Текст книги "Убийство на дуэли"
Автор книги: Антон Бакунин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
Глава тридцать девятая
ПОРОК И БОЛЕЗНЬ – РАЗНЫЕ ВЕЩИ
Следуя договоренности. – О странности во время дуэли. – При чем здесь может быть Голландия. – Куда девалась мельница. – Поза и жесты мыслителя. – Конкуренты древних эллинов. – Разница между пороком и болезнью. – Оригинальность мышления. – Телефон трезвонит в кабинете.
– Здравствуйте, господа. Прошу прощения за вторжение. Но следую договоренности сообщить в любое время дня и ночи обстоятельство дуэли князя Голицына, ускользнувшее из моего сознания.
– Доктор, – радостно воскликнул Бакунин, поднимаясь из-за стола навстречу неожиданному раннему гостю. – Прошу, – Бакунин пожал доктору руку и жестом пригласил к столу.
– Спасибо, – доктор присел на один из свободных стульев.
– Отзавтракаете с нами? – спросил Бакунин.
– Покорно благодарю.
– Ну, тогда чаю. Мы только что хотели приступить к чаю, – Бакунин сел на свое место.
Доктор согласно кивнул. Все с интересом рассматривали его. Он имел совершенно другой вид, чем в день нашей первой встречи: казался возбужденным и чудаковатым.
– Позвольте представить – доктор Воронов, – сказал Бакунин. – А это мои ближайшие, можно сказать, сподвижники. Карл Иванович Лемке, – Карл Иванович церемонно молча наклонил голову. – Мой дядюшка и воспитатель – Петр Петрович Черемисов, – дядюшка тоже кивнул головой. – Акакий Акинфович, мой сотрудник, – Акакий Акинфович приветливо улыбнулся. – Ну, а с князем вы знакомы. Господа, – продолжил Бакунин, – доктор присутствовал при дуэли князя Голицына и имел возможность видеть все происходившее. Когда мы вместе посетили место дуэли, у доктора возникло ощущение некоторой странности. Доктору показалось, что в тот день, когда мы приехали на Касьянов луг, там что-то не так, как вдень дуэли. Причем во всем этом, как показалось доктору, есть именно некая странность. А надо сказать, я по опыту знаю: на странностях держится мир. Там, где странность – там и загадка, но там же и отгадка. Поэтому я и попросил господина доктора, если он вспомнит, в чем же именно заключается эта странность, тут же сообщить мне.
– Да, господа, – начал свой рассказ доктор. – Представьте, приехали мы с Антоном Игнатьевичем и с князем, – доктор повернул ко мне голову, – на этот луг, я осмотрелся и чувствую: что-то не так. Чего-то словно не хватает.
Доктор на секунду умолк, будто вспоминая то чувство, которое охватило его во время второго посещения Касьянова луга. И я невольно отметил про себя: глаза серые, нос средней величины, довольно простой, без каких-либо особенностей, обычный, брови густые, но словно прилизанные, рот небольшой, усов нет, подбородок круглый, слегка выступающий. И красная жилистая шея.
Точно, как и говорил Бакунин. Да, уши – маленькие, прижатые к голове. Волосы черные, короткие. Мне хотелось достать из кармана карточку и специально приготовленным для этого карандашом записать все, что я только что отметил. Но делать записи при всех мне показалось неудобным, и я удержался. Но все, что отметил, – повторил несколько раз про себя.
– Два дня я вспоминал, как все происходило. Странность заключалась в том, что мне в голову навязчиво лезло слово: Голландия. Ну, скажите на милость, при чем здесь может быть Голландия? И как ни бился – ну не могу вспомнить, что же не так – ничего, кроме этой Голландии, в голову не идет. И когда уже казалось, что так я ничего и не вспомню, вдруг припомнил не подробности, обстановку, а настроение… В тот день был очень сильный ветер. День теплый, погода хорошая, но очень сильный ветер. И вот, когда мы спустились на луг – на лугу ветра нет. А там, наверху, ветер. И помнится, настроение какое-то… Философическое. Я на дуэли присутствовал первый раз. И как-то не верится, что сейчас может быть убит человек… Вот был человек – и нет его… – доктор обвел всех присутствующих задумчивыми глазами и умолк.
– Да, это очень философично, – насмешливо-язвительно прервал общее молчание дядюшка.
– Вот-вот, – обрадовался доктор поддержке, не заметив насмешливого тона. – Кругом ветер, а нас он словно не касается, у нас тихо, а вокруг ветер, все в движении, а на самом горизонте – вверх по долине Касьянова луга – видна верхушка ветряной мельницы. И лопасти ее, крылья эти, так и мелькают, так и мелькают – далеко, шума не слышно, а вот это мелькание врезалось в память – мельница, будто в какой Голландии. Вот Голландия – и запомнилось. А приехали вчера опять – ну, что-то не так, чего-то не хватает. И вот когда я всю эту философию вспомнил и настроение эдакое нахлынуло – тут-то меня и поразило: мельницы-то нет! Или, может, я ее не приметил – без ветра? Но когда у нее крылья мелькали, ветер их крутил, – именно тогда-то я и подумал – вот, мол, есть человек, вот его и нет, а мельница как крутилась, так и крутится. Такая вот философическая сентенция…
– М-да, – протянул Бакунин, – интересно…
– Ты имеешь в виду глубину философической сентенции? – опять не удержался дядюшка.
Бакунин промолчал. Казалось, он на секунду забылся, и его правая рука потянулась к подбородку. Когда Бакунин забирал правой рукой подбородок и начинал бессмысленно вращать глазами, то закатывая вверх, то водя по сторонам или вообще закрывая их, это означало усиленную работу мысли. Впоследствии я не однажды заставал его в подобном виде. Он мог находиться в таком состоянии подолгу, но, как опять же впоследствии я понял – такое могло происходить с ним только в полном одиночестве. И сейчас за столом он спохватился и обернулся к дядюшке с вопросительным выражением лица, словно прося его повторить то, что он только что сказал. Но вместо того, чтобы повторить свой вопрос, дядюшка задал новый – уже доктору:
– А позвольте полюбопытствовать, откуда у вас, господин доктор, такое пристрастие к философичности?
– К философичности? – переспросил доктор.
– Да. К философичности. Философическому, так сказать, восприятию событий. И к философическому ходу мыслей. Да и к философии как таковой. Мне как-то казалось, что она более свойственна грекам – я имею в виду древних эллинов.
– Это очень просто, – неожиданно свысока, тоном гимназического учителя ответил дядюшке доктор, – философичность – наша всеобщая, извечная российская болезнь.
– Вот как? – удивился дядюшка и тону и самому ответу. – А я все думал, что наша российская болезнь вот это, – дядюшка взял коньячную рюмку и звякнул ею о пустой графинчик.
– Вы имеете в виду пьянство? – уточнил доктор и тем же тоном, не допускающим ни сомнений, ни возможности иной точки зрения, пояснил: – Пьянство – наш извечный российский порок. А болезнь – философичность, – категорически заключил доктор.
– Оригинально! Очень оригинальный ход мысли, – воскликнул дядюшка.
Бакунин за время этого диалога уже справился с нахлынувшими на него размышлениями.
– Доктор, голубчик, ты точно помнишь, что мельница была, а теперь ее нет?
– Что была, помню точно. И помню, как вращались ее крылья, словно флюгерная вертушка. А вот что ее нет… Может, я ее не приметил, я ведь забыл о ней… А ветра не было, ничего не вращалось…
– Все это чрезвычайно важно. Мы сейчас же едем на Касьянов луг. Князь, собирайся. Вы ведь с нами? – спросил Бакунин доктора.
– Конечно, – ответил доктор.
– Акакий, тебе ведь тоже нужно ехать по твоим делам, сходи, поторопи Селифана.
В этот момент вошел Василий с самоваром в руках. За ним шла Настя. Веселая и довольная, что, конечно же, было следствием нашей утренней беседы о распределении мест в аэропланах, уносящих в иные миры всех, кому эти места достанутся, – она несла на подносе сахарницу и чайный прибор для доктора. Акакий Акинфович взглянул на Бакунина, как бы спрашивая, выезжаем мы, бросив все, даже чай, как это нередко случалось у Бакунина, или все же сначала попьем чая.
– Да, да, пьем чай и едем, – ответил Бакунин на его взгляд.
Но пить чай, по крайней мере мне и Бакунину, этим утром не пришлось.
– Телефон трезвонит в кабинете, – сказала Настя, ставя на стол поднос. Бакунин поднялся из-за стола и торопливо вышел из столовой. Настя начала разливать чай по чашкам. Василий, собрав на поднос часть посуды, отправился на кухню.
– Скажите, господин доктор, – дядюшка взял серебряными щипцами кусочек колотого сахара и бросил его в чашку, только что поставленную перед ним Настей, – вот вы говорите, что на дуэли присутствовали первый раз, а…
Договорить дядюшка не успел. В столовую вошел Бакунин и остановился. По его виду было ясно, что садиться за стол он не собирается.
– Убита княжна Голицына, – спокойно сказал Бакунин.
Глава сороковая
НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, НЕ ВЕРЮ!
Потрясающая новость. – Опять таинственная пуля? – Решительные действия, предпринятые дядюшкой. – Пинкертоны дядюшки. – Старик, мол, выжил из ума. – Удивлен и огорошен. – Вот как, брат ты мой, повернулось. – Неужели вариант с наследством? – Точный удар.
Все замерли. Настя оторопело посмотрела на барина и, ойкнув, едва успела закрыть краник самовара, оставленный ею на мгновение.
– Акакий, поедешь с доктором на Касьянов луг. Возьмите в гараже авто и шофера. Осмотрите все – есть ли мельница, если нет, где она находилась, куда делась. Съездите в деревню, расспросите о мельнице. Князь, мы едем к приставу Полуярову. Он доставит Югорскую, Кондаурова Григория Васильевича и княгиню – их нужно допросить для составления протокола.
Бакунин отдавал ясные, четкие приказания. Убийство княжны, видимо, сразу же дорисовало для него какие-то ранее или неизвестные, или скрытые детали общей картины. Конечно же, я не мог в ту минуту мыслить так трезво, как Бакунин. Я видел перед собой лицо княжны. И видел так отчетливо, что мог бы самым подробнейшим образом занести в свою карточку описание высокого, милого лба, прекрасных карих глаз, изящных бровей, милого носика, щек, подбородка, грациозной шеи.
В мозгу у меня звучали слова: «Нет любви? Но, князь, согласитесь, это неинтересно… Скажите, вы верите в судьбу? Отношения женщины и судьбы – всегда загадка… Меня словно уносит каким-то потоком… Вы могли бы влюбиться? Скажем, в меня? Уехать куда-нибудь, чтобы никто и никогда в этом городе не узнал и не услышал ни о вас, ни обо мне… Мы с вами видимся в последний раз… Послезавтра придите на набережную. Придете? Прощайте, князь. Я никогда не забуду вас».
– Собирайтесь, князь, мы едем к Голицыным, – как будто откуда-то издалека донесся до меня голос Бакунина.
Но я не мог прийти в себя. «Убита княжна Голицына», – еще раз услышал я слова, произнесенные Бакуниным. «Как убита? – удивленно подумал я. – Не может быть, ведь я вчера разговаривал с ней. И потом, завтра я обещал ей прийти на пристань…» Словно во сне я видел, как из столовой вышел Акакий Акинфович. Он пошел поторопить Селифана. Я повернул голову и увидел доктора. «Такая вот философическая сентенция. Вот, мол, был человек, вот его и нет», – вспомнил я. «Но речь не о человеке, речь о княжне. Ведь этого не может быть. И я обещал прийти на пристань – это ведь она сама меня просила».
Тягостное молчание вдруг прервал дядюшка:
– Опять таинственная бесшумная пуля? И ветер? – спросил он.
– На этот раз нет. Она убита ударом ножа, – ответил Бакунин.
– Антон, я тоже еду с вами к приставу, – твердо сказал дядюшка.
– Да-да, конечно, – торопливо согласился Бакунин, словно уличенный в том, что не хочет, чтобы дядюшка ехал вместе с ним.
Дядюшка тоже всегда смущался, когда дело доходило до прямого вмешательства в расследование. Поэтому он – опять же как всегда – счел нужным пояснить:
– Я нисколько не хотел бы мешать тебе, Антон, но видя, что дело, собственно, зашло в тупик, я счел нужным вникнуть и принять кое-какие меры…
– Ну что ты, дядюшка, – перебил его Бакунин. – Ты же знаешь, как я ценю твою помощь и советы.
– Вчера я вызвал Горохова и Петрова. Их сведения заставляют задуматься.
– Ну что же ты молчал? Какие сведения они добыли? – спросил Бакунин.
Горохов и Петров исполняли при дядюшке ту же роль, что и Акакий Акинфович при Бакунине. Правда, дядюшка не держал их при себе на постоянном довольствии и жаловании. Хотя он ни в чем не только не нуждался, но и ни в чем не мог бы получить отказ, тем не менее, не располагая своими собственными деньгами, дядюшка не мог тратить их на какие-либо прихоти или причуды.
А соперничество с Бакуниным и те параллельные расследования, которые он обычно вел, походили на причуду и казались таковыми даже самому Петру Петровичу. Об этом же иногда напоминал и Акакий Акинфович, правда, делал он это ненавязчиво, чрезвычайно простодушно и как-то незатейливо.
– Я знаю, – продолжал дядюшка обычный в таких случаях монолог, – тебе кажется чудачеством то, что я невольно вникаю в расследование. Ты считаешь, что старик выжил из ума…
– Позволь, дядюшка, за что такие обвинения? – наигранно возмущенно воскликнул Бакунин.
– Знаю, знаю. Мы, старики, все знаем, ибо сами когда-то так же думали о своих стариках. Тут уж такая, как говорит господин доктор, философия. Но на этот раз ты пошел по ложному пути. Разведка, террористы. Ты вот удивлен, что убита княжна? Скажи, положа руку на сердце.
– Удивлен. И огорошен. Никак не думал, что все это так коснется ее.
– А я не удивлен. Я, можно сказать, предвидел это. Ну, не совсем, конечно, предвидел. Но мог бы предполагать. Правда, я думал, что это произойдет не раньше чем через полгода или даже год, а может быть, и более того.
Разговор с дядюшкой мог затянуться. Версии и предположения он был способен развивать часами. Причем, как я убедился впоследствии, эти версии были очень стройными, логичными и хорошо продуманными.
Обычно сомнение вызывало одно какое-либо звено, чаще всего первое. Но все дальнейшее не давало возможности усомниться в дедуктивных способностях Петра Петровича. Хотя он, в отличие от Бакунина, никогда не был поклонником Шерлока Холмса и его дедуктивного метода.
– Расскажешь по дороге, нам лучше поторопиться. А тебе еще нужно переодеться, – сказал Бакунин дядюшке.
В этот момент вернулся Акакий Акинфович.
– Селифан через пять минут подает.
– Собирайся, сейчас едем. Петр Петрович тоже с нами. Его пинкертоны раскопали что-то важное.
Бакунин хотел польстить дядюшке, отметив важность добытых помощниками сведений, но невольно проговорился, назвав их пинкертонами. Дядюшка нахмурился и отправился одеваться – это могло занять полчаса.
– А что чай? – спросил Акакий Акинфович и дотронулся до самовара. – Не остыл?
– Попейте чая, а мы с князем скоро придем. Как дядюшка соберется, позовите нас, – сказал Бакунин Акакию Акинфовичу.
Карл Иванович, не проронивший ни слова[44]44
И на этот раз Карл Иванович остался верен себе. См. прим. к главам 5, 7, 16. (Прим. князя Н. Н. Захарова.)
[Закрыть] за весь завтрак, но все внимательно выслушавший, Акакий Акинфович и доктор остались за столом. Настя поставила на поднос чашки с остывшим чаем, достала из буфета новые и начала разливать чай.
– Зайдем на минуту ко мне, – сказал Бакунин.
Мы вышли из столовой, зашли в его кабинет, предназначенный для сыскной работы, тот самый, в котором находился телефон. Как только мы переступили порог, Бакунин крепко взял меня обеими руками выше локтей и легонько встряхнул. Ему, видимо, показалось, что я не могу прийти в себя после сообщения о смерти княжны. Что в общем-то именно так и было.
– Вот как, брат ты мой, повернулось, – сочувственно покачал головой Бакунин. – Не ожидал такого поворота. Неужели это вариант с наследством? Не думаю. Но тогда почему ее убили?
Бакунин проводил меня до стола, усадил на стул и сам сел в свое кресло-диван.
– Князь, вспомни все до мельчайших деталей – как вы расстались и как она ушла, – попросил Бакунин, – все-все – слова, жесты, если заметил что-то странное, или в комнате что-то, пусть не имеющее отношения к делу. Вспомни, князь, вспомни!
Усилием воли я вышел из какой-то прострации, в которую меня повергло известие об убийстве княжны. Да, нужно все вспомнить. Это очень важно. Если я не понимаю чего-нибудь – поймет Бакунин. Нужно собраться и вспомнить.
– Она попросила меня прийти послезавтра, то есть уже завтра, на пристань. Я спросил: зачем? Она сказала, что ей будет приятно знать, что я в это время стою на пристани. Она спросила, обещаю ли я ей это. Я сказал: «Обещаю». Она сказала: «Не забудьте. Послезавтра утром. Ровно в девять». Потом она сказала: «Прощайте, князь».
– «До свидания» или «прощайте»? – переспросил меня Бакунин.
– «Прощайте, князь».
– Это точно?
– Да, это я точно помню.
– Это были ее последние слова?
– Нет. После «прощайте, князь» она сказала: «Я никогда не забуду вас».
– Что было потом?
– Она поднялась с дивана. Прошла наискосок через весь зал. И вышла за дверь.
– Кто-либо из присутствующих обратил внимание на ее уход?
– Нет. Все сидели вокруг французского посла. Он читал свою повесть.
– Княжна прошла за спинами присутствующих?
– Да.
– Значит, ее мог видеть только посол?
– И еще несколько человек, которые сидели почти рядом с послом.
– Югорская могла ее видеть?
– Да. Кроме того, я помню, Югорская несколько раз бросала на нас взгляд, когда мы сидели на диване. У нее острый взгляд, его чувствуешь, словно укол.
– А когда княжна выходила, не было заметно, что Югорская видела это? Или обратила на это внимание?
– Я смотрел вслед княжне и не заметил.
– Хорошо. За княжной закрылась дверь. Что произошло дальше?
– Я услышал, как Югорская попросила открыть форточку. Она сказала, что душно. Высокий худощавый молодой человек открыл форточку.
– Окно было занавешено?
– Да.
– Он отодвинул штору и открыл форточку?
– Да.
– Потом задернул штору?
– Он не отодвигал штору, а просто отвел ее рукой в сторону. А когда открыл форточку, отпустил штору.
– Потом?
– Потом Югорская попросила посла, чтобы он продолжил чтение. Я подошел к слушавшим и сел на стул. Я стал думать, поговорить ли мне с Югорской обо всем, что я узнал от княжны, – о том, что Югорская незаконнорожденная дочь князя и какое отношение это может иметь к его убийству. Потом я вспомнил слова княжны о том, что, по мнению Григория Васильевича Кондаурова, князя убил Милев. Я поискал глазами Милева, но его среди слушателей посла не было.
– Он мог быть в другой комнате?
– Да, в других комнатах были мужчины, которые предпочитают выпивку или кокаин беседам о литературе. Милев мог быть с ними.
– Потом?
– Потом я решил, что самому мне лучше не разговаривать с Югорской, прежде чем посоветуюсь с вами. И я ушел – тоже ни с кем не прощаясь.
– Сколько времени прошло с того момента, как ушла княжна, до того, как комнату покинул ты?
– Около получаса.
– Так много?
– Да. Я некоторое время пытался слушать посла. Я плохо понимаю по-французски, но мне показалось, что кое-что понятно, и я довольно долго пытался вникнуть в его повествование о романе княгини Долгорукой и Александра II.
– Понятно, – Бакунин откинулся на спинку своего кресла-дивана.
Пересказывая все, что произошло, я как-то пришел в себя.
– Антон Игнатьевич, как ее убили?
– Ножом. Точный удар в сердце. Мне это почему-то напомнило убийство князя. Там точный, безошибочный выстрел в лоб. Точно в середину лба. Здесь точный удар в сердце. В обоих случаях мгновенная смерть.
Глава сорок первая
СНОВА У ПРИСТАВА
Разговор с дядюшкой. – Полковник Федотов, чемпион по стрельбе Павловского полка. – Что рассказал уволенный дворецкий. – Кто наследник? – У пристава. – Стол Полуярова. – Торговая улица, тупик. – Бездомный бродяга. – Страшная находка. – Искать среди наследников.
Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул Акакий Акинфович.
– Петр Петрович внизу, – сказал он.
– А Селифан?
– Ну, Селифан, наверное, давно у крыльца.
Мы втроем спустились в прихожую. Дядюшка в самом деле уже ожидал нас. Погода за окном казалась сырой и прохладной. Петр Петрович надел черное пальто старого фасона и котелок. Мы захватили плащи и шляпы и вышли на крыльцо. Коляска уже ожидала нас. Селифан предусмотрительно поднял верх. Казалось, вот-вот начнет моросить дождь. В коляску Бакунина помещалось как раз пять человек – трое на заднем сиденье и двое на переднем. Мы с доктором пропустили дядюшку, Бакунина и Акакия Акинфовича на более удобные задние сиденья, сами сели на передние, спиной к спине Селифана, могучей глыбой возвышавшегося на передке.
– Гони, брат, к Царскосельскому, – крикнул Бакунин.
Селифан хлестнул лошадей, и мы помчались.
У Царскосельского вокзала Акакий Акинфович и доктор Воронов вылезли из коляски. Часы показывали половину одиннадцатого. Минут через пять мы уже были на Гороховой. Только когда коляска остановилась у входа в сыскную часть, Бакунин вспомнил, что должен был выслушать рассказ дядюшки о сведениях, добытых его пинкертонами. Но, занятый своими мыслями, он совершенно забыл об этом.
Оба сыщика, которых время от времени нанимал дядюшка, служили по сыскной части и были довольно простоватыми филерами. Хотя оба очень гордились тем, что их привлекает для помощи сам дядюшка Бакунина, и трудились не за страх, а за совесть. Обычно их усердие давало небольшие результаты. Тем не менее они были довольно пронырливы.
– Ну, вот теперь можно спокойно поговорить, – сказал Бакунин, делая вид, что он не хотел начинать разговор при докторе.
Дядюшка не стал высказывать возмущения такой попыткой скрыть свое невнимание к его трудам.
– Кто будет у пристава? – спросил он.
– Сестра князя, Югорская, Кондауров Григорий Васильевич, – ответил Бакунин.
– Побеседуешь с ними, тогда и я что-то добавлю, – сказал дядюшка. – Уж поверь, есть что. Только нужно пригласить еще одного человека.
– Кого? – спросил Бакунин.
– Полковника Федотова. Гостиница «Северная», номер двести три.
– Постой, постой, полковник Федотов… Знакомая фамилия… Чемпион Павловского полка по стрельбе. Да мы с князем его видели в заведении у Протасова. Но каким образом он замешан в этом деле?
– А вот мы и выясним. Мои пинкертоны, как ты изволил выразиться, точно установили, что он приезжал в город в день дуэли князя и во второй половине дня уехал и вернулся только вечером. А вчера вечером, то есть накануне убийства княжны, полковник тоже уехал из гостиницы. Уехал со всяческими предосторожностями, от слежки скрылся. А возвратился только рано утром.
– Но какое отношение это имеет к Голицыным? – удивился Бакунин.
– У Голицыных новый дворецкий.
– Ну и что из того?
– А то, что мои пинкертоны разыскали старого дворецкого. Его из дома выжила княгиня. Он и рассказал, что полковник Федотов – любовник княгини.
– Не может быть! – воскликнул Бакунин. – Стрелок он отменный. Мы с князем сами видели. Делает сальто-мортале и без промаха бьет сразу из двух револьверов.
– Вот-вот. К тому же дворецкий рассказал, что князь запретил княгине выходить замуж за полковника и, естественно, встречаться с ним.
– Княгиня взрослая женщина. У нее выделенное состояние.
– А состояние князя наследует она?
– Наследница – дочь.
– А после дочери?
– М-да. После смерти дочери, видимо, она. У Голицына других наследников нет. Значит, она. Если Югорская не предъявит права как незаконнорожденная дочь. Если она действительно дочь князя.
– Ну и какое умозаключение можно сделать из всего этого? – насмешливо спросил дядюшка.
– Хорошо, я попрошу пристава, чтобы он доставил полковника, если тот еще в гостинице, – согласился Бакунин.
Мы, наконец, вылезли из коляски и вошли в сыскную часть. Пристав Полуяров встречал нас на пороге кабинета.
– Ну, Аркадий Павлович, здравствуй, принимай гостей, – бодро сказан Бакунин, обнимая пристава.
– Здравствуйте, Антон Игнатьевич, Петр Петрович, рад вас видеть, князь, – приветствовал нас Полуяров, но совсем не бодрым голосом.
– Здравствуй, здравствуй, – добродушно улыбаясь, похлопал пристава по плечу дядюшка.
Я просто наклонил голову в знак приветствия. Мы вошли в кабинет, повесили на вешалку у двери нашу верхнюю одежду и шляпы. Пристав закрыл за нами дверь.
– Прошу садиться, господа, – показал он нам на стулья у своего стола.
Я тут же посмотрел на стол и вспомнил описание Акакия Акинфовича. Телефонный аппарат в самом деле был белый с серебряной окантовкой. Настольная лампа с зеленым абажуром на подставке из белого мрамора с серыми прожилками. Письменный прибор черного мрамора с бронзовым арапчонком. Лицо у арапчонка, между прочим, было тоже из черного мрамора, как и руки и босые ноги, а одежда из бронзы. Крышка чернильниц – в виде лотоса. И ручка с металлическим пером. Пепельница без окурков. А что касается пыли, так прибор, да и стол сияли чистотой, нигде не было ни пылинки.
– Господи, – развел руками Аркадий Павлович, – за что такие напасти?
– Да уж, одна беда не ходит, другую за собою водит, – поддержал разговор дядюшка.
– Антон Игнатьевич, ради Бога, начинайте делать умозаключения, – не выдержал и взмолился пристав.
– Да уж придется, – согласился с ним Бакунин. – За княгиней поехали?
– Поехали. Скоро должна быть.
– А за Югорской?
– Тоже будет.
– А Кондауров?
– Григория Васильевича не смогли найти. У него слуга – слова не вытянешь.
– М-да, – задумался Бакунин. – Тут вот какое дело. Нужно бы побеседовать с полковником Федотовым. Может, это прольет свет. Он остановился в гостинице «Северная», номер двести три.
– Раз нужно, значит, доставим, – ответил пристав. – Это мы умеем. – Пристав нажал кнопку звонка, вмонтированную сбоку в столе, и в кабинет вошел рослый полицейский. – Вот что, возьми с собой двух человек, гостиница «Северная», номер двести три. Полковник Федотов. Доставь как свидетеля. И как положено. С вежливостью.
– Слушаюсь, – полицейский повернулся и вышел из кабинета.
– Аркадий Павлович, расскажите подробнее, как это случилось, – попросил Бакунин.
Пристав вздохнул и начал рассказывать:
– По Торговой улице между домами есть тупик. Выгорожен с одной стороны старым кирпичным забором. Забор в одном месте упал, а за забором как бы еще один тупик. Место это облюбовал один бездомный бродяга. Зовут Нефедом. Ворует, конечно. Но не из прожженных. Этой ночью, только он устроился спать, как вдруг в его укромное место въезжает извозчик. Лошадь навязал, а сам ходу. Нефед подождал, потом вышел, прошел следом – никого. Он решил, что кто-то украл лошадь с коляской. А из тупика с другой стороны тоже есть проход. Нефед отвязал лошадь да и отогнал за Варшавский вокзал. А потом стал осматривать коляску, ну и видит – княжна, и нож в груди. Ну, испугался, бросил все и бежать. А тут откуда ни возьмись квартальный. Видит, бежит – значит, украл. Он его и схватил. А потом слово за слово, кулак у него что кувалда, Нефед обо всем и рассказал. Я как глянул – княжну сразу узнал. Перстенек, серьги – все цело. Сразу же вам, Антон Игнатьевич, звонить.
– Торговая улица пересекает Английский проспект. Это от квартала Югорской – двести метров, за углом, – пояснил Бакунин. – Вот князь вчера у Югорской встречался с княжной. Она ушла от нее в половине двенадцатого.
– Как же так, княжна ночью одна? – удивился пристав. – Что же вы, князь, ее не проводили?
– Мне и в голову не пришло, что она не в своем экипаже, – ответил я.
– Получается, она взяла извозчика, а тот ее и убил? Извозчика нашли? – спросил Бакунин.
– Нашли, – ответил пристав. – Только оказывается, и коляску и лошадь он продал день тому назад. Покупатель назвался купцом, хотя на купца похож не был. А заплатил чуть ли не вдвое.
– То есть все произошло сразу после убийства князя. И убийство княжны тоже было приготовлено, – сказал дядюшка. – Оба эти убийства преследуют одну цель.
– Какую цель? – спросил пристав.
– Наследство князя Голицына. Сначала убит сам князь. Потом Толзеев, который унес в могилу детали этого преступления. Потом прямая наследница. Значит, теперь наследство перейдет не к прямым наследникам. Вот среди них и нужно искать убийцу, – уверенно сказал дядюшка.
– Наследство князя Голицына, наверное, велико, – задумчиво сказал пристав.
– В России сыскать большее трудно, – согласился Бакунин.
В кабинет вошел полицейский.
– Разрешите войти, – начал он.
– Входи, входи, – перебил его пристав. – Приехали?
– Так точно.
– Княгиня приехала, – сказал пристав.
