Текст книги "Приключения в Красном море. Книга 2 (Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс)"

Автор книги: Анри Монфрейд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

II
Улыбка узника

Покинув Обок и обогнув мыс Рас-Бир, мы ощутили мощную зыбь Индийского океана, и непреодолимая морская болезнь приковала моих близких к постели. Приходится лавировать не менее двух дней, чтобы пройти Баб-эль-Мандебский пролив, где в эту пору гуляют свирепые северные ветры.

В течение нескольких часов прилива здесь царит штиль. В остальное время необъятный поток несет к океану из пролива свои воды, подгоняемые северо-восточными зимними ветрами.

Нужно прижиматься к берегу, чтобы преодолеть встречное течение и водовороты. Только небольшие корабли способны проделывать подобные пируэты, и многие из них теперь покоятся на дне.

Никогда не знаешь заранее, чем закончится борьба со стихией, борьба, в которую вступаешь с тревогой, обещая себе, что это в последний раз, но, когда страшный рубеж остается позади, радость победы заставляет позабыть о клятве. После двенадцатичасового изнурительного маневрирования я вхожу в фарватер Асэба и устраиваю суточную передышку, благодаря которой мои пассажиры оживают и возвращаются к пище.

На «Фат-эль-Рахмане» нет кают, и люди живут на задней палубе. Ночью они спят на узких скамейках или прямо на досках, завернувшись в одеяла. Днем обрывок ветхого паруса кое-как защищает их от солнца.

Это довольно суровое испытание для женщины, привыкшей к удобствам. Поэтому я решил сделать остановку в Асэбе, маленьком порту на юге итальянской колонии, неподалеку от границы с французским Сомали.

Наместник, врач по профессии, доктор Ланцони встречает меня с трогательным радушием.

Это толстый человек с мясистым, покрытым угрями лицом, огромный фиолетовый нос которого напоминает клубень или набухшую почку. Но, подобно всем людям с носом картошкой, толстыми губами и лоснящейся кожей, он кажется уродливым лишь на первый взгляд. Вскоре проникаешься к ним симпатией, ибо их природные изъяны, как правило, окупаются доброй мягкой душой. Моя дочь, сперва напуганная этим огромным шумным зверем, теперь спокойно играет с ним, как с добродушным слоном.

Заботливый Ланцони, стараясь развлечь гостей, показывает нам свои владения. Единственным зрелищем, которое добряк может предложить нам в Асэбе, являются каторжные работы туземцев в местной исправительной тюрьме, вроде той, что когда-то была в Обоке. Узники прикованы друг к другу за ногу, попарно. Их щиколотки, охваченные железными кольцами, обмотаны грязными, забрызганными кровью тряпками. Один из напарников держит в руке цепь, чтобы облегчить ходьбу.

Каторжники работают не спеша на строительстве дороги. Цепи сковывают их шаги и замедляют движения; даже охранники, черные солдаты-тиграи[10]10
  Тиграи – одна из народностей Эфиопии. (Примеч. пер.)


[Закрыть], заразились от них вялостью.

– Какое преступление совершили эти негры? – спрашиваю я.

– О, ничего особенного, но закон очень суров. Обычная кража карается несколькими годами тюрьмы. Однако, если срок превышает два-три года, узники чаще всего не доживают до конца, хотя с ними обращаются по-человечески. Опасные преступники и убийцы отбывают пожизненное наказание, ибо у нас, как вам известно, упразднена смертная казнь. В таких случаях близким разрешается приносить им еду, что очень облегчает их участь.

– Как вы считаете, это послабление делается ради экономии?

– Конечно, нет, причем, если это данакилец, близкие приносят им отравленную еду. Они предпочитают умереть. Некоторые наместники пытались воспрепятствовать этому путем отмены посещений. Тем не менее узники все равно добивались своего, разве что окольным путем, при содействии охранников-туземцев. Что ж… лучше предоставить им свободу действий…

Я смотрю, как человеческое стадо понуро бредет с работы, втекая в единственные сводчатые ворота мрачной тюремной стены.

Всегда чувствуешь себя неловко перед заключенным, даже если он негр: собственная свобода как бы тяготит нас при виде его страданий.

Завидев нас, туземцы клянчат сигареты. У меня их нет, но Ланцони передает мне несколько пачек, видимо, предусмотрев это заранее, и отворачивается, подзывая охранника, чтобы не видеть нарушения режима: заключенным запрещено курить.

Я бросаю им сигареты, будучи уверенным, что они разделят их по-братски, как все люди в беде. Только в аду каторги, когда человек не способен больше угнетать и подавлять себе подобных, он начинает думать о братстве людей как о спасительном средстве, ибо за каждую отданную крупицу ему воздастся сторицей.

Внезапно лицо одного из узников, одетых в серую тюремную робу, на фоне которой выделяется черный регистрационный номер – все, что осталось от прежнего человека, – лицо, отмеченное, подобно другим, печатью безнадежности, озаряется ослепительной, адресованной мне улыбкой.

Где я видел это лицо? Трудно сказать, но эта улыбка воскресила в памяти чей-то знакомый облик.

Узник хотел что-то сказать, но дубинка охранника вернула его в ряд, отсекая связавшую нас незримую нить надежды.

Я возвращаюсь на борт судна под впечатлением этого душераздирающего зрелища. Должно быть, я напомнил каторжнику о прошлом, и теперь в его душной камере, где люди спят вповалку, повеяло воздухом свободы…

Среди ночи раздаются призывные крики. На берегу застыла в ожидании какая-то скрюченная фигура. Охваченный любопытством, я посылаю за ней пирогу. Это жена узника-данакильца и она хочет со мной говорить.

Я с трудом различаю ее во мраке. Мерцающий свет звезд озаряет на миг тонкий профиль и блестящие глаза дикарки. Ей лет двадцать, не больше.

Ее муж сидит уже год. Она бродит около тюрьмы, как самка вокруг зверя, попавшего в капкан, возвращаясь на то же место каждую ночь.

Она все еще надеется, что мужу удастся убежать. В ожидании этого она носит ему молоко коз, которых пасет в горах.

В тот вечер один из аскеров[11]11
  Аскер – солдат колониальных войск из местного населения. (Примеч. пер.)


[Закрыть], возможно, ее ухажер, передал ей просьбу мужа поговорить со мной.

– Как зовут твоего мужа? – спрашиваю я.

– Жозеф Эйбу, абиссинец, а его напарник по цепи – данакилец из Таджуры – тебя знает, он видел, как ты бросал сигареты, и пытался подать тебе знак. Жозеф подумал, что ты мог бы…

– Что, помочь им убежать?

Она молча кивает.

– Это чистое безумие, – говорю я, тронутый столь наивным упорством в безнадежном деле.

– Если у тебя есть чем распилить железо, он сможет уйти. Он уже давно у меня просит… но где это раздобыть?

Навязчивое воспоминание о печальной улыбке узника, решительная дикарка, ведомая своим звериным инстинктом, великолепие ночи с морем, уснувшим в подводных скалах, – все это производит на меня такое впечатление, что человеческие условности кажутся жалкими и ничтожными.

Я отдаю женщине лезвие металлической пилы.

Она тихо исчезает в ночи, даже не поблагодарив меня, унося с собой мою судьбу. Мое благородство освободит ядовитую гадину, которая отплатит мне впоследствии укусом исподтишка. Я изложу для ясности то, что случилось несколько раньше.

Человек, который улыбнулся мне в шеренге каторжников, напарник по цепи Жозефа Эйбу, был одним из двух матросов-данакильцев, которых Габре привел против их воли на судно, где он хотел спасти от рабства восемь своих земляков[12]12
  См. «Морские приключения». (Примеч. авт.)


[Закрыть].

После вышеописанных событий и гибели несчастных жертв они были подобраны итальянским патрульным судном вместе с командой добровольно потопленной фелюги. Благодаря принятым мерам предосторожности, а именно тому, что паруса были спущены до того, как они попали под свет прожектора, судно было замечено лишь тогда, когда оно уже почти совсем затонуло, и его корпус спутали с пирогой. Однако ряд офицеров утверждали совсем иное. Дело показалось подозрительным из-за того, что в нем фигурировал известный работорговец – данакилец из Таджуры.

В Массауа началось следствие. У обвиняемых было достаточно времени, чтобы сговориться, и они дружно заявили, что их судно разбилось о рифы Синтиана.

На место происшествия выехала следственная комиссия, которая и в самом деле обнаружила обломки фелюги, потопленной Габре во время его захвата. Вы помните, что на следующий день после кораблекрушения я унес список экипажа и другие судовые бумаги. Этот документ, свидетельствовавший об исчезновении восьми человек, в случае его обнаружения выдал бы виновных, ибо в тот момент, когда их подобрали, они находились под впечатлением только что совершенного ими страшного преступления и не решились рассказать о содеянном и об исчезнувших пассажирах. Они заявили, что все были спасены. Я же невольно уничтожил улику против них, и это послужило им алиби, ибо ничто не противоречило теперь тому, что судно, обнаруженное на рифах Синтиана, им не принадлежало.

Дело было прекращено ввиду отсутствия состава преступления, и все члены арабского экипажа тотчас же покинули страну, где они не чувствовали себя спокойно из-за того, что их совесть была нечиста.

Что касается двух данакильцев, они остались искать новое судно. Они были лишь свидетелями, а не виновниками разыгравшейся драмы, которая не казалась им чем-то особенным, и наивно полагали, что им нечего бояться.

Но увы! Людское правосудие не вдается в такие детали и часто обрушивается на невиновных.

Через несколько дней после официального прекращения дела власти Массауа были извещены о том, что море выбросило на берег Бейлуля обломки погибшей фелюги вместе с трупами двух людей, у которых были связаны руки.

Старое дело было возобновлено. Двое злополучных матросов, оставшихся в Массауа, были немедленно арестованы и подвергнуты искусному допросу. Они запутались в своих показаниях, частично сказали правду, а затем начали упрямо отрицать очевидные вещи, как это водится у негров.

Их приговорили в десяти годам каторжных работ и отправили в Асэб.

Один из узников умер через месяц, а другой стал напарником по цепи Жозефа Эйбу, жена которого пришла ко мне в ту ночь.

Матрос-данакилец узнал меня, так как мы часто встречались в Джибути, и его грустная улыбка оказалась предвестницей драмы, разыгравшейся после побега его товарища по несчастью.

Жозеф Эйбу – тиграи, бывший шпион, карьера которого закончилась каторгой. Он является также учеником миссионеров.

Печально видеть, как самоотверженные усилия миссионеров зачастую приводят лишь к появлению новых гнусных святош – средоточию всех грехов. Виной тому – не служители церкви, а примитивное мышление этих народов, не способных вникнуть в суть христианских обрядов и бездумно копирующих ритуал.

Получив от меня лезвие пилы, Жозеф дождался своего часа. Его напарник, недолго думая, согласился попытать с ним счастья.

Перепилить цепь можно было только в часы работы. Ночью кандалы снимают, и охранники не смыкают глаз.

Шли недели, и последняя из недель выдалась почти веселой, ибо надежда способна смягчить любые муки и вселить любовь к жизни.

Как-то раз волею случая Жозеф и его напарник оказались с краю бригады, которая рыла траншею.

Надзиратель, сидя на склоне, наблюдал за работой. Его разморило от жары, и он задремал.

Жозеф понял, что час пробил. За несколько минут он перепилил лезвием ручку висячего замка и освободился. Но правая нога его напарника все еще была скована цепью. Напрасно тот умолял Эйбу перепилить также его замок, Жозефу уже не было до него никакого дела.

Не обращая внимания на мольбы товарища, он убежал за скалы, скрылся в зарослях мимоз, сделал неожиданный зигзаг и пулей помчался в горы. Покинутый им данакилец тоже ринулся навстречу свободе, волоча за собой цепь, шум которой разбудил надзирателя. Тот не сразу очнулся от своей дремы и поначалу не понял, что произошло. Каторжники работали с непривычным рвением, позабыв даже свои заунывные песни. Тишина и лихорадочная активность узников удивили все еще ничего не подозревавшего охранника. Он машинально пересчитал заключенных. Двое из них отсутствовали.

– Они ушли туда, – сказал один из заключенных, указывая в противоположную сторону. – Наверное, им нужно было справить нужду.

Пронзительный звук свистка охранника тотчас же привел в движение небольшой отряд вооруженных солдат, приставленных к заключенным. Они отправились на поиски беглецов сквозь нагромождение скал и заросли мимозы.

То и дело на пригорках мелькали их красные фески, затем они исчезли из виду и углубились в горы. Следовали минуты напряженного ожидания.

Внезапно далекий выстрел, а вслед за ним еще три разорвали тишину. Ожидание продолжалось.

Наконец отряд возвратился. Издали было видно, что двое солдат несут живой груз. Это был несчастный данакилец, в пояснице которого застряла пуля. Цепь помешала ему далеко убежать, он был замечен, и вся свора погналась за ним по пятам. Несмотря на десятикилограммовую железную ношу, его никак не могли настигнуть, ибо борьба за жизнь удваивает силы. Глубокий овраг преградил путь беглецу. Он бросился вниз очертя голову, скатился по отвесному склону вместе с каменными глыбами и чудом остался жив.

Разрыв между ним и преследователями значительно увеличился, ибо никто не отважился последовать его примеру.

И вот, когда туземец бежал внизу по речному песку, его подстрелили, как дичь, с высоты обрыва. Три раза пули пролетали мимо, четвертая настигла беглеца.

Эйбу удалось спастись. Он предусмотрел, что его напарник, отягощенный цепью, надолго задержит преследователей, и он успеет убежать.

Вот какую службу сослужила моя пила: я отдал ее из жалости, которую внушила мне грустная улыбка узника, а она стоила несчастному жизни и спасла негодяя. Таково начало зловещей истории, которую я расскажу в свое время.

III
Ловцы брюхоногих моллюсков

Я поставил в Массауа, на мысе Рас-Мадур, у подножия большого маяка времянку и оставил там жену и дочь Жизель. Таким образом, я смогу навещать их время от времени в течение почти четырехмесячного промысла.

Жизнь ловцов брюхоногих моллюсков проходит в вечном зловонии огромных морских улиток, разлагающихся в трюмах, подобном зловонию скотобоен, с которым не сравнится ни одна смердящая свалка. Но люди привыкают к нему и едят, пьют, спят и грезят под этот запах, как ни в чем не бывало.

Тучи мелких черных мошек вылетают из зловонной массы и заволакивают небо над судном. Даже самый сильный ветер не может разогнать их. Только ночью они дают нам короткую передышку.

Эти ужасные насекомые проникают в уши, нос и рот, впиваются в кожу. Они падают в наши тарелки сотнями, и мы едим их вместе с пищей, выплевывая поначалу, но постепенно смиряемся с ними, как со зловонием, и спокойно глотаем мерзкую приправу.

Судно с моллюсками узнаешь в море по запаху за шесть тысяч миль, особенно с подветренной стороны, и сходящие на берег рыбаки долго еще хранят воспоминание о промысле в своей коже, волосах и одежде, не поддающейся никакой стирке.

Ныряльщики презирают ловцов моллюсков, как квалифицированный рабочий презирает чернорабочего, считая их труд грубым и безыскусным.

Как правило, этим занимаются данакильцы с побережья, очень простые и примитивные люди, не гнушающиеся самой грязной работы. На первый взгляд их труд несложен: требуется лишь оставаться в течение долгих часов в морской воде, теплой воде, омывающей коралловые рифы.

Места, благоприятные для ловли моллюсков, расположены к северу от Суакина и простираются за пределы Джидды. Это обширные пустынные воды, куда не заходит ни одно торговое судно.

Аравийское побережье, удаленное на сорок-пятьдесят миль, также пустынно и безводно и служит пристанищем лишь пиратам и контрабандистам, которые следуют к нему внутренним фарватером между рифами, отделяющими берег от открытого моря, преодолевая неизменный северный ветер со стороны Египта.

Судно ловцов моллюсков бросает якорь между большими рифами, выступающими на поверхности воды подобно гигантским столам, отделенным друг от друга извилистыми проходами. В летние месяцы уровень моря на шестьдесят сантиметров ниже, чем зимой. Поэтому лучше заниматься ловлей моллюсков летом, когда можно держаться на рифах. В лучшем случае ловцы находятся по пояс в воде, но зачастую вода доходит им до подмышек.

Они медленно продвигаются вперед, толкая перед собой танику[13]13
  Таника (араб.) – жестяная банка. (Примеч. пер.)


[Закрыть], застекленную с одной стороны, чтобы лучше видеть морское дно. Если на пути попадается моллюск, они всякий раз погружаются в воду с головой, чтобы схватить его. Обжигающий ветер и солнце вмиг высушивают их кожу, которая становится белой от морской соли.

Каждый риф – это сложный мир с напряженной жизнью, протекающей в борьбе. Его поверхность покрыта хрупкими кораллами, под которыми таятся зияющие пустоты. Кораллы ломаются под босой ногой и впиваются в кожу. Ядовитые морские ежи усеивают дно, и при малейшем соприкосновении их острые колючки вытягиваются и разят как жало.

Ядовитые рыбы, укусы которых часто оказываются смертельными, также обитают в этих теплых водах. Самые опасные из них прячутся в расщелинах подводных скал, слившись с водорослями. Другие, застыв неподвижно в кристально чистой, пронизанной солнечными лучами воде, шевелят своими разноцветными плавниками, похожими на перья райских птиц. Ловцы моллюсков поют и бьют по воде, разгоняя опасных обитателей коралловых джунглей.

В часы прилива все рыбаки возвращаются на борт судна – их единственного приюта посреди водной пустыни.

Парус, натянутый на рангоут, заменяет им шатер, где они наслаждаются отдыхом под монотонные звуки тамбуры[14]14
  Тамбура (араб.) – струнный музыкальный инструмент. (Примеч. пер.)


[Закрыть], не обращая внимания на назойливых мух, духоту парильни, исходящую от моря, и стоящее кругом зловоние. Они медленно потягивают горько-соленую настойку кышра[15]15
  Кышр (араб.) – напиток из кожуры кофейных зерен. (Примеч. пер.)


[Закрыть]с неизменно тошнотворным вкусом из-за воды, протухшей в деревянных бочонках. Но пряный аромат имбиря щекотит ноздри и обманывает пустые желудки.

Рыбаки растирают друг другу кожу, сожженную солнцем, жеваным табаком. Все они поражены лишаем из-за разновидности бесцветной медузы, невидимой в воде, при соприкосновении с которой возникает очень болезненное раздражение кожи и сильный зуд, как от ожога крапивы.

Почти у всех на ногах – незаживающие язвы, тропическая болезнь, которая постепенно разъедает ткани до самой кости. Они накладывают на раны свинцовые и медные пластины.

Я невольно вспоминаю каторжников при виде тяжелой жизни этих людей.

Тем не менее все они веселы, ведь им кажется, что они пришли сюда по доброй воле. Они не думают о том, что их привела сюда нужда, и к тому же никто еще не говорил им, что такое счастье… Поскольку им незнакомо это понятие, ради которого мы готовы пожертвовать даже необходимым, они бездумно наслаждаются настоящим и предаются отдыху без тревог и сожалений.

Какой великолепный урок цивилизованному человеку, осознающему собственное ничтожество!

В это время покой снисходит на внутренние воды. Зеркальная поверхность моря становится матовой, и рифы исчезают из вида. Горизонт сливается с небом, и вокруг простирается безграничное пространство, пустая бесконечность… Только разум одушевляет и заполняет ее миром нашей души… Человек чувствует себя бессмертным… Человек превращается в Бога.

Уже почти два месяца я живу среди ловцов моллюсков, которые ведут промысел на пяти фелюгах, и еще пятьдесят пирог раскиданы среди рифов в отдалении друг от друга. Я привязался к этим беднякам, которые часто приплывают ко мне, чтобы попросить «дауа» (лекарство) для больного.

Джобер, о котором я рассказывал в связи с кораблекрушением «Ибн-эль-Бахра»[16]16
  См. «Морские приключения». (Примеч. авт.)


[Закрыть], рыбачит на большой фелюге, бросившей якорь в кабельтове от нас. Часть людей, потерпевших со мной кораблекрушение, ловят вместе с ним моллюсков.

Как обычно, они взяли с собой пяти-шестилетних детей, чтобы обучать их ремеслу, но на сей раз среди них оказался младенец, которому нет и двух лет. Это сын Рамадана, жена которого умерла перед самым его отъездом. Не успев подыскать ей замену, он захватил с собой ребенка. Малыш чувствует себя превосходно среди грубых людей, которые обращаются с детьми очень ласково.

Однажды ночью неожиданно налетевший ветер оборвал якорные цепи фелюги Джобера. Пришлось спешно ставить парус и искать новую якорную стоянку, пока море не пришло в волнение.

Малыш спал на свернутом парусе вместе с котом. В суматохе они были сброшены за борт, и в темноте никто этого не заметил. Спящий ребенок немедленно пошел на дно, не проронив ни звука, а кот всплыл на поверхность и отчаянно замяукал. Тогда все обеспокоились исчезновением мальчика, который обычно не отходил от кота, и поняли, что произошло. После получасовых поисков безжизненного ребенка извлекли на поверхность и сочли его погибшим. Я подоспел вовремя, чтобы спасти его путем искусственного дыхания.

Это еще раз подтверждает, что необходимо всегда иметь на борту судна кота, который не зря слывет талисманом.