Текст книги "Приключения в Красном море. Книга 2 (Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс)"

Автор книги: Анри Монфрейд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

XVII
Чудесные колодцы

Сверившись с лоциями, я вижу упоминание о древних развалинах и колодцах на острове Эррих. Предполагают, что здесь когда-то находился маяк, построенный Птоломеем. Возможно, там найдется и вода, раз идет речь о колодцах.

В этом пекле нас постоянно мучит жажда – каждый поглощает в день десять литров воды, причем моемся мы только морской водой. Зловещие грозовые тучи вновь собираются над горами. Сейчас только три часа пополудни, но, наученный горьким опытом, я спешу до наступления темноты найти место для причала. Просторная изумрудная бухта за островом Сейл-Бахр, закрытая горами со всех сторон, словно создана для отдыха усталых моряков.

В спокойной прозрачной воде открывается широкий проход. В глубине бухты виднеется какое-то судно, окруженное пирогами, словно наседка цыплятами. До него – рукой подать.

Но в этом прекрасном озере, куда мы вошли без опаски, пестреют желтые пятна подводных скал. Если бы освещение было хуже, судно наверняка получило бы пробоину. Один из матросов забирается на вершину мачты и служит впередсмотрящим. После многочисленных зигзагов мы наконец оказываемся в тихой бухте, где уже бросила якорь замеченная нами фелюга. Это суданское судно ведет промысел морских улиток ради их твердой оболочки, напоминающей по форме медиатор мандолины и служащей животным для передвижения и защиты в случае опасности. Нужно наловить бессчетное множество улиток, чтобы собрать достаточное количество этого ценного и очень дорогого продукта, который применяется в Индии как возбуждающее наркотическое средство. При горении оболочки выделяется дым с большим содержанием аммиака, который используют для ингаляций при коликах, простудах и других болезнях.

Обменяв немного табака на рыбу, наша команда мирно беседует с суданцами. Тем временем налетает хамсин, с яростным свистом обрушиваясь на наши снасти. Какое счастье, что судно прочно стоит на якоре в тихой бухте!..

Капитан фелюги – очень старый суданец, уже сорок лет проплававший в этих широтах. Он утверждает, что на одном из островов к северу отсюда есть питьевая вода. Разумеется, он не может отыскать это место на карте, в которой ничего не смыслит. Его собственные лоции хранятся у него в голове, и он с презрением отворачивается от бумаги, которой я придаю такое значение. Его разъяснения кажутся мне довольно туманными, тем более что на всякий непонятный вопрос он отвечает утвердительно. Тем не менее я прихожу к заключению, что речь идет об острове Эррих, нанесенном на моей карте.

На следующее утро с попутным бризом мы входим в северную бухту острова – очень мелкий залив, который возможно пересечь только в пироге. Я причаливаю к холму, – самой высокой точке плоского голого острова – на котором виднеются развалины древней стены. Видимо, это следы былого города. Уцелевший фундамент разрушенных построек свидетельствует о некогда оживленных улицах и площадях. Солнце до того накалило землю, что лишь толстые подошвы могут спасти ноги от ожога. Мухаммед Муса ступает осторожно, выбирая участок в тени или густую траву. Внезапно он проваливается в невидимый люк, но тут же вылезает на поверхность. Он упал в колодец.

Я вижу множество одинаковых углублений и обследую их не для того, чтобы отыскать воду (нелепо было бы на это надеяться), а просто из любопытства, которое неизменно разжигают в нас странные вещи. Колодцы напоминают по форме амфоры диаметром в три метра. Их глиняные стенки сохранились в превосходном состоянии без единой трещинки. Видимо, глина обжигалась прямо на месте. Колодцы на три четверти заполнены песком, и, конечно, в них нет воды.

Жара становится невыносимой, и, несмотря на желание обследовать развалины, мне приходится вернуться на судно, чтобы утолить жажду. Видимо, здешний климат изменился, ибо ни один город не смог бы вырасти в этой безводной раскаленной пустыне. Моя экскурсия была интересна в археологическом плане, но не приблизила меня к моей главной цели – воде.

В тот же день я успел посетить Кор-Поварат, в центре которого находится остров Бадур. Кор-Поварат – это просторный водоем, связанный с морем глубоким проливом шириной не более шестидесяти метров, усеянным скалистыми островками. Остров Бадур расположен посередине, точно крепость, окруженная рвами со всех сторон. На его южной оконечности, виднеется крошечная деревушка с десятком хижин. Мы причаливаем неподалеку, и я отправляюсь на поиски воды.

В деревне совсем нет мужчин. Мы видим женщин, одетых в длинные черные, очень широкие платья, вроде тех, что носят женщины в Верхнем Египте. У них – арабский тип лица, но кожа почти не уступает по черноте коже данакильцев. Нас обступают дети – голые мальчишки и девчонки в узких набедренных повязках.

Все мужчины отправились на добычу брюхоногих моллюсков и раковин. Стариков здесь нет, они, как правило, не доживают до старости и слепнут в конце жизни. Я замечаю двух-трех мужчин на пороге хижины с тусклыми глазами мертвых рыб. Это болезнь всех профессиональных ныряльщиков в водах, где водится разновидность медузы, о которой я рассказывал в главе о ловцах моллюсков. Возможно, также в этом повинен наследственный сифилис.

Зато здесь можно встретить древних старух, о которых словно позабыла смерть. Глядя на них, невольно вспоминаешь арабскую пословицу, гласящую, что нужно убивать старух и кади[26]26
  Кади – мусульманский судья. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Я узнаю, что на острове еще сохранилась прошлогодняя вода, а новой пока нет… Можно подумать, что речь идет о драгоценном урожае, взращенном руками крестьян, и мы вскоре убедимся, что это так.

Жители острова отличаются от обитателей близлежащего материка – суданцев, смешавшихся с египтянами. Они происходят от рабов эпохи хедивов[27]27
  Хедив – титул правителей Египта. (Примеч. пер.)


[Закрыть] и составляют сегодня низшие слои городского населения. В Каире и Александрии они пополняют ряды привратников, ночных сторожей, посыльных, чистильщиков, ассенизаторов и т. п. Эти темнокожие люди атлетического телосложения, наделенные выдающимися мужскими достоинствами, неизменно обращают на себя внимание. Будучи одетыми по-восточному, они служат живым украшением посольских прихожих и холлов Палас-отеля на радость английским туристам. Сегодня к этому добавились дансинги от Хартума до Каира.

Жители острова Бадур относятся к своим соседям с материка с глубоким презрением, свойственным арабам, как и ко всему африканскому.

Долгое время остров служил перевалочным пунктом для людских караванов, направляющихся из Судана в Аравию. Бадур являлся для рабочей силы тем же, чем была для шикарных рабов наша Таджура.

Работорговля открыто процветала здесь до того, как был прорыт Суэцкий канал, и продолжалась довольно долго после его открытия. Говорят, что она негласно существует и в наше время.

В деревне примерно двадцать – двадцать пять родственных семей. Глава рода – древняя согбенная старуха с клюкой – воплощение старости, но, когда она распрямляется, на нее страшно смотреть. Она похожа на мужчину с конской головой; в ее огромных удлиненных глазах некогда блуждал отблеск минувших времен, но сейчас ее мутный, подернутый синеватой пеленой взгляд лишен жизни, как взгляд призрака из вечного царства мертвых.

К ней почтительно обращаются на неведомом мне языке, в котором я узнаю несколько арабских слов, объясняя, что мы ищем воду. Ходячий труп является хранителем бесценной влаги.

Старуха молча приподнимается и ковыляет на своих костылях к большому котловану, прорытому в центре острова. Колодец похож на древнюю каменоломню с отвесными склонами высотой в семь-восемь метров. У подножия его подковообразной стены сложены кучки камней, как на могилах.

Стадо диких коз утоляет жажду у глиняных корыт, в которые женщины льют воду из кожаных мешков. Эта горькая вода с большим содержанием магния непригодна для питья, но нам говорят, что ею поят скот, а люди пьют другую воду.

Салах, долго живший в Судане, немного знает язык этих людей. Он торгуется с ними о цене.

После долгих переговоров я плачу бесстрастной старухе полтора талера[28]28
  Талер – серебряная монета с изображением австрийской императрицы Марии-Терезии, равная по стоимости пяти франкам (Примеч. авт.)


[Закрыть] за право набрать воды из колодца, засыпанного кучей щебня, воды самого лучшего качества.

Старуха подходит к одной из «могил» и наклоняется над ней, а мы почтительно следим, как она осторожно, не спеша убирает камни. Все хранят молчание, как во время магического сеанса или колдовского обряда, в результате которого явится чудо живой воды. Только тот, кто знает этот бесплодный, иссушенный зноем и огнедышащим ветром край, может понять наше волнение при виде скалы, под которой прячется драгоценная влага.

Наконец решетка из прутьев, закрывающая отверстие диаметром в полметра, появляется из-под камней. Это колодец. Впадина глубиной около двух метров изогнулась полудугой под небольшим утесом, и на дне ее дремлет вода, столь прозрачная, что кажется невидимой.

Один из жителей острова спускается в колодец и набирает воды. Она чиста и вкусна, как вода горного родника. Мы можем пить ее сколько угодно.

Иссякнув, водоемы вновь медленно наполняются водой, которая просачивается сквозь стенки, но в этот самый сухой период года многие из них пусты. Кое-где еще уцелела прошлогодняя вода, но в сентябре опять наступит сезон дождей, которые вновь заполнят чудесные колодцы.

XVIII
Легенда о шейхе Бадуре

В ночь на пятницу, когда тело пророка – пусть земля ему будет пухом! – почило в Каабе[29]29
  Кааб – мусульманский храм в Мекке. (Примеч. пер.)


[Закрыть], в святом городе Мекке, где он родился, чудесная звезда распустила в небе свой золотой хвост[30]30
  Видимо, речь идет о комете Галлея. (Примеч. авт.)


[Закрыть], скрыв от глаз созвездие Льва. Завидев сей божественный знак, двести паломников отправились в Мекку через гибельные нубийские пустыни.

Они шли в течение двух лунных циклов, пока не добрались до берега невидимого моря, над которым носились в воздухе, подобно птицам небесным, голубые рыбы. Когда люди увидели водную гладь, простирающуюся до самого горизонта, из-за которого каждое утро расцветает солнце, то впали в уныние и впервые усомнились в небесном знамении.

В тот же вечер чудесная звезда не взошла больше на небосклоне.

Самый старший из паломников, шейх Бадур, понял, какую ошибку они допустили, позволив проникнуть в душу коварному сомнению, укус которого убивает веру, и решил покаяться в грехе. Быть может, Аллах услышит их мольбы и пошлет им избавление.

Он отвел своих спутников на полуостров в форме диска, выдававшийся в море подобно необъятному ковчегу.

И там они поклялись встретить смерть с нерушимой верой в того, кто никогда не имел предков и не будет иметь потомков, в Аллаха, единственного Бога на земле, и его пророка Мухаммеда. Их терзало палящее солнце, мучили демоны жажды, но ни один, даже самый юный, не издал ни единого стона.

Когда настал вечер пятницы и солнце застыло на побагровевшем небе, их души, завороженные близящейся смертью, решили, что дневное светило умирает, истекая кровью, словно агнец в день заклания.

И, как обычно, они помолились Всевышнему, встав в ряд за вождем Бадуром, который держал ритуальную раку, распевая псалмы из Корана.

И тут разразилась гроза: молнии располосовали небо, земля задрожала, и море в ярости обрушилось на берег. Но паломники не вставали с колен, ожидая, когда свершится божья воля.

Наутро лучезарное солнце вновь поднялось над утихшим морем. А полуостров с распростертыми мусульманами отделился от земли и стал островом. И тогда они поняли, что Бог простил их, решив забрать их тела – тела поганых зверей, ползавших каждую ночь, скуля, вокруг своего приюта.

И каждый собрал остатки сил и принялся рыть себе могилу, чтобы дожидаться в ней прихода смерти, как повелел Аллах.

Но едва они опустили окровавленные ногти в землю, как свершилось чудо: рыхлая почва раздвинулась, и оттуда брызнул родник!

Паломники были спасены. Благодаря воде они дождались прихода корабля, который доставил их в Джидду. С тех пор на месте каждой могилы остались никогда не пересыхающие колодцы. Уже сотни лет они утоляют жажду усталых путников, спасая их от смерти.

Колодцы напоминают людям, что вера нужна мусульманину так же, как источник пустыне, и, если вера крепка, она творит чудеса.

XIX
Подарок судьбы

Когда бочонки полны воды, смелее смотришь в будущее. Чудесные колодцы острова Бадур сняли с моей души груз, и теперь мы день и ночь продолжали плавание с упорством насекомого, преодолевающего один и тот же подъем, чтобы в очередной раз свалиться вниз. Тем не менее все веселы: видимо, вода острова, которую мы пьем, вселяет в нас, как и в паломников, неистребимую веру.

И все же мы понемногу продвигаемся вперед.

Я захожу в бухту Береники, обозначенную на карте как «опасная зона»: на морском языке опасными называют воды, в которых таятся невидимые скалы. Несмотря на тревожное предупреждение, я без труда проникаю в глубь бухты и бросаю якорь на мелком песчаном дне. На этом месте когда-то стоял город, чьи торговые караваны тянулись из Верхнего Египта в Аравию и Персию.

Ничто не нарушает одиночества этой бесплодной пустыни, подступающей к далекой горной цепи, ощетинившейся острыми вершинами и гигантскими шпилями. На одном из крутых склонов высится огромная скала, напоминающая рукоятку кинжала. Моряки, составляющие карту местности, окрестили ее «Кинжалом Береники».

Угрюмая равнина занесена песком. Вершины потухших вулканов виднеются кое-где на поверхности, подобно островам, отбрасывая по вечерам неимоверно длинные тени.

Здешний климат, видимо, изменился за минувшие тысячелетия так же, как климат острова Эррих, и это привело к исчезновению воды. Глядя на сей пустынный край, представляешь, во что превратится наша земля, когда вся вода, порождающая жизнь, улетучится в межзвездное пространство.

Желтый песок, покрывающий саваном до самого горизонта равнины, где некогда жили народы и процветали города; мертвая тишина, в которой не слышно даже жужжания насекомых; голые, как скелеты, изборожденные оврагами горы на фоне безоблачного сухого неба цвета меди – этот застывший пейзаж кажется неподвластным времени. Все в этот час приобретает бледно-желтый цвет египетских пустынь, отливающих золотом на закате, когда небо окрашивается в розово-фиолетовые тона.

Голубое море с движущимися волнами и разлитой на песке белой пеной создает удивительный контраст жизни на фоне этого царства мертвых.

Я видел нагромождение вулканов на юге Красного моря, и они напомнили мне о зарождении жизни из теплых вод первородного моря. Здесь же словно присутствуешь при агонии одряхлевшей земли, на которой не осталось и следа человеческого присутствия.

Как только мы миновали двадцать третью параллель, пейзаж резко изменился. Ночи становятся прохладнее, а воздух суше; мы уже не покрываемся липкой испариной и не страдаем от беспрестанного зуда по ночам.

Мои матросы, никогда не углублявшиеся так далеко на север, приходят в неописуемое изумление от того, что световой день здесь дольше, сумерки брезжут допоздна, а Полярная звезда восходит каждый вечер все выше на небосклоне.

Как только садится солнце и песок пустыни отдает воздуху все свое тепло, собранное за день, на море опускается свежий бриз, и наш корабль покрывается росой. Воспользовавшись ветром, я снимаюсь с якоря.

Наверное, неразумно пускаться в ночное плавание в этих опасных широтах, но соблазн лететь на всех парусах к цели после стольких дней тягостного черепашьего плавания заглушает доводы рассудка. Только безумства немного украшают нашу жизнь, и время от времени не грех предаваться им, не заходя слишком далеко.

Впрочем, никто не мешает нам идти полным ходом в спокойных водах бухты, преодолевая милю за милей, на северо-запад, еще недавно столь ревниво охранявшийся встречным ветром, и сердце мое ликует.

В полдень мы выходим в открытое море. Погода по-прежнему прекрасна, а ветер переместился на север. Судно продолжает свой путь, распустив все паруса, со скоростью шесть узлов в час, подобно пароходу. Скучающая команда предается в тени ребяческим забавам. В такие часы любое происшествие вроде плывущей по морю старой доски становится волнующим событием. Так мы заметили в нескольких кабельтовых по ветру от судна пустой ящик и описали зигзаг, чтобы к нему приблизиться. В другое время мы спокойно прошли бы мимо, но прекрасная погода и охватившая всех праздность настроили нас на другой лад.

Ящик, заколоченный одной доской, в превосходном состоянии. Он был недавно полон мелкой рыбешки, вероятно, радовавшейся тому, что судьба послала ей убежище от хищников, и не предвидевшей, что вскоре угодит на сковородку. Но все происходит не так, как мы предполагаем.

Я тоже не подозревал, что этому обломку суждено решить мою участь, вернее, избавить меня от смертельной опасности, которая возникает по вине моего легкомыслия.

Юнга решил пустить доски нашей находки на растопку печи. Я не возражаю, но тут мне приходит в голову использовать ящик для хранения сухарей. Я тотчас же спускаю. его в трюм, где лежат восемь ящиков с гашишем. Он почти не отличается от них по виду и размерам. Сложенные в него сухари будут в большей сохранности, чем в мешке, о который спотыкаются проходящие люди.

К вечеру ветер потянул с севера-запада и достиг своей обычной силы. Нашему безделью приходит конец. Нужно опять вступать в борьбу с морем и ветром, задраивать люки и спускать часть парусов. При такой погоде нам бы не пришло в голову подбирать пустой ящик.

Чем дальше мы продвигаемся на север, тем крепче становится бриз. На светлом небе – ни облачка, но горизонт покрыт легкой изморосью. Это атмосферное явление придает величие закатам Северной Африки, которыми неизменно потчуют туристов на фоне классических декораций пирамид Эль-Гизы.

Пасмурная погода мешает мне разглядеть контуры гор и определить свое точное местонахождение. Вот уже шесть дней мне не удается опознать ни одной горной вершины. То, что я вижу, расходится с лоциями. Так, я читаю: «сосцы», «острый пик», «стог сена» и т. д. и вижу в пределах указанных координат совершенно иные очертания.

Но мои расчеты точны. Несомненно, я нахожусь на широте 24°15′. Вскоре я должен узреть Санганебский маяк, установленный прямо в море на выступающем из воды рифе.

Вечером, лишь только солнце исчезает за горами, на багровом небе вырисовывается силуэт горного массива с «сосцами», «острыми пиками» и прочими атрибутами, которые я безуспешно искал позавчера. Следовательно, я отклонился к югу на сорок миль! Мое капитанское самолюбие уязвлено, и шестьдесят проделанных в воображении миль повергают меня в уныние. Можно подумать, что коварная рука вмиг отшвырнула меня назад. Я дорожу своими расчетами, но не до такой степени, чтобы признать, что горы Эльбас переместились в другое место. А что, если я… перепутал день?

Я проверяю свои предыдущие расчеты и вижу, что уже восемь дней определяю координаты с разницей в сутки. Я пометил день отправления 10 июля вместо девятого. Поскольку разница между углами солнечного склонения составляет примерно 45', я все время держался на сорок пять миль севернее. Моя честь спасена, и нужно поскорее забыть об этом разочаровании.

XX
Первая встреча с таможней

Мы увидели Санганебский маяк, возвышающийся на рифе подобно статуе, одетой в клетчатое черно-белое платье.

Еще через три дня мы заметили в полночь свет Братьев.

Прошло две недели, с тех пор как мы покинули остров Бадур, и воды осталось лишь на восемь дней, несмотря на то, что мы расходуем ее очень экономно. Нужно пополнить наши запасы, до того как мы войдем в Суэцкий пролив, где нам придется избегать контактов с местным населением. Я решил отправиться к аравийскому побережью, где мне нечего опасаться. У подножья Антарских гор должна быть вода.

Но не следует забывать, что на море нельзя ничего предвидеть заранее. Как только мы легли на левый берег, ветер переместился на север. Мы с трудом удерживаем теперь северо-восточное направление, и нас все больше относит течением на восток, в сторону Джибути. Какая досада! Нужно повернуться к ветру другим бортом, но это не помогает. Ветер крепчает и превращается на рассвете в ураган. Море покрывается короткими злыми волнами, и с северо-запада наступают огромные валы. Судно качает, и волны смывают с палубы все, что мы не успели закрепить. Море уносит печь, оставшуюся на баке, вместе со свежеиспеченным хлебом. Теперь нам снова придется долго питаться финиками и зерном, размоченным в воде. Но самое худшее произошло внутри судна: лопнула двухсотлитровая бочка, обручи которой разъела ржавчина, и вся вода вытекла наружу. Теперь на борту остается лишь двадцать пять литров. Медлить больше нельзя: надо как можно скорее добраться до маленького египетского порта Кусейра, расположенного рядом с Братьями.

Братья – это два плоских мадрепоровых островка в открытом море, на одном из которых установлен маяк. Я решил было попросить воды у его смотрителя, но в такую погоду нечего и думать о приближении к скале, о которую с ревом разбиваются пенящиеся волны. Если бы море было спокойно, можно было бы попробовать подойти к какому-нибудь пароходу, но сейчас это тоже немыслимо.

Итак, придется заходить в Кусейр. Это египетский порт… значит, там есть таможня, которая должна произвести досмотр моего судна. Подобная перспектива внушает мне такую тревогу, что я собираюсь отказаться от своей рискованной затеи. Может быть, лучше повернуть назад и поискать воды где-нибудь на аравийском побережье? Однако, вспомнив, какой дорогой ценой мне досталась победа над ветром, я все же иду на риск, убеждая себя в необходимости этой дерзкой выходки. Если я выиграю поединок с таможней Кусейра, у меня в руках появится козырь, который убережет меня от опасности в случае нежелательных встреч в проклятом Суэцком канале, протянувшемся на сто восемьдесят миль. Кроме того, если по прибытии в Суэц на моем патенте не окажется ни одной транзитной визы от самого Джибути, это покажется крайне подозрительным для небольшого парусника водоизмещением в двенадцать тонн. Конечно, сегодня такое было бы в порядке вещей, с тех пор как Ален Жербо ввел моду на одиночные путешествия под парусом. Но в то время, когда еще никто не читал «В одиночку через Атлантический океан» и другие подобные путевые заметки, я рисковал привлечь к себе нежелательное внимание.

Сначала я хотел пристать к берегу в каком-нибудь пустынном уголке и спрятать там мой груз до встречи с местной таможней, но в этих местах берег совершенно гол, и, если меня заметят, чье-нибудь любопытство может меня погубить.

Придется снова идти навстречу опасности и, не раздумывая, ставить все на карту.

Отогнав от себя сомнения, я решительно вхожу в порт, крошечный порт, в котором умещаются лишь несколько каботажных судов. Деревня или, если угодно, город – не что иное, как скопище полуразвалившихся лачуг. На пристани выделяется большое желтое здание с широким входом. Рядом с ним – будка часового да два старых чугунных, повернутых в сторону моря орудия на посыпанной гравием чистой площади, обнесенной тумбами с цепями. На этом классическом фоне проходит деловая жизнь порта.

При виде этих достопримечательностей, на которых словно начертано: «Оставь надежду всяк, сюда входящий», у меня, как всегда, возникает желание немедленно удрать обратно в море. Бог знает, какая разновидность канцелярских крыс прячется от солнца за этими желтыми стенами!

Два больших корабля с приспущенными парусами дремлют у причала. Прибытие моего судна, оснастка которого отличается от местной, под редким или вообще невиданным здесь французским флагом приводит городок в возбуждение. Набережная вмиг заполняется эфенди в фесках, с выправкой полицейских. Они суетятся, расхаживают по причалу и наконец садятся в шлюпку, направляясь к нам.

Это санитарная служба. Молодой врач-египтянин усаживается на корме и с важным видом обращается ко мне по-английски – единственном языке, подобающем, по его мнению, благовоспитанному чиновнику. Я спрашиваю его с кроткой извиняющейся улыбкой, говорит ли он по-французски или арабски. Он смотрит на меня изумленно, а затем тоже расплывается в улыбке и теряет всю свою строгость, видимо, несовместимую с упомянутыми мной вульгарными языками. Да, он немного говорит по-французски.

Двое мужчин, поднявшихся на борт, тщательно обрызгивают палубу жидкостью с неприятным запахом фенола. Эта странная процедура проделывается со всеми судами перед входом в канал и обходится им весьма дорого. Но я готов снести все – вонь фенола, пошлину, которую меня заставят заплатить, и все другие происки санитарной службы. Я готов принять все это с благодарной улыбкой, лишь бы не трогали мои ящики. На прощание врач любезно сообщает мне как о приятном сюрпризе, что сейчас прибудут таможня с полицией. Черт побери, я не представлял, что этот порт до такой степени кишит бюрократами! Жаль, что я так поздно заметил желтое здание, иначе я дал бы задний ход.

Предвидя осложнения, я оставил длинный реёк с прикрученным к нему парусом наверху мачты. Я решил отчалить внезапно, если таможня будет вести себя чересчур бесцеремонно. Не беда, если я прихвачу с собой какого-нибудь чиновника! Я высажу его на берег где-нибудь неподалеку. Подобному маневру обеспечен успех, ибо эти чинуши привыкли, что моряки покорно сносят все их издевательства и не оказывают сопротивления. Однако в таком случае моя операция провалится, ведь мне нельзя будет больше совать нос в Египет.

Приняв это решение, я жду таможню и полицию с нетерпением приговоренного к казни.

Наконец к моему паруснику подплывает большая шлюпка под зеленым флагом, на которой выделяется белая надпись «Customs» (таможня). Шлюпка полна местных таможенников, а на ее корме восседает лощеный офицер в парадной форме.

Подойдя к судну, он обращается ко мне по-французски: видимо, врач уже предупредил его. Он превосходно говорит по-французски и в отличие от доктора не строит из себя англичанина.

Я помогаю ему взойти на борт.

– Вы везете с собой товар?

– Нет, я иду налегке, у меня только запасы продовольствия.

Предвидя следующий вопрос: в таком случае, какого черта вам здесь надо? – добавляю, что прибыл сюда на поиски жемчуга. Это звучит несколько странно, навевая воспоминание о сказках «Тысячи и одной ночи», тем более, что моя команда состоит из чужеземцев. Но я надеюсь, что подобное нетипичное объяснение усыпит бдительность таможенника.

Однако местные солдаты, поднявшиеся вслед за ним на борт, не поддаются на мою уловку и принимаются обшаривать судно, точно фокстерьеры, почуявшие крыс. Они открывают дорожные сундуки матросов, заглядывают в пустые бочки, разворачивают запасные паруса.

– Если хотите, я прикажу поднять на палубу все, что лежит в трюме, – предлагаю я с любезным видом. Это облегчит вашим людям задачу.

– Нет, нет, не стоит, – отвечает офицер, поверивший моим рассказам о жемчуге. – Откройте только эти ящики. Что там внутри?

– Сухари, как видите, – отвечаю я. – А вот ящик, открытый сегодня утром.

И я указываю ему на ящик, посланный мне провидением.

– Но, если хотите, можно открыть и другие. Нет ничего проще… Я везу также, – поспешно добавляю я, – довольно значительную партию жемчуга. Нужно ли заносить это в декларацию?

– Ах, у вас есть жемчуг?

– Да, я сейчас вам покажу. Но, может быть, лучше подождать окончания досмотра… я предпочел бы остаться с вами… наедине…

Офицер понимает мой намек с полуслова.

– Да-да, вы правы. Впрочем, мы уже закончили. Незачем открывать ваши ящики, раз этот уже открыт. Давайте посмотрим жемчуг.

Он отсылает солдат, и, когда мы остаемся вдвоем, я показываю ему небольшую партию жемчуга, который, к счастью, прихватил с собой. Таможенник никогда не видел столько жемчуга сразу, лежащего вперемешку в красной тряпице, и глаза его загораются.

Естественно, он задает традиционный для всякого непосвященного вопрос:

– Сколько это стоит?

Я называю цену. Он берет один из камушков и зачарованно любуется им.

– А сколько стоит этот?

Я гляжу на него с улыбкой и отвечаю после недолгой паузы:

– Не больше, чем то удовольствие, которое доставило мне знакомство с вами. Сделайте одолжение, сохраните его в память о моем заходе в Кусейр.

Он отнекивается ради приличия, весь сияя от радости.

– Вы добывали жемчуг в египетских водах, не так ли?

– Ну… да, конечно, – отвечаю я наугад.

– Превосходно. В таком случае вы не должны платить пошлину, по крайней мере, я так предполагаю. Подобного случая еще не было… Лучше не упоминайте об этом, когда прибудете в Суэц. Вам ничего не стоит положить это в карман.

Он приглашает меня сойти на берег, чтобы посетить начальника таможни. Я беру с собой двух сомалийских матросов в качестве свиты, а также, чтобы переключить на них внимание моих новых знакомых.

Начальник таможни – толстый молодой человек, типичный египтянин, в котором проступает арабское начало, как только мы начинаем говорить на его родном языке. Он удивляется, услышав, что мои люди зовут меня Абд-эль-Хаи, и приходит в крайнее изумление, узнав, что я – мусульманин. Благодаря этому он проникается ко мне большой симпатией и приглашает меня на обед.

Дома он окончательно перевоплощается в египтянина: сбрасывает свой мундир, надевает длинный шелковый халат без рукавов, шлепанцы на босу ногу и с наслаждением разваливается на подушках дивана.

Слуга приносит курительный прибор с водкой и турецкий кофе с мелкой жареной рыбой по здешнему обычаю.

Вскоре появляется доктор. Он быстро осваивается, закуривает медаху[31]31
  Медаха – арабское название кальяна или водяной трубки. (Примеч. авт.)


[Закрыть] и ест руками жареную рыбу и сочные пирожки. Мы говорим по-арабски. От недавних английских марионеток не осталось и следа.

Мне протягивают мундштук наргиле.

– Что это такое, – спрашиваю я с самым невинным видом, – гашиш?

Мужчины подскакивают на месте, как будто в центр комнаты упала бомба, и с ужасом озираются по сторонам.

– Несчастный, – полушутя-полусерьезно говорит начальник таможни, – видно, что вы издалека и не знаете, что гашиш категорически запрещен в Египте!

– Надо же! – откликаюсь я со смехом, состроив изумленную мину. – Я этого не знал. Но я где-то читал, что его курят, и было бы любопытно поглядеть, что это такое…

– Конечно, курят… И немало. Но об этом нельзя говорить вслух. Остерегайтесь произносить это слово в Египте.

Доктор молча улыбается. В ожидании позднего обеда мы отправляемся к коменданту города.

Это мальтиец, и, подобно всем мальтийцам, находящимся на государственной службе, он корчит из себя англичанина с карикатурным усердием. Он выказывает подчеркнутое пренебрежение к египтянам и обращается к ним с ледяной вежливостью, как к вышколенным слугам, которым отдают приказы, словно неодушевленным предметам, не удостаивая их взгляда.

В прихожей выставлены на обозрение принадлежности для гольфа и тенниса, а также английские гравюры, изображающие историю почты и Пиквикского клуба.