Текст книги "Его выбор (СИ)"

Автор книги: Анна Алмазная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

Оборотень. 5. Арман. Друг

На своём жизненном пути, малыш,

ты встретишь три категории людей:

тех , кто поменяет твою жизнь ,

тех , кто попытается её сломать и

тех, кто просто станут твоей жизнью ...

Андре Моруа

(из писем дочери)

Лиин…

Знаешь, временами не понимаю людей. Называют меня жестоким… хотя никогда и никому я не причинил вреда. Специально. Может, по глупости, раз или два. Но я учусь на ошибках, не повторяю их дважды. Стараюсь не наказывать зря, хотя и наказываю часто. Знаю, что если не накажу я, то накажут боги… или сами себя накажут. Жизнь, увы, дури не прощает.

Лиин, почему кажется, что меня ненавидят? Боятся? Шепчут по углам, придумывают всякие глупости? Недавно услышал, что у меня ледяной неживой взгляд, будто и сам я неживой. Нежить?

Линн, может, это правда? Может, и вправду я – нежить?

Почему я должен отдать единственного человека, который так не думает? Только потому, что люди придумали эти глупые законы… для кого эти законы? Для кого цепи, которые опутывают, да так, что дышать становится невозможным?

Вот и ты… рожанин. Хариб моего брата, пусть даже вас и не связали узами, одаренный маг, лучше, чем большая часть известных мне арханов, а всего лишь рожанин. Почему мир так несправедлив?

Лиин, я задыхаюсь в этом поместье. Я устал объяснять, что я не чудовище. Устал притворяться сильным… устал от одиночества. Устал от невозможности что-то изменить. От собственной беспомощности.

Скажи, когда я наконец-то приеду в столицу, все будет иначе?

Все и так иначе, мой архан.

У тебя есть я, ты не одинок. И ты не нежить, пожалуйста, не говори так про себя. Не слушай людей, они частенько не понимают. Не пиши, что ты беспомощен. Не ты. Не мой… спаситель. Не тот, из-за кого и ради кого я живу. Я молюсь за тебя. Каждый вечер простаиваю в храме до самых сумерек. Знаю, что тебе сейчас трудно. Но и знаю, что боги милостивы. Что законы их справедливы. Что все будет хорошо. Верю в это. И ты, прошу, поверь. Ты моя сила… ты мой щит от злого мира. Ты единственный, кто у меня остался, кто в меня верит. И я в тебя верю. Всегда буду рядом. Прошу… не сдавайся. Потому что без тебя и мне не жить.

Твой Лиин.

Лиин, знаю. Прости за прошлое письмо, оно было глупым. И переживания мои – глупы. Это все странный маг, что приехал из столицы. Убийства, подозрительные взгляды в спину… и… неважно. Забудь. Не переживай так. Я обязательно найду выход… Я помню, что мы в одной связке. Помню.

Мой архан, почему не попросишь помощи у опекуна?

Потому что мне четырнадцать, и я уже не маленький. Потому что знаю – Эдлай спит и видит, чтобы от меня избавиться. Он не стремится помогать, все оставляет учителям. Он носа не кажет в поместье без важной причины. Он не вмешивается ни во что, пока не станет слишком поздно. Для него я всего лишь заноза в заднице. Но скоро я его освобожу.

Летом, когда мне исполнится пятнадцать, я останусь один, без опекуна, без поддержки. У меня будут только ты и бремя власти, которой я не просил. Боги, как это выдержать? Боги, опять ною, прости… прости, в последнее время мне даже поговорить не с кем. А еще эти проклятые сны. И, хотя луна и ушла, но беспокойство все равно гонит в леса… мне снится весенняя трава под лапами, запах свободы, и чувство, что ты един. Со всем един… с лесом. С запахами. Со звуками. С ветром, с каплями росы, с предрассветной прохладой.

Временами я не хочу просыпаться.

Не в этом поместье. Не в рамках человеческого тела. Не в этих цепях. Не в этом одиночестве.

Я не такой как все? Не такой, Лиин.

Я вижу яснее, чувствую ярче, я не понимаю, почему они называют меня холодным, хотя сами слепы и глухи… или просто я слишком не слеп и слишком не глух…

Я запутался.

Скорее бы приехать в столицу.

Скорее бы занять себя чем-то большим, чем разборки в семействе.

Скорее бы стать взрослым не только умом, но и статусом.

Копия тайной переписки главы Северного рода и ученика магической школы Эдлаю для ознакомления.

На дворе стояла ночь. Убывающая луна заглядывала в окно, заливая кабинет серебристым светом, а Эдлай еще так и не успел хоть немного поспать. Дочитав, он сжал челюсти, скомкал бумагу и бросил ее в камин.

– Несносный мальчишка. Опять запутался, а мне распутывай… И хоть бы он один…

Эдлай открыл дверь и приказал:

– Приготовь Демона и пару людей пошустрее.

– Когда выезжаем?

– Сейчас!

И все же жаль, что поспать так и не удалось. Да и когда удастся? Недоброе время выбрал Арман, чтобы сорваться. Совсем не доброе.

И хариба у щенка до сих пор нет.

Эдлай тихо выругался и осушил чашу вина, не чувствуя вкуса. Беспокойство грызло и жгло душу. Если Арман не найдет хариба до своего пятнадцатилетия, жрецы его убьют. И Эдлай ничего не сможет сделать, чтобы спасти мальчишку. Мог бы... если бы не эти убийства. Если бы... Эдлай разбил чашу о стену, приказал заглянувшему, напуганному слуге:

– Прибери, – и вышел из кабинета.

Арман не мог заснуть. Ворочался на кровати, сминая в ногах одеяло. Вставал, подходил к окну и вновь ложился, надеясь уснуть хоть ненадолго. Тренировки и вечная учеба и без того выматывали без меры, если он не будет спать… то учитель вновь хлестнет презрительным взглядом на уроках, а дозорные на тренировках обзовут девчонкой.

Лучше б выпороли, честное слово!

Арман долбанул кулаком по кровати и вновь сел, пригладив ладонями волосы. Обычно он спал как убитый, а сегодня не мог найти себе места. И все из-за чего? Из-за проклятого слуги. Арман знал, если свезет Нара к жрецам, то ничего хорошего не жди. По закону рожанина, ударившего архана, полагается убить. И другого рожанина Арман давно бы прибил, сам прибил бы, а вот Нара даже выдать не мог.

Проклятие! И когда только он стал таким слабым?

Тихий стук в дверь вызвал на губах слабую улыбку. Арман откуда-то знал, кто скользнет в его комнату, кто сядет на пятки перед кроватью, опустит голову, поставит рядом поднос и сложит на груди руки, наклонившись еще ниже, почти коснувшись пола лбом. Все слуги так делали. И Арману было все равно. Всегда все равно, а теперь поднялась к горлу волна раздражения, руки сами собой сжались в кулаки, а губы чуть было не выплюнули приказ встать. Почему-то не хотелось, чтобы Нар унижался. Не Нар.

Но разум-то, разум не спал. Шептал холодно, что это всего лишь рожанин. Слуга. Ни в коем случае не равный… нельзя обычного деревенского делать равным. Арману этого не простят. Что хуже – Нару не простят. Уже не простили. Если бы Арман его не приблизил, если б отослал куда подальше, глядишь, появления Нара в поместье никто бы и не заметил… Но кто же знал?

– Ты всегда приходишь незваным? – едва сдерживая гнев, прохрипел Арман.

– Я принес успокаивающее зелье, мой архан, – с должным почтением ответил Нар. – Оно поможет вам заснуть.

Надо же. Выучил. И больше не тыкает. Послушный, мать твою. И в то же время дерзкий до невозможности. Почему его нельзя оставить рядом? Потому что он «чужой»?

– Откуда ты знал, что я не сплю?

– Слышал, как вы ходите по спальне.

– Что ты делал в господском доме? – продолжал допрашивать Арман, искренне надеясь найти брешь в ответах.

Что-то, за что можно бы ухватиться. За что можно окатить этого слугу, как и подобных ему, презрением, выставить из комнаты, отдать жрецам и забыть. Раньше получалось. Раньше Арман никого не подпускал близко. Так почему, ради богов, не получается теперь?

– Я видел, как вы взволнованны. Как я могу спать, когда не спите вы?

Как кнутом по плечам. Почему он так… хорош? Для рожанина – немыслимо хорош, даже для архана… Откуда эта проклятая верность? И не врет же, Арман чувствует, что не врет. Это же рожанин, все, что он думает, все, что чувствует – все наружу. Искренен. В каждом слове. В каждом взгляде. В протягивающих зелье ладонях. В улыбке, в которой ни следа заискивания. Лишь… забота? Этот идиот беспокоится об Армане, хотя сам умрет уже завтра?

Невыносимо!

Арман сел на кровати, опустил голову и сказал, чувствуя себя бесконечно виноватым:

– Ты же понимаешь, что завтра я отведу тебя к жрецам?

– Да, мой архан.

– Понимаешь, что принадлежишь не мне?

Ответ прозвучал так же спокойно, так же тихо:

– Да, мой архан.

– Понимаешь, что когда жрецы прочитают знаки на твоих запястьях, тебя отдадут твоему архану? Либо, если тот не захочет принимать тебя обратно, убьют прямо в храме?

– Да, мой архан.

– Я не твой архан! Твой тебя убьет! И умирать ты, наверное, будешь долго!

А ему что за дело? И почему мальчишка отставляет чашу, берет ладони Армана в свои и шепчет:

– Да, мой архан.

А потом продолжает так же тихо:

– Все равно, что со мной станет, лишь бы ты был счастлив.

И не врет же!

– Как ты можешь… – вырвалось у Армана.

– Слуги говорят, что твои глаза холодны, и это так. Но сейчас они печальны, – продолжал Нар. – Эта печаль меня ранит и радует, потому что никто и никогда не печалился из-за меня. Понимаешь? Всем плевать. На меня, на мою боль, на то, живу я или нет. Тебе – не плевать. В твоих руках – власть, магия, все, о чем я лишь мечтать могу. Ты как божество, недосягаемый, непонятный и далекий, но боги меня давно покинули, если вообще когда-то замечали, а ты – не можешь. Ты боишься за меня, хотя я никто. Прошу… выпей зелье. Поспи хоть немного. Завтра все уладится.

– Уладится?

– Просто знаю, что так будет, – спокойно ответил Нар. – Я просто… в тебя верю.

Верит, как и Лиин? Почему?

– Я сам в себя не верю, – выдохнул Арман и, поняв, что сказал, вырвал ладони из цепких слуг слуги.

Нар вновь опустил голову, скрывая пылающий взгляд. Будто был виноватым. Был. Но Арман не мог его наказать, хотя других наказывал без раздумья.

– Выпей… – умоляюще сказал Нар и на вытянутых руках протянул чашу, все так же не поднимая головы, – завтра будет сложный день. И, если боги дадут, мы сумеем его пережить… вместе.

Арман не верил в то, что слышал. Не верил, что этот смертник смеет его успокаивать. Не верил и в то, что сам не карает за дерзость, принимает из рук рожанина чашу, выпивает половину, и, показав на диван, велит:

– Выпьешь остаток и будешь спать там. Не хочу, чтобы ты удрал.

Не удерет, Арман знал, что не удерет. Он просто хотел, чтобы в последнюю ночь Нару было тепло и удобно. Хотя бы это…

– Да, мой архан…

Даже от половины чаши зелья сразу же захотелось спать, наверняка, питье было начинено магией. И где это простой мальчишка-рожанин взял магию? Проваливаясь в тяжелый, но ласковый сон, Арман почувствовал, что его укутали одеялом, заботливо, как когда-то делала няня. Но уже пару лет Арман не позволял Аде этой вольности. Так почему какому-то рожанину позволяет?

– Иди спать, – прохрипел он, поймав Нара за руку.

И последними словами, которые он услышал, проваливаясь в теплые объятия сна, были:

– Как скажешь, мой архан.

С тех пор, как Нар приехал в поместье, этот сон мучил каждую ночь и казался таким реальным... Он оставлял горечь тоски после пробуждения, потому что был всего лишь сном, ничем более.

Нар никогда не видел таких больших зеркал. Сказать по правде, он и небольшие видел редко – зеркала были дороги, и в их деревне, по слухам, имелось только одно, да и то маленькое – у дочери старейшины.

Зеркало завораживало. Коридор за спиной казался бесконечным, ряд колон убегал в полумрак, отражался свет факелов от мраморного пола. Лилась из темноты едва слышно мелодия, плелись на нить смысла слова. Чей это голос? Чужой и в то же время…

Жизни две – в одну,

Две судьбы – в одну,

Нар несмело коснулся зеркала ладонями, обжегся холодом стекла. Он смотрел на свое отражение и тот, по другую сторону, казался чужим и далеким. Не таким… хоть и знакомым до каждой черточки…

Я тебя узнаю.

Нар тоже узнавал голос. Радовался и ужасался собственной дерзости, едва удерживаясь, чтобы не вскрикнуть от счастья.

Позову тебя,

Лишь во снах храня.

Голос мягким светом стремился в душу, перед глазами плыло…

Что от страха таю.

Туман клубился за зеркалом, собственное лицо расплывалось, меняя черты…

Ты услышь меня,

Верностью томя.

Сердце стучало так громко, что отзывалось в голове набатом. И весь мир, казалось, исчезал, растворялся в темноте, осталось в нем лишь зеркало и тот другой, за прозрачной гранью… и тот, другой, за прозрачной гранью.

В радости сгораю.

Свое и чужое отражение. Другие глаза сверкали в полумраке, другие губы улыбались, другие руки касались прозрачной преграды с той стороны…

Растворись во мне,

Словно яд – в вине,

И на тонких запястьях отражения вспыхнули не золотые, синие татуировки…

И пойди по краю.

… и свои-чужие волосы просветлели, и в глазах застыл знакомый до боли лед. Сердце, узнавая, пропустило удар, ноги отказались держать, и Нар упал коленями в пол.

Ты живи лишь мной

Хоть живу – собой.

«Арман… почему повторяешь мою слабость, почему падаешь передо мной на колени…»

Не меняем правил.

«… почему смотришь так странно? С мягкой грустью? Почему шепчешь ласково, едва слышно…»

А когда умру,

Нет, не позову.

«Не говори о смерти, не ты… это я должен буду умереть…»

Но взлетишь ты с края…

…сам. За меня решая.

«Взлечу… ни мгновения не раздумывая… потому что куда ты, туда и я… пока могу, не отстану!»

Нар сам удивлялся своему упрямству, но Арман в зеркале не злился. В светлых глазах его застывала улыбка, взгляд был внимательным и даже… добрым. Медленно, очень медленно Арман встал на одно колено и легким прыжком устремился в зеркало. Нар зажмурил глаза, ожидая звона стекла, и сразу же распахнул, широко, когда мягкая волна вошла в его тело, и собственные воспоминания, боль, желания, страсти, все растворилось в чужих…

Эти руки знали тяжесть меча. Это тело испытало сладость перевоплощения. Эти глаза прочитали множество книг. Эта душа горела светом магии. Это сердце застыло в объятиях льда. Но внутри… глубоко внутри ярко горел огонь…

– Я знал… – выдохнул Нар и вздохнул глубоко, погружаясь в чужой мир, растворяясь в душе Армана.

А завтра будет, что будет, сегодня он счастлив! Сегодня он живет! Ради своего архана…

Нар вынырнул из сна почти мгновенно, открыл глаза и остался лежать неподвижно, боясь пошевелиться. На диване было удобно, гораздо удобнее, чем на скамьях в людской, но Нар мог спать и на полу, только бы не выгнали. Он хотел быть с Арманом. После тех сновидений еще более.

А ведь совсем недавно он искренне ненавидел всех высокорожденных и считал их нелюдями. Разве может человек вот так брать на ложе молоденьких девчонок, а когда они забеременеют, приказывать вывести в лес, да подальше… чтобы дорогу к жилищу не нашли? И ребенка не будет, как и хлопот со жрецами, и не убил вроде, те же виссавийцы такое убийством не считали… просто в лесу оставил.

Мог ли Нар спокойно смотреть, как его сестру за косы тащат по двору, как пачкается в весенней грязи всегда чистая юбка, как падает под меткой стрелой бросившийся к сестре жених, и солнце бьет по глазам яркими лучами?

Нар был умнее горячего жениха. Он сжал зубы, встал на колени, скрестил на груди руки и уткнулся лбом в грязь. Он знал, что если бросится на дозорных, то ничем не поможет. Вот и к жениху позовут виссавийцев, вылечат, а потом, как положено, позовут угрюмого палача и вздернут на первом же суку, чтобы больше на дозорных кидаться не смел. Нар не хотел закончить так же.

Позднее была кровь убитой коровы на руках. Как всегда упившиеся дозорные, собаки, что даже не залаяли, от пуза нажравшись коровьего мяса. Призрачный свет луны, мягкие ковры под ногами, третья дверь слева на втором этаже – спальня…

Сестра заметила Нара сразу, осторожно, чтобы не разбудить лежавшего рядом архана, села на кровати, прикрываясь одеялом, и посмотрела умоляюще… Нар ее понимал: жениха убили, назад дороги нет, а в лесу от холода и голода умирать будешь долго.

Потому первый удар достался ей. Прямо в сердце. Второй – спавшему рядом выродку.

Арман не угадал, Нар не кулаком ударил. Ножом. Тем самым, которым недавно перерезал коровье горло. Но, если сестру удалось убить с первого удара, то вот архана… выжил, гад. Увернулся в последний миг, нож не в грудь вонзился, а прошелся по плечу, разрезая кожу как масло. Хороший был нож, от прадеда достался, говорят, самальский. Все резал.

Когда архан схватился за меч, Нар понял, что не выстоит… выпрыгнул через окно, чуть не переломав ноги и, слыша, как доносятся из дома крики, пробежал быстрее. Куда, зачем, разве это важно?

А очнулся он… у ног Армана. Сам не помнил, как сюда попал, что ел, где спал, почему пришел в этот двор. Он и жить-то начал, когда посмотрел в глаза… своему архану.

И только тогда понял слова матушки, что есть люди, созданные богами, чтобы служить, а есть те, кому служат. И впервые захотел кому-то служить. Искреннее захотел. От всей души. Как будто до сих пор тонул, изо всех сил барахтаясь вверх, а теперь выбрался на берег и глотнул желанного воздуха. Арман был этим воздухом.

В один миг, глянув в его холодные глаза, Нар забыл и сестру, и бывшего архана, и родителей, всех забыл. И страх свой забыл, и ненависть к жизни, и недавнее желание умереть. И с того дня начал жить всерьез. До сегодняшнего...

Он все так же лежал на диване, боясь пошевелиться, и смотрел на яркий в лучах солнца силуэт у окна. Как быстро и незаметно прошла эта ночь. Как непривычно спокойно было пробуждение. И как красиво это хмурое утро, быть может, последнее в его жизни.

– Небо плачет, – усмехнулся Арман, все так же глядя в расчерченное дождем окно. – И долго ты будешь притворяться?

– Мой архан, я не хотел мешать.

– Ты мне не мешаешь, – в голосе Армана послышалась странная, не свойственная ему мягкость.

Он будто извинялся. За дождь за окном. За погубленную сестру. За сволочных арханов… за несправедливость богов… И за то, что Нар скоро умрет. Пусть и умрет. Не страшно. Не важно. И почему-то кажется, что смерть эта если и будет, то будет легкой. А, может, и вовсе ее не будет. Есть ли эта смерть? Жрецы говорят, что это всего лишь миг боли, когда душа прощается с телом, а потом – переливающаяся всеми цветами радуги грань… и туда уже или пустят, или нет… если не пустят, то и хорошо. Нар и рад поскитаться по миру живых, побыть рядом с Арманом еще хотя бы немного, хотя бы как тень.

– Собирайся, – архан на миг осекся, потом повернулся и, взяв с сундука ворох одежды, кинул ее Нару. Грубо. Но Нар откуда-то знал, что Арман скрывает за грубостью боль. И от этой боли сердце кольнуло, а по груди расплылась тягучая темнота. И приятно, и страшно.

– Мой архан…

– Умирать надо в праздничной одежде, не так ли? И… умойся. В последний раз.

Сказал и вышел. А за занавеской, как оказалось, ожидала наполненная горячей водой ванна. И на столе стыл сытный завтрак – свежий мягкий сыр, молоко, еще теплый хлеб. Такого Нар давненько не ел, если вообще-то когда-то ел. Арман решил его побаловать? Напоследок?

Рядом с одеждой лежал черепаховый гребень, которым Нар тщательно вычесал волосы… а потом… сунул гребень за пояс. С архана не убудет. А у Нара хоть что-то останется на память… Что-то, за что он может ухватиться мыслью, когда его будут убивать.

Глянув на солнце, Нар решил, что тянуть более не стоит. До храма полдня пути, а Нар не хотел, чтобы Арман возвращался в поместье поздней ночью. Говорят, что бродит по округе ночами какой-то зверь. Деревенские боятся из дома лишний раз выходить, а Арман, как всегда, слишком беспечен.

Нар вышел из комнаты, столкнулся в коридоре с тонкой девчонкой-служанкой и криво усмехнулся, прочитав в ее глазах жалость. Почему они все не понимают, что жить временами страшнее, чем умирать? Умирать вообще не страшно. Страшно другое – все эти слуги, все рожане в деревне живут под Арманом так, как Нар и его близкие не жили никогда – спокойно. Не голодают, ничего не боятся, не сидят зимой в холодных избах, потому что все леса вокруг – принадлежат архану, а архан не позволяет брать дрова и даже собирать хворост. Местным же всего хватает.

Чего еще надо? Почему ждут и не дождутся, когда архан «уберется в свою столицу». Потому что Арман другой? Потому что Арман их лучше?

– Скажи, ты когда-нибудь спала с арханом? – тихо спросил Нар.

Щеки девушки залились румянцем. Наверное, она не только с арханом ложа не делила, но и ни с кем не делила. Счастливая. На вид хорошенькая, чуть старше Нара, а ее еще ни разу не заставили лечь ни с арханом, ни с кем-то из дозорных.

В деревне Нара это было немыслимо. И под дозорными лучше – те хоть, как правило, озаботятся, чтобы не зачать дитя. Когда же девушка надоест – к родным отпустят. А архан, говорят, совсем был лишен магии, а семя у него было крепкое, и дозорных «за собой убирать» он звать не любил, оттого и беременели от него часто, а потом в лесах умирали.

– Нет, – ответила наконец-то девушка.

– А кто-то из твоих подруг?

– Нет…

– Арман несправедлив? Жаден? Жесток?

– Нет…

– Так почему… Почему ты вчера сказала, что худшего архана у вас не было?

– Это даже забавно, – сказал кто-то за спиной и тотчас добавил, обращаясь к служанке: – Иди, девочка.

Нар повернулся и низко опустил голову. Мага-дознавателя, худого и неказистого, слуги боялись даже больше, чем Армана. И не зря. Этого надо бояться. Нар это шкурой чувствовал.

– Забавно, шавка защищает матерого волка, – цепкие пальцы ухватили подбородок, заставив развернуть лицо к свету. – Смелая шавка-то, безрассудная. Арман – глава рода. Так что бояться ему нечего, а вот тебе…

Он некоторое время молчал, а Нар не спешил отвечать. Знал, что с такими лучше без спросу не отзываться. Получишь. А уж как маги могут помучить, обычным арханам и не снилось. Так что лучше уж промолчать, пока можно.

– А ведь знаешь, если Арман отвезет тебя к жрецам – ты умрешь.

– Знаю, – ответил Нар, правильно уловив, что от него ждут ответа.

– Так почему даже не думаешь бежать?

Потому что некуда бежать. И незачем.

– Не хочешь облегчить Арману ношу?

Нар вздрогнул, невольно вырвал подбородок из чужих пальцев и тихо переспросил:

– Облегчить?

– Какой славный щеночек, – усмехнулся маг. – Верный. Будет бегать за хозяином до тех пор, пока не убьют. А ведь Арман не хочет, чтобы тебя убивали. По глазам его вижу, что не хочет. И с удовольствием тебя отослал бы подальше, да не может. Это только вы, рожане, думаете, что арханы свободны. Арман беспрекословно подчиняется опекуну, а опекун приказал отвести тебя в храм. Бедный хозяин… собственноручно отдать любимого щеночка на растерзание. Как забавно. Было бы жаль пропустить такое зрелище.

Нар хотел было ответить, но неожиданно появившийся за его спиной Арман успел первым:

– К сожалению, не могу доставить вам подобного удовольствия, – Нар вздрогнул: таких ледяных ноток в голосе Армана он еще не слышал. Оказывается, раньше его архан не был всерьез холоден, холоден он был сейчас. – Дождь все сильнее, дорога не будет легкой. Боюсь, повелитель не простит, если я угроблю его мага-дознавателя.

– Ваше здоровье не менее важно, – начал было маг, но Арман его одернул:

– Я не маг, я воин. Это только маги хрупки здоровьем…

– Потому что наша сила в другом, мой мальчик, и советовал бы это помнить.

– Я помню, – вежливо поклонился Арман. – А теперь позвольте мне и моему слуге откланяться. Дорога в храм не близкая, я хотел бы воротиться засветло.

Нару почему-то показалось, что услышанное магу не понравилось. Глаза дознавателя стали суровыми, между бровей появилась морщинка:

– Позвольте поинтересоваться. Люк и его дозорные еще не вернулись?

– Не вернулись.

Нар опустил голову – смотреть в глаза мага, вспыхнувшие на миг синим светом, было невыносимо. Вот оно что такое сила... что-то, от чего дышать тяжело и воздух кажется густым, как уже почти ставшая льдом вода. И становится то холодно, то жарко, и даже Арман бледнеет больше, чем обычно.

– Вы глупее, чем я думал, Арман, – начал маг. – Выезжать теперь из поместья без должного сопровождения да еще и в одежде простого рожанина! Это более чем безрассудство, простите, но это глупость!

– Вы забываетесь, мой друг, – спокойно ответил Арман. – Я не могу наряжаться в одежды архана. Своего хариба у меня нет, самому это сделать не так и просто, все время одалживать харибов у дозорных не совсем мудро, потому я привык одеваться так, как одеваюсь. И выезжать из поместья тогда, когда мне охота выехать. Это не двор и не столица, к которым вы привыкли, здесь наряжаться незачем. Здесь меня все и так знают. Это мои леса. Мои люди. Мои земли, – кинул Арман, разворачиваясь. – Мне бояться нечего.

А ведь маг прав, подумалось Нару, в чем-то очень даже прав.

– Береги его, – сказал Грейс.

Нар и собирался беречь, только не знал – как. Ведь Арман быстрее, умнее, лучше. Как можно уберечь кого-то, кто сам сильнее? Понимая, что маг прав, Нар хотел попросить Армана быть осторожнее, но увидел упрямое лицо архана и понял, что что-то доказывать и говорить бессмысленно. Арман уже решил, а Нару, увы, ничего не изменить.

Во дворе ждали две оседланные лошади. Арман вскочил на вороного жеребца. Молодой конь юлой крутился под всадником, всхрапывал, бил копытом, будто чувствовал тщательно скрываемое раздражение хозяина. Низкое небо хмурилось и плакало крупными холодными каплями, а Арман, словно не замечая дождя, даже не думал натягивать на голову капюшон.

– Быстрее, архан не любит ждать, – толкнул Нара к лошади конюх.

Нару достался гнедой, столь же горячий, как и у Армана. Удила коня покрывала тонкая пена, он дергал головой, косился злым глазом и как бы говорил: «Сядь, сядь на меня, сразу в грязи окажешься».

– Прости, но другому за Вьюнком не угнаться, – начал оправдываться конюх, уловив замешательство Нара. – Да и этому угнаться с трудом…

– … а архан не любит ждать, – выдохнул Нар, шагая к коню.

– Да и шею для тебя свернуть сейчас лучше… – сочувственно прошептал конюх, – … чем у жрецов-то.

Нар не слушал. Сливовый взгляд гнедого завораживал, весь мир исчез, казалось, остались лишь Нар и грациозный сильный конь, что тянулся чуть подрагивающими ноздрями к ладоням, касался их губами, осторожно да боязливо, и отдергивался, стоило Нару пошевелиться. Не доверял. Пока еще…

– Да у тебя дар… – В голосе конюха послышалась нотка восхищения.

– Это не мой дар, – выдохнул Нар, посмотрев на Армана.

И все же это был не сон. Или сон?

Нар вскочил в седло, неожиданно быстро приобретя равновесие. Пальцы сами сплелись с поводом, привычно нашли едва ощутимый тонкий контакт. Нар вдруг расслабился, слился с лошадью, почувствовал ее силу, ее желания, ее нетерпение. Ее готовность повиноваться. Сразу же ушли куда-то неуверенность и страх. Будто не в первый раз он сидел верхом… А ведь в первый.

А потом дождь умывал поля, серой грязью покрывал дороги, мокрыми ветками хлестал бедра. Арман не стремился разговаривать. Ехал впереди с непокрытой головой и ни разу не обернулся, чтобы проверить, следует ли за ним Нар.

А следовать было не так и сложно. Мышцы будто налились силой, конь, вначале казавшийся таким неприступным, повиновался каждому движению поводьев, тучи постепенно истощались, дождь становился все более мелким, редким, пока и вовсе не перестал, а сквозь серую пелену уже полупрозрачных туч выглянуло солнце.

Слева блеснула меж кустов ивняка тонкая линия речки, пахнуло тиной и мокрым гниющим деревом. Дорога побежала резко вверх, режа покрытые молодой порослью поля. Кони разбили копытами неподвижную гладь лужи, гнедой недовольно захрипел и встал как вкопанный за Вьюнком Армана.

Холм, на вершине которого они стояли, сбегал вниз аккуратной скатертью полей. Вдалеке покачивали березы ветвями, которые только начали опушаться молодыми листьями. Река, огибая холм по мягкой дуге, вливалась в сверкающее между деревьев озеро. На блестевшей в лучах солнца дороге показалась телега, которую с трудом тянула толстоногая усталая лошадка. И все сверкало каплями дождя. И пахло… как же пахло! Нар никогда раньше не думал, что весна может пахнуть так, что сам запах будит в жилах желание жить.

– Ты тоже это чувствуешь? – спросил Арман.

– Чувствую что?

– Ветер в волосах. Запах мокрой земли. Жизнь… ты хочешь жить, Нар?

– Это… нечестный вопрос, – опустил голову рожанин.

– Почему?

– Потому что ты знаешь ответ, но ни ты, ни я ничего не можем изменить.

– Почему бы тебе не попытаться? Просто не убежать? Я не оглядывался ни разу, пока мы сюда ехали. Стоило тебе свернуть в леса… под тобой быстрый конь. Я бы… не усердствовал в погоне. Неужели ты этого не понимаешь?

– Архан, что ты говоришь? Ты… никогда бы…

– Опять "ты"? – усмехнулся Арман. Нар вздрогнул. Но на этот раз архан не поправил, не разозлился, лишь устремил все такой же задумчивый взгляд поверх полей. – Я никогда бы что? Не отпустил тебя? Глупый, глупый Нар. Ты меня знаешь так хорошо, а в то же время – так плохо.

– Тебя бы наказали.

Они на некоторое время замолчали. Скрипучая телега была все ближе, лошадь, казалось, шла все медленнее с трудом вытягивая копыта из грязи. Уже можно было различить лица старика и паренька лет пятнадцати, сидящих на козлах. Счастливый паренек. Спокойный, непуганый. Слегка… блажной, наверное.

– Выпороли? – усмехнулся Арман. – Не в первый раз. Чего ты вздрагиваешь, Нар. Арханов тоже порют. Но не убивают. Я глава рода. Моя жизнь принадлежит повелителю. А твоя…

– … тебе, – закончил за него Нар.

Арман мягко улыбнулся, обернулся вдруг и положил руку на плечо Нара, сильно, до боли, сжав пальцы.

– Вот именно. Мне.

Он вдруг пустил коня вниз по дороге, прямо по полям, не оберегая молодых, только начавших вылезать из земли посевов, и раньше, чем Нар успел его догнать, остановил Вьюнка у медленно тянущейся по холму телеге. Лошадь встала как вкопанная. Потянулась губами к протянутым доброжелательно ладоням Армана, обиженно и едва слышно заржала, будто жалуясь. Любят все же Армана лошади. Теперь и Нара вот любят. За что-то.

– Кто вы? – спросил Арман хмурого мужика и окинул внимательным взглядом опустившего голову юношу.

– С деревни мы, мой архан, – почтительно ответил старик. – Домой едем, с ярмарки. Шкуры продавали. Архан нам позволение дал, сейчас найду...

Старик дрожащими руками начал рыться за пазухой, но Арман лишь сказал:

– Не надо, – и, спешившись, подошел к телеге, приказав пареньку:

– Слезай!

– Мой архан, – начал было старик, но Арман его перебил, будто не заметив, и вновь приказав замершему юноше:

– Ничего я тебе не сделаю, слезай!

Паренек повиновался. Чуть было не упал на колени в грязь, но спешившийся Арман успел поймать его за шиворот и, пугая еще больше, прошипеть:

– Стой же!

Арман прислонил явно слабеющего рожанина к телеге, едва заметным движением закатал рукава его рубахи и прошептал пару слов, заставив татуировки на запястьях паренька засветиться ровным желтым светом. Нар вздрогнул. Он знал, что это больно, сочувствовал незнакомому рожанину, но тот то ли испугался слишком сильно, то ли просто был более стойким, чем казался на первый взгляд, но проверку татуировок выдержал достойно – лишь сжал зубы да незаметно оперся рукой о край телеги, чтобы не упасть.