Текст книги "Клетка ангела (СИ)"
Автор книги: Анна Зайрес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
Это изменится, если я убью Бориса или если они узнают, что я стою за похищением Славы. Сейчас у них могут быть какие-то подозрения на этот счет – Алексей, конечно, намекнул на что-то во время нашей встречи в Душанбе, – но они не будут действовать в соответствии с этими подозрениями, пока не будут уверены. Не только потому, что это означало бы начать эту войну, но и потому, что если они ошибаются и я ничего не знаю о Славе, их нападение может дать мне ключ, открывая всю уродливую, извивающуюся банку с червями.
Со своей стороны, я сделал все возможное, чтобы убедиться, что сомнения – это все, что у них есть. Я уехал из России за три недели до того, как мы эвакуировали Славу из их лагеря, чтобы сроки не слишком совпадали, а подруга Ксении, та, что позвонила мне после обнаружения дневника, переехала в Новую Зеландию с миллионом долларов и новой картой. личность – и обещание, что если она свяжется с кем-нибудь из Леоновых, чтобы передать наш разговор, ее семья в России заплатит цену.
Я не вдаюсь во все эти подробности с Хлоей сейчас. Не нужно; она может сделать свои собственные выводы из того, что я ей рассказал. Вместо этого я накрываю ее руку своей и серьезно говорю: «Спасибо, зайчик». Ее сочувствие и гнев на Славу охлаждают мою ярость, тепло ее маленькой ладони проникает в мою кожу, несмотря на толстую ткань моих джинсов.
Она сглатывает и отводит руку, отводя взгляд. Она боится этого, с болью осознаю я, боится эмоциональной близости со мной. Это и обескураживает, и обнадеживает. Обескураживающе, потому что я хочу, чтобы мы прошли через это, вернулись к тому, что было до откровений Алины. И обнадеживает, потому что это говорит мне, что у нас есть надежда… что, как бы сильно она ни хотела, чтобы я ее отталкивала и пугала, ее чувства гораздо сложнее.
Сдерживая свое разочарование, я жду, когда она оглянется на меня, и когда она это делает, я беру кофе и протягиваю ей. – Вот, зайчик. Мой тон спокойный и мягкий. – Ты должен выпить это, пока оно не остыло.
Я позволю ей пока спрятаться от правды, позволю ей поставить свои щиты и защиту. Они не спасут ее от меня. Ничего не будет.
Нравится ей это или нет, но я буду владеть ею.
Сердце, разум, тело и душа.
12
Хлоя
Несмотря на полную чашку кофе, я засыпаю сразу после обеда и дремлю, пока Николай не принесет мне ужин. Я думаю, что это болеутоляющие вызывают у меня такую сонливость – или мой мозг использует сон как способ обработать самые последние открытия, скрываясь от вызывающих тревогу вопросов без ответов.
Они похитили Славу, украли его из семьи матери. Думаю, я должен быть шокирован, но это не так. Думаю, я подозревал что-то подобное на каком-то уровне; это было частью неправильности, которую я улавливал, той тревожной вибрации, которую я продолжал получать от этой семьи, особенно от моего мрачного завораживающего похитителя.
Я хочу осудить его действия, но вместо этого не могу не аплодировать им. Чтобы вытащить своего сына из потенциально оскорбительной ситуации, Николай полностью перевернул свою жизнь, покинув родную страну и отказавшись от своей роли главы конгломерата Молотова. Не каждый отец сделал бы это для своего ребенка, особенно для ребенка, о котором он не знал.
Ребенок, которого, как он утверждает, никогда не хотел.
Моя грудь сжимается, когда я вспоминаю это признание, брошенное так небрежно, так небрежно, как будто оно не имеет значения. Он не объяснял, не вдавался в подробности, но я мог читать между строк.
Это было не желание жить для себя, или путешествовать, или предотвращать перенаселение, или любая другая причина, по которой люди обычно отказываются от детей. В случае с Николаем он не хотел быть отцом, потому что не думал, что будет хорошим отцом… и потому что не хотел, чтобы его линия продолжалась. Часть моего похитителя презирает себя либо из-за того, что он сделал, либо из-за того, кем он является.
Молотов.
Я думала об истории, которую он мне рассказал, об истории его семьи и о том, как он вырос. Он мало говорил о последнем, но его умолчания были столь же красноречивы, как и детали, которые он включил. Было очевидно, что его учили смотреть на жизнь как на бесконечную битву за выживание и господство, борьбу, в которой могут победить только самые безжалостные.
Могу поспорить на что угодно, что его воспитание в руках отца было недалеко от того, как его монгольский предок мог воспитать своего сына еще в тринадцатом веке, с навыками пыток и всем остальным.
За обедом пытаюсь копнуть поглубже, но Николай уже не в настроении говорить о себе. Вместо этого, кормя меня вареной в вине олениной с грибным соусом и пюре из сладкого картофеля, он сосредоточил разговор на мне: что мне нравится и что не нравится в еде, мои любимые фильмы, мои друзья в колледже. И он делает это так искусно, что я ловлю себя на том, что разговариваю с ним безоговорочно, улыбаясь и смеясь, когда описываю, как кошка моего соседа помочилась на мою кровать, и как один из моих друзей-парней принял мою маму за одного из студентов и приставал к ней. во время нашей ориентации на первом курсе.
Как будто мы вернулись к нашим видеочатам, как будто все, что произошло после его возвращения, было не чем иным, как страшным лихорадочным сном.
Только когда ужин готов и он целует меня на ночь, его мягкие и прохладные губы касаются моего лба, я понимаю, что упустила возможность получить ответы 
на остальные свои животрепещущие вопросы.
Схема повторяется на следующее утро, когда Николай приносит мне завтрак. Он умело избегает моих попыток перевести разговор на его отца – или моего отца. Вместо этого, пока он кормит меня гречкой – жареной гречневой кашей, которую Алина любит вместо овсянки, – мы обсуждаем успехи Славы и следующие запланированные мной уроки. Затем он помогает мне принять душ, меняет повязку и, по моему настоянию, одевает штаны для йоги и мягкую футболку.
Моя лодыжка чувствует себя лучше, как и моя рука, так что я намерен встать и ходить.
– Не переусердствуй, – предостерегает он меня, когда я решительно ковыляю в комнату Славы вместо того, чтобы позволить ему отнести меня туда. – Тебе еще нужно время, чтобы вылечиться.
– Я успокоюсь, не волнуйся, – говорю я, плюхаясь на кровать Славы – к большому удовольствию мальчика. «Мы будем читать книги, строить замки… Ничего сложного, обещаю».
Николай все еще выглядит озабоченным, поэтому я широко улыбаюсь ему. «Я все лучше, я действительно. Сегодня утром даже не понадобилось обезболивающее. Последнее не совсем верно – я определенно могла бы использовать обезболивающее от тупой, ноющей боли в руке, – но я решила не принимать его, чтобы посмотреть, смогу ли я справиться с этим самостоятельно.
В любом случае, мое заверение работает, как задумано. Лицо Николая проясняется. «Ну ладно», – говорит он и, сказав сыну несколько слов по-русски, оставляет нас на уроках.
К середине утра моя рука болит сильнее – Слава случайно наткнулся на перевязь, забираясь ко мне на колени, – поэтому я хромаю обратно в свою комнату, чтобы все-таки принять обезболивающее.
В коридоре я встречаю Людмилу, которая несет огромный букет цветов, от пышных роз до подсолнухов и тюльпанов. «День рождения Алины», – сообщает она мне, когда я спрашиваю, для чего это. «Большой. Сегодня двадцать пять.
О, стреляй. Алина упомянула, что у нее день рождения на этой неделе, когда мы вместе курили травку. Хотя я понятия не имел, что это было сегодня.
Быстро соображая, я спрашиваю Людмилу: «Где Николай?»
Мне нужен какой-то подарок, и единственное, что я могу придумать, это собственный букет из полевых цветов, собранных в лесу неподалеку. Во время своих походов я заметил несколько мест, где они растут в изобилии.
Хитрость будет заключаться в том, чтобы добраться до одного из тех мест, где моя лодыжка плохо себя ведет, но именно здесь, надеюсь, появится Николай.
Людмила кивает в сторону своего кабинета. «Он работает».
Проходя мимо меня, она направляется в комнату Алины, и я закусываю губу, глядя на закрытую дверь кабинета Николая. Осмелюсь ли я прервать?
Трель женского смеха и оживленная русская болтовня, доносящиеся из комнаты Алины, решают это за меня.
Я не могу не получить хоть что– нибудь для сестры Николая.
Я доковыляю до кабинета Николая и тихо постучу.
– Да , – отвечает его низкий голос, – да по-русски.
Я делаю глубокий вдох. «Это Хлоя. Мне просто интересно, если…
Дверь распахивается, и слова замирают на моих губах, когда потрясающие зелено-золотые глаза встречаются с моими, перехватывая дыхание и ускоряя сердцебиение.
Черт.
Перестанет ли когда-нибудь мое тело так сильно реагировать на него? На данный момент мы трахались, и он купал меня несколько раз, но его мужская красота по-прежнему ослепляла меня каждый раз, когда мы проводили пару часов порознь.
– Что такое, зайчик? – спрашивает он, сдвинув темные брови, и быстро и обеспокоенно окидывает меня взглядом. Прежде чем я успеваю ответить, он хватает меня за руки. "Все нормально?"
«Да, все в порядке. Я просто… – я бросаю быстрый взгляд через плечо. Коридор пуст, но я на всякий случай понижаю голос. «Мне нужен подарок для Алины».
«Ах. Заходи." Он ведет меня в свой кабинет и подводит к креслу, на которое я с благодарностью опускаюсь. Я, возможно, перестарался сегодня со всей ходьбой – моя лодыжка лучше, но это определенно не совсем хорошо. Как и моя рука.
Это обезболивающее становится все более необходимым с каждой минутой.
– Вот, – говорит Николай, выдвигая ящик стола. Он достает маленькую черную коробочку и протягивает ее мне. – Ты можешь отдать это ей.
Сбитый с толку, я открываю его и смотрю на усыпанный бриллиантами браслет внутри.
Что за черт?
Мой взгляд прыгает на его лицо. – Что значит, отдать ей?
«Это может быть твоим подарком», – как ни в чем не бывало говорит Николай. – Я подарю ей еще одно украшение.
Он серьезно?
«Конечно, это не может быть моим даром», – говорю я, восстановив способность говорить. – Ты получил это для нее, а не для меня. Я не могу позволить себе ни одного камня в этом браслете, и Алина это знает».
Он пожимает плечами. "И что? Ей все равно понравится.
Боже мой. Я делаю вдох и считаю до трех. «Нет, она не будет. Потому что я собираюсь подарить ей что-то еще – что-то, что на самом деле от меня».
"Такие как?"
"Цветы. Я бы хотела собрать для нее букет. Я видела, как недалеко отсюда цвели очень красивые цветы.
Его брови снова сходятся. – Ты ни за что не пойдешь в поход с такой лодыжкой.
"Это недалеко. Я могу сделать это. Особенно, если ты пойдешь со мной и поможешь.
В его тигриных глазах появляется своеобразный блеск. – Хочешь, я возьму тебя с собой на сбор цветов?
Теперь, когда он это сказал, я понимаю, как нелепо это звучит – и насколько велика просьба. Что, черт возьми, я думал? Он не мой парень; он мой похититель, могущественный, опасный человек, у которого есть гораздо более важные…
– Хорошо, – говорит он, прежде чем я успеваю дать задний ход. – Дай мне минуту, чтобы закончить здесь, и мы пойдем.
13
Николай
Игнорируя заявления Хлои о том, что она может ходить «вполне нормально», я несу ее в ее комнату и возвращаюсь, чтобы закончить сообщение, которое я писал, инструктируя новоприбывшего Валери о том, как и где я хочу взять образец ДНК. На эту работу мой брат посылает не мужчину, а женщину, что даже лучше.
Это открывает некоторые интересные возможности для того, чтобы сблизиться с Брансфордом.
Затем я отвечаю еще на несколько срочных сообщений и иду за Хлоей для нашей экспедиции по сбору цветов.
Мое сердце колотится от предвкушения, когда я приближаюсь к ее комнате. Может быть, я придаю этому слишком большое значение, но меня воодушевляет то, что она активно разыскивает меня, что она хочет проводить со мной время, даже если это делается под этим дерьмовым предлогом.
Моя стратегия быть не более чем ее терпеливым платоническим опекуном работает. Медленно, но верно моя зайчик теряет страх передо мной, опуская свои щиты. И это хорошо, потому что я не знаю, сколько еще смогу терпеть.
Чем лучше она себя чувствует, тем труднее мне контролировать зверя внутри меня, не давать себе претендовать на нее, как того требуют мои инстинкты.
Она смотрит новости, когда я вхожу в ее комнату. Увидев меня, она выключает телевизор и встает с лучезарной улыбкой на лице. "Я готов."
Что-то глубоко внутри моей груди одновременно расширяется и сжимается. – Тогда пошли за цветами.
Я позволяю ей идти ко мне одной, просто чтобы посмотреть, как хорошо заживает ее лодыжка. Но как только она подходит ко мне, я поднимаю ее, снова игнорируя ее возражения. Я не могу смотреть, как она хромает – мне слишком больно, – так что этот поход происходит только с ней на руках.
«Ты же не серьезно собираешься нести меня туда всю дорогу», – говорит она, когда мы выходим из дома.
Я улыбаюсь ей. – Почему бы и нет, зайчик?
Мне нравится обнимать ее, чувствовать, как она прижимается ко мне. Пока ее лодыжка не заживет, я намерен носить ее с собой как можно дольше, а может быть, и после этого.
«Для начала, до того места, которое я имею в виду, не менее полумили», – говорит она с предельной серьезностью, как будто полмили – это какое-то реальное расстояние. «Если ты просто подставишь меня под локоть, я смогу пройти туда медленным шагом».
«Этого не происходит».
«Но я тяжелая. Нет выбора"
"Ты шутишь, верно?" Я ухмыляюсь в ее маленькое возмущенное лицо. – Зайчик, я целый день таскал рюкзаки тяжелее тебя.
Она моргает. – Ты имеешь в виду… когда ты служил в армии?
"И сейчас. Мы с Павлом часто тренируемся с охранниками, чтобы поддерживать себя в форме».
"Ага. Но все равно.."
"Как насчет этого? Я обещаю, что отпущу тебя, если устану. Вернее, если я упаду замертво. Только так она бродит по этим лесам на своей лодыжке.
Она фыркает. "Отлично. Будь мачо, посмотри, забочусь ли я, когда у тебя отвалятся руки. Цветы такие». Она указывает на небольшую грунтовую тропинку, ведущую в лес к востоку от нас, затем кладет голову мне на плечо, как будто собираясь вздремнуть.
Я смеюсь и иду по дорожке, которую она указала, стараясь защитить ее от низко висящих ветвей и кустов. Я не могу вспомнить, когда в последний раз я чувствовал себя таким легким, как физически, так и морально. Вместо того, чтобы утомлять меня, ее легкий вес в моих руках поддерживает меня, прикосновение ее тела к моему вызывает не только обычный плотский голод, но и что-то теплое и чистое… что-то почти как радость.
Как будто темные тучи, которые висели надо мной последние несколько лет, на мгновение рассеялись, обнажив полоску залитого солнцем неба.
Ощущение сохраняется на протяжении всего пути к месту назначения, чему способствует ее ворчание по поводу глупых мачо и их эго. Я уверен, что она хочет меня оскорбить, но все, что я чувствую, это веселье, смешанное с облегчением. Мне нравится ее язвительная и сварливая; это значит, что она чувствует себя в безопасности со мной, забывая то, что она слышала и видела, как я делаю.
Забыв, что я монстр.
Когда мы добираемся до небольшого луга, усеянного полевыми цветами, я опускаю ее, чтобы она могла собрать цветы. Несмотря на перевязь, она быстро и эффективно справляется со своей задачей, ее проворные пальцы вырывают разрозненные растения и укладывают их во что-то красивое. К тому времени, когда она закончила, я должен признать, что это была хорошая идея для подарка – моей сестре понравится этот необычный букет с запахом леса.
«Я готова ехать домой», – говорит она с притворным высокомерием, и я смеюсь, поднимая ее, стараясь не раздавить цветы, которые она держит. Их аромат смешивается со свежим, опьяняющим ароматом ее волос, и мое тело вспыхивает волной возбуждения, мой член твердеет, когда она кладет голову мне на плечо, ее нос касается моей шеи.
– Сложнее в гору, не так ли? – радостно говорит она, когда я иду по тропинке, ведущей обратно к дому. Подняв голову, она кладет ладонь мне на грудь и ухмыляется. – Твое сердце уже бьется быстрее.
Так оно и есть, но не по той причине, о которой она думает. Все, что я могу сделать, это не прижать ее к ближайшему дереву и не вонзить глубоко в ее тугое маленькое тело. Ощущение ее, ее запах, этот озорной блеск в ее глазах – все это подливает масла в огонь, горящий во мне, в неистовый голод, который я так старался подавить.
Мой темп замедляется, когда мой взгляд падает на ее губы, такие красивые и плюшевые, так соблазнительно изогнутые в этой яркой, дразнящей улыбке.
Не делай этого.
Мое глухое сердцебиение усиливается до рева в ушах.
Не делай этого, черт возьми.
Мое зрение становится похожим на туннель, мир вокруг нас расплывается. Я вижу только ее улыбку, сияющую и теплую, как солнце; все, что я чувствую, это плотский жар, обжигающий мои вены.
Ни хрена этого не делай.
Ее улыбка исчезает, в ее мягких карих глазах появляется настороженный взгляд, когда я полностью останавливаюсь, глядя на нее. – Николай, я не имел в виду…
Мои губы накрывают ее, проглатывая остальные слова. Бля, она вкусная . Как яблоки, ягоды и цветы, что-то полезное, дикое и свежее. Пьянящий вкус утоляет темный голод внутри меня, добавляя к свирепой потребности, пульсирующей под моей кожей.
Ее губы раздвигаются под давлением моих, и мой язык вторгается в гладкую, теплую глубину ее рта, ища каждую частичку этого аромата, ее сладкой, чистой сущности. Я жадно вдыхаю ее тяжело дышащие выдохи, наслаждаясь стоном, который сотрясает ее горло, когда я тяну зубами ее нижнюю губу, чуть не разрывая при этом хрупкую кожу.
Мой. Она чертовски моя. Я хочу поглотить ее, сожрать ее, заклеймить ее… взять ее, растерзать ее, уничтожить ее. Нет, не уничтожать – обладать, хотя с моим Молотовым это, в принципе, одно и то же. Моя потребность в ней навязчива и темна, опасна для нее и для меня. Но я отказываюсь думать об этом сейчас, отказываюсь вспоминать ссоры родителей и предостережения бабушки. Судьба свела со мной Хлою, и судьба определит наш путь. На данный момент она моя, чтобы претендовать на нее, моя собственность.
Я жадно углубляю поцелуй, и она отвечает с таким же пылом, ее язык сражается с моим, а ее левая рука обвивает мою шею. Мои руки сжимаются вокруг нее, прижимая ее к своей груди и вырывая из ее горла болезненный крик.
Блядь. Ее слинг.
Что я делаю?
С нечеловеческим усилием я отрываю рот и ставлю ее на ноги. Тяжело дыша, я отступаю назад, когда она смотрит на меня широко раскрытыми глазами и приоткрытыми распухшими от поцелуев губами.
Потрясенный. Она в шоке от случившегося, и я тоже. В шоке от того, что я ее отпустила, что я нашла в себе силы отпустить ее, когда зверь во мне воет и бушует, требуя, чтобы я взял ее здесь и сейчас, как бы ни было больно и хрупкая она.
– Николай, я… – Она тяжело сглатывает, прижимая левую руку к груди. Букет, который она держит, поврежден, некоторые цветы порваны и согнуты пополам. «Я не думаю, что это хорошая идея. Я имею в виду, ты и я…
"Я знаю, что ты имеешь ввиду." Мой тон такой же резкий, как лезвие голода, скручивающееся внутри меня, сводя на нет мой самоконтроль.
Я был так близок к тому, чтобы трахнуть ее. Еще минута, и я погрузился бы глубоко в ее тугое, влажное тепло, совершенно забыв о ее травмах.
Это официально. Я чертов дикарь.
В моем сознании больше нет никаких сомнений.
Она кусает свою пухлую нижнюю губу, и мне хочется сделать то же самое. "Я не-"
– Ты должен это исправить. На ее пустой взгляд я рычу: «Цветы. Они раздавлены».
Она моргает и смотрит вниз, как будто только сейчас понимая, что они все еще в ее руке. "Верно." Она неуверенно отступает. «Позволь мне сделать это».
Она становится на колени, чтобы собрать немногочисленные бесформенные цветы, растущие вдоль этой дорожки, и я отворачиваюсь, глубоко вздыхая. К тому времени, когда она снова зовет меня по имени, я беру себя в руки. В основном.
Повернувшись к ней лицом, я разглаживаю выражение лица. "Пойдем."
Она, прихрамывая, направляется ко мне, и я, стиснув зубы, налетаю, поднимая ее с ног. Проблемы с самоконтролем или нет, но я не позволю ей вернуться назад одной.
Крепко прижимая ее к груди, я удлиняю шаг, почти бегом. Она молчит, хотя должна слышать, как мое дыхание участилось от напряжения. Больше никаких поддразниваний мачо, никаких протестов по поводу того, что она может ходить одна. Она не хочет привлекать к себе внимание, и это к лучшему.
Моя сдержанность висит на волоске.
Только когда мы подходим к дому, она говорит. – Спасибо, – тихо говорит она, заставляя меня встретиться с ней взглядом – чего я избегал всю обратную дорогу. "Я действительно ценю это."
"Конечно. Рад помочь." Мой тон непринужденный, спокойный, как будто мы обсуждаем, как взять ее за цветы. Но мы оба знаем, что это не так.
За что она благодарна, так это за то, что я ее не трахнул – за то, что пока она может держать свои стены поднятыми и притворяться.
