холодный осенний вечер. Добравшись до особняка Бакунина, я отпустил извозчика, поднялся на крыльцо и в первый раз увидел статуэтку Наполеона, служившую дверным звонком. Я вспомнил, что где-то слышал о таких звонках, вошедших в употребление после событий войны 1812 года. Я снял медную треуголку и несколько раз стукнул ею по голове французского императора. Дверь приоткрылась, и в щель осторожно выглянул пожилой швейцар.
– К господину Бакунину, – сказал я ему и, вспомнив, какое действие производит титул, добавил: – Князь Захаров.
Как я узнал и понял впоследствии, каждый раз открывая дверь незнакомому человеку, Никифор – так звали швейцара – пытался решить одну и ту же, но самую главную для себя задачу – понравится или нет гость Василию. Так как, по представлению Никифора, я не был похож на служащего сыскной части, присланного приставом Полуяровым отвлекать барина от работы над его сочинениями, то впустить меня было можно.
Однако любой незнакомец мог помешать барину, и поэтому лучше всего было бы спросить самого Василия, но Василий как раз отсутствовал. Правда, и барин тоже уже второй день как не появлялся дома, следовательно, помешать ему работать незнакомец тоже не мог. Задача оказалась сложной, Никифор не знал, как поступить, и не будь я обладателем княжеского титула, пришлось бы уехать ни с чем.
Но судьба много лет назад, неловко раскладывая свои пасьянсы, наделила меня титулом – и не барона или даже графа, а князя, и чаша весов в руках Никифора дрогнула. Он отворил дверь и впустил меня в прихожую, принял из моих рук шляпу, помог снять пальто и только после этого раскрыл рот, чтобы сказать: «Барина нет дома», – но сказать не успел.
На верхних ступеньках лестницы появился немолодой человек – присмотревшись ближе, его можно было назвать стариком. Одет он был в роскошный красный халат, смотрел исподлобья, глаза его казались злыми и колючими. Увидев его, Никифор, так ничего и не промолвив, замер с открытым ртом. Человек спустился по ступенькам и подошел к нам.
– Закрой, болван, рот, прежде чем что-либо сказать, нужно спросить разрешения у Василия. – Он улыбнулся своим словам и обратился ко мне: – Чего изволите, молодой человек?
– Я бы хотел поговорить с вами. У меня к вам… – я запнулся. – У меня к вам дело. Я прошу вас выслушать меня.
– Прекрасно. Пройдемте в гостиную.
Мы поднялись по парадной лестнице и вошли в гостиную. Это была большая светлая комната с камином. На стенах висели две картины, по-видимому копии, но очень хорошей работы – «Грачи прилетели» Саврасова и пейзаж неизвестного мне художника. Обращали на себя внимание четыре кресла – большие, обитые коричневой кожей. Мог ли я подумать, что через неделю здесь появится такое же пятое, предназначенное мне? Хозяин указал мне на стул у стола и сам сел на такой же стул напротив.
– Право, я не знаю, как объяснить… – проговорил я.
– Не волнуйтесь, в моем лице вы найдете самого благожелательного собеседника, – сказал хозяин.
Я посмотрел на него и как-то не поверил в его благожелательность. Глаза, выражение лица, движения выдавали человека желчного и язвительного. «А впрочем, сыщик именно таким и должен быть», – подумал я и все-таки решился начать.
– Я – князь Захаров, – сказал я.
– Вот как? – Мой собеседник слегка прищурил глаза и наклонил голову. – Прошу простить меня, не имел чести быть знакомым с представителями этой, надеюсь, славной в истории нашего бедного отечества фамилии.
Мне показалось, что в данном случае мой титул произвел обратный эффект. Но назвал я его просто из неловкости – мне показалось, что я должен как-то представиться хозяину.
– Род Захаровых очень древний, но угасший и давно забытый. Мой отец, то есть, я хотел сказать, мой приемный отец, был последним в роду Захаровых.
– Приемный отец? – переспросил хозяин. – Так значит, вы вовсе не князь?
– Фактически, по рождению – нет. Я простой дворянин. Но мой приемный отец как бы усыновил меня… – Я уже проклинал себя за то, что ни с того ни с сего забрался в дебри собственного непростого происхождения.
– Что значит «как бы»? – опять задал вопрос мой собеседник. – Он оформил соответствующие бумаги?
– Нет… – начал я.
– Следовательно, вы носите титул не вполне официально или, проще сказать, вполне неофициально?
– Титул я ношу вполне официально, хотя он не принадлежит мне по рождению. Никаких бумаг оформлять было не нужно. Князь Захаров был мужем моей матери. – Я покраснел, весь этот разговор начал раздражать меня, впрочем, в том, что разговор сложился так неловко, виноват был вроде бы я сам, но я чувствовал, что меня сбивал с толку язвительный тон хозяина.
– Хорошо, хорошо, князь, – успокоил меня хозяин. – Переходите к делу. Речь пойдет об убийстве или о краже? Или же о наследстве?
– Ни то, ни другое, ни третье, – холодно ответил я.
Мое волнение и неловкость вдруг улетучились, я поднялся из-за стола, прошелся по комнате. Мой собеседник принял меня за очередного клиента, обратившегося к нему с просьбой провести расследование.
– Я совершенно по другому вопросу, – сказал я. – Я хотел просить вас посодействовать мне в написании романов в духе Конан Дойла.
– О! – удивился мой собеседник. – И давно вы пишете… в духе Конан Дойла?
– Я только собираюсь заняться этим.
– А, простите, как давно вы закончили университетский курс?
– Я не заканчивал университетского курса.
– А гимназию?
– Я не учился в гимназии.
– Ну что ж, прекрасно, тогда в самый раз браться за роман. Вы предпочитаете именно в духе Конан Дойла?
Как ни сильна была его язвительность, она не смутила меня.
– Да, я предпочитаю в духе Конан Дойла.
– Но почему бы не попробовать в духе графа Толстого? Или вот еще в духе господина Достоевского? Ведь очень большой известностью пользуется. И я со своей стороны готов поспособствовать.
– Прошу простить меня, господин Бакунин. Когда я говорил о романе в духе Конан Дойла, я имел в виду помощь в фактическом материале профессионального свойства.
– Моя фамилия Черемисов. Черемисов Петр Петрович, прошу любить и жаловать. Я воспитатель Бакунина – в детские и юношеские годы дядюшка, так сказать…
– Я могу поговорить с самим Бакуниным? – спросил я.
– Конечно, конечно. Но ваша беседа долго не продлится. Чуть только вы выскажете ему эту чудесную идею – писать романы в духе Конан Дойла, он тут же засядет с вами за стол, и к утру вы уже многое успеете написать.
Раздосадованный недоразумением, с которого начался мой визит, и решив, что, судя по дядюшке, племянник должен быть законченная язва, я хотел было уйти. Но в этот самый момент, когда я уже открыл рот, чтобы холодно попрощаться, послышался шум, голоса, крики и даже несколько раз взвизгнули скрипки. Через несколько секунд дверь распахнулась, шум и голоса, музыка, смех ворвались в гостиную.
Глава тридцатая
ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ
(Продолжение)
Явление Бакунина с народом. – Князь, душа моя! – О чем поют цыгане. – Так это же просто чудесно. – Пьем за Шерлока Холмса. – Нареченный Ватсон. – Комната для гостей. – Любовь к своему отражению в зеркале. – Привычки деревенской жизни. – Судьба нашего бедного солнца.
На пороге гостиной возник картинный красавец-джентльмен с лихо закрученными усами.
– Дядюшка! Ты себе представить не можешь, – распахнув объятья, он шагнул к самозваному Бакунину – именно самозваному, позже я понял: дядюшка нарочно сразу не вывел меня из заблуждения, так как давно хотел заполучить клиента для того, чтобы самому провести расследование.
– Антон, – холодно остановил Бакунина Черемисов, – к тебе, наконец-то, пожаловал в гости князь Захаров.
– Ах, Боже мой, князь, душа моя, – я оказался в объятьях, предназначавшихся дядюшке, и сразу же понял, что племянник не слабого десятка. – Где ты пропадал, уж поверь, мы давно ждем тебя!
– Князь приехал познакомиться, – выпустил очередную порцию язвительности дядюшка, очень довольный промахом племянника.
Но Бакунина это не смутило.
– Так мы не знакомы? Но я наслышан, князь, поверь, наслышан! – воскликнул Бакунин.
Он, конечно же, соврал, но, как позже выяснилось, доля правды в его словах все-таки была. Гостиная заполнилась цыганами и цыганками. Гитары уже звенели. Вперед вышла стройная, гибкая красавица.
Сухой бы я корочкой питалась,
Воду бы холодную пила,
Одним бы тобою любовалась
И тем бы я счастлива была.
Хор голосов подхватил припев, Бакунин подал красавице руку и сначала медленно, а потом все быстрее они закружились, замелькали в танце. Тут же внесли корзины с бутылками шампанского.
– Князю, князю первому наливайте, – раздался голос Бакунина.
Меня обступили бородатые цыгане с гитарами:
К нам приехал, к нам приехал,
К нам приехал милый князь!
Еще через полчаса я пел вместе с ними, потом танцевал с цыганками, а потом в гуле веселья начал рассказывать Бакунину о романах в духе Конан Дойла.
– Князь, душа моя, так это же просто чудесно, – отвечал Бакунин. – Ты ведь даже представить себе не можешь, как это замечательно получится!
Мы обнялись и поцеловались.
– Друзья мои, – вскричал Бакунин, – мы пьем за Шерлока Холмса и за князя!
Бокалы тут же наполнились «кипящей влагой», как обычно пишут поэты.
– Друзья мои, – продолжал Бакунин, – наконец-то к нам приехал князь! Мы с ним будем писать романы в духе Конан Дойла. Ах, что за прелесть эти романы!
Шерлок Холмс! Князь, а ведь ты будешь доктором Ватсоном. Дедукция, князь, дедукция.
Голова моя шла кругом, но из этого тоста я заключил, что Бакунин читал Конан Дойла. А через некоторое время – не помню, почему и как – мы с Бакуниным оказались за столом в его кабинете, в полной тишине. По-моему, оба мы были совершенно трезвы.
– Князь, душа моя, – говорил Бакунин, – это просто замечательная идея – романы в духе Конан Дойла. Какие, брат ты мой, сюжеты! А какие характеры! И как много тонкости! Ведь я все тебе расскажу, все до деталей!
– Мне очень важно понять самому.
– Поймешь, все поймешь! Тут главное уловить дух, настроение. Дух поиска. Читателя увлекает азарт поиска. Азарт раскрытия тайны.
– Я, правда, сомневаюсь, смогу ли я восстановить процесс расследования – не описать, так сказать, со стороны, а восстановить зарождение догадки, построить цепь логических рассуждений, увлечь этим читателя…
– Сможешь, душа моя, поверь мне – сможешь. Дядюшка посмеялся над нашим замыслом, но ты не обращай внимания. Он в сущности добрейшая душа, однако язва. Ядовит! Ну что тут с ним поделаешь! Такое вот причудливое сочетание, игра природы и случая: язвителен, но добрейшей души человек!
Точно так, как я помню то, что мы были трезвы во время беседы в кабинете Бакунина, я совершенно не помню, чем и как закончилась эта беседа. Наутро я проснулся в комнате для гостей. Небольшая, можно сказать, скромная комната в два окна: стол, кресло, два стула и широкий кожаный диван, легко приспосабливаемый в удобную кровать. Осмотревшись, я обратил внимание, что в комнате две двери. Одна из них, как я тут же убедился, вела в коридор. Приоткрыв вторую, я обнаружил ванную комнату.
Я слышал, что в богатых домах устраивают такие ванные комнаты – маленькие бани, естественно без парной, так как пар проникал бы по всему дому. Но пользоваться ванной комнатой мне не доводилось ни разу. Часы мои показывали половину шестого. В доме все еще спали. Я открыл краны с холодной и горячей водой. Сверкающая белая ванна наполнилась, я забрался в нее и с удовольствием полежал четверть часа в теплой воде. Под устроенным в стене зеркалом на полочке я увидел английский бритвенный прибор. Я очень люблю процесс бритья. Мне очень нравится рассматривать в зеркале свое лицо. Если бы я был художником, я бы, наверное, писал только автопортреты. Возможно, это проявление склонности к философическому восприятию мира. Я читал где-то, что Рембрандт написал очень много автопортретов, а его Бакунин считал художником-философом.
Побрившись прекрасным английским безопасным лезвием, я вернулся в комнату, оделся и опять прислушался – в доме все еще спали. Нужно бы было ехать домой, но будить кого-то в доме Бакунина мне казалось неудобно, как и уйти, не закончив разговора и не попрощавшись с самим Бакуниным.
В этот момент дверь слегка приотворилась и в комнату осторожно заглянул Бакунин. Увидев меня одетым, он вошел и, приветливо поздоровался:
– Здравствуй, князь. Вижу, ты уже не спишь.
– По привычке деревенской жизни я всегда встаю очень рано. В городе это обращает на себя внимание. Здесь свой, установленный распорядок жизни. А в деревне все движется сообразно солнцу.
– Видишь ли, князь, – сказал Бакунин, садясь в кресло. – Наше солнце – это огромный раскаленный газовый шар. И рано или поздно оно погаснет. Астрономы даже точно подсчитали, когда это произойдет – через шесть миллиардов лет. Людям, живущим на Земле, придется покинуть ее и искать себе другую планету.
Глава тридцать первая
ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ
(Продолжение)
О передаче информации непосредственно через шампанское. – Ноевы аэропланы. – Как важны романы в духе Конан Дойла. – Авторитет Карла Ивановича. – Роковая роль Гоголя. – Шахматная партия, расчет и протокол. – Полгода в свите короля.
Я был поражен этим сообщением, так как слышал его от Бакунина в первый раз и не знал, что проблема угасания Солнца его любимая тема, которую он всегда поднимал после очередного загула. Позже, слушая его рассуждения о печальной участи Солнца и жителей Земли, которым суждено остаться в потемках, я даже выдвинул гипотезу, как мне кажется, вполне опирающуюся на факты и логические размышления, которая объясняла связь обострения солнечной темы у Бакунина именно с загулами. Дело в том, что Бакунин не избегал никаких веселящих напитков, но ни водка, ни настойки, ни коньяки, ни крепленые вина не ввергали его в пучину своего рода пира. Это случалось только после неумеренного потребления шампанского. Солнечные лучи, упрятанные в шампанском, передавали в мозг Бакунина сигналы, несущие информацию о судьбе пославшего эти лучи света и об опасности, грозившей ему спустя всего шесть миллиардов лет.
– Но как же люди смогут покинуть Землю? – спросил я, придя в себя от неожиданного сообщения.
– Будут построены огромные аэропланы. В них, как в Ноевы ковчеги, люди погрузят все необходимое для возобновления жизни на новом месте. Естественно, всех животных, семена растений, образцы почв, минералы, образцы металлов и тому подобное. Но в первую очередь – книги. Ибо они подобны банковским капиталам человечества. Существуют ошибочные представления, что к тому времени люди избавятся от преступлений и пороков. Это не так. Пороки и преступления есть неотъемлемая часть того феномена, имя которому – человек. И потому так важно все связанное с ними. Мы должны изучить и описать все, касающееся преступлений, так же подробно и всесторонне, как описаны физические болезни человека. Ты даже не догадываешься, князь, как важны здесь романы в духе Конан Дойла. Представляешь ли ты сложность задачи, которую поставил перед собой?
– Я не подходил к этому так философически, – признался я. – Мой, пусть и небольшой, литературный опыт давал мне повод надеяться, что вся сложность будет в материалах, которые я намеревался почерпнуть с вашей помощью. Я опубликовал всего только одну повесть, но…
– Извини, князь, ты говоришь – опубликовал повесть, а когда?
– Да, она печаталась в прошлом году.
– А как она называлась?
– «Знакомые лица». Публика неверно восприняла мое сочинение, после чего я даже решил больше не писать художественных вещей.
– Позволь. Я помню «Знакомые лица» – так это твое сочинение? Я почти не читаю нынешней литературы. Но мне рекомендовал Карл Иванович – я прочел и, поверь, получил удовольствие. По нашим временам – редкая вещь. Не ожидал, князь, не ожидал. Так что же ты не продолжаешь в том же духе?
Я внимательно посмотрел на Бакунина, пытаясь догадаться, говорил ли он искренне или готовил какую-либо язвительность в духе своего дядюшки.
– Повесть моя имела даже некоторый успех. Но публика восприняла ее как своего рода сатиру, ловкую карикатуру в духе господина Салтыкова-Щедрина.
– Экая глупость, – рассмеялся Бакунин. – Милая, очень милая, душевная вещица. Чтобы воспринять ее как карикатуру, нужно иметь карикатурное восприятие, что, впрочем, не удивительно: сейчас просто на глазах теряется умение чувствовать, любить, понимать – уродливая болезнь, гримаса нашего времени. Я познакомлю тебя с Карлом Ивановичем – что за ум, какая душевная тонкость! Ему очень понравилась твоя повесть. Он следит за литературой. Но вот уже многие годы, по его мнению, после смерти графа Льва Толстого ничего, за исключением твоей повести, в литературе не появлялось.
– Польщен похвалой, – поблагодарил я, еще не до конца веря в искренность этой похвалы.
– Сколько времени? Впрочем, еще рано, Карл Иванович, наверное, спит. А то порадовал бы старика. Он серьезно занимается литературой. По его теории в России все люди суть литературные образы. Глубокая мысль! Тебе приходилось, князь, читать господина Розанова?
– Нет.
– Довольно известный литератор. Так вот он подхватил эту мысль Карла Ивановича и развил ее в отношении Гоголя. По его мнению, Гоголь создал такие типы, такие образы, которые погубят Россию. И ведь так и будет, думаю, так и произойдет – не знаю, когда, в кои веки, в ближайшие ли времена, но трудно не согласиться с господином Розановым. Россия, князь, на краю гибели. Ведь я, князь, признаюсь тебе, тоже имею склонность к литературе. В свое время бывал знаком и с графом Толстым, и с господином Достоевским. Но, впрочем, детективные романы, князь, это совсем иная материя. Это шахматная партия, это расчет, это протокол, опись, хронометрия и хронология. Уж коли ты решишься взяться за это дело, тебя ожидает кропотливый труд. Тебе придется постигнуть массу новых знаний, тебе придется изменить образ жизни, тебе придется по-другому видеть и чувствовать. Но из протокола, из описи и перечня вдруг вырастает логическое умозаключение. Оно – вершина!
– Я готов. С надеждой на вашу помощь, – просто и кратко подвел я черту под восторженным монологом Бакунина.
С тех пор прошло более полугода. Мне пришлось переселиться в дом Бакунина. Я полюбил всех его обитателей: добрейшего Карла Ивановича, Акакия Акинфовича – человека простецкого, но тоже себе на уме, и даже язвительного и неутомимого в противоречии всему и вся дядюшку – Петра Петровича, и даже деспота Василия, впрочем личность преинтереснейшую, необъяснимую и уникальнейшую. Швейцар Никифор и горничная Настя, а тем более наша кухарка Марфа тоже были частью этого особого мира, центром которого был, конечно же, Бакунин.
Все эти полгода я принимал посильное участие в спорах и обсуждениях всех вопросов – от проблемы угасания Солнца и вопросов о жизни и смерти, о смысле жизни и направлении течения времени до главнейшего вопроса о том, едят ли лошади сено и овес. Но повода для написания романа в духе Конан Дойла так и не случилось. Зато жизнь в доме Бакунина позволила мне вблизи наблюдать этого необычного человека.
Мне следовало бы привести подробную биографию моего главного героя или хотя бы вкратце рассказать его предысторию, но я сделаю это позже, так как уже пора идти к Югорской.
