355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анри Монфрейд » Приключения в Красном море. Книга 2 (Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс) » Текст книги (страница 15)
Приключения в Красном море. Книга 2 (Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс)
  • Текст добавлен: 30 января 2019, 02:00

Текст книги "Приключения в Красном море. Книга 2 (Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс)"


Автор книги: Анри Монфрейд



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

VIII
Поездка в Пирей

На следующий день я сажусь в Марселе на пароход «Каледонец», следующий на Ближний Восток. Я покупаю палубный билет, ибо мои финансовые средства весьма ограничены.

Эта морская линия очень отличается от китайской и мадагаскарской линий. Пароход наводнен русскими и болгарскими репатриантами и прочими эмигрантами. Эти люди грязны донельзя. Мужчины бородаты, косматы, волосаты, одеты в засаленные костюмы неопределенного цвета, напоминающие классический наряд нищих на папертях провинциальных церквей. Можно представить, что за белье скрыто под их лохмотьями, и кажется, что вши осыпаются с них при малейшем движении и расползаются по всему судну.

Я с ужасом думаю о предстоящей ночи на нижней палубе в обществе этого дурно пахнущего стада и отправляюсь к администратору третьего класса. Он вне себя: в последний момент к нему прислали двадцать две женщины с бессчетным количеством разновозрастных детей. Это семьи мужчин с нижней палубы: русские крестьянки в платках с темной задубевшей кожей. Они грубы и примитивны, как сомалийские бедуины, и совершенно растерялись в новой обстановке.

Я вхожу в столовую третьего класса, где в это время разворачивается драма: женщины, следуя указаниям китайского боя, повели детей в туалет, но при виде столь сложных приспособлений пришли в полное замешательство. Они не решились осквернить ослепительно белые унитазы с блестящими деревянными стульчаками, в глубине которых журчит светлая вода, и справили нужду рядом, на полу. Администратор, приказавший убрать нечистоты, вымазал в них подошвы ботинок и, сам того не зная, принялся разносить грязь по всему судну, наказывая своим подчиненным:

– Откройте иллюминаторы, здесь тоже воняет, не знаю, откуда так несет. Посмотрите-ка под столами.

И пока он догадался, в чем дело, зловоние дошло и до столовой.

Именно в этот момент я предстал перед ним, чтобы предложить свои услуги в качестве дополнительного официанта.

И вот я сервирую столы, раскладываю столовое серебро, расставляю приборы. Взамен я получаю вместе с метрдотелем изысканные блюда из меню первого класса, сплю на столе в столовой и не отказываю себе ни в каких удовольствиях, подобно другим членам экипажа.

На третий день я уже до такой степени осваиваюсь со своей работой, как будто занимался этим всю жизнь.

Пассажирка, увешанная драгоценностями, «певица с голосом» предлагает мне поступить в ее труппу.

Старого метрдотеля, который за четверть века избороздил все моря Ближнего и Дальнего Востока, зовут Фабр. Этот славный человек за годы морской службы сделался философом, ибо в пути люди быстрее вступают в контакт и раскрывают случайным попутчикам причудливые секреты своей души, которые обычно тщательно прячутся от чужих глаз. Он поведал мне, сколько неприятностей причиняет ему неупакованный, грязный, неудобный и капризный груз под названием пассажиры.

Заход на Мальту. Странный город, где нет ничего, кроме церквей. Никаких признаков жизни, только звон колоколов оглашает мертвую тишину этого кошмарного видения из горячечного бреда.

Лишь только судно бросает якорь, как два гондольера набрасываются на единственного туриста и буквально рвут его на части. Несчастного хватают за руки, толкают, мнут, как безвольную куклу, и, вконец оглушенный и оторопевший, он падает в одну из лодок. Она увозит свою добычу с победной песней, в то время как другая в отместку увозит багаж пассажира в противоположном направлении. Этот поединок сопровождался грубой бранью, в которой слышались смачные арабские слова «зубб» и «кус умак» с характерными непристойными жестами.

Юные священники, только что окончившие семинарию, и застенчивые монахини, путешествующие во втором классе, закрывают лицо и убегают прочь под насмешливым взглядом бородатого старика миссионера, испытавшего и не такое на своем веку.

Я не решаюсь сойти на берег, ибо возвращение на борт слишком затруднительно. Нужно заплатить бешеные деньги, чтобы вернуться на пароход. Двое французских матросов, проплутавших среди церквей в поисках совершенно иного храма, находят выход из положения, выбросив вымогателя-гондольера за борт. Несколько взмахов весел, и они уже у трапа; от судна как раз отходит буксирный катер, и они привязывают к нему лодку, а гондольер тем временем барахтается в воде, посылая им проклятья. Матросов приветствуют радостными возгласами как героев, отомстивших гнусным мальтийцам за все принесенные им жертвы.

Сегодня утром мы вошли в Афинский залив. Это водоем удивительной, немыслимой голубизны, окаймленный горами, тоже голубого цвета, но с пепельным отливом, с игрой розового и зеленого оттенков. Склоны гор усеяны белыми точками, словно маргаритками на лугу. Это одинокие дома деревушек, разбросанных по холмам уступами.

Вот и Пирей, окольцованный рыже-золотистыми холмами. Свет зари заливает красные черепицы крыш, пылающие на фоне голубого неба, легкий и теплый воздух благоухает смолистым запахом сосен и ароматом лаванды.

Это Греция, и античные образы героев и полубогов оживают в душе при виде великолепных декораций.

Я стою на самом носу парохода, чтобы не видеть его убогой обстановки и не чувствовать зловонного запаха угольного дыма и человеческих отходов. Я смотрю, как форштевень судна рассекает голубой шелк с белыми барашками пены, и мне кажется, что я оказался на древней триреме, за бортом которой плещут кристально чистые священные воды.

IX
Папаманоли

На берегу меня сразу же берут в плен маленькие чистильщики обуви, наперебой предлагая свои услуги. Можно подумать, что в этой стране дети появляются на свет с сапожной щеткой в руках. Нужно носить полотняные башмаки, чтобы жить спокойно.

Здешние экипажи похожи на старинные кареты, какие еще встречаются порой в аристократических предместьях, с какой-нибудь древней маркизой, упорно не желающей пересаживаться в автомобиль. Но эти скрипучие ландо и расхлябанные виктории[21]21
  Виктория – открытая коляска. (Примеч. пер.)


[Закрыть]
выглядят столь же жалко, как фрак, одетый на полотера.

Извозчики одеты кое-как, чаще всего они носят рубашки навыпуск, подпоясанные широким ремнем из красной шерсти, которые служат им еще и котомкой. Они прячут туда недоеденный обед, когда их нанимает пассажир. Так и кажется, что сейчас кто-нибудь из них вытащит из-за пазухи огромный пистолет или кривой тесак, до того эти типы напоминают разухабистых разбойников из романов Эдмона Абу. Небритые, как крестьяне в субботу, они часто водружают на головы старые шапокляки или допотопные цилиндры с расширяющимися полями.

После долгих поисков я нахожу грамотного извозчика, способного прочитать адрес, который дал мне услужливый механик. Коляска везет меня в дальний пригород к госпоже Спиро Смирнео.

Я вижу дом очень приличного вида и звоню в дверь. Меня встречают с распростертыми объятиями, как старого долгожданного друга.

Госпожа Спиро Смирнео – красивая высокая тридцатилетняя женщина в теле, как и ее маленький невзрачный муж, лоснящийся, как маслина. Она подталкивает меня к креслу, которое я не заметил поначалу, и я неловко опускаюсь в него. Я сижу там с полчаса с оторопелым видом, вяло отвечая на любезности, которые она расточает мне с таким пылом, как будто я понимаю по-гречески. Наконец кюре Папаманоли, за которым побежал мальчишка, является весь в мыле. Это высокий красивый мужчина с густой иссиня-черной бородой. Он кажется великаном в своей длинной сутане из черного сукна и высоком головном уборе. Он снимает его и обтирает лоб изящным платком из розового шелка и приглаживает волосатыми пальцами свои длинные волосы, стянутые сзади в пучок.

У него – великолепная голова ассирийского владыки: большой нос безупречной формы, гармоничные пропорции которого свидетельствуют о его великолепных мужских достоинствах. Его серые бархатные глаза, окаймленные длинными ресницами, настолько выразительны, что их взгляд красноречивее слов.

Очень опрятная и почти изысканная одежда говорит о том, насколько его паства обожает и балует своего батюшку. Но общение по-прежнему невозможно, ибо кюре тоже говорит только по-гречески. Мы ждем переводчика.

Госпожа Спиро взволнована и смущена под взглядом своего важного кузена. Она суетится, бегает, зовет отлучившуюся служанку, затем выходит из комнаты и прибегает с подносом, уставленным розетками с вареньем из лепестков розы. Эту немыслимо сладкую массу нужно есть ложечкой, запивая большим количеством воды, чтобы заглушить чувство тошноты.

Приход переводчика прерывает нашу пантомиму, сдобренную улыбками. Этот молодой человек, кажется, приказчик в магазине новинок, говорит по-итальянски.

Я сразу же перехожу к делу и разъясняю главную цель своего визита.

Я узнаю, что гашиш находится в Триполи и раздобыть его проще простого: требуется лишь приобрести у его производителей нужное количество. Поезд доставит нас туда примерно за восемь часов. Мы отправимся завтра утром с первым поездом, в пять часов утра. Остаток дня я посвящаю приведению в порядок транзитных и судовых документов, чтобы все было готово к моменту прибытия товара.

В компании по морским перевозкам служащие меняются в лице, когда я заговариваю об отправке гашиша так естественно, как если бы речь шла о мешках с луком или картошкой. Наконец, один чиновник, оправившись от первоначального шока, проверяет мои бумаги и, позвонив в таможню, сообщает, что подобный груз нельзя отправить без разрешения греческой таможни. Разрешение же можно получить, заплатив пошлину в размере десяти франков за килограмм. В принципе эта сумма должна быть возвращена мне в порту назначения груза по предъявлении свидетельства об уплате. Однако даже если удастся получить подобное свидетельство, оно не гарантирует возврата денег греческим правительством. И главное, я не сумею выплатить столь высокую пошлину из своих скудных средств.

Должно быть, у меня очень озадаченный вид, ибо я вижу снисходительную улыбку Папаманоли. Он заранее уверен в плачевном результате моих попыток уладить дело законным путем. Теперь он возьмет на себя инициативу и поможет мне решить этот вопрос на практике.

Мы идем в порт, в кафе-бар на пристани, где всегда можно встретить знатоков необычных транзитных перевозок. В доке, наводненном грузчиками и разным портовым сбродом, величественная сутана духовного лица не вызывает ни малейшего удивления, а скорее внушает уважение: почти все почтительно приветствуют моего проводника. Я пытаюсь представить, какой эффект произвело бы мое появление в марсельском порту в обществе аббата.

Вот и наш бар. Здесь собираются матросы, получившие увольнение на берег, и безработные моряки, а также капитаны маленьких каботажных судов, курсирующих между греческими островами. Группки людей заговорщицки шепчутся за чашкой мавританского кофе и закусками. Сколько мелких махинаций и контрабандных рейсов затевается в этом заведении! Впрочем, на мой взгляд, трудно найти другой народ, который был бы так склонен к занятию контрабандой, как греки.

Если бы я пришел сюда один, то оказался бы под прицелом подозрительных взглядов, и скорее всего меня выставили бы вон. Но с Папаманоли мне нечего опасаться. Он чувствует себя как дома, улыбается и пожимает всем руки, как будто приходит сюда каждый день. Даже хозяин бросает кипящий кофе и подходит к нашему столику засвидетельствовать ему свое почтение.

Папаманоли как бы благословляет собравшихся, возвышаясь над всеми на целую голову, и озирается по сторонам. Наконец он взмахивает своим широким рукавом в сторону дальнего столика в темном углу, за которым сидят трое мужчин. Мы с трудом пробираемся к ним сквозь толпу.

Я сажусь напротив сухого, смуглого человека с крючковатым носом, похожим на клюв птицы, из которого как бы вырастают иссиня-черные усы. Я никогда не видел столь тощего человека, похожего на мумию, обтянутую высохшей кожей. Это тот, кого мы искали: кириос[22]22
  Кириос (греч.) – господин. (Примеч. пер.)


[Закрыть]
по имени Караван, имя точно предназначенное для избранного им занятия.

Он займется моим грузом, когда тот прибудет в Пирей, и переправит его на греческий пароход, который стоит на рейде, готовясь к отплытию в Марсель. Разумеется, он в дружбе с капитаном судна, что значительно упрощает формальности. Доставка груза с вокзала на судно обойдется в скромную сумму из расчета одна драхма за кило.

Кириос Караван говорит по-итальянски, что позволяет мне четко сформулировать свои условия. Я стараюсь принять независимый вид, подобающий искушенному контрабандисту.

Если бы они только знали, что я даже не знаю, как выглядит гашиш!

Я разглядываю украдкой и других спутников Каравана. У них обветренные лица моряков или альпинистов; они носят очень скромную потрепанную одежду, которая не привлекает к себе внимания и позволяет им слиться с массой портовых рабочих. Только опытный взгляд сыщика может опознать их в этом костюме.

Я веду себя как полицейская ищейка в этой странной незнакомой среде: я должен все видеть, обо всем догадываться, не привлекая к себе внимания.

Оба человека тоже окидывают меня коротким и цепким взглядом, как бы делая с меня моментальный снимок и закладывая его в память. Лишь только Папаманоли начинает говорить, как они начисто теряют ко мне интерес и отправляются на пристань, где несет свою вахту дежурный таможенник.

Собираются ли они одурачить меня как простофилю? Может ли Папаманоли оказаться мошенником? Нет, не думаю. И потом, не решил ли я твердо поставить на эту карту? Я должен теперь идти ва-банк, и малейшее сомнение меня погубит. Раз уж я взялся за такое сомнительное дело, нужно смириться с сопутствующим ему риском как с неизбежностью.

Папаманоли ведет меня в богатую часть города, где находится его церковь. Многочисленные приветствия, на которые священник отвечает елейным жестом, убеждают меня в его известности и подкрепляют мое первоначальное доверие.

На просторной церковной паперти несколько дам, которых он, видимо, исповедует, целуют ему руки, не отрывая от него восторженных глаз. Но он словно чего-то ждет: ни церковь, ни паства его сейчас не занимают. Я понимаю, что он привел меня на паперть не случайно: в этот час прихожане выходят из храма после традиционного молебна. Видимо, он надеется встретить здесь того, кого ищет.

Какая-то женщина устремляется к нему с сияющим лицом, и можно подумать, что они сейчас прилюдно бросятся друг к другу в объятия. Но, лишь только она приближается, как он перестает улыбаться и надевает маску холодного достоинства, и его отчуждение охлаждает восторженный пыл покрасневшей и смущенной дамы.

Это госпожа Катарина Дритца, жена председателя суда.

Она превосходно говорит по-французски, и Папаманоли просит ее быть нашим переводчиком. Это красивая тридцатилетняя женщина в самом соку, одетая с изысканной элегантностью, подобающей даме ее положения.

Она живет совсем рядом, и мы направляемся к ней. Просторный дом с лепным балконом, ворота с медным молоточком, стук которого гулко отдается под сводами. Служанка в кружевном чепчике и нарядном вышитом фартуке. В прихожей висят коллекция охотничьего оружия и оленьи рога. Большая гостиная на провинциальный лад с картинами, написанными маслом, часами под стеклянным колпаком, роялем, безделушками и бумажными цветами. Папаманоли ведет себя как дома, проходит первым в дверь, и дама находит это вполне естественным: он почтил ее своим присутствием, и она так счастлива!

Снова цветочное варенье: из роз, лилий, фиалок и т. д.

Я тотчас же прибегаю к услугам нашего добровольного переводчика, чтобы выяснить щекотливый вопрос о вознаграждении, ибо я не знаю, сколько нужно заплатить, чтобы не оскорбить достоинства моего преподобного посредника. Я начинаю издалека, но Папаманоли тут же без малейшего стеснения направляет разговор в практическое русло, как будто в его приходе работает собственная коммерческая служба. Дама тоже воспринимает это как должное. Тем лучше! Мы быстро приходим к согласию и, довольные тем, что важный вопрос улажен скорее, чем мы предполагали, начинаем болтать на фривольные темы и сплетничать о жителях города.

Госпожа Дритца неистощима в своем красноречии! Видно, что она неутомима и может говорить до скончания века. Ее законный супруг-судья, видимо, старый бирюк и молчун, от которого слова жены отлетают как горох от стены. Я же через двадцать минут чувствую себя вконец оглушенным и теряю нить беседы. Впрочем, мне все же удается вставить одну фразу: я подбрасываю ее в разговор, как полено в костер, зная, что госпожа Дритца позаботится об остальном.

– Я только что видел, – говорю я, – очень странного тощего человека, похожего на мумию, мумию Дон Кихота…

– Вот как! – тотчас же откликается моя собеседница. – Вы говорите о Караване. О! что за странная участь ему уготовлена!..

И она принимается рассказывать мне длинную историю, не забывая время от времени сжато излагать Папаманоли по-гречески тот же рассказ, который ему, конечно, прекрасно известен. Она бросает на него пламенные взгляды, и священник улыбается в ответ, покачивая своей благородной головой упитанного Христа и поглаживая свою шелковистую бородку.

У Каравана действительно необычная судьба: будучи привлекательным юношей, он случайно оказался в гареме султана, и сто пятьдесят женщин так ублажали, холили и ласкали его, что он навеки иссяк.

Я расскажу в свое время подробнее об этом сказочном приключении, достойном занять место на страницах «Декамерона».

И вот мы снова в доме госпожи Смирнео. Семейный обед обычно накрывают в Греции только после девяти часов вечера. Но благодаря тому, что перед обедом подают традиционные мезе[23]23
  Мезе (греч.) – закуски. (Примеч. пер.)


[Закрыть]
, в то же время, когда во Франции пьют не менее традиционный аперитив, эта задержка не кажется тягостной.

Обед проходит очень весело при свете керосиновой лампы. Хозяйка дома проявила чудеса кулинарного искусства, чтобы у меня создалось приятное впечатление о кухне ее страны.

В знак уважения ко мне на обед пригласили также молодого человека, владеющего французским, с его многочисленными домочадцами. Во главе стола восседает Папаманоли. В доме своей двоюродной сестры он тоже чувствует себя как рыба в воде.

Во время обеда приносят телеграмму для Папаманоли. Пока он читает записку на голубой бумаге, воцаряется мертвая тишина. Священник улыбается в знак того, что не получил дурного известия, и передает записку госпоже Смирнео. Они объясняются довольными взглядами, и затем он прячет телеграмму в карман с невозмутимым видом. Я не придаю значения столь незначительному факту.

Было решено, что священник останется ночевать здесь же ввиду завтрашнего раннего отъезда. Его приветливая сестра, видимо, очень рада этому и с трепетом достает из шкафов, благоухающих лавандой, тонкие полотняные простыни.

Я проникся большой симпатией к этим простым людям, которые встретили меня с таким сердечным гостеприимством, и мне кажется, что я знаком с ними всю жизнь.

Они заставляют меня переменить неблагоприятное мнение об их соотечественниках, с которыми я столь часто сталкивался в разных странах, о тех, что бросают тень на весь греческий народ. Кажется, что только в самой Греции можно встретить настоящих греков – скромных, хозяйственных, добросердечных тружеников, славящихся своим гостеприимством с незапамятных времен.

Моя комната сияет чистотой, паркетный пол натерт до блеска, белые занавески накрахмалены, и в глубине сверкает золотым окладом икона с незатухающей лампадой. На тумбочке я вновь нахожу цветочное варенье с зазывно воткнутой ложкой, которое преследует меня повсюду.

На рассвете дом приходит в движение. В дверь моей комнаты стучат. Папаманоли, в рубашке навыпуск, перемалывает кофейные зерна, а его кузина, повязав голову разноцветным платком, подбрасывает в печь древесный уголь.

X
Поездка в Стено

Ранним утром, в тусклом свете зари, мы отправляемся на вокзал. Наконец-то я узнаю, в какую сторону мы поедем, ибо я ничего не понял из вчерашних туманных разъяснений в столовой.

Вот и вокзал в еще сонном предместье, похожий на провинциальную трамвайную станцию. Ширина железной дороги не превышает метра. Состав из пяти-шести вагонов уже ждет отправления, распахнув свои двери немногочисленным пассажирам.

Тем временем паровоз пасется в одиночку на запасных, заросших травой путях, чтобы набраться сил перед дорогой. В каждом купе с отдельным входом – единственное очень узкое окно, через которое проникают свет и дым. Этот допотопный состав напоминает мне старые вагоны третьего класса, курсировавшие по перпиньянской линии в пору моего детства.

Колокольчик созывает пассажиров. Начальник вокзала в последний раз окидывает взглядом пустынную улицу и дует в рожок.

Начальник поезда дает сигнал к отправлению, паровоз откликается низким гудком, и поезд трогается с места, выпуская клубы дыма. Сначала он проезжает мимо знакомых улиц Пирея. Люди машут ему вслед, женщины бросают машинисту какие-то свертки для передачи, затем город остается позади, и поезд развивает скорость двадцать километров в час.

Что за чудо дорога из Пирея в Афины, в розовом утреннем свете, окаймленная фруктовыми садами с гранатовыми, апельсиновыми и лимонными деревьями, утопающая в зарослях роз и кустарников. Вдалеке на холме, позолоченном лучами солнца, вырисовывается Акрополь и другие живописные развалины, придающие этой местности поэтическое очарование минувших времен. Но внезапно чудесные виды исчезают, и поезд въезжает под своды афинского вокзала, пропахшего рыбой, смолой и дымом. Полчаса мы созерцаем это творение человеческих рук и прогресса, а затем наш маленький состав продолжает свой путь.

Железная дорога отклоняется в западную сторону, к подножию голубовато-розовых гор, которые мы видели вчера с моря, и серых скал, выступающих из красновато-коричневых зарослей ладанника. Там и сям разбросаны по склонам одинокие домики в греческом стиле, выкрашенные в светло-желтый или нежно-розовый цвет, с плоскими черепичными крышами, укрывшиеся за живой изгородью олив и виноградников. Прямые, как струна, сумрачные кипарисы возвышаются на фоне безоблачного неба, безучастно взирая на этот суетный, залитый светом мир.

Сосны с красными стволами распространяют аромат смолы, а море позади нас простирается все дальше и дальше, по мере того как мы поднимаемся в гору.

На вершине перевала нашим глазам неожиданно открывается панорама Афинского залива, окруженного высокими горными цепями. Ослепительно голубое море отливает фиолетовым цветом, создающим контраст с охрой берегов.

Дорога местами нависает над морем, в кристально чистой воде которого виднеются очертания дна с подводными скалами и зарослями розовых водорослей, исчезающих в синей бездне по мере удаления от берега.

Волны редко набегают на этот пустынный пляж, и обычно безмятежное море мирно дремлет, раскинувшись на песке. Волны не нарушают спокойствия берегов, поскольку соседние острова загораживают их от морского прилива. Сосны и оливы так близко подступают к морю, что их ветви отражаются в воде.

Наш экспресс уже два часа движется без остановок со скоростью двадцать пять километров в час мимо этих волшебных пейзажей, оставляя позади редкие станции с деревушками, прилепившимися на склоне горы, дома которых со старыми потускневшими крышами убегают кверху, подобно пугливому стаду, завидевшему чужаков.

Около десяти часов утра мы пересекаем прямой, как лезвие пилы, Коринфский канал с отвесными склонами, прорытый на глубине ста метров. Дряхлый сухогруз тащится по этой колее, выпуская клубы черного зловонного дыма. Миновав металлический мост, мы попадаем на полуостров Морей и въезжаем на вокзал Коринфа.

Нам не удается увидеть достопримечательностей знаменитого города, лишь голубой залив мелькает в просветах между унылыми, отвернувшимися от нас домами. Затем снова начинаются горы.

Поезд идет по долине между крутыми скалами, по дну извилистого оврага, поднимается в гору и наконец оказывается на куполообразной вершине, посреди бескрайних просторов.

Здесь нет никаких признаков жизни. Чахлые кустарники с трудом пробиваются между глыбами известняка и покрывают отроги гор.

Кое-где виднеются огороженные участки земли и виноградники, окольцованные стенами из сухого камня. Старые оливы с черными корявыми стволами отбрасывают широкую голубую тень, и усталый пахарь приходит сюда отдохнуть в час, когда стрекочут цикады.

Стада коз разбегаются в ужасе при виде приближающегося поезда, смутившего мирный покой этих высот. Маленькие пастухи в коротких юбках, белых панталонах и башмаках с помпонами спешат издалека к железнодорожному полотну, чтобы встретить состав, медленно преодолевающий крутой подъем. Они долго бегут вслед за ним с криками, выпрашивая газеты. Пассажиры забавляются тем, что бросают им через двери купе свежую прессу, купленную утром в Пирее или Афинах, и, таким образом, ежедневно жители заброшенных деревень поддерживают связь с миром.

В этом диком крае почти нет вокзалов, и в удаленные от станций горные селения добираются по узким каменистым тропам на мулах или ослах.

Во время остановок мы пьем сухое белое вино, отдающее запахом смолы – «краши ретзина», – по су за стакан, которое кажется превосходным, когда привыкаешь к его горькому вкусу.

А поезд уже мчится вниз к городам Аргосу и Микены, расположенным неподалеку от залива Арголикос, где некогда жил Агамемнон. Вокруг простирается изумительная долина, на плодородных лугах которой пасутся ленивые стада быков.

Панорама залива, переходящего в открытое море, внезапно открывается перед нами, навевая воспоминание о кораблях античности, отплывавших воевать к берегам Трои. Но все эти образы – плод моего воображения, ибо ничто не сохранилось здесь от той героической эпохи… Да и была ли она на самом деле, эта эпоха?

Поезд, спустившийся к морю, вновь начинает ползти вверх, взбираясь на высокий горный кряж. Послеобеденная жара становится невыносимой.

Мы видим цветущие дроки и маслиновые деревья, выше начинаются чахлые сосновые леса с деревьями причудливой формы и буйные заросли лаванды.

Наконец – последний виток вдоль гранитной стены гигантских голубых скал, и поверженные горы оказываются у наших ног.

Позолоченные лучами закатного солнца купола и гребни гор таинственно мерцают в фиолетовом сумраке, окутавшем долины, а внизу вырисовываются мысы и заливы бескрайнего моря…

Резкий поворот, и перед нами возникает новая картина: высокие плоскогорья с зелеными посевами, окаймленные на горизонте горными цепями с заснеженными вершинами, окрашенными закатом в розовый цвет.

Мы у цели: в Стено, небольшой станции в восьми километрах от Триполиса.

К нам направляется какой-то человек. Он обнимает Папаманоли, затем – меня и ведет нас к изящной двуколке, запряженной нарядным пони, украшенным разноцветными помпонами и бубенцами.

Мужчину зовут Петрос Караманос. У него открытое волевое лицо со смуглой от горного загара кожей; несмотря на косую сажень в плечах, он не выглядит тяжеловесным. Он похож на охотника-браконьера или мелкопоместного дворянина. Его естественная манера держаться, непринужденность отточенных жестов, уверенный голос, гордый взгляд и спокойная лучезарная улыбка выдают в нем богатого человека, хозяина земли. Разумеется, он говорит только по-гречески.

Солнце почти совсем скрылось за горными вершинами, замыкающими равнину с запада. Становится прохладно, ведь мы находимся на высоте более тысячи метров.

Повсюду раскинулись поля с еще зелеными посевами зерновых, вишневые и яблоневые сады. Но где же таится чудесное растение, из которого получают колдовской гашиш?

Я вспоминаю старую сказку, которую рассказывала мне няня, и чувствую себя мальчиком, которого добрая фея послала за волшебным цветком, растущим на неприступной вершине далекой горы. Он отправляется на поиски в одиночку, веря в удачу. Достиг ли я тоже желанного края, где растет чудодейственное растение, которое вознаградит меня за слепую веру в таинственную силу, направляющую мою судьбу?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю