Текст книги "Клетка ангела (СИ)"

Автор книги: Анна Зайрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

46

Хлоя

Затем он поднимается на ноги и шагает к окну, где стоит спиной ко мне, его мощные плечи напряжены, его большое тело такое неподвижное и твердое, как если бы это была одна из гор снаружи.

Несколько мгновений я смотрю на него, впитывая то, что он мне сказал, а затем заставляю свои замерзшие конечности двигаться. «Алина…»

«Она пришла в сознание в последние несколько мгновений нашей ссоры», – говорит он, глядя прямо перед собой, когда я встаю рядом с ним. Его челюсть словно превратилась в гранит, чувственные губы сжались в резкую линию. «Я не осознавал этого, не слышал, как она кричала, чтобы я остановился – только после того, как это было сделано».

"Поэтому она…?"

– Видел, как я убил его, да. Она смотрела, как я разрезал его.

Я делаю натужный вдох, вновь переживая те ужасные моменты, когда я видел, как он держит нож. Это было против нападавшего на меня, убийцы моей мамы, который собирался изнасиловать меня и лишить меня жизни, но мне до сих пор плохо от воспоминаний. Как это должно было быть для Алины, которой едва исполнилось восемнадцать, когда она увидела, как ее родители так жестоко погибли, один от руки ее отца, а другой от руки ее брата?

Что еще более важно, как это должно было быть для Николая?

Какой ущерб нанесла та ночь его психике?

Моя рука дрожит, когда я касаюсь его рукава, привлекая его взгляд ко мне. Его красиво вырезанное лицо тщательно пусто, ничего не выражая его чувств. Но я чувствую колодец страданий за его непрозрачной маской, чувствую парализующую муку его вины и стыда.

– Алина знает? – неуверенно спрашиваю я. – Что это была самооборона? Что ты сделал это не только для того, чтобы отомстить за мать?

Его черные ресницы опускаются, скрывая тигриные глаза. "Я не знаю. Мы никогда особо не говорили о той ночи. Что бы это изменило? Мне было двадцать пять против его пятидесяти семи, быстрее и сильнее. Я мог бы вырвать нож и пригвоздить его – мне не нужно было его убивать».

– Разве нет? Я вижу эту сцену так ясно, как если бы она происходила у меня на глазах, я могу представить старую версию Николая, которую я видел на фотографиях в газетах, подтянутого и сильного, несмотря на свой возраст… опасного, даже если он не накачан кровью и кокаином. И я вижу двадцатипятилетнего Николая, вовлеченного в эту кошмарную сцену, ошеломленного ужасной смертью матери и напуганного за свою бессознательную, истекающую кровью сестру.

Что бы случилось, если бы он не завладел смертоносным ножом своего отца?

Могла ли его кровь запятнать и этот клинок, когда его тело соединилось с телом его матери и сестры в безымянной могиле в каком-нибудь русском лесу?

"Что ты говоришь?" Голос Николая напрягается, его глаза яростно блестят, а маска сползает, обнажая гноящуюся рану под ней. "Я убил его. Мой собственный отец. Кого волнует, было ли это в целях самообороны или нет? Я хотел, чтобы он умер за то, что он сделал с ней. Я хотел, чтобы его кровь – моя кровь – была на моих руках, и я не жалею, что она у меня есть. Ведь видишь ли, зайчик, Алина права: я такой же, как он. Во всех смыслах я – мой отец».

Мое сердце будто разрывают на куски, его боль режет меня так жестоко, как любой нож. Как он смог сдержать всю эту боль внутри себя? Как это его не разорвало? – Нет, – говорю я, мой голос становится тверже с каждым словом. – Ты не твой отец. И я не твоя мать. Их судьба не будет нашей, если мы этого не позволим.

Не знаю, когда именно во время его рассказа я понял, что им движет, в какой момент я понял, что Николай заклеймил себя монстром шесть с половиной лет назад – и с тех пор изо всех сил старается соответствовать тому, что, по его мнению, является своей природе, к крови Молотова, которую он считает своим проклятием. Не то чтобы в его вере не было доли правды. Моя новая семья темная и безжалостная, возврат к временам, когда насилие и сила оправдывали себя. Их отношения заслуживают отдельной главы в книге о динамике разрушенных семей, и мой муж – продукт такого воспитания, его характер сформирован как трагедией медленно разрушающихся отношений его родителей, так и их взрывным, ужасным концом.

Все-таки он не его отец. Отнюдь не. И я не его мать. Она не знала характера своего мужа, когда выходила за него замуж, не была готова к жизни с таким жестоким и безжалостным человеком. В то время как я, благодаря моему биологическому отцу, прошел через ад, и хотя я не могу сказать, что меня не смутило то, что Николай убивает двух убийц, открытие того, на что он способен, не изменило моих чувств – во многом к мое первоначальное смятение.

Безжалостный убийца или нет, он был и всегда будет моим любовником и защитником.

"Нет?" Он сжимает мои плечи, его пальцы словно стальные полосы. «Как мы избежим их участи? Ты уже ненавидишь меня на каком-то уровне, не так ли? За то, что убил тех людей перед тобой и вернул тебя, когда ты умолял меня отпустить тебя? За то, что заставил тебя выйти за меня замуж?

Я выдерживаю его яростно-золотистый взгляд, отказываясь вздрогнуть от вулканической суматохи, которую вижу там, от всех давно сдерживаемых эмоций, которые грозят выплеснуться цунами, сметая все на своем пути. – Нет, Николай. Мой голос мягкий и ровный, несмотря на неровный пульс. «Я же говорил тебе, я люблю тебя. Я не ненавижу тебя. Я никогда не мог, поэтому никогда не делал – и никогда не сделаю».

Его пальцы сжимаются, впиваясь глубже в мою плоть. «Как ты можешь быть так уверен? Ты видел, на что я способен, какой я… какой я с тобой. Чем именно я отличаюсь от него?»

Я борюсь с желанием сжаться от боли и ярости, просачивающихся в его слова. Вместо этого я тихо спрашиваю: «Твой отец любил тебя и твоих братьев и сестер так, как ты любишь Славу? Любил ли он кого-нибудь по-настоящему, кроме себя? И я не имею в виду его сильную привязанность к твоей матери.

Выражение его лица не меняется, но я чувствую ответ в едва заметном ослаблении его хватки, поэтому я продолжаю. «Возможно, в чем-то ты похож на него, но не во всем. Не те, которые считаются. Например, ты когда-нибудь причинишь мне боль? Мне правда больно? Я говорю о кулаках и ножах, а не о грубости в постели.

Он отшатывается, выдергивая руки. – Я скорее выпотрошу себя.

«А как же Слава? Вы бы когда-нибудь напали на него с ножом… скажем, под кайфом или пьяным?

Ярость вспыхивает на его лице. – Блять, нет.

"В яблочко." Я подхожу к нему еще ближе, мое сердце колотится бурей. – Потому что ты не такой, как твой отец. Неважно, что думает твоя сестра… чего бы я ни боялся после того, как ты спас меня.

Его ноздри раздуваются, когда он смотрит на меня сверху вниз. «Боялся?» Голос у него грубый, как наждачная бумага, слова впервые с оттенком русского акцента. – Как в прошедшем времени? Он снова хватает меня за руки, его глаза дикого золотисто-зеленого цвета. – Думаешь, ты в безопасности со мной? Потому что что? Теперь ты знаешь всю неприглядную правду? Потому что ты думаешь, что понимаешь меня?

– С тобой я всегда был в безопасности. И в глубине души я всегда это знал. Вот почему я могла прятать голову в песок все эти недели, почему видя, как он убивает и пытает, я не отшатывалась от его прикосновений, и почему то, что меня заставили выйти за него замуж, не изменило моих чувств.

Даже когда я чувствую себя добычей под его пристальным тигриным взглядом, я знаю, что он никогда не причинит мне вреда.

Его челюсть яростно сгибается. «Как, черт возьми, ты можешь быть так уверен? Как ты можешь доверять мне, не говоря уже о том, чтобы любить меня, учитывая яд, текущий по моим венам?»

«Ты меня любишь ? Поверь мне , учитывая яд, текущий по моим венам?» Мой голос повышается, когда слова вырываются наружу, наполненные гневом, который я не успела обработать, всей ненавистью к себе, которую я подавляла. Как будто плотина прорвалась, и я не могу остановить горький поток, не могу восстановить мысленный блок, который удерживал меня в здравом уме все эти недели. «Я ребенок изнасилования, результат двуличного, социопатического подонка, напавшего на мою мать-подростка. По крайней мере, ваши родители когда-то хотели друг друга – по крайней мере, вы были зачаты в чем-то похожем на любовь.

Он отпускает меня, его взгляд снова становится непроницаемым. "Это не тоже самое."

"Это не?" Я вкручиваю кулаки в его рубашку, не давая ему отвернуться. "Подумай об этом. Моя кровь испорчена, как и твоя. Мой отец убил и мою мать – не из-за извращенной страсти, а из холодного расчета. И он определенно убил бы и меня. На самом деле все еще может попытаться. Так чем же отличаются наши истории? Чем я лучше тебя? Во всяком случае, мы идеально подходим друг другу – или, как вы любите говорить, нам суждено быть вместе.

Он смотрит на меня сверху вниз, его широкая грудь двигается в неровном ритме, и я вижу, что достучался до него, что он усваивает эту основную истину. Правду, которую я не понимал до конца до этого момента.

Я могу не верить в судьбу как таковую, но что– то привело меня сюда, в эту семью со всем ее уродством и красотой. Этому замечательному, смертоносному, искалеченному человеку, который никогда не колеблется, делая все возможное, чтобы защитить меня и убить моих демонов… до тех пор, пока я также убиваю его.

Я отпускаю его рубашку и кладу ладони по обеим сторонам его лица, чувствуя твердую силу его костей под теплой, огрубевшей от щетины кожей. «Я люблю тебя, Николай… Я люблю тебя и хочу быть с тобой, темное прошлое, навязчивость и все такое. Что бы ни делали наши отцы, как бы ни испортились отношения наших родителей, мы не они, и мы не обязаны идти по их стопам. Я никогда не изнасилую девочку-подростка – и ты никогда не причинишь мне вреда, какими бы сильными ни были твои чувства ко мне… какие бы испытания мы ни прошли в будущем».

Его грудь вздымается быстрее, когда я говорю, его глаза темнеют, пока не приобретают цвет потускневшей бронзы. – Хлоя… – Его голос хрипит, когда он складывает руки чашечкой над моими. – Зайчик, ты даже не представляешь, насколько сильны уже мои чувства к тебе, насколько всепоглощающая моя одержимость тобой.

Я облизываю губы. "Я думаю, я сделаю." Камеры – хороший показатель. Нам нужно будет поговорить о них в какой-то момент в ближайшее время, но сейчас я должен сосредоточиться на более важных вещах… таких как то, как его взгляд падает на мой рот и воспламеняется знакомым вулканическим жаром, темный голод, который волнует меня и, на каком-то уровне пугает меня – но только потому, что вызывает во мне столь же сильную реакцию.

Он не единственный, чья любовь сейчас граничит с одержимостью.

Он смотрит на мой рот еще один такт, его руки сжимают мои. Затем, с резким вдохом, он прижимается своими губами к моим, одна рука сжимает мои волосы, а другая сжимает мою ягодицу, прижимая мою нижнюю часть тела к своей.

Он уже возбужден, выпуклость его эрекции давит на меня, когда он тащит меня к своему столу, пожирая жестоким поцелуем, на поцелуй, на который я отвечаю с таким же пылом. Мы падаем на твердую поверхность путаницей конечностей и жадно ощупывающих рук, сближаясь в ярости похоти и любви, в нежном буйстве страсти.

Самым совершенным образом для двух несовершенных людей.

47

Николай

Когда последние отголоски экстаза исчезают, я ощущаю твердую поверхность стола под своей голой спиной и легкий вес тела Хлои, лежащего на моей мокрой от пота груди. Мой мозг переполнен эндорфинами, а сердце бьется в груди в новом обнадеживающем ритме.

Я рассказал ей все, и вместо того, чтобы отшатнуться от отвращения, она обняла меня.

Я обнажил худшие стороны себя, и вместо того, чтобы убежать в ужасе, она сказала мне, что нам суждено.

Которые мы есть. Я знала это с самого начала, но в какой-то момент за последние пару недель я потеряла это из виду, начала сомневаться, смогут ли наши отношения пережить гноящийся во мне яд… суждено ли нам погибнуть мучительный путь моих родителей.

– Нет, – бормочет Хлоя, поднимая голову с моего плеча, и я понимаю, что сказал последнюю часть вслух. Нежно улыбаясь, она обводит кончики моих губ одним тонким пальцем, ее глаза такие мягкие и теплые, что ее взгляд похож на физическую ласку на моем лице. «Мы решаем нашу жизнь, наше будущее».

Сев, я притягиваю ее к себе на колени, переполнение эмоций наполняет мою грудь, когда я вдыхаю ее аромат полевых цветов и чувствую, как ее тонкие руки доверчиво обвивают мою шею. Нежность и собственничество, любовь и вожделение, страх и радость – они борются внутри меня, пока мне не начинает казаться, что моя грудная клетка не может вместить всего этого.

Является ли это возможным?

Может ли любовь Хлои ко мне быть чем-то большим, чем сладкий мираж?

Может ли такое счастье быть настоящим и продолжительным?

Я так о многом хочу с ней поговорить, так много хочу ей рассказать… еще одно признание, которое я хочу сделать относительно судьбы ее отца. Но пока этого достаточно. Я не хочу портить этот прекрасный момент, поднимая какие-либо спорные темы. Так что я просто целую ее в макушку и крепко обнимаю, довольная – по-настоящему довольная – впервые в жизни.

48

Хлоя

Я хочу остаться вот так, лежа на коленях у Николая, навсегда, но я знаю, что рано или поздно нам придется переехать. Краем глаза я замечаю свое платье на полу рядом с его рубашкой – вместе с ноутбуком, который мы сбили со стола в нашей страсти. Мы должны забрать компьютер, убедиться, что с ним все в порядке… может быть, поговорить и о камерах. Или еще лучше, о нашем будущем в целом. Но прежде чем мы туда доберемся, я должен кое-что ему сказать.

Подняв голову с его широкого плеча, я отстраняюсь, чтобы встретиться с его теплым янтарным взглядом. – Спасибо, – мягко говорю я. «Спасибо за то, что вы сделали с Брансфордом. Я знаю, что это не идеальное решение – я знаю, что даже свергнутый с престола он может быть опасен – но я думаю…

Громкий стук в дверь заставляет нас обоих подпрыгнуть. «Николай!» Глубокий голос Павла напряжен, поток русского настойчиво следует за ним.

"Блядь!" Николай сбрасывает меня с колен и поднимает складные ножи к своим ногам, хватая свою одежду и натягивая ее серией взрывных движений.

Это такой внезапный переход от мира, которым мы только что наслаждались, что я слишком ошеломлена, чтобы сначала это осознать. Но затем адреналин очищает мой разум, и я тоже начинаю двигаться.

"Что случилось? Слава опять болен? Я хватаюсь за свое платье, и мое сердце разрывается от горла, когда я натягиваю его.

Николай уже стоит у задней стены, прижимая ладонь к гладкой белой поверхности. – Слава в порядке, – мрачно говорит он, когда часть стены отодвигается, открывая моему изумленному взгляду комнату, полную оружия. – Это наши охранники. Аркаш сообщил Павлу, что заметил что-то странное, и теперь Павел не может связаться ни с ним, ни с другими нашими людьми.

Я задыхаюсь, мой кулак взлетает, чтобы прижаться к моим губам. "Вы думаете-"

«Нас атакуют? Да." Он хватает устрашающего вида M16. – А если бы мне пришлось делать ставку, то я бы поставил на Леоновых.

49

Николай

Карие глаза Хлои расширены от страха и потрясения, когда я кладу свое оружие на стол и вывожу ее в коридор, где меня ждет Павел. Мое сердце бешено колотится в груди, адреналин струится по моим венам, когда я резко приказываю: «Отведите ее, Славу и Алину в безопасную комнату».

Он кивает, заключая Хлою в медвежьи объятия. – Людмила и они вдвоем уже внутри.

"Подожди!" Хлоя кричит, когда он поднимает ее и несет вниз по лестнице. "Позвольте мне помочь. Я могу.."

Я не слышу, что она говорит дальше, потому что я уже в своем кабинете. Я не могу найти время, чтобы успокоить свой зайчик, когда каждую секунду приближает Алексея Леонова к нашей двери. И это должен быть он. Он должен быть тем, кто стоит за этим. Должно быть, наши лица попали на какую-то камеру наблюдения в больнице, и его хакеры выследили нас здесь. Это единственное объяснение, имеющее хоть какой-то смысл, единственный способ триангулировать наше местоположение.

Если бы это были только Павел и я, я бы не волновался. Мы обучены этому, готовы ринуться в бой в любой момент. Но Хлоя и Слава тоже здесь, как и моя сестра и Людмила. Мысль о том, что они в опасности, холодит мои кости и наполняет меня кислотой.

Я разорву Алексея Леонова на части голыми зубами, прежде чем дам ему забрать у меня сына. И если он повредит хотя бы один волосок на голове Хлои или Алины, я выпотрошу каждого члена его семьи.

С усилием я сдерживаю свою ярость и открываю ноутбук, чтобы просмотреть кадры с дрона и записи с камер периметра. Сейчас важно оценить ситуацию. Откуда наши нападающие? Каковы их номера? Моя грудь сжимается, когда я думаю об Аркаше и других наших охранниках, многие из которых мои друзья, хорошие люди с семьями дома. Сколько из них уже убито? Сколько раненых?

Несмотря ни на что, я должен знать.

Я поднимаю ноутбук с пола и открываю его.

Экран темный и тихий, не отвечает, когда я пытаюсь включить его вручную.

Блядь. Падение, должно быть, повредило его.

Вместо этого я хватаю свой телефон – и чувствую, как стынет кровь.

Это та же история. Устройство мертво, экран черный, что бы я с ним ни делал.

Я оборачиваюсь и нажимаю выключатель на стене.

Оно работает.

Мой разум работает яростно, перескакивая с одной возможности на другую. Могли ли они отправить какой-нибудь ЭМИ, поджаривающий нашу электронику? Поэтому Павел не мог связаться с охраной? Потому что их устройства тоже были отключены? А как же телефон Павла? Разве он не заметил, что он мертв?

Если только этого не было в то время.

Если бы ЭМИ был сверхприцельным, он мог бы сначала поразить наших охранников по периметру комплекса, а затем поразить дом.

Я понятия не имею, как Алексей мог заполучить в свои лапы такое продвинутое оружие, но я знаю одно: Константин, параноидальный технарь, думал, что об ЭМИ-атаке не может быть и речи. Вот почему наш резервный генератор является аналоговым и находится внутри клетки Фарадея глубоко под землей, и поэтому наши основные линии электропередач также находятся под землей и защищены металлическими кожухами.

Ублюдки были бы рады отключить нас, я уверен, но им пришлось довольствоваться уничтожением наших дронов и камер.

До моих ушей доносится далекий стук выстрелов.

Спасибо бля.

Охранники должны быть еще живы и выполнять свою работу.

Я отбрасываю разряженный телефон в сторону и натягиваю бронежилет, затем пристегиваю несколько пистолетов и вешаю на плечо дюжину патронов. Я также беру два работающих радиоприемника из арсенала – как и обшитый металлом ящик с генератором, потайная комната – это клетка Фарадея.

Когда я заканчиваю, ко мне в кабинет врывается Павел, тоже вооруженный до зубов. – Телефоны и радио, они…

«Умер, я знаю. Здесь." Я сунул ему в руки второе радиоустройство. "Пойдем. Пора Леоновым узнать, с кем они трахаются.

50

Хлоя

– Прекрати, Хлоя, – рявкает Алина, и я понимаю, что снова притопываю ногой – физическое проявление моего беспокойства, которое необъяснимо ее раздражает. В общем, она более взвинчена, чем я когда-либо ее видела, ее собственные движения дергаются, а ее спина так напряжена, что удивительно, как она может повернуть шею.

"Прости за это." Я переворачиваю Славу, чтобы он удобнее сидел у меня на коленях. – Я просто беспокоюсь за них.

Я держу ребенка не столько для того, чтобы успокоить себя, сколько для того, чтобы утешить его. На самом деле из нас четверых Слава беспокоится меньше всего – наверное, потому, что не понимает масштаба угрозы, с которой мы сталкиваемся. Людмила сказала ему, что мы здесь в рамках учений по безопасности, и хотя я уверена, что он улавливает напряжение взрослых, он не подвергает сомнению объяснение.

Я бы тоже хотела быть спокойной, но это не так. Моя грудь сжимается мучительно, мои внутренности бурлят, как будто они работают на высокой скорости в стиральной машине. Я остро, с ужасом осознаю тот факт, что Николай находится где-то там, сражаясь лицом к лицу с неизвестным количеством врагов, которые могут быть Леоновыми, а могут и не быть.

Насколько нам известно, Брансфорд послал за мной целую армию убийц. Это вполне может быть моя вина, что мы в опасности.

Я снова ловлю себя на учащенном дыхании и заставляю себя вдохнуть глубже, чтобы избежать гипервентиляции. Безопасная комната – место, о существовании которого я не подозревала, пока Павел не бросил меня сюда, – вырублена в горе под гаражом и достаточно велика, чтобы считаться квартирой-студией, с большой двуспальной кроватью, двумя футонами, полностью укомплектованная мини-кухня, небольшая ванная и достаточное количество припасов в кладовой, чтобы пережить ядерную зиму. Теоретически кислорода здесь предостаточно, но мне все время кажется, что нам не хватает воздуха, будто стены с каждой секундой приближаются ко мне.

Николай где-то там, а я застрял здесь, не в силах ничем ему помочь.

– Ты можешь, блядь, остановиться? Алина вскакивает на ноги. Ее лицо вампирски бледно в белом свете светодиодной ленты на потолке, ее грудь вздымается, когда она смотрит на меня, и я понимаю, что непреднамеренно возобновил постукивание ногой.

Прежде чем я успеваю огрызнуться – она не единственная, у кого нервы на пределе, – Людмила говорит что-то по-русски. Хотя ее круглое лицо тоже бледно, тон ее голоса успокаивает, и Алина снова ложится на свой футон, откидывая назад волосы трясущейся рукой, прежде чем пригладить их поверх красного вечернего платья.

Я смотрю на нее, пораженный тем, насколько она расстроена, гораздо больше, чем когда у нас был инцидент со Славой. Она знает что-то, чего не знаю я?

Неужели мы в еще большей опасности, чем я осознаю?

Я сажаю Славу на кровать и иду к ней, цементный пол холодит мои босые ноги – в спешке, чтобы затащить меня сюда, мои босоножки на каблуках остались в кабинете Николая. Сидя рядом с ней на футоне, я тихо спрашиваю: «Ты в порядке?»

Она смотрит на меня, ее нефритовые глаза блестят слишком ярко.

– Что-то еще происходит? Я нажимаю. – Ты кажешься необычайно взволнованным – не то чтобы у вас не было веских причин для этого.

Она открывает рот, чтобы что-то сказать, затем качает головой. "Это ничто." Голос у нее напряженный. – У меня сильно болит голова, вот и все.

Конечно. Так бывает, когда она в стрессе. Бедняга. Я накрываю ее ледяную руку своей, радуясь, что могу сосредоточиться на чем-то другом, кроме собственного изнурительного страха. – У тебя есть лекарства?

"Нет."

Я смотрю на раскладную лестницу, ведущую в гараж. Каковы шансы, что я смогу сбежать наверх и быстро принести ей это?

– Даже не думай об этом, – огрызается Алина, читая мои мысли со сверхъестественным умением своего брата. – Если я захочу, я сам добуду. Но ни один из нас не должен…

Свет на потолке мерцает, когда громкий грохот сотрясает комнату, от чего мой желудок сжимается, а штукатурка падает на наши головы.

Мы, как один, вскакиваем на ноги, и я бросаюсь к Славе, глаза которого теперь расширились от страха. «Мама Хлоя». Его голос слабеет, когда я беру его на руки и кладу его крепкий вес на свое бедро. «Где папа? Мне это не нравится. Я хочу, чтобы он был со мной».

Я крепче обнимаю его. "Я тоже, дорогой. Я тоже. Но не волнуйся. Все будет хорошо. Твой папа скоро будет здесь. Нам просто нужно подождать». Надеюсь, Слава не чувствует, как меня трясет, и не видит выражение лица Алины.

Похоже, ее поместили в камеру смертников, а казнь назначена на сегодня.

Людмила должна это заметить, потому что она подходит к Алине и обнимает ее стройные плечи, бормоча что-то по-русски. Я ловлю слова «Алексей» и «брахт» – русское слово, означающее «брат», – и в сотый раз желаю знать больше русского языка.

Я также отчаянно хочу знать, что там происходит, в порядке ли Николай и Павел. В дополнение ко всем расходным материалам, в другом конце комнаты есть панель мониторов – предположительно, окно во внешний мир, – но единственное, что мы смогли увидеть на включенных мониторах, – это статические помехи.

– Как вы думаете, чем это вызвано? – спрашиваю я, не в силах больше молчать. Несмотря на все мои усилия, мой голос выдает мое волнение, ужасный ужас, гложет меня изнутри при мысли о том, что Николай может быть ранен. Крепче прижав Славу к себе, я стабилизирую тон. – Взрыв, я имею в виду. Ты думаешь-"

«Может быть РПГ». Голос Алины теперь ровный, странно бесстрастный, когда она высвобождается из поддерживающих объятий Людмилы, и хотя ее глаза все еще блестят болезненным блеском, ее черты снова спокойны. «Они могли запустить его в гараж, чтобы уничтожить наши машины и исключить возможность побега. Либо так, либо вручную заложили взрывчатку у входа в гараж – значит, они уже здесь, у дома.

А Николай тяжело ранен или убит.

Тошнота, скручивающая мой желудок, настолько сильна, что мне приходится сглатывать, чтобы сдержать рвоту. Мне нужно все, чтобы мой голос звучал ровно ради Славы. «Здесь есть оружие? Я несколько раз была на стрельбище, так что могу…

Алина уже идет к панели с мониторами, где прижимается ладонью к стене, как это делал Николай в своем кабинете. И, как и в его кабинете, стена отодвигается, открывая коллекцию оружия, которой мог бы гордиться любой торговец оружием.

«Мой брат все предусмотрел», – говорит она, беря в руки «Глок». «Вряд ли они найдут эту комнату в ближайшее время, но если они это сделают, мы готовы». Она заряжает ружье быстрыми, уверенными движениями, которые заставляют меня понять, что она была на стрельбище не раз.

На самом деле она может быть так же опасна с этим оружием, как и ее брат, а он смертелен. Я видела его в действии. Он может справиться сам.

По крайней мере, так я говорю себе, чтобы не сойти с ума, пока ставлю Славу, чтобы вооружиться. Он тут же хватает меня за ноги и смотрит на меня снизу вверх, в его огромных глазах скапливается влага. «Я хочу папу». Его нижняя губа дрожит. "Где он?"

Я глажу его шелковистые волосы, моя грудь мучительно сжимается. – Не знаю, дорогой, но я уверен, что мы скоро его увидим. А пока нам просто нужно подготовиться, хорошо? Так что твой папа знает, что мы не провалили это упражнение и что мы можем позаботиться о себе – что мы все сильные, как Супермен.

Слава всхлипывает, но отпускает мои ноги и отступает назад, чтобы дать мне пройти.

"Хороший мальчик." Я смотрю на Людмилу, чтобы посмотреть, сможет ли она взять его на данный момент, но она тоже вооружается, обращаясь с оружием с таким же впечатляющим мастерством, как и Алина. Что вызывает вопрос…

– Какого хрена мы здесь делаем? – выпалила я, на мгновение забыв себя. «Мы должны быть там, помогать им!» Понимая, что пугаю Славу, я понижаю голос, беру пистолет и начинаю его заряжать. – Может быть, кто-нибудь из нас сможет остаться здесь и присматривать за…

Еще один удар сотрясает посуду на кухне, и с потолка сыплется еще больше штукатурки. Огни мигают несколько раз, затем мигают, погружая нас в кромешную тьму.

В наступившей тишине слышно только мое прерывистое дыхание и приглушенный звук выстрелов над головой.