Текст книги "Убийство на дуэли"

Автор книги: Антон Бакунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава двадцать первая
БЛИЖАЙШИЙ СПОДВИЖНИК

Еще один Геркулес. – Глаза, гипнотически действующие на женщин. – Гипсовый сапог. – Разговор о романах в духе Конан Дойла. – Претендент на роль Шерлока Холмса. – Мечтательность Иконникова. – Никто, кроме Иконникова, не знал о месте дуэли, даже сам князь Голицын.

На моих часах было пять минут четвертого, когда мы, взяв извозчика, подъехали к дому Кондаурова. Он жил в собственном доме недалеко от Балтийского вокзала. Извозчик попался на редкость бестолковый. Несколько раз Бакунину приходилось подсказывать ему дорогу, но в конце концов мы добрались по адресу.

Дом оказался двухэтажным, красного кирпича, с красиво выложенным фасадом. На наш звонок к нам вышел, как выяснилось впоследствии, единственный слуга Кондаурова, исполнявший обязанности и швейцара. Ростом и силою он не уступал ни дворнику Никите Голицыных, ни Макару-Полифему-Герасиму Толзеева. Такие гиганты не редкость на Руси, но, признаться, встретить трех подряд в один день, да еще почти в одном и том же качестве, случай, достойный удивления.

– К барину, – сказал Бакунин тоном, не допускающим возражения.

– Барин больны, – пробасил гигант, исподлобья посмотрев на незваных гостей.

– Доложи: Бакунин Антон Игнатьевич и князь Захаров, – сказал Бакунин, делая шаг вперед.

Гиганту пришлось впустить нас. Еще раз взглянув исподлобья, он оставил нас в прихожей и, словно сомневаясь в чем-то, отправился в гостиную. Минуту спустя гигант вернулся, молча протянул руку за одеждой. Мы разделись, отдали ему плащ и пальто, цилиндр и мою кепку. Гигант повесил все это на вешалку в прихожей и, проводив нас до гостиной, открыл перед нами дверь.

Гостиная оказалась маленькой, уютной комнатой в два окна с камином, выложенным черным мрамором. Господин Кондауров поднялся нам навстречу из удобного мягкого кресла.

Это был мужчина лет сорока – сорока пяти, выше среднего роста. Продолговатое лицо его было выбрито начисто на европейский манер. Глубоко посаженные серые глаза казались холодными, даже как будто насмешливыми. Как потом мне сказал Бакунин, такие глаза гипнотически действуют на женщин. Небольшой, но хорошо очерченный подбородок говорил о твердости характера и воле. Чувствовалось, что это физически очень сильный человек, хотя он не был атлетически сложен и от этого вся его фигура выглядела как-то элегантно.

Левая нога Кондаурова до самого колена была обмотана чем-то белым. Присмотревшись, я увидел, что это гипсовый сапог.

– Здравствуйте, господа, – сказал Кондауров мягким, приятным голосом.

– Бакунин Антон Игнатьевич, – кивнул головой в знак приветствия Бакунин, – а это князь Захаров Николай Николаевич.

Я тоже кивнул головой.

– Кондауров Григорий Васильевич. Прошу вас, господа, садитесь.

В голосе Кондаурова мне почудилась какая-то вкрадчивость и как будто насмешка. Позже Бакунин рассказал мне, что такой голос действует на женщин так же гипнотически, как и холодноватые, чуть насмешливые глаза.

Мы сели на стулья, словно нарочно приготовленные для нас.

– Княгиня Мария Андреевна говорила мне, что вы собирались посетить ее, – сказал Кондауров.

– Да, мы были в доме князя Голицына и в курсе того, что произошло там утром. Очень странная история, – ответил Бакунин.

– Как все, связанное со смертью князя, – согласился Кондауров. – Антон Игнатьевич, расследование этого дела ведете вы?

– Да.

– А вы, князь, тоже занимаетесь этим делом?

– Князь занимается этим делом вместе со мной. Но несколько с иными целями.

– Если не секрет, какими? – спросил Кондауров.

– Князю нужна практика, своего рода опыт… Князь будет писать романы в духе Конан Дойла… – пояснил Бакунин.

Когда речь заходила о будущих романах в духе Конан Дойла, Бакунин всегда оживлялся.

– Вот как? – заинтересовался Кондауров. – А почему в духе Конан Дойла? А если попробовать в духе графа Толстого или, скажем, Достоевского?[37]37
  Удивительное совпадение с вопросом, заданным мне полгода назад, о чем, впрочем, я расскажу несколько позже. (Прим. князя Н. Н. Захарова.)


[Закрыть] Однако, это интересно. В нашей литературе нет ничего подобного.

– Да, – согласился Бакунин. – Такие романы несвойственны нашей литературе, это верно.

А я вспомнил, что почти то же самое уже слышал от дядюшки.

– И вы хотите в основу вашего романа положить расследование убийства князя Голицына? – спросил, обращаясь ко мне, Кондауров.

Но Бакунин опередил меня и опять сам ответил на этот вопрос:

– О, не обязательно. Ведь князь будет писать не очерки, не документальное произведение, а именно роман. Князь воссоздает, так сказать, дух, ему нужны не факты, не имена, а образы.

– Понятно. И если вы намерены создать образы, подобные образам Конан Дойла, то, конечно же, в виде Шерлока Холмса под вашим пером оживет ваш уважаемый наставник? – Кондауров взглянул на Бакунина.

– Не знаю, не знаю, – опять не дал мне вступить в разговор Бакунин. – Я ведь не исключаю возможности принять участие в этом мероприятии не только как советчик… Но, возвращаясь к нашему делу, – я имею в виду собственно расследование убийства князя Голицына, – заверяю вас, что если это как-то и отразится в наших с князем… э-э-э, так сказать, замыслах, то никаких намеков или прямого сходства… Это я могу обещать. Если мы воплотим наш замысел, это будет исключительно литературное явление.

– Я спросил не из опасения попасть на страницы романа или увидеть там героев с чертами моих близких знакомых. Поверьте, я задал вопрос из чистейшего любопытства, – ответил Кондауров, тем самым как бы подводя черту под этой частью нашей беседы и как бы приглашая Бакунина приступить к основному разговору.

– Григорий Васильевич, – начал Бакунин, – Марья Андреевна в общих чертах рассказана нам о ваших взаимоотношениях с князем… Не могли бы вы рассказать кое о чем подробнее? И о самой дуэли, в той части этого, так сказать, события, которая происходила на ваших глазах, – я имею в виду сам вызов.

– Но, насколько я понимаю, дуэль имеет к убийству не прямое, а косвенное отношение? – спросил Кондауров.

– Возможно, косвенное.

– То есть террористы узнали о дуэли и о месте, где она должна состояться, устроили засаду…

– И в момент выстрела Толзеева выстрелили в князя, – закончил мысль Кондаурова Бакунин.

– Для этого нужно было точно знать место и время дуэли, – сделал вывод Кондауров.

– Да. Кто знал об этом?

– Никто. Кроме меня и Иконникова.

– А Иконников никому не мог сообщить этих сведений?

– Я исключаю это.

– Вы совершенно в нем уверены?

– Да. Этот молодой человек полностью предан князю… И мне… И потом, даже если бы он… Нет, я абсолютно уверен в нем.

– А что вы знаете о нем?

– Он одинок…

– Кто его родители?

– Он сирота… Родители его были бедные дворяне… Они давно умерли… Средств к существованию у него не было никаких…

– Ведь это вы определили его на службу к князю?

– Да, я. Я когда-то знавал его отца. Сам Иконников заканчивал курс в университете… Он обратился ко мне с просьбой подыскать ему место. Я тогда невольно втянулся в дела князя… И взял Иконникова к себе чем-то вроде секретаря. Он выполнял многие поручения. Узнав его поближе, я обнаружил в нем редкие качества. Он прилежен, исполнителен, у него прекрасный почерк. И потом, у него добрая душа. Он немножко, как бы это сказать… не от мира сего.

– Княжна рассказала нам странную историю о нем.

– Какую?

– О том, что однажды он, как бы забывшись, вообразил себя князем Голицыным.

– Ах да, помню. Ну, это своего рода курьез… Иконников одинок… Он очень благодарен князю за возможность работать у него… Он очень мечтателен… Видимо, это у него случилось на почве мечтательности. Но все сказанное и эта история, несколько странная, конечно, только подтверждает мою уверенность в нем. Если бы все молодые люди были такие, как Иконников, в России не было бы терроризма.

– Я бы не утверждал этого с такой уверенностью. Мне приходилось иметь дело со многими молодыми людьми, причастными к террору. Среди них встречались очень мечтательные.

– И все же я готов поручиться за Иконникова.

– Скажите, Григорий Васильевич, а сам князь не мог сказать об этом кому-либо? Совершенно случайно.

– Нет. Князь знал о времени дуэли. Но о месте он сам не знал. Он попросил меня подыскать место подальше от города и укрытое от посторонних глаз.

– И вы подыскали?

– Я знал это место. Однажды мне пришлось стреляться на дуэли… И она состоялась именно на этом месте.

– Вот как! То есть вы не искали место, а уже хорошо знали его.

– Да, знал. Но это было очень давно. Несколько лет тому назад. Я хотел еще раз осмотреть место. И потом это все-таки далековато… У меня на примете было еще одно место… Но, осмотрев его, мне показалось, что оно не совсем соответствует тем условиям, о которых говорил князь.

– Вы осматривали оба места вместе с Иконниковым?

– Да. Вернее, в непригодности одного из них я убедился один. А потом мы съездили с Иконниковым на Касьянов луг, и я решил, что хоть это и далековато, но все-таки более подходящий вариант.

Глава двадцать вторая
БЛИЖАЙШИЙ СПОДВИЖНИК
(Продолжение)

Опять к вопросу о широкой известности Бакунина как писателя. – Как все-таки был сделан вызов. – Толзеев, сын Толзеева. – Грехи молодости. – Отец и сын. – Вывих. – Изобретение модного доктора. – Странное безразличие. – Опять философичность. – Общая картина проясняется.

– М-да, – Бакунин задумчиво покачал головой. – Очень ловко все подстроено… Не за что зацепиться… Григорий Васильевич, расскажите по порядку, начиная с вызова, как все было? Может, мелькнет зацепочка…

– Для умозаключения? – Мне показалось, что в голосе Кондаурова прозвучала насмешка.

– Вот-вот, – как будто обрадовался Бакунин. – Вы представляете, невозможно сделать умозаключение. А вы что же, изволили читать мою книгу об умозаключениях?

– Да. Книга ваша довольно известна. Читал. И с интересом.

– Благодарю за комплимент.

– Ну, я это сказал не для комплимента. Вы в самом деле тонкий психолог. У вас своеобразный, очень точный взгляд на вещи.

– В нашем случае злоумышленник сумел так умело остаться в тени, что просто не знаешь, с какой стороны подступиться. Даже как-то непохоже на террористов… И все-таки, Григорий Васильевич, расскажите по порядку, как, собственно, все произошло?

– Ну, все произошло случайно. То есть случайностью можно считать нашу встречу с Толзеевым в тот день. Мы с князем зашли пообедать в ресторан «Век», хотя никогда ранее ни он, ни я там не бывали. И совершенно неожиданно, то есть опять же случайность, встретили там сына Толзеева.

– То есть как сына?

– Когда-то князь Голицын, я и Толзеев – имеется в виду отец нынешнего Толзеева – вместе служили в Павловском полку. Полк привилегированный. Князь знатен и богат. Я тогда был просто богат. Ну и потом я состою в очень далеком родстве с князем. А Толзеев был не только не знатен, но беден. Однако блестящий офицер, храбрец. Мы тогда были молоды… Князь и Толзеев, отец разумеется, имели одно приключение… Они вдвоем посетили публичный дом. Находясь за границей. Потом прошли годы. Толзеев остался служить, но в генералы не вышел. Характер. После японской войны, весь израненный, поселился в своем маленьком имении. У него произошел конфликт с сыном. Он вырос мерзавцем. Князь вмешался в этот конфликт. Он был шокирован поведением сына. Вскоре Толзеев застрелился. Умер, лишенный сыном родового имения, которое тот промотал со скандалами в полгода. А потом Толзеев-сын вдруг оказался членом Государственной думы… Причем продолжал вести себя самым подлым, безобразным образом. И вот эта нелепая встреча… Толзеев почему-то решил объясниться с князем. Напомнил ему и о том посещении публичного дома, стал лить грязь на отца… Князь не сдержался, сделал вызов… Я хотел было сам стреляться с этим подонком. Но князь настоял… А потом опять нелепый случай – спускаясь по ступенькам, я вывихнул ногу. Пришлось пригласить секундантом графа Уварова. Он, кстати, не новичок в подобного рода делах…

– А что у вас случилось с ногой?

– Вывих. Врач предложил мне новое изобретение – гипсовый сапог. Обещал, что смогу передвигаться, я ведь все-таки хотел присутствовать на дуэли. Но в первые два дня ходить не смог. А вот сегодня сносно. Князь прекрасный стрелок. Но он не успел сделать выстрел. Если бы не вывих, я бы не допустил всего этого.

– Но что бы вы сделали, окажись там во время дуэли?

– Не знаю… Право, не знаю… Видите ли, господин Бакунин, я последние годы жил делами и жизнью князя. Причина в том, что моя собственная жизнь потеряла смысл и превратилась в какую-то пустоту.

– Как так?

– Честно говоря, не знаю. Не нахожу объяснения. И дела князя, его хлопоты о будущем России, ранее не занимавшие меня и вызывавшие улыбку, как-то избавляли меня от бессмысленности и пустоты. И я во всем помогал князю… И в первую очередь чувствовал какую-то обязанность защищать его. Я ведь знал и понимал, что его ждет участь Столыпина. Я должен был присутствовать на дуэли…

– Вы корите себя за то, что не смогли тогда поехать с князем?

– Вам покажется странным – в связи с тем, что я только что сказал, но нет.

– В самом деле странно.

– Видите ли, господин Бакунин, когда это все случилось, я вдруг почувствовал какое-то безразличие.

– Безразличие?

– Да, именно безразличие. Со мной это бывало в годы юности. Мы ведь дружны с князем с юношеских лет. Князь во многом был наивен. Он всегда следовал каким-то правилам. Правилам приличия, например. И, помнится, иногда мне это начинало казаться такой условностью, даже глупостью, Меня охватывало какое-то безразличие… Я как-то уединялся, отгораживался от той жизни, которой мы жили… Помню, бывали именно такие случаи. И вот теперь нечто подобное. Я как-то не огорчен смертью князя. Огорчен, что не смог поехать с ним, – да, огорчен. А вот то, что он погиб, мне как-то… Ну, убили Столыпина. Ну, убили Голицына. Маленькая пулька остановила еще одного великого человека. Почти как маленький комар – Александра Македонского. Ну и что?

Я тут же вспомнил слова дядюшки о маленьком комарике, посланном судьбой Александру Македонскому. Видимо, и Кондауров и Петр Петрович имели одинаковый взгляд на вещи.

– Вы склонны к философичности[38]38
  В данном случае близкой к киническому, или циническому, направлению. (Прим. князя Н. Н. Захарова.)


[Закрыть], – сделал вывод Бакунин. – А скажите, Григорий Васильевич… Вот ежели б вы все-таки поехали тогда на дуэль… Ну, предположим, не поскользнулись бы на этих ступеньках… Вот выстрел Толзеева… Князь упал… Все подбежали… Увидели, что князь убит двумя пулями… Ну, и что бы вы предприняли?

Кондауров на секунду задумался, лицо его стало жестким – он, казалось, представил себя на месте дуэли и словно вжился в ситуацию.

– Я бы взял револьвер князя, да и револьвер Толзеева и изрешетил бы склон, покрытый лесом, по направлению, откуда мог быть произведен второй выстрел.

– Говорят, второго выстрела никто не слышал.

– Это не меняет сути дела. Слышали его или нет, но раз была пуля, был и выстрел.

– Скажите, а нельзя предположить, что те люди или тот человек, не зная места дуэли, просто проследили за князем и за Толзеевым?

Кондауров задумался.

– Не исключено.

– Толзеев тоже не знал о месте дуэли?

– Нет.

– А секунданты?

– Графу Уварову я назвал место – Касьянов луг. Но указать место должен был Иконников.

– А граф Уваров мог сказать об этом – то есть назвать Касьянов луг секундантам Толзеева?

– Возможно. Но ведь его можно спросить об этом. Он педант и расскажет все подробности.

– Да, я читал его показания. И еще поговорю с ним.

– Вы думаете, что Толзеев связан с террористами?

– В наше время этого нельзя исключить. Ведь Толзеев практически не умел стрелять. Зная его беспринципность, можно предположить, что он мог попросить кого-либо подстраховать его.

– Толзеев законченный подлец и негодяй. Но не до такой же степени… Хотя…

Кондауров поднялся с кресла и, довольно легко переставляя ногу в гипсовом сапоге, отошел кокну. Когда он повернулся к нам, лицо его изменилось. Казалось, он едва сдерживает гнев. Кондауров вернулся к креслу, сел и придал лицу прежнее спокойное выражение.

– Я подумаю об этом, – сказал он.

– Григорий Васильевич, а вы не могли бы пролить свет на сегодняшнее происшествие?

– Что вы имеете в виду?

– Ночное посещение кабинета князя.

– Ума не приложу.

– Княгиня сказала нам, что в сейфе хранились секретные документы…

– Ну, не сказать, чтобы очень секретные… Хотя, конечно, секретные. Но из сейфа ничего не пропало.

– А что это за документы?

– Ну, я, право, не знаю, могу ли я… То есть…

– Видите ли, мы все считаем, что князя убили террористы… А ведь, возможно, к смерти князя причастна, скажем, германская разведка.

– Да уж скорее французская.

– Каким образом?

– Князь, встав, так сказать, у державного руля, получил войну в наследство. Как и Столыпин, он был против участия в войне. В лице князя немцы всегда могли найти союзника. И вряд ли бы они стали убивать его.

– Смерть князя совпала с наступлением наших войск в Пруссии.

– Насколько я знаю, князь был против этого наступления. Спасение Парижа его не интересовало. Князь был во многом наивным, но последние десять лет он очень изменился. Постарел, стал расчетлив и даже как-то озлоблен. Французов недолюбливал. А когда началась война, он много сделал, чтобы привести Россию в состояние боеготовности. Но очень часто повторял, что с немцами всегда можно договориться. И еще говорил: «Лучше хороший сосед, чем хороший союзник». Думаю, во Франции знали о его взглядах и симпатиях. Смерть Столыпина очень повлияла на него. Я бы даже сказал, что он стал циничен. Помню, когда война все-таки была объявлена и как-то зашел разговор, что у России хватит хлеба прокормить себя и союзников, князь добавил, что у России хватило бы хлеба накормить и союзников и Германию, пусть бы они только исправно воевали между собой и не трогали бы Россию.

– И все-таки, Григорий Васильевич, что за документы лежали в сейфе? Кого они могли заинтересовать? Причем очевидно, ночной гость осмотрел их – замок сейфа несложен. Осмотрел, но, как вы говорите, не похитил их.

– Да, документы я отправил Государю, как это и должен был сделать князь, останься он жив. Я не могу рассказать, что это были за документы. Не хочу быть источником информации. Это были бумаги не первостепенной важности. Экономического, скажем так, порядка. И если ночной гость был агентом немецкой разведки или любой другой разведки, скажем французской, эти бумаги могли просто не заинтересовать его.

– Возможно, – согласился Бакунин.

– Многое из того, что делал князь, имело отношение к экономике. Как государственный деятель он соединял в себе оба направления, которые определили Витте и Столыпин. Для России это, по-видимому, были верные направления. Хотя, признаюсь вам, господин Бакунин, меня это почти не интересует. Со смертью князя в особенности.

– Очень жаль, Григорий Васильевич. Вы достойный, умный человек. Россия нуждается в таких людях.

– А я уже ни в чем не нуждаюсь, господин Бакунин. Хотя всегда готов помочь вам. Вы симпатичный человек. А ваша книга симпатична вдвойне.

– Польщен. Польщен, – сказал Бакунин, но, как мне показалось, неискренне. – Разрешите откланяться, – Бакунин встал со стула, и я поднялся следом за ним.

– До свидания, Григорий Васильевич, – попрощался Бакунин. – Разговор с вами будит мысль.

– Рождаются умозаключения? – опять с оттенком насмешки спросил Кондауров.

– Умозаключений пока сделать, к сожалению, не могу, но общая картина становится как-то яснее.

– До свидания, – сказал и я.

– До свидания, князь. Желаю вам успехов в создании романов в духе Конан Дойла. С интересом прочту, если воплотите свои намерения.

– Постараемся, Григорий Васильевич, постараемся, – ответил за меня Бакунин, и мы вышли из гостиной.

В прихожей у вешалки нас уже ожидал гигант-слуга. Он подал одежду и шляпы, и мы вышли на улицу.

Глава двадцать третья
УЧИСЬ МЕТКО СТРЕЛЯТЬ

Бокс, борьба и стрельба. – Плакат с изображением Ивана Поддубного как средство улучшения настроения. – «Польщен безмерно». – Кто же не знает Бакунина. – О том, что, конечно же, германец покрепче японца. – Удивительный стрелок. – Куда ни подайся, везде философия.

От Кондаурова мы сразу же отправились к Протасову. Его заведение находилось в Ровном переулке, совсем недалеко от Невского, и мы с Бакуниным прошлись пешком, – это отняло у нас всего четверть часа. Заведение помещалось в довольно большом, высоком здании. У входа на вывеске огромных размеров было написано: «Английский бокс. Римская борьба. Меткая стрельба. Заведение г-на Протасова».

Из полутемной прихожей мы сразу же попали в сам зал. У двери, за письменным столом, отгородившим отдельный уголок, сидел сам Протасов – грузный, полноватый мужчина лет пятидесяти с красным, полным лицом. За его спиной на скамейках и стульях кучами лежала одежда упражняющихся. Сами упражняющиеся тут же в зале занимались гимнастикой. Здесь же был установлен турник для подтягивания, у стен стояли пудовые гири и лежали гантели. Несколько человек разного возраста поднимали цирковую штангу – два больших тяжелых шара на перекладине.

В дальней части зала находился тир. У стены – мишени в виде человеческих фигур, а также висели круглые мишени с обозначением очков. Несколько человек, судя по одежде военных, стреляли по мишеням. В зале стоял запах пороха. Несколько минут тишины прерывались грохотом выстрелов. Увидев нас, хозяин заведения, не поднимаясь из-за стола, сказал:

– Здравствуйте, господа. Желаете поупражняться?

– Можно и поупражняться, – ответил Бакунин.

По блеску его глаз я понял, что он готов взяться за гири, а потом еще и пострелять по мишеням. Я уже отмечал, что ни в том, ни в другом ему, пожалуй, не нашлось бы равных во всем Петербурге. Рядом со столом Протасова на стене висел плакат с изображением Ивана Поддубного с чемпионской лентой через плечо. От этого плаката у Бакунина улучшилось настроение, основательно испорченное при посещении Толзеева[39]39
  И, как мне показалось, не улучшившееся после встречи с Кондауровым. (Прим. князя Н. Н. Захарова.)


[Закрыть].

– Позвольте вначале представиться, – продолжил Бакунин. – Бакунин Антон Игнатьевич, – и, повернувшись ко мне, добавил: – Князь Захаров Николай Николаевич.

Услышав фамилию Бакунина, хозяин вскочил из-за стола.

– Бакунин! Антон Игнатьевич!

Протасов едва не упал, так как, когда он поднялся, мы увидели, что у него нет одной ноги. Вовремя ухватившись за стол, он удержал равновесие, а потом живо наклонился и достал стоявшие за выступом стены костыли, сунул их под мышки и, ловко обогнув с их помощью стол, оказался перед нами.

– Антон Игнатьевич! Польщен безмерно! Ежели будете приходить упражняться, то без всякой платы, разумеется. У нас добровольцам тоже бесплатно. И для вас – честь окажите!

Бакунин расплылся в довольной улыбке.

– Так ты что ж, братец, знаешь меня?

– А как же? Как можно, Антон Игнатьевич!

– А где ж ты оставил ногу? – спросил Бакунин хозяина.

– Да уж, пришлось япошкам оставить. Настырные больно оказались.

– Да, япошки что саранча, – в тон Протасову поддакнул Бакунин.

– Истинно саранча. Их бы надобно к ногтю, да далеко. А теперь вот германец попер. Ну что ты с ним сделаешь?

Протасов просто сиял от счастья.

– Да, брат, германец, он покрепче японца, – сказал Бакунин.

– Германец покрепче, – согласился Протасов, – только он тут рядом. Уж с ним-то сладим. А вы, Антон Игнатьевич, решили поупражняться?

– Я бы с удовольствием. Да вот пока времени нет. Я зашел поговорить по важному делу…

Протасов весь обратился во внимание.

– Тут к тебе, братец, третьего дня, нет, четыре дня назад, заходил поупражняться в стрельбе некто Толзеев. Глаза такие, рачьи, усы рыжие… Не вспомнишь?

– А как же, помню. Только вы присядьте, Антон Игнатьевич. И вы, князь.

Протасов проворно отскочил в сторону, развернулся и в мгновение ока освободил нам из-под одежды два стула. Бакунин сел на один из них, я – на другой.

Протасов повернул к нам стул, на котором сидел за столом, и тоже уселся на него, прислонив костыли к выступу стены.

– Помню, был такой. И фамилия, кажется, Толзеев.

– И как он упражнялся?

– Обычно. Стрелял из нашего револьвера. Некоторые приходят со своими. Стрелял он впервой. Часа два отстрелял, заплатил, как положено, и ушел. Заведение у меня платное. Это только добровольцам бесплатно.

– Вот вы говорите, он стрелял впервые?..

– Да. Револьвера в руках до того не держал. Просил показать, что и как.

– Ну и мазал, наверное?

– Поначалу. Но потом ничего. Мужчина он крепкий. Рука твердая.

– И что ж, хороший стрелок?

– Ну, куда там. Стрелка из него не получится. Тут у меня такие стрелки иной раз захаживают. Пулю прогоняют.

– Как это – пулю прогоняют? – удивился я.

– А так, – ответил мне Бакунин, – сквозь доску. С первого выстрела пуля пробивает полдоски. Если вторым в нее же попасть, она доску насквозь проходит.

– Это точно так, – с удовольствием подтвердил Протасов. – Я ведь сам тоже, не стану хвалиться, но скажу, стрелок неплохой.

– А вот князь у нас и не стрелял ни разу, если не считать, что вчера для эксперимента пальнул в воздух. Попробуй-ка, князь.

Я не ожидал такого поворота.

– Другой раз как-нибудь, – попытался отказаться я.

– Зачем же другой раз, пожалуйста, это мигом организуем.

В эту минуту шум в зале вдруг затих. Мы втроем повернули голову в сторону зала. Все упражнявшиеся и в стрельбе, и с гирями собрались у тира. Посредине зала стоял стройный красавец лет сорока. Он был в трико, но по выправке угадывался офицер. В каждой руке он держал по револьверу. Метрах в десяти от него, как раз там, где начинался тир, лежал мостик, приспособление, с которого в цирке акробаты прыгают сальто-мортале. Офицер сделал разгон, прыжок, кувырок в воздухе и, еще не приземлившись, но уже повернувшись в воздухе лицом к мишеням, выстрелил сразу из обоих револьверов. Две мишени в виде фигуры человека тут же упали. Аплодисменты и возгласы восхищения завершили это удивительное упражнение.

– Полковник Федотов. Чемпион Павловского полка по стрельбе. Редкий стрелок, – пояснил Протасов.

– Да, сальто-мортале, и сразу из двух револьверов – молодец, – восхищенно сказал Бакунин. – Ну, так что же, князь, попробуй.

– Попробуйте, время-то военное, – поддержал Бакунина Протасов.

Он схватил свои костыли и ловко двинулся к тиру. Бакунин последовал за ним, и я тоже.

– Вот так, – показал мне Протасов, направляя револьвер в сторону круглой мишени. – Это барабан. Мушка. Вот так целиться – и на курок.

Он не отказал себе в удовольствии сделать три выстрела – все в изображенное в центре яблочко. Когда заменили мишень, я прицелился и выстрелил. В мишень я не попал – от выстрела мою руку подбросило вверх. Но второй выстрел пришелся уже в мишень, я удержал револьвер, не дав ему дернуться вверх. Всего я сделал четырнадцать выстрелов, и последние оказались довольно приличными, чего, признаться, я и не ожидал.

– А ты молодец, князь, – похвалил меня Бакунин.

– А что, – поддакнул Протасов, – у вас, князь, крепкая рука. При регулярных упражнениях можете добиться успехов.

Когда мы вернулись к столу хозяина заведения, Бакунин хотел уже попрощаться с ним, но Протасов неожиданно спросил:

– Так о чем, Антон Игнатьевич, хотели поговорить?

– Да, собственно, мы уже поговорили, – сказал Бакунин, он не хотел вдаваться в подробности, но симпатии к хозяину заведения возобладали. – Собственно, вот про этого самого Толзеева я и хотел поговорить… Он ведь стрелялся на дуэли с князем Голицыным.

– Так это он убил князя Голицына? – пришел в ужас Протасов. – Так он из террористов?

– Нет, Толзеев не из террористов. Он только ранил князя, сделав свой выстрел. Как и положено по правилам дуэли. А преступник, зная о дуэли, в тот самый момент выстрелом в голову убил князя. Если бы Толзеев промахнулся, никто бы ни о чем и не догадался. А Толзеев не промахнулся. Это и было удивительно, можно сказать, первый раз стрелял и попал. На тридцати шагах. Вот я и хотел уточнить, могли он попасть.

– Отчего же не мог. Мог. Стрелка из него не получится. Это уж поверьте мне. Но попасть в человека на тридцати шагах – это не исключено. Вот ведь как подстроено – дуэль… А они со стороны… И бомбу бросать не нужно… Однако ж вы, Антон Игнатьевич, их разгадали? Наверное, умозаключение сделали?

– Да, братец, вот теперь приходится умозаключения делать, – удивляясь осведомленности хозяина заведения, сказал Бакунин. – А ты про умозаключения откуда взял?

– Из вашей книги.

– Так ты что же, читал мою книгу?

– А как же.

Бакунин не смог скрыть удовольствия.

– Ну и как тебе, братец, нашел что-нибудь интересное?

– Нашел. Читал я, читал да и думаю: дай-ка и я книгу напишу.

– Вот как? И о чем же ты будешь писать?

– А о стрельбе. Я когда вашу книгу читал, то так и понял: писать надобно о том, о чем знаешь.

– Это дельная мысль.

– А я о чем знаю? О стрельбе. Уж я об этом, кажется, столько знаю. И ведь в этом деле есть свои тонкости, то есть философия.

– Философия?

– Именно философия. Ведь вот сколько я хороших стрелков знавал. Все люди разные. И привычки разные у всех, и характер. А только вот суть одна. Не всякий может хорошим стрелком стать. Даже если долго упражняться. Вот Толзеев тот же – не станет. И вот князь, – Протасов повернулся ко мне, – стрелял сегодня неплохо, хоть и первый раз. А стрелком князю не стать. Тут особый характер нужен. Особый. Вот об этом я и решил написать. Ведь я, может, один об этом задумался. Подмечают, может, многие, а так, чтоб задуматься…

– Это ты, братец, прав, – Бакунин обнял хозяина заведения за плечо. – Обязательно напиши. Вот ты эти тонкости, философию эту подметил. А пройдет время – забудется. А все мы не вечны. Даже солнце. Нужно, чтобы все оставалось.

«Ну, – подумал я, – если сейчас дойдет до угасания солнца и переселения на другие планеты, значит, опять придется остаться без обеда». Но на этот раз пронесло. Словно что-то вспомнив, Бакунин замолчал и сказал:

– До свидания, братец.

– До свидания, Антон Игнатьевич. Благодарю за посещение. Истинную душевную радость доставили. До свидания, князь.

– До свидания, – попрощался и я.

– Хороший человек, – сказал Бакунин, выходя на улицу. – Вот этого господина Протасова и посадить бы в Думу. Ан нет, там сидят Толзеевы. Ну да ладно, князь, это все философия или, как господин Протасов изволил выразиться, тонкости. Давай-ка возьмем извозчика.

Пройдя минут десять, мы взяли подъехавшего к нам извозчика. Усевшись в коляску, Бакунин по-свойски спросил его:

– А что, братец, ты лошаденку свою с утра-то кормил?

– Кормил, барин, – ответил извозчик.

– Овсом или сеном?

– Как можно, барин. Известное дело – овсом.

– Ну коли овсом, так давай-ка с ветерком к ресторану Егорова. За ветерок пятак прибавлю.

Слова Бакунина возымели действие. Извозчик довольно быстро домчал нас до ресторана Егорова.