Текст книги "Дворяне и ведьмы (СИ)"

Автор книги: Антон Кильдяшев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Шиниж заглянул в книгу – быстро и не вчитываясь. Дневник начинался со второй страницы, пропускал до восьмой, а затем шёл с тринадцатой как положено. Между листами всегда было одинаковое расстояние, не было рваных огрызков на корешке – как и сказал Гладеж.

– Её нашли в сундуке. Потому и не обгорела. – Догадался о незаданном вопросе он. – Все ученики Вотяты сгорели вместе с ним.

"Так что допрашивать некого".

Они вернулись обратно в Тёмную башню. Камижн пришёл сюда именно за этим – он должен был привести к Мичиру напарников. Снова что-то срочное. Посланник наотрез отказывался говорить об этом. Уж что-что, а мозгов держать язык за зубами у него хватало. Мичир не стал бы церемониться с ним и вырвал с корнем, если не оторвал с головой.

– Вообще-то нужен только Гладеж. – Заявил толстяк. – Ты свободен, Шиниж.

– Изучи дневник. – Бросил напарник на прощание.

***

Большую часть стражи вывели из города. Нетрудно было догадаться, зачем. Царица в день пожара оказалась за пределами Красова, и, чтобы уберечь себя от опасности решила погостить во владениях того боярина, что посещала. Даже ходили крамольные слухи, что она и подстроила пожар. Теперь, когда всё улеглось, она возвращалась назад. Стража же была нужна, чтобы обезопасить Емельяне путь во дворец.

Шиниж видел маску напарника ближе всех к карете царицы. Неудивительно, ведь Гладеж был самым доверенным лицом Мичира. Патрулей же, особенно, за стенами города стало гораздо, гораздо больше. Кое-кого даже лишили отдыха, чтобы укомплектовать патрули.

Один Шиниж, казалось, остался без дела. Он пользовался этим и заводил дружбу с Третьяком пока никто не видел. Большую часть времени царский палач проводил внизу, в темницах, обустроив там себе настоящие хоромы, благо жалование позволяло, и занимался любимым делом. Жену и детей он давным-давно оставил где-то наверху и едва ли помнил их лица. Палач говорил, что шлёт им столько денег, чтобы они себе ни в чём не отказывали. Брату стражи же казалось, что это было откупом. Третьяку так надоел надземный мир, что он убежал жить в темницы, где время застыло в скорби о прошлом, и слал откуп любому человеку, что мог лишить палача удовольствия не вспоминать о настоящем.

Палач жаждал остановить время, и, казалось, весьма в этом преуспел – ни один из редких посетителей темниц не мог точно сказать, сколько Третьяку минуло лет. В Тёмной Башне перешёптывались о веках. Кто-то в Красове в шутку говорил, что палач был здесь ещё до Красного Краса. Глупость, если подумать: зачем строить крепость вокруг жилища палача?

– Погляди на это. – Показал Шинижу какую-то потрёпанную бумажку слепой палач. – Одно из любимейших в моей коллекции.

Щурясь в полутьме, стражник поднёс текст почти к самому носу. Третьяк писал мелко, как курица лапой, вовсе не заботясь о том, смогут понять его почерк или нет прочитавшие писанину. Он был слеп, и никогда не видел, что выходит из-под его руки. Уже удивительно, что он умел писать, но ещё более то, что даже без зрения он сохранил это умение. Часто его можно было заметить за письмом. Третьяк насвистывал себе под нос какую-то милую мелодию и чиркал пером букву за буквой.

Всюду по подземельям с потолка свисали цепи. Тонкий их перезвон, скрипы решёток создавали давящую атмосферу. Палач знал каждый закуток своего обиталища, и, говорят, он поймал всех заключённых, что пытались сбежать от него. Редкие посетители любили носить мягкую обувь – тут и там камни из пола были вывернуты. Слепой знал все свои маленькие ловушки, а вот зрячие в полутьме постоянно бились о них ногами.

Хозяин темниц подходил им не только духом. Его тело было странным для человека – или же так падали на него тени факелов. Непропорционально длинные руки, постоянно согнутые шея и спина, скрытые за копной соломенных волос пустые глазницы – каждая деталь создавала монстра. Когда в тёмных коридорах подземелья бродило это чудище, то пугались лишь немногие. Когда же Третьяку приходилось выползать на поверхность, чтобы выполнить свою работу, то толпа зевак собиралась смотреть скорее не за казнью, а за самим палачом.

"На глазах всего царства полетела царская голова". Третьяку однажды довелось казнить целого царя. А до этого – пытать на радость толпе, что называла бывшего своего государя корнем всех бед. Буземил провинился тем, что казнил слишком многих. В бумаге были записаны и слова царя. Под пытками он вспомнил каждый случай, каждый костёр, что зажёгся по его приказу.

"По недосмотру! Я виновен лишь в том, что не остановил его, брат". Даже под пытками царь оставался величественным, как и подобает наместнику Красного Краса. Жену его назвали ведьмой, что подговаривала Буземила убивать невиновных, за что её и сожгли у него на глазах. Когда пелена с них не спала – ибо её и не было – уже царя приговорили к смерти. Но сначала – к пыткам.

Третьяк повиновался без возражений. Заковал брата в кандалы и подверг почти всему, что требовала толпа. В угаре расправы та желала страшные вещи. Всё, что палач пытался спасти – это лицо царя. То самое, которое приглянулось царице.

– Мне нравится это воспоминание. – Признавался Третьяк. – Столько эмоций! Стоит вспомнить, и как будто видишь его как наяву.

В конце толпа разбушевалась не на шутку. Победители, Красичи по крови, что казнили безродного царя, приказали выжечь палачу глаза. Он хоть и показал свою верность новой власти, а был кровным братом казнённого. Он не любил выходить наружу ещё тогда, а потому пытал до смерти. Никто никогда не возражал, кроме пары случаев, когда царю необходимо было показать народу казнь. "Во избежание", – наградили его за верность Красичи. С тех пор Третьяк ходил слепым.

"Тогда он уже был уродлив", – вспоминал слова запамятовавших эту "славную казнь" стариков. С тех пор Третьяк жил в безвременье, – "Всё, что я вижу теперь – это пламя".

Большинство его записей, впрочем, никак не упоминали палача. Чистые истории узников темниц, рассказанные под пытками, порой – и добровольно, через прутья решётки. Богатая коллекция человеческих страданий леденила кровь. Мёртвые тела уходили в землю, пятна крови в клетках отмывались, крики забывались и возвращались лишь во снах – а истории на бумаге жили вечно.

– Нет, не пороки этого мира я собрал у себя, Синица. Я вижу из своей берлоги целый мир, каждый его закуток. Я слепой, если ты не заметил, но всё прекрасно вижу и помню.

Шиниж нашёл записи об истории одного из узников Третьяка, что всё ещё находится здесь. Ольга была не единственной жертвой – иностранцы, что выпросили у царя разрешение посетить свою святыню где-то на севере царства, тоже попали под раздачу. Их лидера посадили в темницы к Третьяку, а остальных пилигримов – под опеку стражи. Им не повезло, что они захотели подзаработать на долгую дорогу. На потеху зевакам они показывали своё искусство. Мертвоязычные возвращали к жизни трупы всевозможных животных, что выставили в клетках и продавали любому, кто был готов заплатить.

"Жалею, что мой любимый ученик избежал участи своих товарищей. Один он точно погибнет. Две его подруги уж точно ему не помогут замирить святыню". Третьяк не любил имён и названий. Истории, выходящие из-под его пера, не имели ни времени, ни места, ни каких-то отсылок к людям и событиям, но определённо где-то и когда-то происходили. В пределах подземелья существовал целый мир, где цари и их семьи сидели в одной клетке с героями побеждённых восстаний, а редкие нынче змееборцы – со лжепророками, избравшими горних змеев своими богами.

Мертвоязычный признался о многих, многих вещах. Его история была особенно длинной. Что странно – ведь Третьяк едва ли мог заставить колдуна признаться хоть в чём-либо. Он сделал это добровольно: может, из какой-то непонятной мудрости, может, стражники обещали ему, что казнят его учеников. Зверинец весь сожгли. Правда, ходили слухи, что-то гигантские пауки разбежались по канализации и по ночам ловят кошек и собак, даже маленьких детей себе на пропитание.

Обвиняли его в помощи ведьме. Его и неудачливого астронома, что на той же площади говорил о наступлении ночи на юг, плохом урожае и всём-всём-всём. "Я привёл её в город. Чтобы пить людские души вместе во имя злых богов", – признались оба из них. Мёртвоязычный пытки пережил, в отличие от хиленького астронома.

Все истории так или иначе походили на эту – обвиняемый в чём-то немыслимом рано или поздно признавался и раскрывал всю свою жизнь. С самого начала, с родной деревни в вековечном лесу, через тысячи путешествий на север, через земли царей и цариц, до бесчисленных вариаций одного и того же.

Но больше всего он жалел о потерянных учениках. "Они знали, что такое жизнь и смерть. Их ждало блестящее будущее, но без моей помощи юные головы быстро себя потеряют. Впрочем, сбежать было их выбором, и я так и так не имел права решать за них". Темницы же он считал концом своего пути. "Здесь я хочу остаться. Это место отдыха для таких, как я, почти вечных существ, что предпочли покой суете".

Мертвоязычный жил очень, очень долго. Его история заняла просто безумно много места. Кому, как не ему, видеть, что ничто никогда не меняется?

– Вовсе не обязательно жить так долго. – Рассмеялся Третьяк. – Я прожил совсем ничего, а знаю почти всё на свете.

– Тогда ты должен знать, зачем я здесь.

– Повидаться с Ольгой-ведьмой? Да пожалуйста. Только не вздумай делать ничего плохого – за неё мне голову открутят. Я бы и рад, сам понимаешь, но жизнь мне дороже.

Шиниж не упустил свой шанс. Третьяк отвёл его в самый дальний угол подземелья, где паутиной переплетались цепи. Камеру хорошо было видно издалека, потому что палач уставил её свечами. Ольга словно восседала на алтаре, как жертва кровожадным богам.

Женщина дёрнулась, когда услышала шаги, и уставилась на посетителя.

– Кто это?

Стражник замер. Такого он не ожидал увидеть.

"Нет, невозможно", – закрыл он глаза, пытаясь прогнать наваждение. Но Ёная не пропала. Ведьма, показалось Шинижу, его узнала, хоть и видела лишь раз и мельком. "Какой смысл?", – пронеслось у него в голове. "Они схватили невинную. Это все видели, все. Почему же здесь сидит Ёная?"

Третьяк оставил их наедине и ушёл по своим делам. Шиниж понял теперь, почему тот был таким довольным. Ведьма жила много дольше, чем мертвоязычный. История её должна быть длинна и запутана – как он любит.

– Как?

– Что "как"? – Нахмурила ведьма густые брови. – Ты о чём, тёмный брат?

Шиниж пропустил мимо её ошибку.

– Почему ты здесь?

– Меня поймали. Раскрыли и посадили в клетку.

– Но Ольга...

– Это я. – Ёная вздохнула. – Уже и забыла, что у вашего брата чутьё на ведьм. Обычно мы с вами союзники, чего я и ожидала, но, похоже, царю вам нравится служить больше.

Стражник не понял.

– Ты знаешь, что тебя сожгут, ведьма?

– Конечно. Третьяк мне это говорит по три раза на дню. – Она склонила голову. – Говори, что ты хочешь узнать. Не трать моё время на глупые вопросы.

– Зачем ты их выжгла, ведьма? – Спросил Шиниж про убийства и про пожар.

– Прости, но... попробуй задать другой вопрос. – Покачала Ёная головой. – Не получится объяснить. Я знаю, что произойдёт. Это то, что составляет меня, и другим людям покажется полнейшим бредом. Ты не поймёшь, тёмный брат.

– А ты попробуй. – Попросил Шиниж. – Я слушаю.

Ведьма посмеялась, но, тем не менее, действительно попыталась рассказать.

– Единственный случай, когда человек, подобный тебе, может увидеть своё будущее – это когда оно встанет перед ним на расстоянии вытянутой руки. Когда на лесника навалится медведь, когда человечек увидит когти и клыки и тушу зверя, тогда он и поймёт, что ждёт его. Но что увидит в звере кто-то другой, кто-то, кому грозит совсем другая смерть? Лишь опасность, то, что, возможно, медведь и его загрызёт, если он сунется спасать лесника. В данном случае нет никаких обязательств. Нет того трепета перед неизбежным, что сковал лесника в лапах медведях. Разве ж это будущее? Так, неопределённость.

Шиниж сделал единственный, как ему казалось, логичный вывод из её слов – она боялась смерти, которая подобралась к ней очень, очень близко.

– Ты их выжгла, чтобы избежать смерти?

– Нет, Синица, нет. Люди видят будущее лишь один раз в жизни – перед самым её концом. Но я видела свою бесконечно долгую жизнь, а не неизбежную смерть.

Шинижа покидало терпение. Если ничего не угрожало ей, то какой был смысл?

– Зачем же, ведьма?

– Они были должны мне. А потом я забрала и то, что составляло их естество – ту огромную дыру в земле, что вырыл Вотята, и всю поганую семейку Крарлена. Потому что пришло время уплаты. Вся я затрепетала, как только вспомнила о нём, так много от этих двух мне было обещано. И не спрашивай, для чего мне собирать долги – сам смысл их в том, чтобы когда-то быть собранными.

– Ты уклоняешься от ответа.

– Я ответила. – Вздохнула Ёная. – Об этом я и говорила. Ты воспринимаешь как бред то, что для меня имеет смысл. Выжечь их я имела все основания – обязана была, ведь они мои должники, что обещали мне всё взамен на что-то. Кто-то – то есть я – необходим для этого, а раз так, то и иначе я поступить не могла.

– Что случится, если они не вернут долг? Ты потеряешь силы?

– С чего бы вдруг? Пойми, глупый тёмный брат, что это закон мира. Если долги не платят, то мир потеряет смысл. Вот зачем ты поклоняешься своему богу, затем же я и выжигаю задолжавших мне. – И замерла с таким выражением лица, будто стражник обязан всё понять. Когда же Шиниж ответил ей всё тем же взглядом полным вопросов, она раздражённо продолжила. – Потому что это правильно, потому что иначе нельзя. Некому этим заниматься, кроме меня. А если будет по-другому, то ты перестанешь жить, но будешь видеть лишь картинку чьих-то чужих жизней, растворишься в их потоке без ответов и вопросов. Потому что это – твоя суть. Без поклонения твоему богу не будет тебя. Без выплаты долгов – меня.

Шиниж замотал головой. Ведьмы и есть ведьмы. Отец как-то рассказывал историю об одной из них – колдунья была точь-в-точь такой же. Их сложно понять человеку, в них нет ничего святого и постоянного, зато они обладают просто невероятным умением выворачиваться из любой передряги. Со стороны кажется, что в их действиях есть какой-то неуловимый смысл, но на деле человек, подобравшийся к разгадке слишком близко понимает, что что ничего нет, а ведьмы так живут. Шинижу стоило поверить отцу – правда, тогда он ещё не встречал существ, что мыслили иначе, чем люди.

– Ты собираешь долги просто потому, что собираешь. – Подытожил он. – У тебя нет никаких оправданий. Что ж, желаю гореть ярко во славу бога-солнца.

Ведьма засмеялась.

– Как я и предвидела, ты не понял.

– Куда исчезла Ольга? – Спросил он. Ведь женщина жила в Благой четверти уже тридцать лет. Не может быть, чтобы ведьма все эти года пряталась за этой личиной.

– Не было никакой Ольги. – Вздохнула Ёная. – Ты не веришь, что я говорю правду, но всё равно спрашиваешь меня, а не кого-то ещё, в надежде, что я сжалюсь и скажу то, что ты хочешь услышать. Почему бы тебе самому не сказать то, что ты желаешь услышать? Так делают все разумные существа, кроме разве что людей. Вы же раз за разом задаёте одни и те же вопросы в надежде, что ответ изменится. Это я и люблю в людях.

– Сколько лет ты была Ольгой?

– С самого моего рождения. Но этот ответ тебя же не устроит, верно? – Качнула она головой. – Сгинь, страж. Даже моей любви к людям есть предел, и он – бесконечно глупые вопросы. Прими на веру, то что я говорю, и умести это в своей голове. Противоречий нет, а, значит, когда-нибудь ты поймёшь. А пока... обязательно посмотри, как я буду гореть. Ты же этого хочешь – так не забудь об этом!

Вдруг подул ветер, и свечи затухли. Шиниж схватился за меч и обернулся, но это была ложная тревога. Ведьма зевнула и легла головой на гнилую солому – спать. Ёная словно обратилась грудой тряпья, так, что под большой робой едва ли можно было разглядеть что-то ещё.

– Я не буду просить пощады. Просто знай, Синица, что если бы не я, то это сделал кто-нибудь другой. Так или иначе должно быть равновесие. Просто я сознательна, и взяла ответственность за него на себя.

– Зачем ты это говоришь?

– Ты попросил рассказать причинах – я и рассказала. И не забудь – я не оправдываюсь. – Зевнула ведьма. – Люблю людей. Если не буду хоть как-то выражать эту любовь, то не смогу быть собой.

Шиниж всё равно не понимал.

– А ты попытайся. – Ведьма закрыла глаза и больше не отвечала.

Третьяк прохлаждался подле клетки мертвоязычного.

– Разреши мне её сторожить. Она должна поплатиться за свои дела. – Сказал Шиниж. – Ведьма хитра, и обмануть слепого ей не составит особого труда.

– Он не слеп, стражник. Кто бы ни попал в паучьи сети, даже другой паук, он всё равно обречён. – Сквозь решётку произнёс мертвоязычный. Шиниж мельком осмотрел его – худой и лысый старик, кожа да кости. Громадные круги под глазами и чёрные пятна по всему черепу говорили, что жить ему оставалось недолго. – Ни мне, ни ей, не сбежать отсюда. Впрочем, мы и не пытаемся.

– Да, Синица. Не беспокойся о моей паутине. Пока ведьма в подземелье, она никуда не денется. Лучше погляди на своих братьев, что будут её сопровождать до костра, ведь служить ведьмам у вас в крови.

– Это мой долг. – Внял совету друга стражник. – Я и не смог бы поступить иначе.

***

До Шинижа дошли разговоры, что под Совиной башней нашли какие-то странные доспехи. Дерзнувший спуститься вниз стражник надел их и застрял в них. Никто так и не понял, что его надоумило влезть в эту груду железа. Торчащие во все стороны обломки металла, словно внутри доспеха что-то взорвалось, уж точно не наводили на мысли надеть его на себя.

Безумные крики собрата помогли остальным стражникам его найти в лабиринте тоннелей. В полу зияла широкая дыра, а на потолке в самом центре на цепи висел тот проклятый доспех. Стражники голову себе сломали, как хотя бы дотянуться до обожжённой брони, не то что додуматься, каким образом возможно в неё влезть.

Шиниж никогда прежде не видел таких доспехов. Впрочем, откуда такой взялся, он представлял отлично. Отец его оставил после себя не только меч, но и несколько книг о гербах, войсках разных стран и рыцарских традициях – он всегда хотел знать, из какой страны пришёл в семью предок-рыцарь. Автор одной из них, что была про доспехи и гербы, не поскупился на яркие иллюстрации и точные описания брони, и Шиниж потратил очень много времени на разглядывание потенциального обмундирования своих врагов. Это был один из самых полных справочников, за который отец отдал бешеные деньги.

Броня, что состояла из наложенных друг на друга листов стали, принадлежала солдатам Железных Лордов Гор. Их уже давно нет, все погибли тут и там один за другим, но доспехи их с завидной частотой появлялась на поле боя – мастерство их творцов пронесло их через века не оставив и следа ржавчины. Железные Лорды были потрясающими кузнецами, даже магами, как говорят некоторые, и любые вещи их эпохи до сих пор исправно служат своим владельцам.

Стража так и не смогли вытащить из доспехов. Он расплавился и стёк куда-то в черноту. "Зубы и пасть", – подумал Шиниж, глядя на доспех. Мичир через Камижна приказал замотать его вместе с цепью в тряпьё и отправить в Тёмную башню. Также он запретил вообще кому-либо спускаться вниз – даже в масках люди продолжали погибать в недрах башни.

Мичир вызвался доставить доспехи в башню. Хоть путь недолгий, и его можно было доверить вообще любому стражнику, Шиниж хотел поговорить со старшим братом с глазу на глаз. Кто-то сговорился с ведьмой – возможно, даже сам Мичир – и молодому стражу было необходимо поделиться своими опасениями с начальством.

– Птицын

Это был странный город, а малочисленные его жители ещё более удивительны. Тоноак открыто глазел по сторонам, что Хол наблюдал впервые. Из земли прямо на реке торчала рукотворная гора, покосившаяся на бок и вся изрытая тоннелями, где и жило население. Прямо под горой стояла крепость, а внутри неё разлилось озеро. От человеческих башен тянулись мостки к громадине, тут и там цепи и канаты стягивали раны-трещины – гигантское строение медленно, но верно разрушалось под своим весом.

Так люди здесь и появились. Когда-то давно какое-то племя в поисках наживы забрело внутрь, но решило не уходить. Они так и не научились строить и в случае нужды перебирались из одной части горы в другую. Крепостью у подножия, мельницами и заплатками на теле громадины местные обязаны исключительно Красичам – они завоевали Птицын и посадили править там одного из своих. Только им удалось изменить кочевой образ жизни птичьих.

Мимо Хола прошла целая стая воркующих девушек. И все, как одна, были пострижены одинаково – короткие выкрашенные в белый волосы липкими прядями, похожими на шишки, торчали во все стороны, словно перья. "Под птицу", – так местные это называли. Тоноак не мог оторвать от них взгляд, как, впрочем, и Холстейн – здесь он никогда не был, его ведьма обходила это место стороной.

Местные подражали птицам. Говорили они странно, дёргали головой, когда куда-то смотрели, а вместо хлеба предпочитали приготовленные зёрна. В глубинах горы птичьи разводили крыс и мышей, которых употребляли в пищу. На самой вершине строения стояли дворец и старая, старая церковь, где местные сжигали мёртвых. Первый был храмом Краса, что завоевал Птицын. Второй – храмом птичьих, единственное. что они удосужились построить.

Впрочем, Хол не видел ни один из храмов за туманом. Он лишь слышал о них от Ёнаи, а она – от кого-то ещё.

– Что-то не так? – Спросил Хол. Река останавливала под горой свой бег, и воин думал, что сможет здесь пройти. Подвесные мосты тянулись высоко над водой, и удушье не могло добраться до него.

– Ничего, хозяин. – Помотал головой Тоноак. – Эти люди выглядят странно, только и всего.

Коня пришлось оставить далеко внизу и взять в аренду стойло. Перьеголовый толстяк требовал непомерно много денег, но делать было нечего – казалось, все птичьи люди сговорились, чтобы сделать жизнь инородцев в своём городе невыносимой.

"Они поклоняются ангелам", – заметил Хол статуэтки тут и там в окнах жилищ. Это показалось ему самым странным в этом народце: ангелы уже давно исчезли, когда эта небесная крепость упала на землю. Птичьи люди должны были поклоняться чуди, что гору вниз и уронили.

Чуть подальше стоял и памятник. Он был покрыт дерьмом с ног до головы. Пернатые обгадили даже своих каменных сородичей, сидевших на плечах Благого. Их запрещено было сгонять, а птичий помёт и вовсе считался среди горожан оберегом от зла. Воровать они его не воровали, но радовались, когда кто-нибудь сверху на них облегчался. Многие помёт ели если не постоянно, то хотя бы раз в жизни.

Больше всего этим отличались, конечно же, жрецы. Часто их узнавали даже не по пернатым накидкам, а по гнилым зубам. Вестники, так звали жрецов этих странных небесных богов, говорили, что птицы едят небо и землю, потому в их помёте есть пища для видений. Провидцев среди них было хоть отбавляй. Хола радовало во всём этом только одно – дохли вестники что мухи от своих гастрономических пристрастий.

Только после хорошего дождя можно было разглядеть статую. Случались они здесь нечасто, и Холу совсем чуть-чуть не повезло со временем визита в Птицын.

Заморосило в тот самый момент, когда они входили в гору. Холстейна не покидало чувство, что река до сих пор злится, и её вода пытается утопить его даже на берегу – или в данном случае лишить удовольствия поглядеть на творения древних скульпторов. Небо никогда не прояснялось, и осень была слишком дождливой.

Холу нужно было от Птицына только одно – ведьма, что была сокрыта где-то внутри. В глубинах города была сокрыта одна женщина, о которой как-то обмолвилась Ёная. Будто бы чуди заперли её в тюрьме и сбросили на землю прочь с их глаз. Столь древнее создание, безусловно, должно было помочь избавиться от джинна.

Тоноак отправился искать для хозяина проводника в древние темницы. Ни он, ни Хол ничего не знали о Птицыне, но зато раб не привлекал столько внимания, сколько могучий воин при оружии и с мешком, в котором без всяких сомнений звякали доспехи. Через несколько часов Тоноак нашёл одного из стражников, что согласился на их предложение.

– Горислав. – Сообщил он по дороге. – По правде говоря, вы не первые, кто идут к Медвептице.

Стражник постоянно заглядывал в лужи и теребил светлые – безусловно, крашенные – кудри. Он вовсе не волновался о том, что совершал преступление, и разглагольствовал о девушках и об их непонимании, насколько его причёска лучше ангельской.

– Начальство смотрит на это сквозь пальцы. – Сообщил он. – В Птицын поглазеть на нашу ведьму постоянно богатеи приходят, думают, что уж им-то откроется секрет чудей.

– Какой ещё секрет? – Спросил Хол.

Местные жили в клетках древней темницы – в этом не было никаких сомнений. Семьи занимали для проживания по несколько камер одна к другой и огораживались от остальных хлипкими деревянными заборами. Люди побогаче занимали целые коридоры и использовали материалы получше. Свет проникал сверху через трещины, а вместо канализации использовались шахты – где-то далеко внизу в непроглядной тьме это всё сливалось в озеро. Лестницы и мосты для сообщения одних частей разрушенного города с другими создавали настоящий лабиринт переходов, в котором заблудиться было раз плюнуть.

– О небесных крепостях – вроде этой. – Горислав беспечно спрыгнул в какой-то незаметный проход под одной из стен и позвал за собой. Путники вынырнули в какой-то тёмном, отрезанном от остальных коридоре. С обеих сторон всё было заколочено, и кто-то из птичьих людей – скорее всего, друзья Горислава – использовали это место как схрон. – Все хотят знать, как пойти на поклон к чудному королю, а для этого нужно до туда как-то долететь.

– И Медвептица им что-то говорит?

– Советует научиться летать. – Хихикнул стражник. Он лениво прошёлся к неприметной стене и остановился. – Что ж, мы пришли. Деньги вперёд.

– Мы договорились на золотой. – Тихо напомнил Тоноак.

"На эту одну монету можно прожить год", – подумал Холстейн. Если экономить. Ему несказанно повезло, что у Первака оказалось столько денег. Если бы не он, воин бы прикончил жадного стража на месте и разнёс стену на куски в поисках прохода.

Получив деньги, Горислав нажал на какой-то камень, слегка выделяющийся из стены, и та сдвинулась в сторону. Совсем на чуть-чуть, но достаточно, чтобы человек смог протиснуться в тёмную комнату за ней. Откуда-то сбоку из заначки страж притащил верёвочную лестницу. Вскоре, когда его глаза привыкли к темноте, Хол понял, зачем – в комнате в полу зияла круглая дыра.

– Никакого света. – Напомнил Горислав как только оторвался от любования гонораром. – Отсюда в каждую комнату ведёт окошко.

"Канализация", – понял Хол.

– Это место давно не используется. – Усмехнулся стражник. – Не прикрывайтесь руками, сверху ничего не упадёт.

Лестница стукнулась о пол где-то внизу. Хол разглядел на дне колодца какой-то свет – дыра была не такой глубокой, как ему сначала подумалось.

– И да: не верьте сказкам о чудовищах. – Посоветовал Горислав. – Кроме людей здесь никто не водится. В темноте никого нет, не бойтесь.

Стражник полез первым, за ним Хол и Тоноак. Колодец действительно не был глубоким. Вёл он в тёмный коридор, где из стен торчали трубы. Вот следующий за этой комнатой колодец был почти бездонным – Горислав думал, что если достать очень длинную лестницу, то можно будет спуститься на самое дно Птицына. "У ангелов там были храмы. В своих святилищах они висели вниз головами как летучие мыши", – вспомнил Хол как заглядывал в телескоп, чтобы рассмотреть небесную крепость. Тогда выдалась удивительно ясная погода, и разглядеть обитель чуди – а до того, ангелов – можно было во всех подробностях.

Через трещину в стене они прошли в камеру, оттуда – в забытый всеми коридор, который вёл к винтовой лестнице. Чем ниже они спускались, тем больше разрушений встречалось им на пути. Ступени заканчивались внезапно; кривой пол – явно от другой комнаты – перегораживал спуск. Горислав отошёл в сторону и, пощёлкав чем-то, зажёг припрятанный в закутке факел. Свет указал им путь – через настежь открытые двери в полу.

– Это люк. – Поправил Хол проводника.

– Нет. Это камера на бок встала. Сейчас увидите.

И действительно – выходом из комнаты служила щель в стене на высоте груди. Снаружи оказался просторнейший зал, единственным наполнением которого были могучие колонны, подпирающие город, и кирпичи, осколки стен. Они валялись тут и там и служили для путешественников ступенями.

Горислав поднял факел над головой и предложил посмотреть наверх. Между колонн висели на цепях висели камеры-кубы, а между ними были протянуты обрушившиеся коридоры. Кое-где отдельно от остальных в воздухе покоились одиночные камеры, закрытые странными дверьми.

– Сюда. – Показал стражник пальцем на колонну, что была помечена ярко-рыжей краской.

Пламя показало в темноте целую гору – камеры, сваленные в кучу, во все стороны торчащие дверями. Где-то в этом хаосе находилась ведьма, прикованная цепями к развалинам.

– Как её не раздавило? – Удивился Холстейн виду, что открылся перед ним.

– А... ну, там особые двери. Вроде этих. – Посветил страж на ближайшую камеру. – Видите рисунок на них?

Хол не видел ничего. Массивные железные двери с замком посередине – без узора, гладкие и блестящие, словно их ежедневно полировали.

– А на дверях тех камер, что разрушились, рисунок есть. Потому что они передом наружу смотрят.

Что-то в этой фразе показалось наёмнику странным.

– Камеры закрыты изнутри? – Переспросил он. – Что, ключ от них внутри?

Хол попытался заглянуть в замочную щель и, как и предполагал, не разглядел ничего. Он достал нож и попытался вставить лезвие в щель. То, что это не удалось, его несказанно удивило. "Не режет". Эти без всяких сомнений железные двери не поддаются резакам. Он попытался поскоблить стену, но тоже без толку – такое оружие и не могло это сделать.

– Видите? – Указал стражник на чёрное пятно у другого куба. – Мы взрывать пытались. Бесполезно. Но достаточно этого, попробовали и...

В замке раздался скрип, и дверь, выдохнув облако пыли, отворилась наружу. Хол задержал дыхание и резко потянул её на себя – только чтобы обнаружить за ней мумию в ржавых доспехах, что вцепилась в ручку двери. "Оно открыло камеру", – догадался Хол. "Оно ещё живо". А потому, пока древний мертвец не вспомнил давно забытое знание как двигаться, вогнал ему в шею нож и перерезал глотку.

И тотчас об этом пожалел. Резак, почуяв на себе кровь, зашипел от радости, а ему вторили его братья и сёстры и мать. Капелька крови, упавшая на пластину доспеха, забурлила и впиталась внутрь.