Текст книги "Приключения в Красном море. Книга 2 (Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс)"

Автор книги: Анри Монфрейд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

XXXIV
Мы заметаем следы

Ничто не сравнится с радостью, которую испытываешь после таких потрясений. Мы летим к морю как на крыльях.

Самое трудное – уничтожить отпечатки наших шагов. Я понимаю, что нам не удастся вернуть песку его первозданную чистоту, и подобные меры предосторожности могут обернуться против нас: рыбаки не стали бы заметать свои следы. Поэтому я отрываю своих людей от работы и посылаю их собирать хворост, который волны выбрасывают на берег. Я нахожу несколько довольно толстых веток и складываю примитивный очаг из трех камней, как это обычно делают рыбаки. С помощью спичек – к счастью, Джебели прихватил их с собой – я развожу костер под скалой и бросаю в огонь весь собранный хворост, чтобы осталось как можно больше золы. Если завтра сюда нагрянет отряд и в нем будут опытные люди, этот очаг введет их в заблуждение относительно следов. Верблюды остались в нескольких километрах от берега, и ничего не наведет охрану на мысль об обмане.

Мы входим в воду и плывем к нашей затопленной лодке. Только концы ее виднеются над водой, словно два камушка. Чтобы ее обнаружить, надо знать, где она находится. Мы живо поднимаем лодку на поверхность и садимся в нее, несмотря на то, что она еще полна воды. Одни гребут, другие тем временем вычерпывают воду.

Наконец мы поднимаемся на борт «Фат-эль– Рахмана». Мы разворачиваем парус, скрученный вокруг поднятого до отказа рейка на случай срочного отплытия. Заря застает нас в двух-трех милях от берега. Конусы покинутых холмов, угрюмо чернеющих в ночи, мрачные овраги, где мы переживали тревожные часы ожидания, – все это темное, только что населенное зловещими тенями пространство теперь залито мирным розовым светом и радуется наступлению нового дня. Огромный красный шар восходит над фиолетовыми плоскогорьями азиатской пустыни, и его свет изгоняет из памяти гнетущее воспоминание о ночном кошмаре и вселяет в наши сердца бодрость.

Джебели решил остаться на берегу, так как его присутствие на борту может показаться подозрительным. Он хочет как можно скорее попасть в Суэц, чтобы узнать через своих многочисленных друзей причину усиления береговой охраны.

Нам снова приходится лавировать, преодолевая северный ветер, обычный для залива, но никогда еще плавание не казалось мне столь приятным. Все тревоги позади, даже судьба каравана меня больше не волнует. Я не стану переживать по поводу утраты остатка причитающихся мне денег: моральное удовлетворение от успешно завершенного начинания с лихвой возместит мне все издержки. Вдобавок полученная сумма почти удваивает мой капитал – десять тысяч франков, – вложенный в дело.

Вместо того чтобы вернуться к своему причалу, я подвожу судно к небольшой лодочной пристани в старой части Суэца, расположенной в глубине извилистого фарватера, слева от канала. На этот старый порт, куда лишь изредка заходят фелюги, смотрит старый фасад агентства по морским перевозкам. «Елена» – единственный пароход, почтивший своим посещением сей затерянный уголок, дремлет у причала напротив портала.

Я прохожу таможенный досмотр, чтобы выйти в город. Таможенник тщательно обыскивает меня, и я рад доставить ему это удовольствие.

Мне не терпится увидеть Ставро, чтобы подробно рассказать ему о результатах проведенной операции; только он может сделать из этого надлежащие выводы.

Не дожидаясь вечера, я отправляюсь к нему. Он видел наше судно и не удивляется моему появлению.

– Вам неслыханно повезло, – заявляет Ставро. – Я провел кошмарную ночь и думал, что все пропало. Я послал человека, чтобы предупредить вас об опасности и передать, чтобы вы оставались на месте, но он опоздал: вы уже вышли в море, а Джебели был Бог весть где! Полиция задержала рыбака, который стащил два мешочка из вашей бочки. Чтобы выгородить себя, он сочинил целую историю о караване, доставившем товар из Сирии. Если бы вы были на азиатском берегу, вас бы схватили. Я узнал через верных мне агентов, что возле мыса Рас-Судр было замечено стадо верблюдов. Оповестить полицию – то же самое, что поджечь стог сена. Все силы были брошены на этот берег залива. Почуяв близкую наживу, охранники с африканского берега тоже рьяно взялись за дело, и это внушило мне серьезные опасения на ваш счет.

В этот момент раздается стук в дверь. Ставро меняется в лице, а я удивляюсь впечатлительности контрабандиста. Мы сидим, затаив дыхание, ожидая нового удара, но человек за дверью терпеливо ждет: значит, это свой.

Женщина открывает дверь и впускает Джебели.

У Ставро слегка трясутся руки, и на лбу выступает пот Он вопрошающе смотрит на пришедшего.

Джебели приветствует нас со своей всегдашней невозмутимостью.

– Ну, как дела? Говори же скорей.

– Ничего. Все в порядке, слава Аллаху… Словом, все могло бы быть гораздо хуже.

– Значит, что-то случилось?

– Да, охранники вчера заметили лодку, но не узнали ее. Они рассказали об этом, видимо, чтобы оправдать свое бегство. Этим утром офицер с двадцатью солдатами обследовали место, где была замечена лодка…

Джебели прерывает свой рассказ и достает сигарету.

– Дальше, что было потом? – спрашивает Ставро, белый как полотно.

Джебели спокойно глядит на него своим единственным глазом и неспешно прикуривает от свечи.

Ставро сжимает кулаки, словно собираясь наброситься на него.

– Потом, – невозмутимо продолжает Джебели, – нашли следы костра; зола уже остыла, но было ясно, что его жгли этой ночью. Оба охранника растерялись. То, чем они объясняли свое бегство, теперь выглядело неубедительным. Очаг под открытым небом, разбросанные повсюду следы, никакого признака верблюдов – все это говорило о том, что здесь разводили костер рыбаки, дожидавшиеся улова. В окрестностях тоже не было обнаружено следов верблюдов. Тогда офицер пришел в ярость и отправил охранников на восемь дней в карцер в наказание за трусость.

Рассказ Джебели возвращает Ставро к жизни. Его лицо разглаживается, краска вновь приливает к щекам, и старый партизан с портрета презрительно взирает на своего сына, в чьем исполинском теле прячется трусливая душонка. «От огня остается пепел», – говорят арабы…

Успокоившись, Ставро вновь обретает свой внушительный вид, и его серые орлиные глаза свирепо и неустрашимо сверкают из-под бровей. Он провожает меня к дверям, потирая руки, и назначает встречу на следующий день в Каире, где я должен получить окончательный расчет в случае благоприятного исхода.

XXXV
Евреи

Теперь можно оставить судно без всяких опасений. В тот же вечер я уезжаю в Александрию, чтобы разыскать Шушана и продать ему оставшийся жемчуг. Он оставил мне адрес своих братьев, когда мы в последний раз встречались в Массауа.

Приехав в Александрию, я сажусь в старую коляску – местный экипаж – и отправляюсь по указанному адресу на улицу Сесострис, расположенную в самом богатом квартале города. Здесь находится шикарный ювелирный магазин братьев моего друга. Меня встречают с сердечным радушием, принятым у евреев. Жак говорил обо мне, господине Анри, и я для них – старый знакомый…

– Да, Жак здесь. Он приехал из Массауа дней десять назад. Он скоро придет, сейчас только девять часов, слишком рано для него. Вы принесли жемчуг?

Они сразу берут быка за рога.

Я показываю им то, что у меня осталось. Скорчив презрительную гримасу, они начинают осторожно торговаться.

– Но я не очень-то хочу это продавать, – говорю я. – Я просто показываю, чтобы узнать ваше мнение.

– Вы не правы, честное слово, не правы. Смотрите, что принес Жак.

Один из торговцев открывает шкатулку и показывает мне изумительный жемчуг, рядом с которым мой товар выглядит очень бледно.

– Ну, – спрашивает он, – как вы думаете, сколько он за это заплатил?

Он называет столь мизерную сумму, что я теряю дар речи.

– Цены на жемчуг падают с каждым днем, – продолжает торговец после паузы, – в моду входят бриллианты… Смотрите, какой великолепный камень. Я приобрел его по случаю, под залог. Вы должны его взять и отделаться от вашего жемчуга. Вот это будет сделка!..

Я чувствую себя бараньей косточкой, которую облепили муравьи. Меня здесь обчистят до нитки.

К счастью, появляется Жак; ему сообщил о моем визите слуга-бербер. Жак бросается ко мне с распростертыми объятиями. Я очень рад вновь встретиться с этим славным, честным и открытым парнем, с ним связаны мои воспоминания об Африке, где я делал первые шаги в торговле жемчугом. Кроме того, меня все еще занимает тайна, окутавшая смерть Саида Али, ибо в свое время я так и не разгадал этот секрет[39]39
  См. «Тайны Красного моря». (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Я следую за Жаком в комнату, где он заканчивает свой утренний туалет. Чтобы поставить все точки над i, я открываю ему истинную причину своего приезда.

Мое признание ошеломляет его, и он застывает с бритвой в руке, на лезвии которой отражаются его огромные испуганные глаза, окруженные мыльной пеной.

– Четыреста ок! Это ужасно много… и по какой цене?

– Три фунта за оку.

– Как, да это же грабеж! Ока стоит сейчас более тридцати фунтов!.. Ах! Почему вы не посоветовались со мной! Вы попали в лапы мошенников.

Я пытаюсь объяснить ему, что благодаря этой сделке я избежал риска мелкой контрабанды, гнусных таможенных уловок и т. д.

– Но никакой опасности и не существует, – откликается Жак, – для тех, кто не вызывает подозрений, например, таких людей, как я, кто действительно занят делом, ведет честную торговлю, имеет безупречную репутацию…

– Как, Жак, вы! Вы решились бы впутаться в подобную авантюру?

– Я… да вы меня не знаете. Я кажусь вам франтом, вы смеетесь над моим галстуком и духами, но я не трус, да-да, не трус…

– Я в этом не сомневаюсь, Жак, – отвечаю я с улыбкой, – но разве вы когда-нибудь ввозили в Египет гашиш?

– Нет, никогда, но это проще простого: я могу пройти куда угодно с моим чемоданчиком, и никто не подумает спросить, что там внутри…

– Да, но как же таможня?

– О! В Суэце ничего не стоит высадиться ночью за пределами порта. Чемоданчик со мной, и дело в шляпе! Только подумайте, тридцать фунтов, совсем неплохо!..

Я с удивлением обнаруживаю в этом изнеженном юноше, избегающем конфликтов, подобно всем своим соплеменникам, тягу к риску и приключениям. Он изображает из себя киногероя. И если бы я мог дать ему гашиш, он наверняка бы разгуливал с контрабандой по всему Египту, чтобы насладиться своей ролью. Это фиглярство придает ему силы. Посмеиваясь в душе, я думаю о том, что и сам зачастую прибегал к данному средству перед лицом опасности, когда мое мужество и здравый смысл оказывались бессильными. Все те же Санчо и Дон Кихот. Да, часто я подвергался ужасному риску, умирая от страха, лишь для того, чтобы доказать себе, на что я способен. Поэтому я не вправе насмехаться над Жаком.

– Видите ли, в Египте все мечтают заняться контрабандой гашиша, – продолжает он, брея подбородок.

– Охотно верю, но между мечтой и реальностью – страшная пропасть.

Безобидные фантазии Жака забавляют меня.

Он завершает свой туалет, и мы выходим из дома.

– Куда мы идем? – спрашивает Жак.

– Прежде всего я куплю себе костюм. У меня нелепый вид в этом хаки.

– Я знаю, как вам помочь. Пойдемте к моему брату Аврааму. У него магазин готового платья.

Вскоре я знакомлюсь с еще одним старшим братом Жака, похожим на двух его братьев-торговцев. У него лицо серое от пыли, которой он дышит в своей лавке. Он сразу же заявляет, что для меня у него ничего нет. Он продает только дешевые товары очень низкого качества, так называемый рекламируемый товар, от которого, увы, одни убытки.

– Пойдемте со мной, – продолжает он. – Я подберу вам то, что нужно.

И, надев шляпу, ведет нас через квартал, наводненный магазинами готового платья.

По дороге мы заходим в лавку старьевщика, увешанную мундирами бразильских генералов, поношенными фраками и шубами, владельцы которых покоятся в земле. Авраам показывает мне свой филиал с нескрываемой гордостью. Он дает какое-то указание управляющему, маленькому сгорбленному еврею с потными руками, и мы следуем дальше.

Магазин, куда мы направляемся, тоже является его филиалом. Весь этот квартал населен евреями, как бы образующими одну большую семью. Здесь можно зайти в любую лавку, выпить чашечку кофе, поделиться с приятелями своими деловыми планами или выразить им свои соболезнования по поводу постигшего их горя. Поскольку Жак говорит мне «ты», и Авраам обращается со мной как со старым другом, все принимают меня за еврея, и это позволяет мне увидеть мир лавочников изнутри, таким, как он есть. Впрочем, я испытываю тайную симпатию к этому вечно униженному, покорному и терпеливому народу, который считают подлым и трусливым, так как у евреев хватает мужества не скрывать своих недостатков. Заглянув за кулисы этого мира, я убедился, что смиренный вид торговцев – только маска, а за ней таятся жестокость и волчья хватка в делах. Еврей-заимодавец не просто ждет, когда разорится его должник, но тайно работает для приближения этого дня и набрасывается на свою жертву, когда она меньше всего того ожидает. Он, не задумавшись, снимет украшения с трупа, если покойник не рассчитался с ним при жизни, заберет последнее у сирот, если закон на его стороне. Он совершает все эти поступки, кажущиеся нам преступно безнравственными, не просто без зазрения совести, а инстинктивно, как Функцию, необходимую для жизнедеятельности его организма. Тот же еврей будет трудиться до изнеможения ради блага своих детей, не погнушается самой грязной работой, чтобы прокормить престарелых родителей и даже дальних родственников, он проявит трогательное милосердие к своему единоверцу.

На мой взгляд, в евреях скрыт некий мистицизм, столь же древний, как они сами. Если, по ошибке природы, их коммерческая жилка и деловая хватка ослаблены и не находят себе обычного применения, то они проявляют свою мистическую сущность и заключенные в них тайные силы творят чудеса. Кажется, что еврейское смирение и униженность не что иное, как коллективное самоотречение и гениальная сосредоточенность народа, дающего миру исключительных людей: пророков, предтеч, великих революционеров.

XXXVI
Как рождаются легенды

Жак провожает меня на вокзал. Мы вспоминаем Массауа и происходившие там события: таинственное кораблекрушение, во время которого исчез Занни, странную смерть старого араба и его чудом уцелевшие ценности…

– Ах! год на год не приходится, – вздыхает он с сожалением, – только что я два месяца бил баклуши в Массауа вместо того, чтобы отправиться на острова Дахлак, что я делал каждый год. Невозможно было получить разрешение. А тем временем арабские маклеры свободно разгуливали повсюду.

– Но почему ты не получил разрешение, – спрашиваю я, – если каждый год это не составляло для тебя труда? К тому же губернатор очень предупредителен к иностранцам.

– Его вины тут нет, он был даже расстроен тем, что вынужден мне отказать, но военные установили новый порядок. Кажется, турецкие войска предприняли попытку вторжения из Эритреи в Такалай, на побережье к северу от Массауа. Колония приготовилась к войне, два крейсера прибыли из Италии, в Такалай был направлен полк с артиллерией, чтобы укрепить это уязвимое место…

– Ты говоришь, в Такалай?.. А когда именно была предпринята эта попытка?

– Немногим больше месяца назад. Только благодаря мужеству местного гарнизона план захвата провалился. Капрал чуть было не взял в плен переодетого турецкого офицера, возможно, это был сам Саид Паша. Нашли обувь на веревочной подошве, в которой разведчики признали сходство с той, что обычно носит генерал, когда он не в военной форме. Даже размер совпадает. Если бы захват удался, Массауа была бы окружена и отрезана от всех коммуникаций…

– Подожди, Жак, остановись, прошу тебя, – прерываю я его со смехом. – Саид Паша стоит перед тобой, загадочная обувь – это одна из моих холщовых туфель, а роль турецкой эскадры играл мой парусник.

Жак смотрит на меня круглыми от изумления глазами, видимо решив, что я сошел с ума. Следует рассказать ему об этом деле со всеми подробностями, чтобы он смог отличить реальность от вымысла, порожденного буйной фантазией итальянцев. И я излагаю ему факты, уже известные читателю.

– Кроме того, – завершаю я свой рассказ, – я отправил из Кусейра письмо губернатору Асмэры с жалобой на того солдата, который называл себя аскером, хотя не был одет в форму – именно поэтому я отказался подчиниться его нахальным приказам. Странно, что после этого страсти не улеглись.

– Видимо, твое письмо пришло уже после моего отъезда, и я ничего о нем не знаю. Но ты напрасно писал, дело приняло серьезный оборот, о нем трубили все газеты. Думаю, тебе не следует больше появляться в Массауа, где ты поднял такой переполох. По-моему, итальянцы скорее простят того, кто действительно пытался завладеть силой их территорией, чем человека, заставившего их сражаться с ветряными мельницами.

– Напротив, я собираюсь туда вернуться. Моя совесть чиста, и если итальянцы опростоволосились, я здесь ни при чем. К тому же это всего лишь твои догадки, а мне кажется, что ты смотришь на вещи слишком пессимистично и не совсем справедлив к властям Массауа, всегда оказывавшим иностранцам прекрасный прием. Нет, я не вижу никакого резона прятаться, особенно после того, как мое письмо все прояснило.

– Ты – сумасшедший, самый настоящий сумасшедший! Ты поплатишься за свою проделку. Тебя могут даже расстрелять, чтобы навсегда отбить охоту к шуткам, выставляющим армию на посмешище.

– Да нет, Жак, успокойся, если бы такое произошло, это покрыло бы армию несмываемым позором. Скорее всего меня попросят молчать, ибо я уверен, что мое письмо хранится в тайне.

Разволновавшись, Жак прощается со мной со слезами на глазах. Видимо, ему кажется, что он видит меня в последний раз.

XXXVII
Трус берет реванш

Поезд прибывает в Каир в полночь. Горгиса на платформе не видно, но это не страшно, ведь у меня есть его адрес. Я направляюсь к выходу, но внезапно какой-то молодой человек хлопает меня по плечу с бесцеремонностью стража порядка. Мы пристально смотрим друг на друга, и, угадав мою мысль, он говорит с улыбкой:

– Я вас тут встречаю с семи часов, мы ждали вас к ужину.

Успокоенный его словами, я все же соблюдаю осторожность и, чтобы показать этому юнцу, что я не лыком шитспрашиваю:

– Но кто вы, сударь, я не имею чести вас знать.

– Меня послал Горгис, – отвечает он, улыбаясь, – онне смог прийти и поручил мне проводить вас в гостиницу. Ставро там еще с полудня. Он получил известия от Омара все обошлось, но лучше не идти прямо к Горгису. Поэтому я пришел вас встретить.

Эти слова, точно передающие суть нашего дела, окончательно развеивают мои сомнения. Юноша любезно берет мой чемодан и добавляет, что узнал меня, так как я заходил в магазин похоронных принадлежностей, где он служит.

Ему двадцать пять – двадцать восемь лет, и его скромная одежда подобрана таким образом, чтобы он как можно меньше бросался в глаза. Этот наряд и навел меня на мысль, что его хозяин – полицейский, ибо подобные люди, неприметные в толпе, поодиночке выглядят несколько странно, и наметанный глаз немедленно причисляет их к отряду «мусоров», как называют полицейских на воровском жаргоне. Его лицо – одно из тех незапоминающихся лиц, чтопозволяют слиться с толпой. Он говорит на всех европейских и восточных языках и знает всех тайных агентов Каира, Порт-Саида и Александрии. Он указывает мне на некоторых из них по дороге.

Та же коляска с бессловесным кучером поджидает нас в привокзальном дворе. Мы едем в гостиницу, где я уже останавливался. Хозяин встречает меня с понимающим видом. Ставро тоже здесь, но он спит, из-за его двери слышится могучий храп.

На следующее утро молодой человек, встречавший меня на вокзале, будит меня и ведет нас в лавку похоронных принадлежностей. Я снова вижу Горгиса, сидящего за своим письменным столом с озабоченным видом. Он осунулся, побледнел, словно провел бессонную ночь.

– Значит, – спрашиваю я, – все прошло благополучно?

– Dio grande![40]40
  Dio grande (итал.) – Боже всемогущий. (Примеч. пер.)


[Закрыть] – отвечает он по-итальянски. – Надеюсь, но я уже час жду Омара, он должен подтвердить эту новость… Он давно должен был вернуться. Вчера вечером, в десять часов, он заходил ко мне и поделился опасениями по поводу передвижений полиции, о которых сообщил Михаэль.

Михаэль – тот самый, кого я вчера принял за полицейского. Тактично удалившись, он принялся стирать масляные пятна с витрины магазина. Слуга в длинном египетском халате без рукавов ставит чашки с турецким кофе на роскошный гроб, выставленный у входа.

Я еще не совсем освоился со здешней обстановкой.

– Нет, нет, – кричит ему Горгис, – не сюда!.. Останутся пятна. Возьми столик в том углу и поставь его здесь.

В то время как слуга исполняет приказ, Горгис подходит к одному из роскошных гробов, небрежно открывает его и достает оттуда блюдо, уставленное икрой, ракушками со свежим маслом, гренками и лимонами. При виде этих яств великолепный ангорский кот, лежавший в витрине, встает, потягивается, спрыгивает на землю и, мяукая, принимается ласкаться к хозяину.

– Ах ты, разбойник, вот чего ты ждал, – говорит Горгис, поглаживая кота. – Хочешь позавтракать со мной, как вчера? Капитан, – обращается он ко мне, – давайте позавтракаем. Я поджидал вас, чтобы отведать икру, доставленную вчера с Азовского моря. Каждый месяц капитан одного русского парохода привозит мне свежую икру.

Я никогда не заставляю себя упрашивать, если речь идет о таких деликатесах. Горгис накладывает мне икру, как овсяную кашу, и предлагает есть без хлеба ложкой. До чего же прогадывают скупые, которые намазывают икру на тонкие ломтики хлеба! Он же, Горгис, съедает целый фунт за один присест, только так можно почувствовать вкус… И ощутить себя богачом. Он улыбается, довольный моим изумлением при виде этого гастрономического изобилия. Но тут же вся его веселость проходит: в комнату входит Ставро, занимавшийся сбором сведений. У него мрачный вид, и на предложение присоединиться к нашей трапезе он отвечает замогильным голосом:

– Спасибо, я не хочу портить вам аппетит.

И, уронив свою огромную шляпу на гроб, он испускает тяжелый вздох.

У Горгиса кусок встает поперек горла. Он слушает рассказ Ставро с перекошенным лицом, постарев сразу на десять лет. Удрученный великан сообщает нам, что Суэцкий порт закрыт. Ни одно судно не может покинуть его территорию. Неизвестно, что произошло. Возможно, Омара арестовали. Его допросят с пристрастием, и кто знает, какие показания он даст…

Слова Ставро звучат похоронным звоном в этой мрачной обстановке, но внезапно контрабандист бросает на меня украдкой насмешливый взгляд и едва заметно подмигивает. Лицо Михаэля, по-прежнему занимающегося своим делом, тоже светится улыбкой. Ба, да ведь Ставро валяет дурака! Ему доставляет удовольствие наводить ужас на своего богатого компаньона, чтобы показать мне, до чего тот труслив и ничтожен перед лицом опасности. Может быть, таким образом он надеется исправить впечатление от того жалкого зрелища, какое являл собой вчера, когда Джебели изводил его своим невозмутимым спокойствием.

Хотя эти люди работают вместе уже двадцать лет, им не надоедает подшучивать друг над другом. Всякий раз шутки удаются на славу, и тот, кто сумел напугать другого, чувствует себя победителем.

Ставро наслаждается унижением Горгиса.

На пороге появляется сияющий величественный Омар, закутанный в черное суконное пальто. Проходя мимо соседнего кафе, он заказал курительный прибор с листьями светлого табака, что и приносит ему официант. Он засовывает за пояс мусульманские четки с коралловыми бусинками, здоровается с нами и тотчас же тянется к своему любимому наргиле. Затем он спокойно выслушивает вопросы испуганного Горгиса, удивляясь ужасу, который нагнал на него Ставро. Прибывший этой ночью бедуин сообщил ему, что операция закончена благополучно. Правда, полиция была поднята по тревоге, но совсем по другому делу.

Горгис утирает пот со лба и вздыхает с облегчением, как ныряльщик, поднявшийся на поверхность. К нему возвращается прежняя уверенность, и он испепеляет презрительным взглядом Ставро, а тот трусливо прячет глаза, продолжая ухмыляться в усы.

Пришло время рассчитаться. Горгис передает мне пачку банкнот и уступает место за своим большим письменным столом красного дерева, чтобы я мог спокойно их пересчитать. Итак, дело сделано, поставлена последняя точка. Нужно подумать о возвращении. Я хочу посвятить оставшиеся до отъезда часы походу по магазинам. Верный слуга Горгиса Михаэль сопровождает меня за покупками. Молодой человек бегло говорит по-французски, и нас связывает взаимная симпатия.

– Вы видели, – смеется он, – как два этих труса пугают друг друга от нечего делать. Они все время ломают одну и ту же комедию. Если бы меня там не было, Бог знает, до чего бы они дошли. Их бросает в дрожь даже от тени на стене.

– Вы давно знакомы с Горгисом? – спрашиваю я.

– Он, так сказать, воспитал меня, а теперь пользуется этим и эксплуатирует. Как вы думаете, сколько он мне платит? Всего-навсего десять фунтов в месяц, да время от времени подбрасывает мелкие подачки стоимостью в сорок-пятьдесят фунтов, когда проворачивает дела на десять тысяч.

– Почему же вы не уйдете от него?

– Да, я, конечно, дурак, что позволил ему сесть себе на шею, но куда мне идти? Я ничему не учился, не знаю никакого ремесла, всю жизнь я только и делал, что выполнял поручения Горгиса. У меня не было времени подумать о своем будущем. И потом, у меня есть сестра и мать, я не могу их бросить или подвергнуть опасности лишиться самого необходимого, если моя попытка обрести независимость провалится. Впрочем, Горгис совсем не злой, он даже справедлив в глубине души. Но он умеет осадить меня одним взглядом или словом и закрыть мне рот, как только я начинаю жаловаться. Он – мастер завлекать нужных ему людей и превращать их в рабов.

Какой странный, противоречивый характер у этого молодого человека венгерского происхождения! Он умен, наделен выдающимися способностями, подобно славянам, но начисто лишен воли. Он питает к своему хозяину сложное чувство, являющееся смесью страха, признательности, даже любви, и горько сожалеет о неудавшейся жизни. Тем не менее он предан Горгису, как собака.

Этот безграмотный матрос Горгис обладает талантом притягивать к себе людей и удерживать тех, кто ему нужен. Его помощники обсуждают своего хозяина, знают все его недостатки, страдают от его эгоизма, но подпадают под его чары и беспрекословно ему подчиняются. Ставро не избежал общей участи, да пожалуй, и я тоже.