Текст книги "Приключения в Красном море. Книга 2 (Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс)"

Автор книги: Анри Монфрейд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

IV
Господин Ки

Безымянный островок показывается среди прибрежных вод, изобилующих рифами. Это один из мадрепоровых «столов», на котором, в отличие от остальных, скопилось множество песка.

Почему именно на нем, а не на других? Видимо, это связано с течением, ибо одинокий островок расположен поблизости от рифов со стороны открытого моря. Зимой он становится невидимым, а летом, когда уровень воды ниже, он напоминает по форме конскую подкову шириной в двадцать метров и длиной в пятьдесят. Здесь ничего не растет: ни травинки, ни кустика, но с апреля по сентябрь на нем обитают двое китайцев.

Ныряльщики не раз рассказывали мне об этих людях, торгующих трепангами. Завидев их хижину у кромки воды в розовой дымке тихого рассвета, я решил поближе познакомиться с этими жителями Азии, затерянными в стране негров.

Остров не подает признаков жизни, когда я причаливаю к берегу на своей пироге, лишь полчища раков-отшельников разбегаются плотно сомкнутыми шеренгами с сухим треском кастаньет.

Я подхожу к плетеной хижине, которая вблизи оказывается гораздо меньше, чем казалось издали. На берегу – очаг, сложенный из кирпичей, на котором высится огромный котел, рядом свалены дрова и мешки под старым брезентом, а на песке сушатся на солнце маленькие морские существа, уложенные ровными рядами, – трепанги.

Естественно, от всего этого исходит запах протухшей рыбы. На наш зов из-под пустых мешков вылезают одуревшие ото сна сомалийцы с гноящимися глазами.

В то время как мы обмениваемся традиционными приветствиями («набатба», на языке сомали), циновка, закрывающая вход в хижину, приподнимается, и оттуда осторожно выглядывает желтая голова неопределенного возраста с обтянутой кожей черепом. Миг спустя сморщенная маска озаряется улыбкой, и китаец выходит нам навстречу. Он похож на китайца только лицом, носит лишь набедренную повязку, и его кожа, почерневшая от загара, не отличается по цвету от кожи местных жителей.

Перепробовав все известные ему языки, подобно музыканту, настраивающему свой инструмент, он наконец находит нужный лад и обращается ко мне по-французски, хотя я еще не сказал ничего, что позволило бы определить мою национальность. Видимо, он угадал ее по моему виду.

Господин Ки тотчас же приглашает меня в свое скромное жилище с изысканной и церемонной вежливостью, как будто мы стоим на пороге дворца. Его спутник только что проснулся; он выглядит моложе, видимо, это его сын или слуга. Он приветствует нас с истинно китайской улыбкой, которая прячет истинные чувства и служит надежной броней, непроницаемой стеной, из-за которой невидимый китаец наблюдает за собеседником сквозь узкие бойницы своих сведенных глаз.

Господин Ки рассказывает, что приезжает сюда с давних пор. В сентябре он возвращается в Китай с уловом трепангов. Двадцать лодок рыбачат на него по всем окрестным рифам. Дни и недели проходят в ожидании возвращения рыбаков. На досуге, когда он не занят заготовкой будущих ласточкиных гнезд, китаец продает множество мелких дешевых безделушек командам ловцов моллюсков, которые ценят их очень высоко: спички дюжинами при условии, что ему вернут пустые коробки, ладан, небольшие блоки сигарет, крючки, веревку и т. д.

Господин Ки спит на полу на циновке. В углу пустой ящик из-под керосина заменяет алтарь маленькому Будде из эбенового дерева. Внизу тускло мерцает из-за потемневшего стекла лампада с опиумом. Я улыбаюсь, глядя на нее, и лицо господина Ки смягчается. Он отвечает мне живой и трогательной улыбкой. Этот человек мог бы изъясняться на языке улыбок. Затем он говорит:

– Видите ли, с этим я везде, как дома, и везде мне хорошо. Вы употребляете опиум?

– Да, иногда. У меня нет предрассудков на этот счет.

Господин Ки надевает другую улыбку, которая как бы говорит: «Тебе только кажется, что ты куришь, несчастный варвар, а на самом деле ты оскверняешь чудо, созданное лишь для тех, кто внимает голосу Будды».

Возможно, господин Ки прав.

Пока мы пьем чай, привезенный им из Китая, чай, тонкий, неведомый европейцам аромат которого не оскорбляет святыни с недремлющим в мерцании лампады Буддой, я размышляю о том, какая пропасть отделяет нас от этой древней тысячелетней расы. Перед моими глазами на безлюдных рифах в пустынных водах сошлись два полюса одной цепи: с одной стороны – примитивные данакильцы, которые находят животную радость в глотке кышра и щепотке табака; с другой – изысканный полуголый китаец, живущий на этом песчаном острове, извлекающий утонченное наслаждение из собственного разума.

Я же кажусь себе животным на промежуточной стадии развития, едва научившимся понимать и тех и других и бессильным подражать им.

Ловля трепангов ведется на песчаном дне на глубине от трех до четырех метров тем же способом, что и добыча раковин гуриями[17]17
  Гурии прекрасные девы, услаждающие, по Корану, праведников в раю. (Примеч. пер.)


[Закрыть] и ныряльщиками, исследующими дно с помощью мирайи[18]18
  Мирайя (араб.) – зеркало (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Трепанг – это голотурия толщиной с детскую руку и длиной в пятнадцать-двадцать сантиметров, толстый круглый малоподвижный червь бурого цвета. Если его слегка размять в руке, он твердеет и становится толще; затем, если продолжать его массировать, он содрогается в конвульсиях и выбрасывает через одно из отверстий струю воды, после чего снова становится вялым и дряблым…

Из-за столь странной манеры поведения животное получило в образном арабском языке выразительное имя Зубб-эль-Бахр[19]19
  Зубб-эль-Бахр (араб.) – морской пенис (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Китайцы также приписывают трепангам возбуждающие свойства и поглощают их в большом количестве, то ли из любви, то ли из чувства долга, ибо у всякого почтенного китайца – множество жен, каждая из которых должна удостоиться его благосклонности.

Выловленных трепангов зарывают в песок на четыре-пять дней, после чего они теряют свои прекрасные мужские качества и превращаются в сморщенные тряпки.

Затем их бросают в кипящую воду и варят в течение получаса, охлаждают морской водой, разрезают в длину пополам и сушат на солнце. Теперь они напоминают рукоятку ножа из оленьего рога.

Господин Ки покупает также акульи плавники, из которых образуется после варки слипшаяся масса, напоминающая вермишель. Это тоже возбуждающее средство, возможно, не более действенное, но гораздо более дорогостоящее, чем трепанги. Оно является излюбленным кушаньем пожилых мандаринов.

Возбуждающие свойства приписываются и множеству других вещей, и это придает восточным морям чувственное очарование «Сказок тысячи и одной ночи». Народы, населяющие эти края, презрительно относятся к любви и признают в ней лишь детородную функцию, которой неизменно воздают дань. Понятно, что нужно иногда поддерживать слабеющий стебель. Мы же довольствуемся красивыми словами, как то «возвышенные чувства», «родственная душа», «чистая любовь», чтобы спасти положение, когда нам изменяют силы.

Мне не доводилось проверить, насколько действенны качества, приписываемые этим странным существам, но я мог убедиться, что мясо акулы славится недаром. Когда члены экипажа, обреченные на воздержание во время долгих рейсов, употребляют его в пищу в свежем или сушеном виде, нередко в ночные часы в темном закутке слышатся возбужденные стоны какого-нибудь юнги. Это воспринимается здесь вполне естественно, и никто не подумает осудить его или даже улыбнуться. Какая пропасть между ними и нами!..

Таким образом, господин Ки трудится на своем затерянном островке во благо своих многочисленных соотечественников. Возможно, он грезит о далекой родине возле своей тусклой лампады, в то время как дым опиума уносит его в заоблачные выси, недоступные простым смертным.

V
Синайские мушки

Я возвращаюсь к жене и дочери во времянку, сооруженную под большим маяком на мысе Рас-Мадур.

Теперь нужно отправить триста тонн выловленных моллюсков. Несмотря на то, что морские улитки были выпотрошены и вымыты, от них по-прежнему исходит невыносимое зловоние. Мой товар попадет в разряд «груза с запахом», и пароходство отказывается принять его на борт отплывающего через три дня парохода «Рим» из-за того, что на судне находится герцог из Абруцци, возвращающийся из круиза в Могадишо. Это нарушает мои планы, поскольку моллюски сейчас в цене, и я готов на любые жертвы, чтобы отправить товар как можно быстрее. «Рим» – небольшое очень нарядное судно водоизмещением в три-четыре тонны, немногим больше яхты. Его пустые трюмы словно предназначены для моего груза.

Я иду к первому помощнику капитана и веду с ним долгие переговоры. Приличное вознаграждение помогает мне без труда убедить его, что мои тюки прекрасно упакованы и запаха не слышно. Впрочем, трюмы, расположенные в задней части судна, плотно закрыты, и герцог не должен ничего почувствовать. Кроме того, мне выделяют каюту «люкс» для жены и дочери. Позднее жена описала мне это путешествие во всех подробностях.

Когда «Рим» вышел в море, мои моллюски послужили причиной довольно комичного эпизода.

Сначала все шло превосходно, никто из пассажиров не ощущал запаха, но в Суэце на судно налетели полчища неизвестных мошек, которые отравили всем жизнь. Герцог обратился к капитану, но никто из командного состава не мог объяснить ему причину нашествия.

Первый помощник, опасаясь, что насекомые всецело завладеют вниманием герцога, рассказал, что припоминает аналогичное явление в данных широтах в бытность плавания на маленьком сухогрузе. Он заявил, что это довольно редкая разновидность мушек, приносимых ветром с вершин Синая… О, Моисей!.. Герцог был удовлетворен объяснением, в котором фигурировала библейская гора. В конце концов он устал бороться и смирился с кровопийцами, подобно бедным рыбакам с коралловых рифов.

VI
Дела есть дела

Вернувшись в Джибути, я нахожу Мэрилла на берегу Булаоса за следующим занятием: он извлекает из песка горы моллюсков, некогда брошенные здесь злополучным торговцем. Бедняга вложил все свое состояние, а также деньги знакомых в закупку товара, который пользовался тогда повышенным спросом. Но он упустил время, спрос упал, и разорившийся коммерсант стараниями кредиторов угодил в тюрьму по возвращении в Европу.

Позже несчастный застрелился, и моллюски так и остались лежать на берегу Булаоса. Прошли годы, их занесло песком, и никому не было до них дела.

Обнаружив дефицитный товар (промысел моллюсков уже давно не велся), Мэрилл предложил родственнику покойного скупить у него старые ракушки, годные, по его словам, только на известь. Но на самом деле он рассчитывал, что перламутр остался неповрежденным, ибо песок служил ему защитой от солнца. Он получил почти даром триста тонн моллюсков, которые, как он предвидел, прекрасно сохранились и могли сойти за свежий улов.

Он продал их без труда по очень выгодной цене. Бизнес несчастного самоубийцы принес-таки свои плоды, но пожинал их другой, а дети покойного по-прежнему прозябали в нужде, не подозревая, что их состояние отдано за кусок хлеба.

Это самый обыкновенный случай из будней коварных и страшных джунглей делового мира.

Мэрилл лишь следовал закону этих джунглей и воспользовался представившейся возможностью. На его месте я скорее всего поступил бы так же. Правда, мне пришлось бы долго убеждать собственную совесть при мысли о четверых голодающих детях; возможно, я даже вознамерился бы послать им денежную компенсацию за столь выгодную сделку. Я рассуждал бы так: конечно, они заслужили половину прибыли… нет, пожалуй, четверти было бы вполне достаточно… и в итоге присвоил бы всю сумму подобно Мэриллу.

Но в глубине души осталась бы капелька желчи, горечь которой могла бы отравить всю оставшуюся жизнь. Лишь тот, кто действует без оглядки на закон и принимает как должное незаслуженные почести, способен стать хозяином в джунглях бизнеса, прочим же лучше держаться от них подальше, ибо в любом случае они станут жертвами хищников либо будут мучиться угрызениями совести.

Им следует заниматься наукой, искусством или просто возделывать землю, ведя каждодневную борьбу с природой. Но большинство человеческого стада составляют покорные, завистливые или мятежные рабы. Им неведомо собственное счастье: счастье обладать чистой совестью и всегда быть достойным собственного уважения.

В то время я еще не предавался подобным размышлениям, но их семена уже пустили в моей душе корни и направляли мою жизнь непроторенным путем. Истинные причины моего поведения обнаружились и прояснились гораздо позже, а тогда я был в восторге от ловкости Мэрилла и радовался его успеху.

Спрос на моллюсков все возрастал. Партия, отправленная мной из Массауа с «Римом», уже давно должна была достичь места назначения, и я настаивал, чтобы Мэрилл потребовал ее немедленной реализации.

– Не волнуйтесь, – заверил он меня, – мой компаньон – осторожный и предусмотрительный человек. Все необходимое уже сделано, и вскоре мы получим сведения о выручке.

Я следил за ценами на моллюсков по каблограммам, поступавшим почти ежедневно. Внезапно произошло снижение курса.

– Продан ли товар? – спросил я у Мэрилла.

– Ну разумеется, ведь наш товар уже почти месяц в Гавре.

Через два дня последовало резкое падение курса: стоимость тонны моллюсков упала с семи тысяч до тысячи пятисот франков, а счета все не поступали.

Наконец, они прибыли с очередной почтой. Мэрилл, как всегда невозмутимый, сообщил мне бесстрастным голосом, что партия была продана слишком поздно, как раз на следующий день после падения цен. Он принял удар стойко, как хороший игрок, хотя потерял на этом двести тысяч франков. Я же потерял почти все свои вложенные деньги.

Я не мог смириться с катастрофой. Почему его многоопытный компаньон, которому он так доверял, медлил целых три недели, несмотря на полученные указания продать товар, и довел дело до краха? Я заподозрил его в нечестности, но Мэрилл горячо запротестовал. Торговец же, как водится, представил обстоятельные и убедительные объяснения. Получив приказ «продать подороже», он отсрочил сделку на месяц, якобы не сомневаясь в повышении цен. В самом деле, спрос все возрастал, и конкурентов как будто не предвиделось.

Однако… Триста тонн моллюсков, отправленных Мэриллом из Булаоса и выданных им на рынке за свежий, непредвиденный улов, вызвали безумный переполох среди спекулянтов, в результате чего цены резко упали. Неделю спустя цены опять подскочили. Человек, купивший наш товар, заработал на этом более миллиона!

Мэрилл воспринял свершившийся факт с подозрительным спокойствием, которым я в то время восхищался. Тем не менее я решил отправиться в Гавр, чтобы подать жалобу в суд и провести расследование дела. Мэрилл всячески пытался меня отговорить и в конце концов прямо заявил, что не поддержит меня.

Представьте только, на кого я поднял руку! Компаньон Мэрилла – председатель Торговой палаты, имеющий награды, обладатель несметного состояния и самого красивого дома в Гавре, владелец очень доходных земель и охотничьих угодий, а также ценных коллекций искусства. Он пользуется почетом и уважением в городе, к его голосу прислушиваются депутаты. Это почтенный человек, безупречный торговец, безукоризненный джентльмен, в честь которого если и не воздвигнут в городе памятник, то переименуют какую-нибудь старую улицу, например, улицу Жанны д’Арк или Пастера.

Мысль, что меня одурачили, приходила в голову, но моя дружба и доверие к Мэриллу слишком велики, чтобы я мог в это поверить. Человек всегда проявляет малодушие относительно того, что может смутить его покой, и боится душевных страданий, как спасительного скальпеля хирурга: мы предпочитаем мучительное сомнение жестокой действительности.

Так или иначе, но это навсегда отвратило меня от коммерсантов и торговых сделок – безжалостных игр, знатоки правил которых могут шутя разорить бедных простаков, верящих в такие понятия, как равенство, честь.

Преподанный мне урок станет последним. Отныне я буду самостоятельно вести свои дела вне столбовых дорог, где матерые разбойники устраивают западни.

И все же я верю, что и в торговле можно встретить порядочных людей, но, поскольку проходимец быстрее, чем кто-либо, сойдет за честного человека, я боюсь обмануться. И поэтому я предпочитаю бросить это занятие, как корзину с сомнительными грибами.

VII
Пор-Вандр

Вскоре как-то вечером я услышал рассказ моего друга Шабо, который был курсантом на торговом судне, принадлежавшем компании грузовладельцев. Он поведал мне о контрабанде гашиша в Египте. Очевидно, это тщательно законспирированная организация, члены которой внедряются повсюду – в высшие эшелоны полиции, таможню и даже дипломатический корпус. Передо мной вмиг открылось новое поприще, на которое я мог бы вступить, подобно мореплавателю, стремившемуся к неизведанным горизонтам в те времена, когда на земном шаре еще были белые пятна.

Я хочу заняться контрабандой гашиша, невзирая на это тайное братство. Я ничего о нем не знаю, и это придает мне силы, ибо мое неведение избавит меня от страха. Я не знаю поставщиков гашиша, не ведаю даже, что это такое, тем лучше: все придется постигать заново, и меня ждут неожиданные открытия.

Я знаю только две вещи: гашиш производят в Греции и сбывают в Египте по очень высокой цене.

Вот и все. Но это может послужить отправной точкой. Если бы у меня было больше необходимых и подробных сведений, то скорее всего я не решился бы впутаться в подобную авантюру. Но голая посылка, похожая на четкое условие задачи, не оставляет места для сомнений – «это» покупается в пункте А и продается в пункте Б.

По логике вещей надо начать с покупки товара. Затем – посмотрим. Нет смысла заранее гадать о возможных препятствиях; издали они всегда кажутся непреодолимыми, но вблизи в стене всегда можно отыскать лазейку.

Я вспоминаю о небольших греческих пароходах, которые часто выгружали на моих глазах плоды цератонии[20]20
  Цератония – средиземноморское дерево семейства бобовых, сладкие стручки которого употребляются в пищу. (Примеч. пер.)


[Закрыть] в Пор-Вандре. Должно быть, они и по сей день возят в фирму Сантрая свой груз и через них я смогу что-нибудь разузнать.

Я покидаю Джибути с попутным судном и через двенадцать дней высаживаюсь в Пор-Вандре – красивом порту, окаймленном со всех сторон рыжими горами Восточных Пиренеев, склоны которых покрыты чабрецом и какими-то растениями с серыми листьями.

Стоит ранняя весна, и Альберийские вершины еще присыпаны снегом. Свежий кристально чистый бриз гуляет между пробковыми дубами, разнося повсюду неповторимый аромат: аромат Испании и Корсики…

После пекла Аденского залива, где горячий муссон приносит лишь йодистый запах прибрежных водорослей, этот бриз, благоухающий лавандой, действует на меня живительно.

Древние башни застыли на вершинах, на фоне безоблачного неба, обозревая равнины Каталонии, как в те времена, когда войска кардинала вели осаду Перпиньяна. Эти призраки, тени былого, упрямо не желают сдавать своих позиций и по-прежнему возвышаются над зарослями розмаринов. Для них время остановилось, и, если бы пустые глазницы их окон были способны видеть, огромная равнина, населенная новыми людьми, показалась бы им прежней.

Старый пароход выгружает возле соседнего причала свой товар – плоды цератонии. Совсем рядом – терраса безлюдного кафе, где торговцы встречаются за мраморными столиками с никелевой окантовкой. Повозки с большими пестрыми колесами грохочут по мостовой, и кругом стоит прогорклый запах пыли, присущий всем южным портовым городам.

Я поднимаюсь на борт старого проржавевшего парохода по узкой доске, которая прогибается, как трамплин. На корме под тентом, вымазанным дегтем, толстый человек в рубашке уплетает треску вприкуску с сырым луком, посматривая на лежащий перед ним огромный арбуз с розовой мякотью. Это капитан. Он выпивает залпом стопку черного вина и, завидев меня, обтирает рот рукой. Он смотрит угрюмо, нагло дымит мне в лицо трубкой и сплевывает на пол мне под ноги в знак презрения.

Перепробовав различные языки, этот наместник Бога на земле в конце концов бесцеремонно посылает меня ко всем чертям на страшно исковерканном итальянском. Было бы безумием задавать грубому животному какие-либо вопросы на столь деликатную тему.

Возвращаясь обратно на берег, я вижу на причале человека, одетого не лучше, чем другие обитатели судна, но с пристежным целлулоидовым воротничком, пожелтевшим и обкуренным, как мундштук пеньковой трубки. Он терпеливо ждет, пока я сойду по неустойчивому трапу, балансируя, как канатоходец. Поравнявшись с ним, я слегка киваю ему в знак приветствия, и он отвечает мне по-французски.

Мне повезло, вот мой спаситель!

Он служит старшим механиком на этой посудине.

Я пытаюсь завязать с ним разговор у трапа, под работающей лебедкой. Груз плохо упакован, и на наши головы обрушивается лавина плодов. Механику, как видно, не привыкать, и он равнодушно подставляет свою потрепанную соломенную шляпу с черной лентой под град ударов. Я веду его в соседнее кафе.

На мои призывные крики долго никто не отзывается. Наконец в полумраке пустого зала мелькает белое пятно фартука; бледный, лысый грузный официант протирает наш круглый столик и ставит на него традиционную бутылку пива с отвинчивающейся пробкой.

Мой новый знакомый – невысокий человек с масляным лицом, выпученными глазами и плоским носом, придающим ему сходство с добродушным бульдогом.

Я сразу излагаю ему суть дела и задаю волнующий меня вопрос столь же естественно, как если бы речь шла о цене на стручки цератонии. Он же не выказывает ни малейшего удивления и говорит о гашише как о самом заурядном товаре.

– Меня зовут Спиро Смирнео, – говорит он, – моя семья живет в Пирее. Я дам вам письмо к моей жене, а она сведет вас с моим двоюродным братом кюре Папаманоли. Он проводит вас к нашим родственникам в Триполис, которые разводят и продают гашиш в огромном количестве. О! Вы можете на него положиться, это человек чести, неподкупный как золото, – добавляет он с характерным жестом, как бы держа двумя пальцами маленькие весы с драгоценным веществом.

Итак, я готов сделать ставку на этого человека, последовать его указаниям и ринуться навстречу неизвестности…