Текст книги "Его выбор (СИ)"

Автор книги: Анна Алмазная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

Под утро, когда Рэми казалось, что он больше не выдержит, мальчика и дежуривших с ним наконец-то отпустили. Несмотря на усталость, его вместе с остальными мужчинами заставили раздеться догола и от души пропарили в жарко натопленной бане. Рэми не помнил, как переоделся в свежевыстиранную одежду и дополз до каморки Брэна. Не помнил, как упал на узкое жесткое ложе и провалился в спасительную густую темноту.

К концу третьего дня он умирал от усталости. Сил сочувствовать больным уже не было, он мог лишь бездумно делать то, что от него требовалось: вытереть рвоту с пола, принести старику поесть, напоить слабую, как котенок, девчушку новой порцией отвара, помочь Мие придержать рвущегося в лихорадке мужчину... Сразу же оглянуться на тихий зов:

– Воды! – и, забыв об усталости, встать рывком.

Перед глазами плыло, колени отказались держать. Рэми покачнулся и упал бы, если бы кто-то не подхватил бы за плечи и не прижал к пахнущему морозной свежестью плащу.

Плащ был дорогой. Отороченный мехом, тяжелый, с серебром вышивки на иссиня-черной ткани. Поняв, что натолкнулся на высокорожденного, Рэми поспешно шагнул назад и упал на колени, сложив на груди крест накрест руки, и выдохнул едва слышно:

– Мой архан.

– Ради богов, во что ты превратил мой замок, Сеен?

«Мой замок»? Рэми опустил взгляд еще ниже, не осмеливаясь вздохнуть лишний раз. Брэн и Влассий предупреждали, что хозяин замка, Эдлай, крут нравом, что лучше его лишний раз не гневить, иначе день закончишь на конюшне под розгами. А архан гневался. Рэми это чувствовал всем телом и напрягся, как тетива под пальцами выследившего добычу лучника.

– Откуда эти люди? – продолжал задавать вопросы Эдлай. – Не думал, что на моих землях угнездился мор.

– А он и не угнездился... – мягко ответил второй архан. – Больных людей всегда хватает... мы просто собрали их в одном месте.

– Зачем?

– Ты заверял, что готов сделать все, чтобы помочь повелителю. Просто верь мне.

Приехавший с Эдлаем архан опустился перед Рэми на корточки, зажав его подбородок между большим и указательным пальцем. Повинуясь, Рэми поднял голову и осмелился посмотреть приезжему в лицо. Лицо оказалось приятным, глаза серыми, улыбчивыми и внимательными. Архан провел ладонью по волосам Рэми, подергал зачем-то ворот туники, так, что он ощутимо врезался в шею, и довольно сказал:

– Мальчика еще сегодня купали, одежда чистая, свежестиранная. Повязка тщательно смочена в отваре орлении, даже меня от этого смрада воротит… Вижу, они четко исполняли инструкции. Это радует. Если кто-то из больных оказался заразным, мор все равно не тронет твоего замка, Эдлай.

– Лучше бы у тебя получилось, Сеен. Не переношу запаха погребальных костров.

Сидевший рядом на корточках архан, казалось, не слышал. Рэми всей кожей чувствовал, что Эдлай злится все больше, а сероглазый гнева хозяина будто и не замечал. Он так же внимательно рассматривал Рэми и от взгляда его было почему-то тревожно:

– Какие необычные глаза у этого рожанина… Колдовские.

– Меня не волнуют глаза рожанина, – оборвал его Эдлай. – Почему именно мой замок?

Тонкие пальцы Сеена отпустили подбородок, и Рэми вспомнил, что ему надо дышать. Архан медленно поднялся, стряхнул с серого плаща прилипшую сосновую иголку и так же спокойно, тихо ответил:

– Завтра первое полнолуние со дня смерти Эррэмиэля…

Показалось или кто-то рядом дернулся? Рэми осмелился поднять взгляд и успел заметить, как ладонь Эдлая легла на плечо худого, бледного мальчика со светлыми, почти белыми волосами. Голубые, поддернутые туманом глаза арханчонка были густо обведены черной краской, тонкая линия ритуального рисунка шла вниз от уголков глаз, разветвляясь на щеке куриной лапой. Перевернутая руна Альгиз, откуда-то вспомнил Рэми, передернувшись. Руна смерти. Черные одежды, черная лента, удерживающая прямые, до плеч волосы, стянутые в тугой хвост, никаких украшений, потухший, бессмысленный взгляд. Знак скорби, глубокой и болезненной, от которой Рэми почему-то замутило.

– Завтра ночью мы проведем в этом замке ритуал забвения, – продолжил Сеен, и глаза мальчика-архана, который был всего на несколько зим старше Рэми, опасно сузились.

– Не дождешься! – зло прошипел он. – Я отказываюсь, слышишь, я отказываюсь забывать брата!

– Мертвых надо отпускать, – неожиданного мягко ответил Эдлай. – И помни о нашем договоре, мальчик.

– Церемония забвения не входила в наш договор! Ты не можешь, ты не имеешь права меня заставить!

– Я твой опекун, Арман. Я имею право на очень многое.

– Плевать я хотел! – гордо вскинул подбородок мальчик и направился к двери. Эдлай было дернулся следом, но Сеен его придержал:

– Оставь… Пусть подумает в одиночестве, успокоится. У нас много работы, Эдлай. Ты должен подготовить замок к прибытию гостей.

– Гостей?

– Думаю, Арман не пропустит церемонию забвения… как и…

Рэми показалось, что Эдлай на миг побледнел. Потом сжал зубы, окинул зал тяжелым взглядом и сказал:

– Я надеюсь, ты хорошо понимаешь, что делаешь.

– Очень хорошо понимаю, – улыбнулся Сеен и, повернувшись к Рэми, холодно добавил:

– Почему ты все еще здесь? Ступай. Сдается мне, тебе есть чем заняться.

Рэми медленно поднялся с колен, игнорируя боль в затекших ногах, и бросился к стоявшей в углу бадье с водой. Церемония забвения… наверное, это очень красиво. Посмотреть хотя бы одним глазком…

И… Рэми набрал в черпак теплой воды и перелил ее в глиняную чашу… Хорошо, если бы Арман все же явился на ту церемонию. Может тогда глубокая скорбь в его глазах станет хоть немного меньше. Хотя Рэми какое дело до арханчонка? Арханы такие пугающие. Сеен тоже, сначала добрый и ласковый, а уже через миг холодный, как вода под ледяной коркой. Вот рожане да... близкие и понятные. Нет, прав Брэн, надо подальше держаться от арханов.

Проклятая повязка... орления... как сложно дышать...

Маг. 5. Арман. Ярость

То что нас не убивает – делает сильнее.

Фридрих Ницше

Боль не уходила. Свернулась где-то внутри темным комочком, жрала душу и ждала ночи. И ночью начинались кошмары. Арман ворочался на кровати и боялся закрыть глаза: там, за пеленой сна, звал тихий плач. И Арман бежал, бежал к брату, падал, разбивал колени и вновь бежал, а плач становился все дальше, а темнота все гуще, а отчаяние все сильнее.

Арман просыпался в поту, вскакивал с кровати и забивался в угол, обнимая колени руками.

– Не зови меня, не зови! – шептал он. – Или Лиин уйдет вслед за нами.

Лиин, маленький мальчик, чем-то так похожий на Рэми. Невинные глаза, которые смотрели прямо в душу, слишком умные для шестилетнего мальчика-рожанина. И то же молчаливое, всепрощающее понимание, что было во взгляде Эрра. Боги, за что все это? Этого слишком много!

– Ты напишешь мне, – прошептал Лиин, когда его забирали, и вцепился в тунику Армана так крепко, что и расцепить-то было никак. Откуда силы взялись-то?

– Ты не прочитаешь, – одернул его Арман, сажая мальчишку перед дозорным на лошадь.

И ловя себя на мысли, что день сегодня такой морозный, хоть и погожий, не простудили бы мальчонку… И тут же одернул себя – не простудят. Эдлай обещал, а обещаниям опекуна Арман почему-то верил.

– Я выучу заклинание, – тихо прошептал Лиин. – Я пойму. Я напишу ответ. Обещай, что напишешь! Обещай!

– Тратишь силы на такую ерунду, – ответил Арман, но, когда Лиин посмотрел на него с мольбой, близкой к отчаянию, обещал.

И Эдлай, посмотрев внимательно на воспитанника, вдруг добавил:

– Я прослежу, чтобы он исполнил обещание.

Почему? Боги, не слишком ли он многого делает для какого-то рожанина? Не слишком ли многим жертвует?

Арман обхватил голову руками и тихо застонал. Много, но иначе ведь нельзя. Если Лиин пойдет за ними, Эрр не простит! Даже за гранью не простит!

На второй день, не выдерживая бессонницы и мрачных мыслей, Арман сел за письмо. Но слова, миг назад мучившие и не находившие выхода, теперь куда-то пропали. И осталась лишь звенящая пустота. Как это вообще можно написать? Да и что писать-то?

Он скомкал очередной лист бумаги и бросил ее в жадный огонь. И не поднял даже взгляда, когда в комнату вошел Эдлай и подал протянул воспитаннику светящийся шарик энергии:

– Если не можешь написать письмо, возьми это.

– Они слишком дороги, – прошептал Арман. – Стоит ли?

– Твоя бледность стоит мне дороже, – ответил Эдлай. – На закате в столицу отправится наш посол. Думаю, он сможет передать посылку Лиину.

– А еще одному человеку? – тихо спросил Арман.

– Лесли?

Арман вздрогнул. Эдлай слишком проницателен. И слишком хорошо его знает.

Лесли. Острые шутки, вечно язвительная улыбка и странное ощущение, что кто-то рядом.

Арману сейчас так нужен друг… не обожающий Лиин, а кто-то кто Армана поймет и примет таким, каким он есть, перед кем не надо играть в замену брату. И не надо быть сильным и идеальным.

– Я привезу Лесли к тебе, – ответил Эдлай, и Арман вздрогнул, сомкнув пальцы на сгустке энергии. – Если ты этого хочешь. Ты точно этого хочешь?

И Арман радостно кивнул, сжав в ладони сгусток энергии и откинувшись на спинку кресла. Да, так легче. Хоть и дороже. И одиночество вдруг отступило, а маленький светящийся шарик на ладони вобрал все, что клубилось в душе: и щемящую тоску по брату, и страх, и бегающие в голове мысли. Арман знал, что Лиин поймет. Знал, что разделит эту тоску, и сразу дышать стало чуть легче.

Теперь и Лесли можно дождаться.

А потом за окном вечер кутался в снежную шаль. Потрескивали дрова в камине, гуляли по стенам изменчивые тени. Тоска не проходила, дышать все так же было тяжело, но Арман заставил себя стоять прямо. Навязчивое тепло заливало всю комнату: высокий, до потолка, шкаф, набитый книгами, тяжелый письменный стол с резными ножками и мраморной столешницей, статуэтку Ирении, богини мудрости, и плавные изгибы стульев, обитых бархатом.

Было душно, так душно, что хотелось подбежать к окну, распахнуть створки и вдыхать, вдыхать морозный воздух до сладостного опьянения, но Арман заставил себя остаться на месте.

Перед глазами расплывалось, и теперь Арман понимал, почему Эдлай запрещал ему писать Лесли. Все, что было до отъезда из столицы, оказалось навязчивым бредом, непереносимой глупостью. Льющийся из камина свет ластился к магическому зеркалу, за которым...

Арман вспыхнул от стыда, затылком чувствуя холодно-презрительный взгляд опекуна. За зеркалом была небольшая, убранная в золотые тона спальня, где тощая женщина уговаривала лучшего друга:

– Знаю, что ты его терпеть не можешь. Но Арман будущий глава северного рода.

Скажите, что все это неправда! Что Лесли сейчас улыбнется искренне, и скажет, что мать что-то попутала, что Арман его лучший друг. А разве можно про лучшего друга, про товарища по шалостям, про партнера на жестких тренингах "терпеть не можешь"? Они ели вместе, спали вместе, они все делали вместе, и в школе их называли неразлучными. Называли. Когда-то.

– Ма-а-а-ам! – протянул Лесли, опасно сощурившись. Как знаком Арману был этот взгляд. Так Лесли редко, но смотрел, когда был готов вытворить очередную гадость. – Я помню. Все помню. Дружить с главой крупного рода – это место при дворе, хорошая жена и вечный достаток. Но он же хороший больно, понимаешь? И с ним ни повеселиться нормально, ни пошутить…

Арман прикусил губу, отвернувшись от зеркала и подавив неожиданный приступ тошноты. Пошутить? Это выпустить из школьного террариума ядовитого паука и посмеяться, когда их одноклассника откачивали виссавийцы. Это дать толстому прислужке пинка под задницу, чтобы он полетел на каменный пол с подносом, заставленным дорогими пирожными. А вечером всенепременно сходить полюбоваться на порку. Потому что нерадивые слуги должны быть наказаны, а нерадивых учеников трогать не смей, пока они не трогают арханов или пока не попадаются. Лесли не попадался никогда.

Арман прощал другу все. "У каждого свои недостатки, – шутил Лесли в ответ на упреки Армана. – Прости, ничего не мог с собой поделать. Но ради тебя постараюсь".

И старался же. И на тренировках был лучшим напарником, и вечерами лучшим рассказчиком и лучшим слушателем. И потом они вместе сбегали из школы и можно было забыть и о доме, что Арману казался чужим, и об обожающем взгляде младшего брата, и о холодной матери. И о том, что Арману даже поговорить было дома не с кем. Не со слугами же? А вот Лесли всегда слушал. Отвечал задумчивой улыбкой, находил нужные слова и становилось легче. И потом они вместе гоняли по улицам верхом. Вместе и терпели порку, когда их наконец-то ловили и возвращали в школу. Вместе... так почему же теперь?

– Главное – не какой он, а кто он, – увещевала мать, стягивая мышиного цвета волосы Лесли в тугой хвост. – У Армана умер единокровный брат – посочувствуй мальчику.

– Мой бы умер, я бы только обрадовался, – еще больше сузил глаза Лесли.

Арман вспомнил единокровного брата «друга», затюканного первогодку в их школе. Ходили слухи, что родился мальчонка от тайной связи отца Лесли с какой-то придворной дамой, и имени той дамы никто не знал. Учителя говорили, что мальчик умный и талантливый, ученики его терпеть не могли, Арман даже понять не мог почему.

Пару раз выловив мальчонку из выгребной ямы, он не выдержал, спросил у Лесли: зачем позволяет издеваться над младшим? Лесли тогда скривился, покраснел густо, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но посмотрел ошеломленно на Армана и промолчал. Однако его брата после этого почему-то никто не трогал.

– Не вступился бы этот дурак, давно бы я «братишку»… – прошипел Лесли. – Но у Армана такой взгляд был… «Не защитишь, так и ты мне не нужен». Хороший шибко? А я что, дерьмо?

Да не хороший Арман, он действительно не понимает. Для него тронуть кого-то из семьи – это тронуть его. А брат – это брат. Единокровный, родной, какая разница? Эрр тоже единокровный, и что? Был единокровный… Арман отшатнулся от зеркала.

– Временами даже магия бывает полезной, не так ли, мой мальчик? – рука опекуна тяжело легла на плечо и так его сжала, что Арман от боли втянул сквозь зубы воздух. – Надеюсь, что ты такой ошибки, как твои гости, не совершишь. Надеюсь, ты всегда будешь помнить, что тебя могут подслушать, и примешь меры предосторожности.

– Уж не сомневайся, – прохрипел Арман.

Свои тайны он выдавать точно никому не собирался. И доверять после такого… никому. Горько, противно. И взгляд все равно тянется к покрывающемуся темной пленкой зеркалу, стремясь досмотреть, питаясь надеждой, что все это лишь досадная ошибка. И уже осознавая, что ошибки быть не может, а зеркало медленно превращается в черный, сливающейся с остальной стеной камень. Представление закончилось.

Арман покачнулся. Ошеломленно опустившись на стул, он вплел пальцы в волосы и уставился на мраморные прожилки столешницы. Его била мелкая дрожь, во рту пересохло, но когда в дверь постучали, он уже взял себя в руки. Даже нашел силы встать, гордо выпрямиться, посмотреть в глаза Лесли спокойно и не выпустить наружу жрущие душу горечь и презрение. К себе, к «другу», а разница?

– Идем во двор! – потянул его за руку Лесли. – Говорят, там такие зверюги, замок охраняют.

Зверюги? Только зверюги его волнуют? К этим «друзьям» Арман как безумный рвался в столицу? Подальше от Эрра? Бред. Боги, скажите, что это всего лишь лихорадочный бред! И сейчас Арман очнется, и все будет как прежде. И Эрр будет жив, и Лесли станет прежним. Близким, родным. Не тем, кто только что говорил матери гадости, а теперь вновь улыбается, с легкой грустью, будто сочувствует, но и в самом деле рад встрече.

– Боюсь, время для игр сейчас не подходящее, – ответил за воспитанника Эдлай. – Траур обязывает, мой мальчик.

– Мы понимаем. – Паучиха бросила в сторону Эдлая заинтересованно-игривый взгляд. Армана передернуло, показалось вдруг, что столица, школа были всего лишь бредом… и настоящее тут, а между ним и когда-то родным Лесли разверзает пасть бездна. – Мы заглянем позднее. Мой сын с удовольствием останется с вашим воспитанником. Думаю, в столь сложное время поддержка друга будет весьма кстати.

Лесли вмиг стал серьезным, посмотрел иначе, с какой-то потаенной тоской, и на миг Арман засомневался, что увиденное в зеркале было правдой. Не может быть правдой. Не может Лесли быть таким....

– Спасибо, что приехали, – спокойно продолжал Эдлай, до боли сжимая плечо Армана. – Но моему воспитаннику теперь гораздо более полезно уединение и отрешенность. Траур по близким обязывает.

Арман ненавидел в последнее время уединение, но возражать не стал, до хруста сжав зубы. Он мысленно поклялся научиться говорить вот так – вежливо, спокойно – и в то же время бить словами, смыслом, понятным лишь немногим.

Ничего ведь Эдлай не сказал, а Паучиха побледнела, испуганно посмотрела на опекуна, будто увидела его в первый раз, что-то шепнула Лесли и вывела сына из кабинета.

Боги, ну почему? Пальцы сомкнулись на дорогой статуэтке. Разбить! Раздавить... Может, хоть на миг станет легче?

– Арман…

Запястье прошило болью – хватка опекуна не была ласковой, зато голос оказался неожиданно теплым:

– Не смей портить чужих вещей. Никогда. Не смей впадать в гнев из-за какого-то недоумка.

Недоумка? Лучшего друга. Бывшего друга… Арман позволил отобрать у себя статуэтку, послушно опустился на стул и вздрогнул, услышав:

– Я понимаю. Больно, да?

– Больно, – выдохнул Арман.

– Ты никому не можешь верить, мой мальчик. Даже мне. Доверие… оно делает слабее, понимаешь?

– Понимаю…

– Ты молодец. Хорошо держался. Будешь отличным главой рода. Но пока ты им не станешь, я буду с тобой.

Арман до крови прикусил губу и гордо выпрямился на стуле.

Позднее они с Лесли встретились лишь раз – когда „друг” уезжал из замка. Слушая его глупую болтовню, Арман большей частью молчал. Он отлично усвоил и второй урок: высший свет это притворство, притворство и еще раз притворство. И есть в этом мире лишь один человек, перед которым он может быть самим собой.

Лиин. Мальчик с внимательным взглядом, так похожий на брата, тень Эрра. Как жаль, что Лиину пришлось так быстро уехать, как жаль, что Арман не смог найти в себе силы возразить опекуну и оставить Лиина рядом с собой. Да и может ли он? В магической школе Лиин станет сильным, а с Арманом?

Он резко выпрямился. Боли, которая вечно клубилась в груди, показывать нельзя. Снисходительная улыбка, прямая спина, высоко поднятый подбородок. Спокойный, холодный взгляд, скупость слов и жестов. Слушать. Надо слушать, не говорить. Каждое лишнее слово – предатель. Каждый лишний жест – непростительная слабость. Но больно же. Больно, до спертого дыхания! Дышать больно!

Арман слушал. В кабинете, спиной чувствуя стоявшего за стулом опекуна, он внимал мерному голосу худощавого секретаря с неприятно вытянутым лицом. Он ничего не понимал ни в присланных письмах, ни в отчетах. Он с ужасом смотрел на каждую новую бумагу, и перо дрожало в руке, когда приходилось что-то подписывать. Но лучше так, чем сидеть одному в комнате и думать... и ожидать с ужасом вечера, когда придется удалиться в свои покои, лечь в кровать и остаться одному.

– Почему я? – спросил он, понимая, что буквы расплываются перед глазами, а ровные столбики цифр пугают кажущейся безликостью.

Секретарь ровным голосом объяснял второй раз. Третий. Четвертый. Пока не становилось понятнее. Сеен все так же стоял за спиной и слушал. Почему Сеен? Арман терпеть не мог этого человека, потому что не понимал. Но опекун приказал слушаться, а Эдлаю Арман пока доверял. Да и Эдлай сейчас был рядом. Временами опускал ладонь на плечо воспитанника, подбадривая, временами прерывал секретаря и начинал объяснять сам, более доходчиво.

Тихо скрипело перо, все ровнее выходили закорючки подписи, все чаще плавился белый воск и устремлялись ввысь острые вершины гор на остывавшей печати, а горевшие на запястьях магические татуировки сыпали на воск синие искры, скрепляя его магией.

С цифрами было легче.

С просьбами – гораздо сложнее. Особенно сложно – с приказом повелителя, завуалированным под просьбу.

– Подпиши, мой мальчик, – ровным голосом просил Сеен.

Арман не отвечал и мял перо между пальцев. Строки вновь плавились перед глазами, к горлу накатывала горькая волна отчаянного упрямства. Арман боялся ослушаться, но не мог подчиниться.

Только как же отказать, если он даже глаза боится поднять на главу семейства? Гэрри, казалось, как только в эту комнату вошел, так даже дышать стало больно. До тошноты. И ничего же он не делал, просто встал в стороне, сложил на груди руки и смотрел остро, с легким презрением. Будто взглядом говорил, что Арман не справится, и ничего не сделает правильно. Будто одним видом предупреждал, что не примет такого главы рода.

– Не упрямься, подпиши, – повторил Сеен. – Ты глава его рода, ты должен подписать.

Арман смотрел на разбросанные по столу листы доклада, взгляд безошибочно выхватывал нужные строки:

«…три погибших деревни, пятьдесят сгоревших домов, из местных жителей не выжил практически никто…»

«…огонь уничтожил заповедную дубовую рощу...»

«…от знаменитого храма Радона остался лишь пепел…»

«…убытки составляют…»

«…прошу прибыть на церемонию погребения, мой архан…»

«…в окрестных деревнях разгораются беспорядки. Старейшинам с огромным трудом удается сдерживать гнев жителей…»

«…прошу прислать людей. Дозорных слишком мало, если рожанам не выдадут виновного, может подняться бунт…»

И тут же выведенные неровным почерком, с ошибками, на дешевой бумаге, одной и той же рукой, наверняка рукой деревенского старейшины:

«… прошу, мой архан, мой сын…»

«… больше не у кого просить защиты…»

«… понимаю, мы простые рожане, но…»

«… дочка была такой красавицей, а ее детки… мой архан, почему?»

«… мои предки всегда служили северному роду. Неужели хотя бы этого мы не заслужили?»

«… защити… прошу…»

«… даже могилки не осталось… моя девочка…»

– Арман, – Сеен подошел к столу и решительно собрал разбросанные листки в одну аккуратную стопку. – Ты уже не маленький, ты обязан понять.

– Он должен умереть, – выдохнул Арман.

– Он не может умереть, – мягко уговаривал Сеен, подсовывая нужную бумагу. – Он станет телохранителем повелителя. Человека с таким даром…

– Плевать на его дар! – взорвался Арман, стукнув кулаком по столу. – Убил, так пусть сам сдохнет!

Секретарь, подчиняясь чуть заметному жесту Сеена, стрелой вылетел из кабинета. Боится, горько усмехнулся Арман. Слуги трусливые. Арман не такой. Арман выхватил из рук Сеена листки и швырнул их на пол. И посмотрел на придворного с всей яростью, со всей злостью, на какую был способен. И все равно же не подействовало – проклятый придворный даже не шелохнулся. Лишь серые глаза его слегка потемнели, а губ коснулась насмешливая улыбка:

– Противишься повелителю?

Арман старался не обращать взгляда на насмешливый взгляд Гэрри и гордо выпрямился:

– Ты его спасаешь… когда… когда найдут убийцу брата, его тоже спасешь? Потому что «дар»?

– Арман… ты… – побледнел Сеен. – Ты действительно сын своего отца, смотришь теперь, как Алан. Говоришь, как он, и так же не понимаешь…

– Потому он умер? Потому что не понимал? – тихо спросил Арман. – Потому они все умерли?

– Мой мальчик…

– Я еще мал, ты прав, но я их понимаю, – Арман бросил взгляд на разбросанные по темному ковру бумаги. – И я не могу… понимаешь… не могу его отпустить…

– Я понимаю. – Сеен безошибочно нашел среди разбросанных бумаг приговор к смерти и протянул его Арману. Неподписанный. Пока неподписанный. – Я позволю убить Виреса и даже защищу тебя перед повелителем… по старой дружбе с твоим отцом.

Арман потянулся, чтобы взять листок, но Сеен отдернул руку, резанув Армана жестким взглядом:

– … через три дня. После того, как ты поговоришь с Виресом.

– Пусть так, – смирился Арман, направившись к выходу.

Ему уже было все равно, сил сопротивляться и спорить не осталось. Но еще не доходя до высоких, обманчиво хрупких дверей, он услышал смешок опекуна:

– Ты хитер, Сеен. Остановись, Арман.

Арман подчинился, встав у дверей как вкопанный. Но оборачиваться не спешил, как и не спешил сдаваться:

– Я хочу видеть Виреса здесь. Я глава его рода, и я его накажу. Лично.

– Боги, Арман, какой же ты дурень, – ответил опекун. – Подписать бумагу и послать незнакомого человека на казнь – это не то же самое, что убить кого-то, кого уже знаешь. Сеену так легко удалось тебя провести. Если ты узнаешь Виреса, если ты его поймешь, ты не сможешь его казнить. Не сейчас. Неужели сам не понимаешь, мой мальчик?

Сможет. И казнит. Арман сжал зубы. Как такое можно понять?

– Эдлай, – пытался вмешаться Сеен.

– Не забывай, что Арман мой воспитанник, – оборвал его Эдлай. – И глава северного рода. Действительно хочешь, чтобы им было так легко манипулировать? Боги, мы не можем ждать, пока он повзрослеет!

А кто вас просит ждать?

Ковер… потерся у самого входа. Едва заметно, а все же. Оказывается, и в этом замке бывают потертые ковры. Унизительно. Как же все это унизительно… и правдиво.

– Пойми меня правильно, мальчик, – продолжал за спиной опекун. – Я возьму на себя часть твоей ноши. Но ты сам знаешь, так не будет всегда. И к своему совершеннолетию ты должен стать достаточно сильным, чтобы все это взвалить на собственные плечи.

Еще четыре года…

Арману вдруг стало страшно.

– Вижу, в магической школе тебя разбаловали, – не унимался Эдлай. – Она для детей, которые живут под защитой родителей. У тебя такой защиты нет.

Хлестко. И больно. Боги, как же больно и противно.

– Потому ты больше не вернешься в школу.

А и не жалко. Что он забыл в этой школе?

А опекун продолжал:

– Я не могу все время за тобой присматривать. Я не могу взять тебя на границу. Это не место для детей. Да и я все время в разъездах, которые для тебя могут быть опасны. Я могу рисковать своей жизнью, но я не имею права рисковать жизнью главы северного рода. И я не могу оставлять тебя без присмотра в замке.

Арман опустил голову.

С каких это пор он стал для кого-то обузой?

Ковер… почему он потемнел? Почему весь мир вокруг потемнел?

– Потому ты отправишься в одно из моих поместий. Ты не будешь писать своим друзьям…

… у Армана есть друзья? Смешно.

– … ты забудешь всех, кого знал, с кем общался раньше.

Арман уже не помнил. Одного лишь забыть не мог и забывать не собирался…

Лиин. Только Лиин его не предаст.

– Я подберу для тебя учителей. Я сделаю все, чтобы из этого поместья ты вернулся сильным. А теперь ступай.

Арман поклонился опекуну, зло посмотрел на Сеена и вышел. Свежего воздуха… ему так не хватало свежего воздуха. Больно, плохо! И даже там, на улице, догнал его тяжелый взгляд Гэрри. Если главы семейств так его ненавидят, то что будет дальше?

Лиин, стоишь ли ты таких жертв?

Сонливость прижимала к земле. В последнюю свою ночь в замке Арман почти не спал – ворочался с бока на бок и вжимал ногти в ладони до крови. Смерть вновь дышала в спину, шептала ласково на ухо, гладила волосы и заглядывала в глаза. Смерть обещала, что боли больше не будет и кошмаров больше будет. И плача брата, который Арман слышал и днем и ночью – больше не будет.

– Хватит уже! – проворчал он, переворачиваясь на другой бок, и утонул вдруг в ласковом тепле – замок вновь отозвался уютом.

И лежать на кровати вдруг стало хорошо, спокойно, а по комнате полилась тихая, печальная мелодия. Арман заплакал. Глупо, бессмысленно, как ребенок. Сжался в комок и рыдал, выжимая из себя черноту и отчаяние. Рыдал, прижимая колени к груди, обхватив голову руками. До боли головы и спасительного забвения. А замок все так же отзывался мягкой мелодией на рыдание, кутал и ластился уютом, как шаловливый котенок. Как когда-то брат… успокаивая боль силой.

Уезжать было тяжело. Живой замок провожал Армана как близкое, горячо любимое существо – бегущими по стеклам слезами и чуть помутневшими в предчувствии долгой разлуки белоснежными стенами. Замок ласково касался сознания, пытаясь успокоить, утихомирить все так же колыхающиеся где-то в глубине души боль и одиночество. Замок излучал тоску, мягкую и светлую, а также надежду, что они когда-нибудь еще встретятся.

Арман уткнулся носом в плащ опекуна и тихонько вздохнул. На этот раз ему не дали ехать на отдельной лошади, и он должен был, как дите малое, довольствоваться местом за спиной Эдлая. И доводы, что Арман был лучшим в школе в верховой езде и на тренировках, совсем не помогли.

– Потом проверю, – холодно ответил опекун. – А пока ты еще слаб после болезни и поедешь так. Дорога долгая и тяжелая, у нас нет времени с тобой играться.

Дорога и в самом деле была тяжелой. Несмотря на великолепную погоду, когда яркое солнце расплескивало золото по хрустящему снегу, на плотно утрамбованные тропинки, где они ехали неспешно, вытянувшись в длинную цепочку, на парное молоко в двух деревнях, которым щедро поили «арханчонка» румяные от мороза рожанки, и пышущий жаром, только из печи, хлеб, казавшийся с морозу вкуснее самых изысканных пирожных, к вечеру Арман выдохся так, что с трудом удерживался за спиной Эдлая. Да и продрог до костей, до равнодушного отупения при виде выросших перед ними стен замка. Зато и боль ушла, спряталась за отупением.

Этот замок не походил на тот, из которого они так недавно и так давно выехали. Этот был окружен толстыми стенами и хранил внутри не ласковую тишину, а запах костров, крики домашних животных, стук топоров и бренчание колодезных цепей.

При виде въехавших через распахнутые ворота арханов рожане засуетились, упали коленями в тщательно расчищенный, замерзший до твердости камня песок и замерли, низко опустив головы и скрестив на груди руки. Арман лишь пожал плечами – опекуна тут явно боялись… только чего бояться-то? Вот телохранитель повелителя, Даар, хоть и тонкий, как тростинка, пострашнее будет. И поопаснее. А Эдлай, колючий, как ссохшееся, старое дерево, при Армане никого даже пальцем не тронул. И спокойно при нем как-то… может, даже слишком спокойно.

По приказу опекуна Арман спешился, проигнорировав затекшие мышцы, расправил плечи и с надеждой посмотрел на парадные двери господского дома, на которых восходило над полем огромное солнце – герб рода Эдлая.

Дождавшись, пока спешатся Сеен и сопровождающие их дозорные, Арман вслед за опекуном медленно поднялся по скользким ото льда мраморным ступенькам и вошел в открытые слугами тяжелые двери.

Внутри было тепло, шумно и невыносимо душно. Тихим шелестом проносились по просторной зале стоны, крики боли, лихорадочный шепот. Ровными рядами лежали на земле тюфяки, непереносимо пахло гноем, мокрой от пота тканью и какой-то неуловимой вонью, которой Арман никак не мог найти названия. Ошеломленно посмотрев на лежавшую у его ног, глядящую в потолок невидящими глазами седовласую женщину, Арман с шумом выдохнул и чуть ли не бегом устремился вслед за успевшими отойти уже на десяток шагов мужчинами.