Текст книги "Убийство на дуэли"
Автор книги: Антон Бакунин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
Глава двадцать четвертая
ОБЛАЧКО ТАЙНЫ
Как нужно относиться к обеду. – Поросенок по Гоголю. – Писатели поосновательнее. – Поучительная книжка про Ваньку Каина. – Все зависит от вызова. – Как развязать язык Толзееву. – Есть некто Зет. Есть нечто Игрек. И некто Икс.
В ресторане Егорова Бакунина хорошо знали. Тут же явился хозяин и проводил нас в кабинет.
– Рады видеть, Антон Игнатьевич, – радушно, с поклоном поприветствовал нас хозяин. – Сегодня Маша поет.
– Братец, не до песен. Вот князь с голоду умирает. Второй день не обедавши.
– Как так, – всплеснул руками хозяин ресторана. – Обедать полагается каждый день. Это вы напрасно, князь, пренебрегаете.
– Это князь по молодости, – пояснил Бакунин, – в его годы я, бывало, и по три дня кряду не обедал.
– Врете, Антон Игнатьевич. Вы мне как-то говорили, что в молодости обедали трижды вдень.
– И такое бывало. Ну да ладно. Мы сегодня только пообедать. Ушицы нам. Уха у них, князь, отменная.
– Это верно изволили заметить, – улыбнулся хозяин.
– А как у тебя насчет поросенка?
– Специально для вас всегда наготове. С хреном прикажете или со сметаною?
– Видишь, князь, у них по Гоголю. Послушай, Спиридон, ты Гоголя-то читал?
– Никак нет. Мы уж коли что и читаем, то что-нибудь поосновательнее.
– Вот как. Ну и что ж ты читаешь поосновательнее?
– Я про Ваньку Каина люблю. Поучительная вещь!
– В каком же это смысле она поучительная?
– А в том, что, мол, не воруй, то есть не разбойничай.
– Это правильно. Значит так, неси уху и поросенка в сметане – так, князь?
Я молча кивнул, полностью полагаясь на вкус Бакунина.
– И все остальное – на твое усмотрение: закусочки, пироги.
– Водочки прикажете?
– Нет, братец, водочки не нужно, так только, графинчик, для пищеварения, как господин Павлов велел.
– А кто такой будет господин Павлов?
– Врач. Очень большой знаток по этой части. Величина. Европейского, братец, масштаба и более того.
– К врачам мы всегда с уважением. Все сей минут доставим, – хозяин поклонился и уже хотел уйти.
– Да, – остановил его Бакунин. – Может, Акакий подойдет, веди его сразу же к нам.
– Все исполним, – хозяин, наконец, ушел.
Усевшись поудобнее, Бакунин спросил меня:
– Ну, как тебе Кондауров?
– Необычный человек.
– Да, непрост, – согласился Бакунин. – Обратил внимание на его глаза? С такими глазами, брат, за парижскими актрисами не бегают. Они за ним сами толпой побегут. Очень сильный человек. Скрытен, закрыт. Это не Толзеев. Впрочем, теперь все от Толзеева зависит.
– Почему от Толзеева?
– Очень важно определить, как был сделан вызов.
– Но ведь Кондауров рассказал.
– Он не то рассказал. Или не хотел, или в самом деле не обратил внимания. Убийца или знал о месте и времени дуэли, или следил за ними. И есть третий вариант.
– Какой?
– Убийца или те, кто организовал убийство, сами все подстроили.
Подошел официант и принес графинчик с водкой и закуски.
– Уху сразу нести? – спросил официант.
– Сразу, братец, сразу. – Бакунин налил себе и мне по рюмке водки, и не успели мы закусить селедочкой, как тут же на столе появились две тарелки с янтарной ухой.
– Уха у них особенная, перед ней нужно еще рюмку, – Бакунин налил водку, мы выпили и взялись за ложки.
Уха в самом деле оказалась особенной и вкусной.
– Нужно знать время и место, – продолжал Бакунин. – Если предположить, что встреча князя и Толзеева была случайна, определить время и место или невозможно, или нужен источник информации.
– Про Иконникова все, что он сказал, как-то неубедительно, – заметил я.
– К Иконникову заедет Акакий, – ответил Бакунин. – Если встреча князя и Бакунина была подстроена, то убийца получил точку отсчета – вызов. И уже мог следить за князем и за Кондауровым. Кондауров берет Иконникова, едет искать место. Стоит проследить за ними – и место фактически определено. Можно готовить засаду. Учитывая, что стреляли из винтовки, засаду можно устроить подальше, а чем дальше, тем больше обзор. Все станет ясно после разговора с Толзеевым.
– А если он не захочет говорить?
– В сыскной части – заговорит. Я таких крикунов знаю. Как только доставят в сопровождении двух полицейских, сразу становятся как шелковые.
– И все-таки Иконников… И эта странная история, когда он вообразил себя князем… Уж больно подходит он для сообщника террористов.
– Ну, так давно бы подложил бомбу в кабинет князя. Или того лучше – в спальню. Преступления, князь, как молнии – идут кратким путем. Очень много здесь ходов… Кому-то нужно убить князя! Зачем, с какой целью? Кто заинтересован? Любое преступление строится по единой схеме. Анатомия детектива, так сказать. Есть некто Зет. У этого Зета есть нечто такое, Игрек, которое очень нужно некоему Иксу. И чтобы завладеть Игреком, Икс убивает Зета. Или обворовывает. Это, кстати, князь, и есть анатомия детектива. Во второй части некто Сыщик, зная, что убит Зет, определяет Игрек, то есть из-за чего убили, и, зная Зета и Игрек, вычисляет Икса – того, кто убил[40]40
Благодаря своим аналитическим способностям, Бакунин мимоходом, с присущей ему легкостью, набросал универсальную схему детектива, впоследствии использованную многими выдающимися авторами, работавшими в этом жанре. Несомненно, по этой схеме построены детективы А. Кристи, Ж. Сименона, Р. Стаута, а также Г. Грина, Д. Чейза, Д. Макдональда и других менее известных широкой публике авторов. (Прим. издателя.)
[Закрыть]. У нас Зет – это князь. Нам нужно определить, почему его убили, то есть определить Игрек. Тогда станет ясно, кто Икс. Чем обладал князь, чем таким, что у него мог захотеть отнять Икс? Деньгами? Наследством? Тогда нужно искать в одном месте. Властью? Тогда в другом. Нам бросается в глаза именно это – князь обладал властью. Государь сделал его фактическим правителем. Но тогда его убили бы более простым способом, пошли бы более коротким путем. Сегодня мне непонятно, с какой целью убили князя. Как только это прояснится, искать станет легче.
Аккурат к концу монолога Бакунина подали поросенка. И, словно учуяв ароматы, исходящие от нежной запеченной корочки, в кабинет вошел Акакий Акинфович. Было ровно половина пятого.
Глава двадцать пятая
ОБЛАЧКО ТАЙНЫ
(Продолжение)
Выбор между ухой и поросенком. – Револьвер в пруду. – Перепуганный Кучумов. – Странный Иконников. – Интересный Кондауров. – Как даются обещания на языке влюбленных. – Облачко тайны. – Интуиция. – В пользу жареного поросенка. – Едем.
– Ну, братец, успел, – обрадовался Бакунин. – Ушицы тебе принести?
– Уха у них чудесная, я знаю, – сказал Акакий Акинфович, не отрывая взгляда от поросенка.
– Ну так что, ухи? – переспросил Бакунин.
В этот момент подошел официант с ножом и вилкой, чтобы разрезать поросенка. Акакий Акинфович махнул рукой.
– А, так и быть, обойдусь без ухи.
Бакунин налил Акакию Акинфовичу рюмку водки, он выпил, и мы втроем принялись за поросенка.
– Ну, рассказывай, – промолвил Бакунин после нескольких минут усердной работы челюстями.
– Револьвер в пруду. Забросил с испуга. Первый раз он попал в такую историю. Кто-то из знакомых объяснил ему, что, мол, судить будут не того, кто стрелял, а того, чей револьвер. Вот он и принял меры. Бежал, а револьвер в пруд. Ребятишки два часа ныряли, пока достали. Револьвер я осмотрел, самый что ни есть обычный револьвер. Заехал к Иконникову. Странный он какой-то. Вроде как блаженный. Ничего из него не вытащил. Смотрит тебе в глаза, а сам как будто на небесах обитает.
– Ну, и больше нигде не был? – спросил Бакунин.
– Да заходил, кое с кем поговорил, но узнать ничего не узнал. Кое-что обещали, но только завтра. А у вас?
– У нас, брат, разговоров было много. И все интересные. Но тоже пока ничего не вырисовывается. Вот только с этим заведением по стрельбе все ясно. В германские шпионы хозяин не годится. И вообще к этому делу отношения не имеет. А Кондауров очень интересен. И княжна тоже. За ними что-то кроется. Только вот что? Непонятно. Наследство все отходит княжне. Мы с ней поговорили, она в князя по уши влюбилась.
– Антон Игнатьевич! – возмущенно воскликнул я.
– Видишь, князю она тоже не безразлична, – прокомментировал мой возглас Бакунин.
– А что, дело молодое, – согласился Акакий Акинфович.
– Ты, Акакий, вот что. Узнай подробно все о наследстве, – сказал Бакунин, доедая то ли третью, то ли четвертую порцию поросенка.
– Завтра обещали, я уже говорил.
– И потом, есть такой модный доктор. Переломы, вывихи лечит. Он Кондаурову гипс наложил по новой методе. Узнай, что за доктор. Надо к нему зайти. Это в первую голову. Но это завтра. А князю – вот еще сегодня – к госпоже Югорской. Ты, Акакий, о такой и не слыхал.
– Не приходилось, – подтвердил Акакий Акинфович.
Я вопросительно посмотрел на Бакунина.
– Ведь ты княжне пообещал быть сегодня на приеме.
– Я ей этого не обещал.
– Ну как же, я сам слышал.
– Княжна спросила, буду ли я у Югорской нынче вечером. Я ответил: не знаю.
– Врешь, князь. Ты сказал «не знаю» не так, как сейчас: твердо и даже раздраженно. Ты сказал «не знаю» – растерянно, смущенно. На языке влюбленных это значит: «да, обязательно буду». Так что нужно идти.
– Конечно, князь, раз уж обещались, – поддакнул Акакий Акинфович, не пропустив случая скрыто-простодушно подъязвить.
Я уже заметил, что его скрыто-простодушная язвительность в отношении меня была не такой, как в отношении дядюшки. В отношении меня она казалась, да и была на самом деле – более добродушной. Но удержаться от язвительности вообще он, конечно же, не мог. Видимо, язвительная желчь выделялась у него при любой малейшей возможности, что, в свою очередь, видимо, было результатом долговременного общения с дядюшкой.
– Душа моя, – Бакунин откинулся на спинку стула, – не смущайся. В твои годы я иногда влюблялся по два раза вдень…
– Да вы и сейчас, – дружески поддержал Бакунина Акакий Акинфович, естественно, с долей самой утонченной язвительности.
– Вот-вот, я и сейчас, если что, – сделал вид, что не заметил этой язвительности, Бакунин, хотя, конечно же, он ее заметил.
Язвительность Акакия Акинфовича была Бакунину что слону дробина после многолетних обстрелов дядюшки, которые вполне сравнимы с пушечной картечью.
– Князь, душа моя, – продолжал Бакунин, находясь на верху блаженства после сытного ресторанного обеда, – ведь мы с тобой ведем расследование. А в этом деле важны не только факты и сведения. Важна, – Бакунин поднял вверх палец, но Акакий Акинфович вставил слово и успел закончить то, что собирался произнести Бакунин:
– Интуиция, – Акакий Акинфович с самым невинным видом вытер губы салфеткой.
– Правильно говорит Акакий – интуиция, – согласился Бакунин. – Чувствую, князь, все неспроста. В доме Голицыных – неспроста. И вокруг сестры – какое-то облачко тайны. И вокруг княжны.
– Вокруг княжны? – изумился я.
– Именно вокруг княжны.
– Вы думаете, она может быть причастна к убийству отца?
– Я не утверждаю. Но что-то не так в доме Голицыных. – И сказав эту сложную, составленную из «Гамлета» и «Анны Карениной» фразу, Бакунин так поразился ею, что даже сам задумался над смыслом сказанного, а потом добавил: – Может, здесь кроются какие-то другие тайны. И убийство князя просто совпадает со всем этим. А может, и нет. Поговори с княжной. Иной раз одно словечко, один взгляд могут навести…
– На умозаключение, – опять влез Акакий Акинфович.
– Вот-вот. На умозаключение. Поэтому, князь, душа моя, поезжай к Югорской. А мы с Акакием домой. Только заедем сначала к Полуярову. Нужно, чтобы он доставил завтра в часть Толзеева.
– Зачем? – Акакий Акинфович посмотрел на Бакунина какими-то деланно невинными глазами.
– Он, наглец, даже разговаривать с нами не стал, – ответил Бакунин, не замечая взгляда Акакия Акинфовича. – Теперь от разговора с ним очень многое зависит. Когда узнаем, как был сделан вызов, – поймем самое главное. А завтра в части Толзеева уж как-нибудь разговорим.
– Да он уже в части. У Полуярова. Только говорить ничего не хочет, – вздохнул Акакий Акинфович.
Бакунин подозрительно взглянул на него и угрожающе начал:
– Акакий…
– Господин Толзеев убит. Полтора часа тому назад. В ресторане «Век». Прямо за столиком.
– Так что же ты молчал! – крикнул Бакунин.
– Скажи я об этом – уж точно остался бы без жареного поросенка, – рассудительно пояснил Акакий Акинфович. – А в ресторан я уже съездил. С официантом поговорил. Толзеев обедал. Столик в кабинете у окна. Окно открыто. Вдруг пуля – в лоб. Толзеев лицом в салат. Ни выстрела, ни звука. Все та же таинственная пулька. Только не совсем та.
Акакий Акинфович достал из кармана пулю и положил ее на стол перед Бакуниным. Бакунин взял ее, внимательно осмотрел и сказал:
– Винтовочная. А нарезы, конечно же, такие, как и у той – револьверной, готов поспорить.
– Чего уж тут спорить, – смиренно согласился Акакий Акинфович.
– Ты бы помолчал, поедатель жареных поросят. И все-таки едем в ресторан. Нужно осмотреться. А что рассказал официант?
– Так, ничего особенного. Только, говорит, ветер налетел, просто шквал…
– Ветер? – удивился Бакунин. – Ты что, опять шутки шутишь?
– Официант так говорит. Налетел, мол, ветер, шторы рвет. Хотел, мол, окно закрыть. Толзеев не разрешил – душно. А ветер шторы разметал, и как раз тут и…
– Ветер… – задумчиво повторил Бакунин.
– Ветер, – подтвердил Акакий Акинфович.
– М-да. Ну что ж, едем. А тебя, князь, ждем дома. Толзеев уже ничего не расскажет… Но след ведет к Югорской…
Мы ушли из ресторана ровно в шесть часов.
Глава двадцать шестая
ТЕОРИЯ КАРЛА ИВАНОВИЧА
Парад вопросов. – В кого я все-таки влюблен? – Вот, собственно, и тайна. – Женственность – это и есть любовь. – О чем писали газеты. – Что движет мною? – Карл Иванович и его теория. – Пушкин, Гоголь, Толстой и Достоевский. – Сравнение Карла Ивановича с Коперником.
Бакунина и Акакия Акинфовича поджидал верный Селифан. А я пешком отправился на Английский проспект, где в роскошной квартире обитала Югорская. Шел я не торопясь. Гости у Югорской начинали собираться не раньше девяти. А сам «прием», если его можно так назвать, то есть некий спектакль, обсуждения, бурные беседы или душевные излияния кого-либо из пророков или кумиров случались не раньше десяти-одиннадцати. Иногда все это затягивалось за полночь. А иногда и до утра.
Был ли я влюблен в Югорскую? Влюбился ли я в княжну? То, что произошло между мной и Югорской, оставило неприятные воспоминания[41]41
Князь несколько уклончиво и туманно излагает свои взаимоотношения с Югорской. (Прим. издателя.)
[Закрыть]. И тем не менее она была первой женщиной в моей жизни. Может быть, именно та ночь, которую она провела у меня, охладила мои романтические представления о женщинах. И хотя вспоминать ту ночь мне не хотелось, однако, идя к Югорской, я не испытывал ни стеснения, ни неловкости.
А вот княжна овладела моим воображением. Каким образом Бакунин видит облачко тайны вокруг княжны? Да, княжна привлекает. Но, господи, в самом деле, у нее траур, только что убит ее отец. И она идет на этот вечер к Югорской… Без ведома тетушки… Зачем? Она сказала, что ей необходимо выполнить просьбу человека, которому она не может отказать…
Вот, собственно, и тайна. В самом деле, какая просьба, какой человек, и при чем здесь я? Конечно же, Бакунин прав, она хочет видеть меня. То, что она заговорила об этом, ее голос, тон… Влюблен ли я в княжну? А она? Несомненно, она проявила ко, мне живой интерес. Бакунин говорит, что она влюблена в меня. Ерунда, конечно…
Какую зацепку для умозаключения даст моя встреча с ней у Югорской? Имеет ли она отношение к убийству? Конечно же, нет. Она светлое, искреннее существо. Милое, доброе. Да, влекущее. Она очень женственна. В этом вся суть. А если ее использовали? Каким-либо ловким, хитроумным способом? Мне вспомнились случаи, когда террористы использовали родных и близких своих жертв.
Да, она очень женственна. А женственность – это любовь. Если она влюблена в какого-либо студента. Романтического революционера. А он по заданию своей тайной организации выведывал, например, куда и когда едет князь? Впрочем, она так отзывалась о террористах… Жалкие, ничтожные, опасные люди, упоенные собой… Да, она ведь сказала, что даже не знала о предстоящей дуэли… Если это, конечно, правда… Но лгать она не стала бы…
Вообще-то мне следовало поехать с Бакуниным и Акакием Акинфовичем в ресторан «Век». Несомненно, Толзеев убит для того, чтобы скрыть следы убийства князя Голицына. Убит с помощью такого же бесшумного приспособления. До «приема» у Югорской еще часа три. Чтобы занять их, я зашел в кондитерскую, спросил чай, пирожное и газеты. В газетах писали о наступлении русских войск в Пруссии. Об убийстве князя Голицына – ни слова.
Увлеченный тем, что расследование убийства князя Голицына даст мне, наконец, материал для написания детективного романа в духе Конан Дойла, я даже забыл, что вот уже месяц или больше идет война. Положение мое в который раз показалось мне странным и нелепым.
Миллионы людей собрались из самых отдаленных мест открыто убивать друг друга, а я едва ли не счастлив тем, что одного из этих людей убили тайно и хитроумно и что гениальный сыщик Антон Игнатьевич Бакунин, оставив, вопреки требованию Василия, работу над своими трактатами, так же хитроумно распутывает козни злоумышленника благодаря своему методу построения умозаключений, – и все для того, чтобы я, находясь рядом, понял, как он это сделал, и описал, а затем представил публике это увлекательное чтение.
Что движет мною? Неужели чувство обиды на ту же публику, которая полгода тому назад превратно поняла мою первую повесть? Отогнав эти мысли, я спросил бумагу и перо и начал делать наброски для своих записок.
Записки я намеревался вести строго протокольно. По совету, кстати, самого Бакунина, он даже обещал мне чуть ли не соавторство – хотя чем дольше я узнаю его, тем больше сомневаюсь в том, что он найдет когда-либо для этого время и возможность.
То, что он успел создать и сделать, поистине грандиозно. Но все сделанное – десятая доля от того, что начато им и что находится у него в работе. А сделанное вместе с начатым и незаконченным составляют, может быть, сотую, а может быть, и тысячную долю от его замыслов, от всего того, что ему хотелось бы делать. Поэтому вряд ли мне стоит рассчитывать на его участие в написании романов в духе Конан Дойла.
Делая записи протокольно и придерживаясь хронологической последовательности, я постоянно испытываю желание нарушить хронологию и изложить многие события, произошедшие значительно раньше того момента, когда в кабинете Бакунина раздался звонок пристава Полуярова и я вместе с Бакуниным узнал об убийстве князя Голицына.
Чтобы будущему читателю было легче понять излагаемые события, я, прежде всего, должен подробно рассказать о себе самом. Я хотел сделать это после того, как опишу Карла Ивановича, так как мне кажется, что его оригинальная теория о литературном происхождении русской жизни и русских людей имеет ко мне прямое отношение.
Но Карл Иванович в силу несуетности характера отошел в моем повествовании в некоторую тень, и я уж не знаю, когда найду время рассказать об этом добрейшем и удивительнейшем человеке. Хотя, впрочем, о самом Карле Ивановиче я могу рассказать позже, а его теорию – по крайней мере кратко – можно изложить и сейчас.
По глубокому убеждению Карла Ивановича, основанному на многочисленных наблюдениях, все люди, живущие в России, представляют из себя характерные типы, сформировавшиеся по образам, созданным русскими писателями – от Пушкина и Гоголя до графа Толстого и Достоевского.
Казалось бы, эти художники слова черпали образы из жизни, описывая тех или иных людей. На самом же деле они создавали своих героев произвольно, но когда герои из-под их пера появлялись на свет, они выходили в жизнь и становились некими образцами, по которым все живущие в России вольно или невольно воссоздавали свой характер, душу и даже внешний облик.
Тут Карл Иванович несколько уподобился Копернику[42]42
См. прим. на стр. 7–8. (Прим. издателя.)
[Закрыть]. Коперник видимое движение Солнца над нашими головами заменил на истинное, хотя и не видимое простым глазом движение Земли вокруг Солнца. А Карл Иванович видимый процесс списывания писателями образов и характеров с живых людей, называемых литературоведами прототипами, заменил процессом самосознания людей по литературным образам, порожденным творческой фантазией Гоголя и графа Толстого.
Не буду вдаваться в подробности. Скажу только, что я сам явился в этот мир благодаря роману Александра Сергеевича Пушкина «Дубровский».
Глава двадцать седьмая
СПАСИБО ПУШКИНУ
Тверской донжуан. – Строптивая вдова. – Тайна прелестной гордячки. – Дуэль и право выбора оружия. – Как желание угодить начальству может помочь в опасной ситуации. – Романтический разбойник и красавица, начитавшаяся романов. – С учетом ошибки Дубровского.
Дедушку моего, Терпенева Гавриила Афанасьевича, следует уподобить герою этого романа Троекурову. Правда, он не был так богат, как Троекуров, и псарня его не могла бы сравниться с описанной в романе. Да и самодуром называть его не стоило бы. Жена его давно умерла, оставив ему дочь Ольгу, которая к семнадцати годам оказалась пылкой и романтичной красавицей. Сам Гавриил Афанасьевич любил общество, в доме его нередко устраивались балы и увеселения.
Свободный от семейных уз, холостяк Гавриил Афанасьевич слыл донжуаном. Его романтические приключения с местными помещицами-вдовами обрастали легендами и становились предметом пересудов чуть ли не всей скучающей в глуши поместий губернии. Надо заметить, что, несмотря на непостоянство Гавриила Афанасьевича, женщины не лишали его своей благосклонности. Неприступной оставалась только его ближайшая соседка – прекрасная вдова Анна Павловна Вольская. Гавриил Афанасьевич вел осаду по всем правилам куртуазного искусства тех времен, и соседи с интересом ожидали его триумфа. На одном из балов Гавриил Афанасьевич то ли в шутку, то ли всерьез при всех начал укорять Анну Павловну в несговорчивости и упрямстве. Анна Павловна, дама не без характера, ответила, что пойдет только под венец. Гавриил Афанасьевич – опять то ли в шутку, то ли всерьез – заявил, что готов везти ее в церковь прямо с бала. Но гордячка вдруг ответила, что поедет в церковь только после того, как Гавриил Афанасьевич сводит туда всех обольщенных и покинутых ее предшественниц. Конечно же, и предшественницы, и Гавриил Афанасьевич глубоко оскорбились.
Спустя самое небольшое время Гавриил Афанасьевич неожиданно узнал, что сосед его, Андрей Игнатьевич Карпинский, пользуется благосклонностью Анны Павловны, причем без всякого требования церковного венца. Отвергнутый донжуан не стал скрывать возмущения. Пересуды вспыхнули – теперь уже украшенные новыми подробностями. В результате Карпинский вызвал Терпенева на дуэль. Оба когда-то служили, но Терпенев при штабе, а Карпинский был боевым офицером, известным отчаянной храбростью и тем, что прекрасно стрелял. Гавриил Афанасьевич, не блиставший ни храбростью, ни умением владеть пистолетами, воспользовался правом выбора оружия. В годы своей штабной службы он оказался под началом немца, большого любителя фехтования. Чтобы добиться расположения начальника, Гавриил Афанасьевич напросился к нему в ученики и за долгие годы службы достиг таких успехов, что не превзошел своего учителя только из чувства тонкого такта. И хотя с тех пор прошло немало лет, шпага выручала его. Дуэль состоялась, Карпинский, тоже оказавшийся неплохим фехтовальщиком, был ранен, и, не по злому желанию Терпенева, тяжело.
Отбросив всякие условности, Вольская переехала в дом Карпинского, чтобы ухаживать за ним – но спасти его была не в силах, Карпинский вскоре скончался. Не перенесла потрясения и сама Анна Павловна – она умерла спустя полгода. Так, казалось бы, невинные любовные приключения закончились трагедией[43]43
Известно, что все, связанное с любовью, может привести к трагедии. (Прим. Н. Н. Захарова.)
[Закрыть] – впрочем, все эти события получили продолжение не менее трагическое.
Сын Анны Павловны, молодой блестящий офицер, служил в Петербурге. Не имея представления о средствах матери, он, по модному тогда обычаю, вел жизнь в долг, а незадолго до смерти матери проиграл в одну ночь огромную сумму в карты. Командир полка, души не чаявший в молодом офицере, всеобщем любимце, выдал ему под честное слово деньги из полковой кассы. Николай Вольский написал домой письмо с просьбой прислать денег, что, возможно, и приблизило печальную кончину Анны Павловны. В ответном письме она написала сыну, что сумма, им проигранная, впятеро превышает стоимость имения, а довольно большие деньги, которые ранее она высылала ему в Петербург, давал Андрей Игнатьевич Карпинский, настоящий отец Николая. Следом за этим письмом Вольский получил известие о смерти матери.
Имение Карпинского, тоже не очень большое, отошло, за отсутствием наследников, в казну и было продано соседу Карпинского, богатейшему в округе помещику Болдыреву.
Приехав домой и похоронив мать, Вольский попытался предъявить права на имение Карпинского. Но никаких доказательств, кроме письма Анны Павловны, которое даже показывать он счел невозможный, не было. Болдырев же, новый, законный владелец имения Карпинского, человек простой, незлобный, но грубоватый, – безо всяких церемоний выставил Вольского вон.
Положение Вольского оказалось безвыходным. По понятиям офицерской чести, он не мог даже застрелиться, так как не сам взял деньги из полковой кассы, а получил их под честное слово от командира полка. Не знаю, читал ли Вольский «Дубровского», но он собрал из дворовых преданных молодцов и напал на имение Болдырева. Части добычи хватило покрыть карточный долг. Деньги он отослал с верным человеком, сам же ушел в леса. Пошли слухи, что молодой разбойник поклялся отомстить и моему дедушке – Терпеневу, как главному виновнику смерти Карпинского. Слухи оказались верными, однажды разбойники окружили барский дом Терпенева. Напасть неожиданно у них не получилось – Гавриил Афанасьевич расставил дозорных на подступах к дому и охранял имение днем и ночью. Началась настоящая осада. В перестрелке Терпенев был ранен – увидев это, трусливая дворня, побросав оружие, разбежалась. Когда стихли выстрелы, навстречу нападавшим вышла в белом платье дочь Терпенева. В одной руке она держала пистолет, в другой старинную саблю. Ольга Гавриловна потребовала поединка с атаманом разбойников. Вольский, пораженный ее храбростью, извинился перед красавицей и снял осаду.
Разбойники скрывались в окрестных лесах. Жизнь в уезде шла своим чередом. Рана Терпенева оказалась пустячной. Ольга Гавриловна в тысячный раз перечитывала «Дубровского» и ждала решительных действий Вольского. Но он, казалось, исчез. Ходили слухи, что от Болдырева разбойникам досталось столько денег, что больше никого грабить они не будут, а единственное, что теперь нужно Вольскому, так это бежать за границу.
К тому времени Ольга Гавриловна уже успела отказать всем уездным женихам, причем некоторым по два раза. Недалеко от имения Терпеневых находились владения князя Захарова. Князь был последним представителем некогда знатного и могущественного рода, расцвет которого приходился на первую половину восемнадцатого века. Захаров слыл добрым чудаком. Ему уже было за пятьдесят. Злые языки утверждали, что он влюблен в Ольгу Гавриловну и не сватался только из страха получить отказ.
Ольга Гавриловна нашла случай заронить в сердце князя надежду. Князь посватался, и жестокосердная красавица к всеобщему изумлению дала свое согласие. Когда стал известен день венчания, Ольга Гавриловна написала Вольскому письмо с просьбой спасти ее от насильного брака. Горничная Ольги Гавриловны сделала то, что не удавалось губернским полицейским, – она отыскала лесное пристанище разбойников и передала письмо.
В отличие от господина Дубровского, Вольский встретил карету с Ольгой Гавриловной не после венчания, а, как и следовало, по дороге в церковь. Князь Захаров, в отличие от князя Верейского, не возил с собой пистолетов. Невеста была успешно похищена и стала законной добычей романтичного разбойника.
