Текст книги "Убийство на дуэли"
Автор книги: Антон Бакунин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Глава пятнадцатая
ПРОТОКОЛЫ И НОВЫЕ СООБРАЖЕНИЯ
Завтрак. – Что пишут в протоколах сыскной части. – Бегство секунданта. – Блины. – Глумление над английской идеей. – Предусмотрительность Василия. – Отчет Бакунина. – Пуля. – Опять германская разведка. – Прекрасный ход.
К завтраку сегодня все собрались ровно в восемь тридцать. Завтрак опять напоминал обед: отбивные котлеты, овсянка с осетриной для Акакия Акинфовича, пироги с капустой. Василий знал, что пообедать барину, может, и не придется, поэтому предусмотрительно позаботился о том, чтобы Бакунин поел впрок. Дядюшка, взяв свою обязательную рюмку коньяка, поторопил Акакия Акинфовича:
– Ну так что в протоколах, Акакий?
– А почти ничего, – ответил Акакий Акинфович.
Он привык делать свои отчеты за завтраком и давно уже научился совмещать их с процессом поглощения пищи – сегодня он тоже мог остаться без обеда и поэтому, приступив к отбивной котлете, спросил Василия:
– А блины не забыл?
– Когда это я забывал? – вопросом на вопрос ответил Василий.
– Это верно, не забывал. Только оно лучше побеспокоиться. Протоколы, как водится в сыскном отделе, – продолжал Акакий Акинфович, – пустые наполовину. Толзеев показал, что вызов сделал князь Голицын. Причину объяснить отказался. Вызов сделал в ресторане «Век». Толзеев там бывает часто. Скандалов наделать успел предостаточно. Я съездил в «Век». Ни хозяин, ни официант причину вызова пояснить не смогли. Столики князя Голицына и Толзеева располагались рядом. Князь Голицын был со своим дальним родственником и помощником – Кондауровым Григорием Васильевичем. У Толзеева столик заказан постоянно. Князь Голицын раньше в «Веке» никогда не появлялся. Все столики оказались заняты. Хозяин узнал гостя и усадил за столик рядом со столиком Толзеева – они в «Веке» расположены как бы в отдельных кабинетах. Столик, за который хозяин посадил князя, был заказан, но заказавший не приходил уже четверть часа, и хозяин рассудил, что лучше угодить князю, чем опоздавшему посетителю. Когда произошел шум и подоспели официант и хозяин ресторана, все уже закончилось. Князь расплатился за обед и в страшном гневе покинул ресторан. Кондауров Григорий Васильевич сказал Толзееву, что разыщет его, и последовал за князем. Толзеев, по словам официанта, казался вроде как даже слегка испуганным – но куражился, что князя Голицына, мол, не боится. Толзеев просидел в ресторане до двенадцати ночи, как всегда много выпил, в гостиницу его отвез приехавший позже Карпищев – он же и один из секундантов. Ежели опять к протоколу Толзеева, так он на все отвечает, мол, не ваше собачье дело. Протокол по Карпищеву. В ресторан Карпищев приехал часа три спустя после вызова. О самой дуэли ничего интересного не сказал. Второго секунданта, Кучумова, пригласил Карпищев. У него же нашелся и револьвер. Я было решил встретиться с Кучумовым, по нему даже протокола нет – его не нашли. Не застал и я. Но потом все же проговорилась кухарка: уехал, мол, в срочном порядке. Очень торопился. В свое имение, в тридцати верстах от Петербурга. Похоже, напугался, что, мол, из его револьвера убит князь Голицын. Секундант Голицына, Иконников Иннокентий Иннокентьевич – секретарем состоял при князе. Этот ничего не знает, ему велели поехать, он и поехал. О дуэли, из его слов, все то же. Вот граф Уваров, второй секундант, этот все обстоятельно изложил. Он по дуэльной части мастер, все правила знает до тонкости.
Акакий Акинфович прервал рассказ – в столовую вошел Василий с тарелкой блинов. Появление во время завтрака блинов всегда вызывало замешательство. Блины предназначались Акакию Акинфовичу и пеклись по его заказу. По-видимому, не довольствуясь глумлением над английской идеей, выражавшимся в заедании овсянки осетриной или севрюжиной, Акакий Акинфович, чтобы компенсировать отклонение от родных традиций, всякий раз заканчивал завтрак блинами.
Никто теоретически не поддерживал эту линию Акакия Акинфовича, даже все подсмеивались над ним, впрочем, весьма добродушно. Но переходя от теории к практике, все не пропускали случая съесть кто один-два блина, а Бакунин иногда так увлекался, что съедал половину стопы, возвышавшейся на тарелке. И вот как только появились блины, все оживились и даже Карл Иванович, как всегда строго одетый, поторопился положить себе пышный гречневый блин.
Акакий Акинфович обычно лишался не менее половины своих блинов. Но когда он делал своего рода доклад, как сегодня, то у него растаскивали все три четверти. Однако на этот раз Василий решил раз и навсегда восстановить справедливость. Не прошло и минуты, как следом за Василием вошла Настя, неся тарелку со второй стопкой блинов.
– Однако ты, Василий, предусмотрителен, – не удержался от замечания Бакунин.
Акакий Акинфович проводил благодарным взглядом Василия, довольного замечанием барина, и еще более довольную, что похвалили Василия, Настю и продолжил доклад:
– В протоколе графа Уварова все расписано подробно. Я так думаю, что, когда писался протокол, графа не останавливали и записывали все, что его сиятельство говорил, а поговорить о законах и правилах дуэли он любит. Но ничего существенного из этого обширнейшего протокола почерпнуть не удалось. Кроме того, на дуэль граф Уваров попал совершенно случайно. Вместо родственника князя Голицына – Кондаурова Григория Васильевича. Он-то первоначально и был секундантом, но за день до дуэли вывихнул ногу, поэтому и попросил графа Уварова.
– М-да… – задумчиво промычал Бакунин, доедая последний блин.
– А как продвигается расследование у Полуярова? – спросил дядюшка.
– А никак. Господин Полуяров надеется на Антона Игнатьевича. Когда я уходил, он спрашивал меня, как, мол, делал ли Антон Игнатьевич умозаключения?
– Ну что ж, – сказал Бакунин, – если дело стало за умозаключениями, придется делать умозаключения. А из фактов у меня тоже есть кое-что. Мы с князем посетили место дуэли и побеседовали с доктором. Доктор, хотя сразу и произвел впечатление не очень приятное, оказался редким наблюдателем.
– И что же интересного сообщил этот господин? – опять не удержался от опережающего вопроса дядюшка.
– Ну, во-первых, в тот день, когда состоялась дуэль, он, то есть доктор, осматривая место и окрестности, заметил что-то странное.
– Что же?
– Он не помнит.
– Хорош наблюдатель! – съязвил дядюшка.
– Тем не менее присутствовала какая-то странность, такое у него осталось впечатление. Доктор обещал сообщить, если вспомнит. Во-вторых, из его рассказа ясно, что князя Голицына и Толзеева никто не расставлял к барьерам – они стали сами, каждый к тому барьеру, который к нему совершенно случайно оказался ближе.
– А что из этого следует? – спросил уже я.
– Из этого следует то, что никто из присутствующих на дуэли не был в сговоре с убийцей, – ответил мне дядюшка, – будь по-другому, кто-то из секундантов постарался бы расположить стрелявших именно так, как они стояли, чтобы князь Голицын оказался лицом к спрятанному в засаде убийце. Иначе ему пришлось бы стрелять князю не в лоб, а в затылок и надежды скрыть выстрел, даже если бы Толзеев и промахнулся, не было бы.[27]27
Это пояснение свидетельствует о том, что дядюшка, несмотря на свой характер и вечное желание противоречить Бакунину, тем не менее имел навык в расследовании и, несомненно, обладал логическим мышлением, а я – по крайней мере на тот момент – нет. Отмечаю это для того, чтобы впоследствии, при написании детективного романа, точнее обрисовать образ рассказчика. (Прим. князя Н. Н. Захарова.)
[Закрыть]
– Никто из секундантов, – уточнил Бакунин. – А Толзеев мог устроить так, чтобы князь оказался лицом именно туда, куда нужно. Он спускался на луг с косогора последним. Когда князь уже стоял на лугу, Толзеев мог отойти чуть левее – и князь оказался бы лицом в одну сторону. Отойди он правее – князю после установки барьеров пришлось бы повернуться в другую сторону. Граф Уваров, устанавливая барьеры, подсознательно ориентировался на уже стоящих противников.
– Ну что ж, так ли, иначе ли, князь стал лицом туда, куда нужно. Хотя мы не знаем, как важно было убийце убить его именно в тот день. Стань князь лицом в другую сторону, может, убийца отложил бы покушение. Ждал бы другого случая. А может быть, все равно стрелял – влепил бы пулю в затылок, распутать это дело было бы не легче. Тем более, что вся его маскировка под дуэль сорвалась благодаря тому, что Толзеев все-таки не промахнулся.
– Между прочим, Карпищев, секундант Толзеева, рассказал доктору, что накануне дуэли Толзеев, до того ни разу не стрелявший из револьвера, ездил в заведение некоего Протасова и взял урок стрельбы.
– А что это за заведение? – оживился дядюшка.
– Что-то вроде тира. Обучение стрельбе всех желающих, особенно добровольцев. Их Протасов тренирует бесплатно. – Бакунин на минуту умолк, но потом продолжил: – Я исследовал обе пули, извлеченные из тела князя Голицына. Под микроскопом. Та пуля, которая попала в ключицу, по всей вероятности пуля Толзеева, ничего особенного из себя не представляет. А вот вторая… Та, которой князь и был убит, та самая, которая попала прямо в лоб, с виду револьверная, но имеет золотой сердечник – для утяжеления. И несомненно стреляна из винтовки. Сила выстрела этой винтовки – это очевидно – больше силы выстрела обычной винтовки, что видно по глубине нарезов на пуле.
– Вот это да… – протянул Акакий Акинфович.
– Думаю, террористы здесь ни при чем, – уверенно сказал дядюшка. – Двух мнений быть не может – стреляли агенты германской разведки. Пуля с золотым наконечником! Дальнобойная винтовка! Оттого-то и выстрела никто не слышал. Все ясно! Стрелок находился, может, за километр от места дуэли.
– Как же он с такого расстояния ухитрился сделать такой выстрел? – повторил я свой вчерашний вопрос.
– Я сомневаюсь, что в интересах германской разведки убивать князя Голицына, известного своей прогерманской ориентацией, – возразил Бакунин.
– Какая уж там ориентация – русские войска уже в Пруссии! Началась война – трижды переориентируешься, – ответил дядюшка. – Это же замечательный ход. Ведь князь Голицын – последний человек в России, который мог бы удержать в руках страну. Столыпина убили террористы. Голицына – немцы. Россию ждет погибель.
– К сожалению, ты, дядюшка, прав относительно того, что теперь, после убийства князя Голицына, нет человека, который удержал бы в руках страну, – задумчиво сказал Бакунин.
– Прекрасный ход! – горячо продолжал дядюшка. – И не нужны миллионные армии!
– И тем не менее смерть одного человека не решает судьбу войны.
– Это как же? А убей какой-нибудь немецкий студент Наполеона – это не решило бы войну двенадцатого года? Да она бы просто не началась! А убей бы кто-нибудь Александра Македонского[28]28
Александр Македонский (356–323 до н. э.), царь Македонии, сын Филиппа, великий полководец и государственный деятель Древнего мира. Разбил персидского царя Дария III при Гранике, Иссе, Арбеллах (Гавгамелах). Завоевал Малую Азию, Палестину, Египет и всю Персию. Совершив поход в Индию, Македонский вернулся в Вавилон, который намеревался сделать столицей своей империи. Походы Македонского имели огромное значение для распространения греческой культуры в завоеванных им странах. (Прим. князя Н. Н. Захарова.)
[Закрыть] – не было бы индийского похода!
Бакунин явно не хотел продолжать дискуссию. Он повернулся к Акакию Акинфовичу.
– Надо бы заехать к этому господину Протасову. Посмотреть его заведение…
Эти слова осенили дядюшку:
– Так этот Протасов и есть германский шпион! Под видом подготовки добровольцев!
– Нет, – передумал Бакунин, – ты, Акакий, езжай к Иконникову, а потом все-таки к Кучумову. Не нужно оставлять недоделанного дела. А после обеда поразузнай, что сможешь, о самом Голицыне и о Кондаурове. Особенно все, что касается вывиха ноги. А к Толзееву, Голицыным, Кондаурову и Протасову мы с князем сами заедем.
Глава шестнадцатая
К ВОПРОСУ О МЕТОДЕ
К вопросу о наблюдательности. – Приметный перстень. – Демонстрация необычных способностей Акакия Акинфовича. – Крышка чернильницы. – Количество окурков. – Пыль на спине арапчонка. – На чем все-таки держится мир. – Неловкость по отношению к Карлу Ивановичу. – Надежда на обед.
Завтрак закончился. Карл Иванович не проронил ни слова[29]29
И во время этого завтрака Карл Иванович не стал высказывать своего мнения. (Прим. князя Н. Н. Захарова.)
[Закрыть]. Бакунин послал Василия предупредить кучера. Дядюшка и Карл Иванович разошлись по своим комнатам, а мы вместе с Акакием Акинфовичем направились в кабинет Бакунина. Бакунин уселся, а потом улегся в своем кресле, Акакий Акинфович с любопытством стал рассматривать пули. Я сел к столу и спросил Бакунина:
– Хотел задать вам вопрос, Антон Игнатьевич, по поводу вчерашней беседы с доктором.
– Ну?
– Признаться, я не понял, зачем вы расспрашивали его про перстень служащего гаража? Это имеет отношение к делу?
– Косвенное, князь. Мне хотелось знать, в самом ли деле так наблюдателен доктор.
– И что же, правильно он ответил на ваш вопрос?
– А ты разве не заметил, какой у шофера перстень?
– Я, признаться, и перстня не заметил.
– А напрасно. Этот шофер фигура колоритная. Из дворян. Шулер. Но горд. Как в проигрыше – так в гараж. В автомобилях он понимает толк. А перстень тоже приметный. А доктор ведь, как и ты, видел его впервые. Но перстень запомнил. Доктор наблюдателен. До нашего Акакия ему, быть может, далеко. Вот, к примеру, князь, заезжали мы вчера к приставу Полуярову. Можешь вспомнить, что у него лежало на столе?
Я задумался, но ничего так и не припомнил.
– Наверное, телефон…
– Какой у него аппарат?
– Не помню.
– Акакий, – повернул голову Бакунин к Акакию Акинфовичу, – продемонстрируй князю свой феномен. Что у пристава Полуярова лежало на столе, когда мы к нему заходили?
– Ну, вы скажете, Антон Игнатьевич, – феномен, – улыбнулся Акакий Акинфович, польщенный тем, что Бакунину захотелось блеснуть его способностями.
– Так что же там было на столе? – еще раз спросил Бакунин.
– Ничего особенного. Лежали три дела. Одно раскрытое, писано черными чернилами. Два другие за номерами сорок семь и сорок восемь. Стеклянная пепельница с окурками. Телефонный аппарат белый с серебряной окантовкой. Настольная лампа с зеленым абажуром на подставке из белого мрамора с серыми прожилками. Письменный прибор черного мрамора с бронзовым арапчонком. Ручка с металлическим пером.
– А крышки у чернильниц в письменном приборе?
– В виде лотоса.
– А не заметил ли ты, Акакий, сколько в пепельнице окурков?
– А как же. Всего два. Один посредине – это уж точно вчерашний. И сегодняшний – с краешка.
– А что же пыль?
– Пыль убрана. У письменного прибора только слева полосочка. И у арапчонка со спины не смахнули.
– Ну, князь, каково?
– Впечатляет, – сказал я, пораженный таким отчетом и одновременно чувствуя досаду на себя самого.
– Мелочь, князь. У арапчонка со спины не смахнули пыль. Деталька. Но на детальках держится мир.[30]30
Одна из наиболее часто употребляемых Бакуниным фраз. (Прим. князя Н. Н. Захарова.)
[Закрыть]
– Красиво умеете формулировать, Антон Игнатьевич, – подольстился Акакий Акинфович, – почти как иной раз Карл Иванович. Только Карл Иванович с большим жаром.
Бакунин рассмеялся, а потом, недовольно покачав головой, сказал:
– Неловко при Карле Ивановиче про германскую разведку.
– Да, переживает старик, – согласился Акакий Акинфович.
– Нужно нам как-то поговорить обо всем этом. А то мы вроде как обходим стороной, и возникает неловкость.
– Это верно, – согласился Акакий Акинфович. – Пойду гляну, может, Селифан коляску подал.
Коляска с поднятым кожаным верхом в самом деле уже стояла у крыльца. День, против вчерашнего, выдался хмурый, обещался дождь. Бакунин, по случаю визита к княгине Голицыной, надел черный фрак, в котором он был совершенно неотразим, цилиндр и плащ. Толзеев, к которому мы хотели заехать пораньше, жил в гостинице «Астория». Особняк князя Голицына находился на Офицерской улице. Селифан опять домчал нас удивительно быстро, хотя, казалось, и не гнал лошадей – улицы уже заполнились экипажами. То, что мы добрались вдвое быстрее против обычного, объяснялось, по-видимому, тем, что Селифан ехал не совсем обычным путем, часто сворачивал в переулки и во дворы. Позже, поездив с Селифаном по Петербургу, я стал прокладывать его маршруты на карте города и обнаружил, что он обычно ехал по прямой линии, а не по ломаной – для этого нужно было хорошо знать не только систему улиц города, но и систему дворов и всех проходов по задворкам.
У парадного подъезда гостиницы «Астория», в номерах которой обитал Толзеев, я и Бакунин вылезли из коляски. Селифан должен был везти Акакия Акинфовича к Иконникову, а потом в имение Кучумова – оно находилось где-то в окрестностях Петербурга.
– Ближе к пяти часам загляни в ресторацию Егорова, может быть, мы с князем, если успеем, зайдем туда пообедать, – сказал Акакию Акинфовичу на прощанье Бакунин.
Глава семнадцатая
ТОЛЗЕЕВ И ЕГО ГЕРАСИМ-ПОЛИФЕМ-МАКАР
Новоявленный Герасим-Полифем. – Ничего не знаю, никого не боюсь. – Напоминание о родственнике. – Всех вас насквозь вижу. – Позор сатрапам. – Русский удар и английский бокс. – Каков негодяй, а? – Значение французского слова «парле». – Надежды на способности Акакия Акинфовича.
Мы с Бакуниным вошли в вестибюль гостиницы «Астория».
– К господину Толзееву, – начальственным тоном сказал Бакунин подбежавшему портье.
Я заметил, что, войдя в гостиницу, Бакунин изменился и стал похож на грозного барина. Может быть, он специально настраивался на встречу с Толзеевым. Хотя в дальнейшем я понял, что Бакунин имел свойство очень сильно меняться и внешне и внутренне соответственно обстановке и соответственно той среде, в которую попадал. То он имел вид утонченного аристократа, то неудержимого Дон Жуана, то ресторанного гуляки.
Интересно, все эти изменения происходили сами собой, без воли самого Бакунина (а первое впечатление мое было именно таким) – он не замечал их, или же он играл, как искусный актер, каждый раз надевал ту маску, которая ему требовалась в данную минуту.
Портье, по свойственной людям его профессии сообразительности, прекрасно уловил, что с этим посетителем шутки плохи, притом помня, что и Толзеев тоже не из обычных проживающих, тут же кликнул одного из коридорных, без дела стоявшего у конторки:
– Степан! Проводи господ в сотый нумер.
Степан, изобразив на лице самое искреннее желание угодить, торопливо побежал вперед, мы с Бакуниным двинулись следом за ним, поднялись по лестнице на второй этаж и по широкому светлому коридору, устланному роскошной ковровой дорожкой, подошли к двери красного дерева. Номера на двери не было, но коридорный постучал в дверь, спустя минуту из нее выглянуло чудовище огромного роста, с растрепанными волосами и лицом деревенского мужика, только что пробудившегося от сна после попойки.
– К господину Толзееву, – сказал ему коридорный и пояснил, словно сомневаясь, что это нечесаное чудище знает по фамилии своего хозяина, – к барину твоему.
Новоявленный Герасим, по крайней мере ростом и силою схожий с персонажем чувствительной повести господина Тургенева, распахнул дверь и впустил нас в прихожую номера. Впрочем, сравнение с Герасимом мало подходило к нему. Сомнительно, чтобы в груди этого великана когда-либо шевельнулось чувство жалости к какому-нибудь живому существу. И потому я мысленно переименовал его из Герасима в Полифема, несмотря на то что, вместо одного во лбу, на его лице можно было обнаружить в привычных местах оба глаза – злых и подозрительных.
Но вид Бакунина, грозный и барский, сделал свое дело, и Полифем угрюмо спросил:
– Как прикажете доложить?
– Бакунин Антон Игнатьевич по неотложному делу от пристава Полуярова.
Полифем отворил перед нами дверь, мы вошли в огромную комнату, служившую чем-то вроде гостиной. Полифем пересек комнату и скрылся за другой дверью. Три окна гостиной выходили на Невский проспект. Обставлена она была с обычной для дорогих гостиных номеров претензией на роскошь. За дверью послышались какие-то слова, и вскоре появился Полифем. Согнув голову, словно большой провинившийся пес, он прошел мимо нас в прихожую. Следом за ним вышел хозяин – Толзеев Лаврентий Дмитриевич.
Он был в мятом халате, голая грудь, поросшая рыжими волосами, выпирала наружу. С первого же взгляда Толзеев произвел неприятное впечатление. Казалось, репутация его соответствовала внешнему виду. Неестественно круглая голова, русые коротко стриженные волосы, белесые или рыжие брови, рачьи глаза, рыжие висячие усы, широкие скулы. И наглое выражение лица, и какая-то беспардонность во всем – в походке, в самой фигуре – производили отталкивающее впечатление.
Кроме того, возникало чувство, что этот человек чем-то опасен.
– Чем обязан? – недовольно спросил Толзеев, явно показывая, что не намерен ни представляться, ни вести с нами долгих разговоров.
– Бакунин Антон Игнатьевич, – тем не менее спокойно представился Бакунин. – А это князь Николай Николаевич Захаров, – представил он меня.
– Что вам нужно? – грубо спросил Толзеев.
– Побеседовать. Мы с вами не знакомы, но, надеюсь, вам не нужно пояснять, кто я.
– Не нужно. Знаю.
– Я по делу о дуэли с князем Голицыным.
– Дуэли в военное время разрешены. В полиции есть протокол. Там все изложено. Повторять я не намерен.
– Я хотел только уточнить кое-что.
– Пожалуйста. Уточняйте.
Толзеев даже не предлагал нам сесть. Казалось, что он готов двинуться на нас и вытолкать в дверь или смести со своего пути. Но ни сам Толзеев, ни его прием не смутили Бакунина.
– Вы знаете, что во время дуэли произошло убийство. Князь был убит выстрелом в голову. Ваша пуля попала в ключицу, нанеся серьезную, но не смертельную рану.
– Меня это не касается. Князь вызвал меня. Я сделал свой выстрел согласно правилам. Кто стрелял в князя, почему – не мое дело.
– Вы говорите, что вызов сделал князь?
– Да.
– Я бы хотел знать, как это произошло.
– Зачем вам это?
– Это может подсказать мне, кто мог сделать второй выстрел, убивший князя. Лаврентий Дмитриевич, скажите, а какова причина вызова?
– Это не ваше дело.
Бакунин не отвечал на грубость Толзеева, надеясь разговорить его.
– Лаврентий Дмитриевич, я понимаю, что между нами и князем произошла какая-то неприятная история. Конечно же, это ваше личное дело и дело ныне покойного князя. Суть в том, что кто-то ловко воспользовался этими обстоятельствами. Неужели вы не вдумывались, кто сделал второй выстрел?
– Никакого второго выстрела не было. Спросите у секундантов.
– Но раз в голове у князя оказалась вторая пуля, значит, второй выстрел был.
– Это не мое дело. Я не ищейка.
– Вот как?
– Да, господин Бакунин. Вот так. Ваше дело искать. Вот и ищите. А меня это не касается.
– Вы не очень приветливы, Лаврентий Дмитриевич. – По вежливому, почти ласковому тону Бакунина я понял, что он уже едва сдерживается. – А тем не менее нельзя сказать, что вас это не касается. Касается.
– Это каким же образом?
– Ну, во-первых, князь не сделал свой выстрел.
– Я ему не мешал.
– Князь не сделал выстрел по не зависящим от него обстоятельствам. Их я и хочу расследовать. Складывается впечатление, что вы заинтересованы в сокрытии этих обстоятельств.
– Ага! Так вот куда вы клоните!
– Будь князь просто ранен, он смог бы сделать свой выстрел. Сразу или, согласно правилам, в любое время. Вы знаете, князь стреляет без промаха.
– Я не боюсь вашего князя. И никогда не боялся. Поэтому и принял его вызов.
– Не сомневаюсь в вашей смелости. Однако второй выстрел бросает тень на вас. Трудно поверить, что произошло некое чудо и с небес упала пуля, угодившая князю в лоб. Второй выстрел, хотя его никто и не слышал, вернее, никто не слышал звука этого выстрела, сделан кем-то с определенной целью. Быть может, его сделали террористы, у них свои цели. А быть может, второй выстрел сделан с целью избавить вас от выстрела князя. Надеюсь, вы заинтересованы в том, чтобы…
– Я ни в чем не заинтересован. Уходите прочь.
– Погодите, Лаврентий Дмитриевич…
– Уходите прочь. Я не желаю разговаривать с вами. Вы ищейка – вы и ищите. Я не стану отвечать на ваши вопросы. Мне известны ваши цели.
Толзеев слегка подался вперед, в глазах его мелькнули искры азарта. Несомненно, он был прекрасным актером, актером от природы, остроумным, смелым и неожиданным.
– Я ведь знаю ваши цели, господин Бакунин, – продолжил он, загораясь каким-то вдохновением. – Террористов хотите выгородить? На Толзеева убийство князя свалить? Вы ведь господину Бакунину, известному преступнику, анархисту этому, кем приходитесь – племянником или внуком?[31]31
Как человек, выросший в провинциальной глуши и по сути дела только что приехавший в столицу, я даже не слыхал об известном государственном преступнике Михаиле Бакунине. А того, что он был близким родственником Антона Игнатьевича, я и представить не мог. (Прим. князя Н. Н. Захарова.)
[Закрыть] Дядя ваш или дедушка, кто он там вам, не так давно и помер, а вы с сотоварищами по-прежнему промышляете? Мне князь вызов сделал – зачем, по какой причине? Да не ваше собачье дело. Террористы его подстрелили! А вы их укрывать, по стопам своего дорогого дядюшки?
Бакунин, обладавший колоссальной выдержкой, изменился в лице, но все-таки сдержался.
– Можно догадаться, почему князь вызвал вас. Значит, беседы у нас не получится. Отвечать на мои вопросы вы отказываетесь?
– А кто вы такой, чтобы я отвечал на ваши вопросы? – Тихо, вкрадчиво спросил Толзеев и вдруг завопил: – Кто вы такой! По какому праву врываетесь ко мне! – и еще более неожиданно, изменив крик на тихий голос, опять как-то вкрадчиво и язвительно спросил: – Ведь вы даже не полицейский чин, как же вы допрашиваете меня, тут у вас несоответствие, – и, перейдя на свой обычный громкий неприятный басок с хрипотцой, продолжил: – А у вас, впрочем, во всем несоответствие. Вам бы следом за вашим дядюшкой по тюрьмам, да по каторгам, да по баррикадам, да бомбы метать имеете с выкормышами вашего дядюшки. А вы в сатрапах пребываете, только что без полицейских чинов, – и опять вдруг завопил истошным голосом: – Вон!!! Вон, пли я вас вышвырну!!!
Спектакль, разыгранный Толзеевым, продолжался достаточно долго, и Бакунин успел прийти в себя от неожиданных выпадов.
– Говорите, не имею права допрашивать вас? Что ж, тогда допрос состоится завтра, в три часа пополудни в кабинете Полуярова. Обещаю вам: я найду способ заставить вас говорить, даже если к тому времени мне не понадобятся ваши ответы. Однако я сделаю это.
– Вон! Вон отсюда! Макар! Макар! – закричал Толзеев, и уже трудно было понять, разыгрывает он эту сцену или в самом деле вышел из себя.
На крик хозяина из прихожей появился наш Полифем.
– Вышвырни этих господ из номера! Да не поленись до лестницы, а с лестницы чтоб оба – кубарем! – спокойно, без истерики приказал Толзеев, и я понял, что это не пустая угроза.
Полифем сделал два шага и оказался рядом с нами. Он был на полторы головы выше Бакунина. Каким-то театрально-балаганным движением Полифем поднял вверх обе руки, словно хотел схватить нас обоих за шиворот.
Не замахиваясь, резко повернув туловище, Бакунин нанес удар в верхнюю часть живота Полифема. В первое мгновение мне показалось, что удар этот сравним с щелчком, сделанным слону. Но в ту же секунду Полифем раскрыл рот и судорожно глотнул воздух, глаза его широко раскрылись и едва не вылезли из орбит, а еще через секунду он согнулся пополам, прижав руки к тому месту, куда пришелся удар, и издал несколько звуков: «М-ы… м… ы… м-ы».
Я подумал, что, видимо, такие же звуки издавал и Герасим из прославленной повести господина Тургенева.
Я знал, что такие удары придуманы в просвещенной и индустриальной Англии. Они называются боксом, а Бакунин некоторое время изучал бокс. Этот английский удар, конечно же, отличался от того, что мы могли видеть у себя, например во время драк или кулачных боев. Русский удар – с огромным замахом, направленный без прицела туда, где пошире, то есть обычно в грудь – можно сравнить разве что с телегой, тройкой, может, удалой и залихватской. А английский бокс – с автомобилем, на котором Бакунин возил нас к месту дуэли, в железный мотор которого запрятана сила сразу шестидесяти лошадей, то есть двадцати троек.
– До свидания, господин Толзеев, – попрощался Бакунин, – завтра в три пополудни мы продолжим нашу беседу.
Полифем, или Герасим, не знаю уж, как и называть, а впрочем, Макар – таково его настоящее имя – все еще стоял, согнувшись и держась руками за живот. Бакунин дружески похлопал его по плечу и сказал:
– Ничего, братец. Приляг. Полежи. Пройдет.
По виду Толзеева трудно было определить, какое впечатление произвело на него все произошедшее. Он стоял выпучив глаза, но это было естественное выражение его лица, не говорившее ни о чем, хотя и могло быть принято за удивление или испуг.
Мы с Бакуниным вышли из номера, прошли пустым коридором, впереди нас мелькнул коридорный, он скорее всего подслушивал у двери. Когда мы спускались по лестнице со второго этажа, портье с выражением сдерживаемого удовольствия поклонился нам, и мы вышли на улицу.
– Каков негодяй, а? – воскликнул Бакунин. – Не удивительно, что князь Голицын вызвал его. Однако – неординарен. Блистает в Думе. Вот вам, князь, наглядный пример. Казалось бы, правильная мысль. Собрать лучших людей, чтобы они помогли монарху и министрам управлять государством. Парламент, так сказать. Ведь слово «парламент» от французского «парле», что в переводе значит «говорить». Ну, мы народ самобытный, назвали не парламентом, а Думой. От слова «думать». Но скажите, князь, разве вот это существо, которое вы только что имели возможность наблюдать, способно думать? Оно может что угодно: кусать, язвить, интриговать, что угодно, но только не думать. И вот несколько сотен Толзеевых собираются вместе и начинают помогать Государю, Столыпину, князю Голицыну управлять государством. И Столыпину или князю Голицыну нужно одной рукой бороться с этой безобразной шайкой, а другой – крутить штурвал государственного корабля.
После всего, что произошло, Бакунин не мог не разразиться подобным монологом, чтобы хоть как-то излить свой гнев и возмущение. Я тоже был возмущен поведением Толзеева. Да и не только тем, как он нас принял. Казалось, кому как не ему посодействовать в расследовании убийства, волею случая или по какому-то злому умыслу связанного с ним самим. Но я возразил Бакунину, больше для того, чтобы поддержать разговор. Вся сцена нашего изгнания напомнила мне известный эпизод из «Мертвых душ» Гоголя, когда Ноздрев выгнал из своего дома Чичикова.
– Ну, я думаю, в Думе есть и порядочные люди, – сказал я.
– Нет, князь, нет, уж поверь мне! Они все как на подбор – Толзеевы. Только Толзеев весь наружу, ничего не скрывает. Каков есть, такой и виден. А остальные – те занавешены приличиями, манерами, еще чем-нибудь, а внутри – Толзеевы.
Мы шли вдоль улицы, выглядывая извозчика. Наконец, он подъехал к нам, заметив призывный жест Бакунина.
– А ну-ка, на Офицерскую, да с ветерком, – весело крикнул Бакунин, усаживаясь вместе со мной в коляску – казалось, он отогнал прочь все неприятные впечатления от посещения Толзеева. – К княгине нам назначено на одиннадцать, нужно приехать не опаздывая. А потом к Кондаурову. Не забыть заехать в это заведение по стрельбе, как его, Протасова? А там уже и Акакий вернется. У Акакия, я думаю, будет много интересного…
– Акакий Акинфович должен разыскать револьвер, из которого стрелял Толзеев. Но ведь вы говорили, что это будет обычный револьвер.
– Уверен почти на все сто процентов.
– Тогда что же он добудет интересного?
– У Кучумова скорее всего ничего. Но стоит выпустить Акакия в город, как он тут же принесет что-нибудь интересное. У него особый дар. Он как магнит. А нужные факты как металлические опилки, рассыпанные по Петербургу. Побродив полдня по Невскому, поговорив с дворниками, горничными, Акакий приходит, увешанный такими сведениями, какие и за годы не раскопать.
