Текст книги "Его выбор (СИ)"

Автор книги: Анна Алмазная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

«Выживешь, – хотелось выкрикнуть в ответ, – еще как выживешь!» Но вместо этого Арман резко поднялся и приказал застывшему кузнецу:

– К управляющему его отведи. Прикажи хорошенько отмыть и приставить к домашним слугам.

– Да как можно? – воскликнул кузнец. – Без добра ведь оставит…

Недоверие к пришлому почему-то полоснуло по гордости раскаленным железом. Еще не понимая, почему злится, Арман с трудом проглотил в горле комок гнева и медленно повернулся к кузнецу.

– Ты мне перечишь?

Не надо было опускать щитов, чтобы заметить ужас в глазах верзилы. Кузнец дернулся нервно, отпрянул, пошел красками, лицо его перекосило от страха, а Арман тихо, едва слышно, продолжал:

– Ты чуть было не убил человека… Без моего приказа. В моем доме. И осмеливаешься мне перечить?

– Мой архан… – всерьез испугался кузнец, продолжая пятиться к сараю.

Арман лишь криво улыбнулся. Эдлай прав, он был излишне мягок и податлив, он распустил своих людей. И если сегодня в очередной раз смилостивится и не накажет, завтра будет хуже.

– Мой архан, – вторил кузнецу другой голос. – Не надо… прошу.

Арман сам себе не поверил: чужие руки обхватили его колени, не давая ступить и шагу. Арман попытался вырваться, но пришлый держал крепко, продолжая шептать глупые слова:

– Не из-за меня. Не порть свою душу из-за меня. Я этого не вынесу, мой архан! Умоляю, не из-за меня!

Порть? Арман резким движением высвободил ноги из чужих объятий, бросил последний взгляд на мальчишку и смутился – светлые глаза горели преданностью. Не страхом, которого так много было в слугах, не боязнью наказания – а невесть откуда взявшейся, шальной и глупой радостью. А ведь знал же, кем был Арман на самом деле, знал – и все равно не боялся. Воистину глупый.

Но на душе почему-то стало тепло и спокойно.

– Ты меня слышал, – сказал Арман кузнецу. – Головой за него отвечаешь.

На этот раз кузнец не возразил.

За хлопотами Арман и думать забыл о рожанине. На следующее утро, когда солнце лило вокруг желтый свет, пришлось встречать у арки перехода приезжего мага-дознавателя, худого и угрюмого, провожать его к сараю, где на грубо сколоченном ложе лежала мертвая девушка.

Пахло старым деревом и немного – сеном. Золотил летающие в воздухе пылинки продиравшийся через запыленное окошко свет. Маг, которого звали Грейс, грубо повернул костлявыми пальцами голову трупа, так, что хрустнули кости, долго вглядывался в разорванное горло жертвы, шепча слова заклинания, а потом вдруг сказал, прищелкнув языком:

– Чистая работа.

– Я тебя не восхищаться звал, – отрезал стоявший за спиной Армана Люк. – Это оборотень?

– А мне откуда знать? – Грейс тщательно вымыл в лохани с водой руки и вытер их поднесенным слугой полотенцем. – Знаю лишь, что убийца умеет менять облик, оттого вы его до сих пор и не поймали. Однако не одни оборотни это умеют… Но что это не зверь – несомненно.

– Нечисть?

– Смотря, что считать нечистью, – усмехнулся маг, посмотрев прямо в глаза Арману. – Смотря, что считать человеком.

Арман вздрогнул, не выдержав пронзительного взгляда, и уже хотел что-то сказать, все равно что, как маг отвернулся и, вновь подойдя к девушке, вкрадчивым голосом протянул:

– Тот, кто ее убил, не человек, даже если носит человеческий облик. Но тварь высшего класса – умеет убирать следы, да так, что даже я не могу его вычислить «по запаху». Интересно… никогда такого не видел… – а потом вдруг сменил тему. – Разговаривал с вашими учителями, Арман. Они говорили, что из вас выйдет отличный воин… но маг – плоховатый, это правда?

– Да, – ответил Люк раньше, чем Арман рот успел открыть.

Опять какие-то странные разговоры. И опять хочется выйти поскорее из этого проклятого сарая, подальше от застывшего трупа и пристального взгляда дознавателя.

– А ваши дозорные?

– Среди них ни одного высшего, ни одного способного на такое…

– Что же… – усмехнулся Грейс. – Дело становится все более интересным… Либо кто-то из вас хорошо скрывается, либо… Могу ли я погостить у вас в поместье?

– Если вам будет угодно, – выдохнул Арман, внутренне сжавшись. Слишком много гостей – сначала Люк, а теперь вот этот. – И сколько вам будет угодно. Надеюсь… что вы поймаете убийцу.

– Несомненно.

Маг прикрыл тело простыней, окинул Армана насмешливым взглядом и, остановившись в дверях, спросил:

– Скажите, мой друг, нашли ли вы себе хариба?

– Почему вас это интересует? – искренне не понял Арман.

Он вообще не понимал: ни вопросов мага, ни его взглядов, ни странного тона, от которого тянуло холодом. Еще меньше понимал, почему маг не нравился Люку. А ведь не нравился же, Арман всей шкурой чувствовал. Только не знал, радоваться ли этому… он уже ничего не знал. Банка с пауками… зазевайся, и кто-то обязательно укусит.

– Вы правы, – еще шире улыбнулся Грейс. От улыбки его почему-то сразу же стало не по себе. Будто слизняк по спине прополз. – Это не мое дело – нашли вы или нет. Но я очень надеюсь, что вы пригласите меня на свое пятнадцатилетие. Когда оно будет? В конце лета, не так ли?

– Так. И несомненно собственноручно вышлю вам приглашение, – ответил Арман, все более чувствуя себя бабочкой, пришпиленной к листу бумаги. Его изучали, разглядывали со всех сторон, будто пытаясь найти хоть что-то хорошее. Хоть что-то, что оправдало бы место Армана в с любовью собранной коллекции.

– Буду ждать. – Маг показал в улыбке крепкие зубы и вышел из сарая. – Намечается неплохая забава, не так ли?

Забава?

– Успокойся, – тяжелая рука Люка легла на плечо, а в сарае сразу же стало легче дышать. – Грейс опытный придворный и интриган. Учись справляться и с такими.

Арман не собирался учиться. Гость заперся в своей комнате и попросил его не беспокоить, Люк умчался в леса, и Арман смог спокойно поработать в кабинете. До самого вечера он разбирал бумаги, пересчитывал счета, отвечал на жалобы. Солнце, которого и сегодня было много, золотило через занавески стол, отражалось в темной глубине чернильницы, углубляло тени в кольце-печатке.

Арман нервно покусывал перо, разбирая очередную стопку писем. Опять поссорились влиятельные семейства. Опять жаловались друг на друга, густо исписывая листы с вензелями и пытаясь доказать свою правоту. А так же верность главе рода: «Мой архан, сведения абсолютно верные, головой ручаюсь. Наняты специальные люди, потрачены горы золота… Берегитесь, мой архан. Не знаю, с какой стороны придет опасность, она придет и уже скоро».

Взрослые же люди, а сколько грязи, сплетен, глупостей…

Вздохнув, Арман пробежал глазами письмо и потянулся за следующим. Читать это внимательно не было ни смысла, ни времени, надо, по совету опекуна, изучить генеалогические древа обоих семейств и как можно скорее устроить примирительный брак. Хорошо, если этим все удастся решить, только вот Арман не был уверен.

– Мой архан, вы сегодня совсем не ели… Я принес вам немного отвара, – Арман раздраженно прикусил губу, поняв, что в кабинете он не один. И что в поместье нашелся-таки человек, который осмелился его побеспокоить.

– Позднее, – отмахнулся он, не отрываясь от бумаг, – уходи.

– Мой архан, я осмеливаюсь настаивать.

Арман ушам своим не поверил. Отложив в сторону бумаги, он медленно поднялся и подошел к застывшему на ковре, опустившему голову слуге, с трудом узнавая того вчерашнего мальчишку. А ведь не такой уж и низкий, как вначале казалось, ростом со своего архана. А Арман в свои четырнадцать уже догнал большую часть дозорных.

– Вижу, мытье пошло тебе не на пользу, – усмехнулся архан, пристально изучая слугу.

Врал. Еще как пошло. И волосы у мальчишки оказались пепельного, редкого в Кассии, цвета. И круглое лицо, не заляпанное грязью, стало гораздо симпатичнее, чем вчера, и уже не вызывало былого презрения. И туника на нем была добротной и чистой, и плечи слуга держал расправленными и… Арман вздохнул – не боялся. Все слуги в поместье боялись, а этот совсем… Ни капли страха в распахнутой душе. Хоть взгляд и опущен, но руки ведь совсем не дрожат, держат поднос крепко. И взгляд спокоен, уверен. А ведь вчера еще… во дворе было все иначе.

– Ты слишком дерзок и не знаешь своего места. Являешься незваным… смеешь настаивать. Или управляющий тебе не объяснил, как вести себя с арханом?

– Объяснил. Прости.

– Не слышу должного раскаяния, – усмехнулся Арман, раздраженно опрокинув поднос. Приятно пахнущее мятой зелье расплескалось по ковру, слуга пробормотал что-то и принялся было убирать, как архан приказал:

– Оставь. Скажи, ты совсем дурак? Не понимаешь, что лучше на глаза мне не попадаться?

– Прости, мой архан, – вновь произнес рожанин, склонив голову.

– Прости? – раздраженно повторил за ним Арман. – Ты даже не знаешь, как обращаться к таким, как я. Простите, мой архан, – он голосом акцентировал слово «простите». – Но поздно просить прощения, теперь я тебя так просто не отпущу. Как тебя зовут?

– Нар.

– Дай мне руку, Нар.

Пришлый протянул руку, и Арман резким жестом задрал слуге рукав, обнажая тонкое запястье с вязью золотых рун. Едва слышно прошептав активизирующее заклинание, он пытливо посмотрел в лицо рожанина. А ведь тот даже не вздрогнул, хотя боль и слабость должны быть очень сильными. И стоял все так же, опустив голову, спрятав лицо за пепельными волосами, и все так же упорно сжимал губы, и все так же забывал излучать серый неприятный страх. Странный слуга. Еще более странный рожанин. И человек странный…

– Убежал от своего архана, – читал Арман руны на запястье. – Поднял на него руку… красиво написали. В морду ему, что ли дал?

– Прости?

Ничему не учится, Арман же приказывал говорить ему «вы». Но нового замечания не сделал, вместо этого спросил:

– Было хоть за что?

Нар промолчал.

– Значит, было. Но дело не мое. Архану я тебя не выдам, сам не знаю, почему. И терплю тебя – не знаю, почему. А сейчас ты пойдешь к моим гостям. Если они в доме, спросишь, желают ли они разделить со мной ужин. И… – Арман внимательно посмотрел в глаза Нару. – Будь менее наглым, дружок. Я тебе прощал и так слишком многое. Если подобное вытворишь при гостях, боюсь, поблажки я тебе дать больше не смогу. Мне моя репутация дороже.

– Да, мой архан.

Врет же. И в дерзких глазах ни капли страха и раскаяния, и улыбка мягкая и спокойная. И все равно… почему-то не хочется наказывать. И в ответ на улыбку слуги губы сами растянулись в улыбку, а усталость, которая недавно сжимала голову железным обручем, куда-то отступила. Вместе с поселившейся в душе тревогой, от которой сбежал Арман в бумажную работу.

– Принести вам немного бодрящего отвара, мой архан?

«Проваливай со своим отваром!» – прошептала гордость, тогда как губы ответили:

– Да, – а ладонь плавным жестом убрала с дорогого ковра лужу и осколки.

Ну и зачем тратить на этого слугу магические силы, которых и так не хватает? Зачем, чуть позднее, комкать судорожно бумагу, когда вместе с почтой пришла записка от опекуна: «Слышал, что в твоем поместье появился новый слуга, Арман. Покажи его жрецам, прежде чем принять в свой дом окончательно».

Ослушаться Арман не посмел. Бросив записку в огонь, он вызвал Нара, и, стараясь не смотреть ему в глаза, приказал:

– Завтра поедешь со мной в храм.

– Да, мой архан.

И опять не увидел ни капли страха или неуверенности. Только слепое и невесть на чем основанное доверие. И сердце сжало чувство, что где-то Арман что-то упустил, где-то совершил ошибку. Вопрос только – где?

– Проклятие! – крикнул Арман, швыряя о стену книгу, и долго стоял неподвижно, дыша тяжело и не в силах оторвать взгляда от стоявшего перед ним на коленях Нара.

Почему не слуга, почему Арман так боится?

На месте оказалось, что все не так и плохо, и Лису, наконец-то, дали подобие свободы. Никто здесь не знал, что он всего лишь раб. Отряд разбойников подчинялся каждому слову, а вампирицу отдали Лису в услужение, приказав за ней присматривать.

Присматривать не получилось, уже на следующий день девка вышла на охоту. Мужики из отряда, бледные как смерть, бросили к ногам Лиса тело с разорванной шеей, за охотницей в лес пришлось идти самому. Заказчик приказал наказать…

Поздней ночью Лис выследил вампирицу у реки, заткнул ей рот кляпом, стянул веревкой с серебряными нитями запястья. И отдал своим людям. Те, поначалу, боялись, но похоть и красивое тело страх пересилили – сколько раз вампирицу брали в ту ночь, Лис знать не хотел. Но не помогло совсем, вскоре она вновь убила. И Лис понял, что унижение для вампирицы ничего не значит… а вот боль… и повесил ее на серебряной сети.

Разбойники тряслись как осиный лист, вампирица орала всю ночь, перекрикивая вой поднявшегося ветра, а Лис стоял рядом и с интересом смотрел, как режут фарфоровую кожу тонкие нити, как капает на траву черная в лунном свете кровь, как бегут по фарфоровым щекам слезы ненависти и страха.

– Пощади… – взмолилась она перед рассветом. – Я всего лишь была голодна. Но потерплю… Все сделаю, не ослушаюсь, пощади…

Лис пощадил. Почти ласково снял «напарницу» с сети, опустил на траву, баюкал, пока не затянулись на ней раны, и рассвет отразился в глазах вампирицы искренним восхищением. Такие как она любят силу, понял Лис, только ее язык понимают, на этом языке позднее с напарницей и разговаривал. Он приказывал, она исполняла. Он говорил, кого убивать, маскировал тела так, как приказывал ему заказчик, а она убивала и потом стояла рядом, глядя, как он работает.

Лис все больше привыкал к своей напарнице, которая стала его тенью, и однажды, когда ночь была особо темной, впервые впился в ее губы требовательным поцелуем.

– Позволь мне, – шептала вампирица, укладывая его в залитую росой траву…

Лис знал, что это неправильно, но остановиться уже не мог.

Оборотень. 4. Рэми. Заклинатель

Свободный человек свободен даже в рабстве.

Раб останется рабом, даже если дать ему свободу.

Сергей Федин

Хмель из головы вылетел быстро, так же быстро, как ее и затуманил. Рэми наскоро оделся, вздрагивая от любого шороха, скользнул в кровать, когда кто-то прошел по коридору, потом некоторое время лежал под одеялом, в одежде, боясь дышать и прислушиваясь к каждому шороху. Осмелев, он сполз с кровати, подошел к окну и осторожно скользнул за тяжелые занавеси.

Дождь уже закончился. Свет луны, заходящей за деревья, ударял по глазам, серебрил тонкие дорожки. Мерно покачивались ветви яблонь. Рэми осторожно опустил задвижку, дернул на себя окно, вздрогнув от едва слышного скрипа. В лицо дохнуло холодом и тем особым запахом мокрой земли, что всегда появлялся по весне. А еще сладостью цветущей у фонтана лозы и влажной свежестью, от которой кровь вскипала в жилах.

Где-то внизу покачивались кусты роз, что так красиво цвели летом, а теперь казались далекими и колючими. Рэми шумно втянул в себя воздух. Высоко. Страшно. Но не отступать же? А по дому незамеченным не проскользнешь – вездесущие дозорные и слуги не выпустят.

Заметив в паре шагов от окна волну дикого винограда, волчонок несмело скользнул на узкий карниз и, стараясь не смотреть на разбухшую внизу темноту, опираясь спиной о стену, мелкими шажочками начал карабкаться вправо, к спускающемуся с крыши покрывалу лозы. Нащупав пальцами первую шершавую плеть, он осторожно потянул ее вниз. Поддается – плохо, не выдержит. Выбрал ветку пожестче и потолще, вновь дернул. Вроде, гораздо лучше. Зажмурившись, взмолившись богам о пощаде, он схватился за выбранную плеть, и, оттолкнувшись от стены, перевернулся в воздухе. Пальцы второй руки судорожно вцепились в лозу, редко связанное покрывало винограда дрогнуло, рискуя порваться, ноги сами нашли опору, сердце глухо ударило в гортань. Раз, два.

Рэми боялся дышать. Двинуться боялся. Потом, очнувшись, начал медленно спускаться. Виноград поскрипывал, пальцы быстро содрались в кровь, плечи болели как сумасшедшие, перед глазами плыло. Когда Рэми добрался до окна первого этажа, что-то наверху хрустнуло, виноград поддался под ладонямм. Поняв, что летит, волчонок с ужасом зажмурился. Очнулся он уже на земле, исцарапанный розовым кустом, накрытый содранной со стены виноградной лозой, но, на диво, живой. Только бок болел, но не настолько сильно, чтобы Рэми не мог встать.

Рэми повозился, выкарабкиваясь из-под лозы, исцарапался еще больше и с ужасом подумал, что скажет суровый садовник, когда увидит уничтоженные розы. Говорили, что они дорогущие, из столицы привезенные... что к ним подходить, трогать, даже дышать на них нельзя, тем более вот так сминать в некрасивый, запутанный блин. Но думать и гадать было поздно. Вернуться незаметно уже невозможно, вернуть куст – тоже. Потому оставалось идти вперед.

Где-то недалеко раздалось тихое поскуливание. Рэми скинул с себя остатки лозы и тихим шепотом принялся успокаивать показавшегося рядом волкодава. Пес яростно махал хвостом, ластился к ладоням и, когда Рэми обнял его за шею, чуть поддался назад, помогая встать.

Потому-то и выбрал Рэми путь через сад, что знал – собаки, которые не пропускали никого чужого, его не выдадут. Мальчик частенько приходил их кормить с Брэном, а этого пса, Черныша, и вовсе знал с самого детства. С того самого мига, как появился малыш на свет в теплой конюшне и уткнулся в ладонь влажной слепой мордочкой.

– Тише, тише, – прошептал волчонок, поглаживая собаку по косматой шее.

Черныш понимающе вильнул хвостом, осторожно лизнул ладонь Рэми, залечивая глубокую, оставленную розами царапину. Он все так же поскуливал и едва заметно махал хвостом, не спуская с человека внимательного, дружеского взгляда, жадно ловил каждое движение, будто спрашивая, чем еще может помочь или услужить.

– Тише… – Рэми глянул на окна – света нет, на счастье, его никто не услышал.

Забыв про розовый куст и все еще саднившие царапины, он скользнул под сень яблонь и понесся по узким дорожкам, обрамленным низкими каменными оградами. Сад он знал как свои пять пальцев. Собак, что легкими и едва заметными тенями выныривали из темноты, не замечал. Смотрел тревожно на начавшее сереть небо и страшно боялся опоздать.

У забора он погладил еще раз Черныша, поцеловал его в нос, и, не слушая более тихого поскуливания пса, вскарабкался на растущую тут яблоню. Управляющий Жерла давно уже порывался спилить старое дерево, но не решался – больно вкусные и сладкие плоды давало оно по осени. А Рэми было и на руку – ветви яблони свисали с другой стороны забора и, если двигаться по ним осторожно, прислушиваясь к каждому хрусту, можно выбраться из сада, минуя ворота с охраной.

А дальше лес. Полный шорохов, но родной и понятный. И ручей. И шаткий мостик, переливающийся в свете луны капельками росы. И еще казавшаяся огромной нива, в мягкой, недавно вспаханной земле которой увязали ноги.

А за ней – ровные ряды огородов, разбитая копытами дорога, темные ленты заборов и нужная Рэми калитка.

Забор старейшины был ниже, чем забор Жерла, перемахнуть его оказалось раз плюнуть. Мягко приземлившись с другой стороны, Рэми спрятался за сараем и выглянул во двор. Дом спал. Пес старейшины поскуливал, запертый в сарае, волчица стояла с другой стороны двора, у забора, к которому была привязана, и смотрела на Рэми неподвижным, поблескивающим в свете луны взглядом.

Не опоздал. Облегчение ответило усталостью, на миг Рэми почувствовал, что слабеет. Тенью выскользнув из-за сарая, он подошел к волчице и вздрогнул, услышав едва слышное рычание. Вспомнив наказ Брэна не лезть к большим зверям, Рэми на миг замер. Но, посмотрев в глаза волчицы, как завороженный, шагнул вперед.

Матерая. Гораздо больше тех собак, что охраняли замок, казармы или дом Жерла. Свободная. Такой не прикажешь, такую можно только попросить. Красивая. И глаза ее блестели в темноте, отражая лунный свет, и шерсть дыбилась на холке. «Нельзя подходить», – шептал разум. «Нельзя», – повторял, краешком сознания отмечая вздрагивающую верхнюю губу зверя, острые белые клыки, с которых капала в песок пена слюны.

Рэми и сам знал, что нельзя. Умом. А ноги сами шли к волчице, пальцы сами зарывались в длинную шерсть, успокаивая. И ноги подкашивались, коленями падая в грязь. И губы уже сами шептали, прося о доверии. И заветные слова, которые когда-то пытался вдолбить Брэн, вдруг оживали.

Рэми наконец-то понял, что такое – разговаривать с животными. Понял, что такое связь, крепчающая с каждым мгновением, окутывающая их обоих. Когда кажется – лишний раз вздохнешь и оборвется, лунным светом рассыплется по звездам, растворится в хрустальном журчании ручья. Тише… мягче. Спокойнее. Дышать в такт. Заставить сердце биться в такт. Толчками гнать по жилам кровь – в такт. Раз, два, три… Набрать побольше воздуха в легкие, до одури, и открыть глаза, вновь возвращаясь во внешний мир.

Волчица покорилась. Смотрела не преданно, как волкодав, а с искренней свободной любовью. Рычала, но уже ласково, почти нежно, лизала щеки, уши, шею, как самому любимому, дорогому детенышу. Верила. Безоговорочно. Но и к рукам не ластилась, не прислуживала, а смотрела как на равного. Как на друга, не как на господина.

Очнувшись, Рэми заглянул в умные глаза, вытащил из поясных ножен тонкий клинок, подаренный Брэном, и вновь зашептал успокаивающие слова, когда волчица дернулась при виде обнаженного оружия. Звякнула цепь, прикрепленная к веревке на шее волчицы, захлопала в курятнике крыльями птица.

Теперь уже волчица была заворожена голосом человека. Теперь она смотрела в глаза смело и доверчиво, когда нож скользнул между шеей и плотно завязанной на ней веревкой, возвращая свободу. Теперь она уже не хотела уходить, слепо, как щенок, тыкаясь носом Рэми в плечо и сминая лапами лежавшую в песке змею цепи.

– Беги! – тихо прошептал Рэми, отталкивая волчицу. – Беги!

Волчица посмотрела на него в последний раз и бесшумной тенью исчезла в сереющей перед рассветом темноте. Завыла, громко и нудно, соседская собака. Рэми живо вскочил на ноги, вновь перемахнул через забор и побежал по дороге. Страх, нарастающий с каждым шагом, гнал его вперед. Он боялся быть пойманным, боялся вернуться и посмотреть в глаза Жерлу. Рэми ослушался. Впервые. И не знал, что дальше. И не заругает ли старшой, как ругал слуг? И не выпорет ли на конюшне, как не раз порол дозорных? О том, что будет, если его первым поймает отец Вела, Рэми думать не хотел. Знал, что старшой смилостивится и защитит, а вот старейшина – то вряд ли.

Запоздало услышав за спиной стук копыт, Рэми хотел нырнуть в прибрежную траву, да не успел – сильная рука поймала его шиворот и грубо перебросила через круп коня. От страха Рэми вмиг взмок, свежие царапины полыхнули огнем, в горле противно запершило. Волчонок было дернулся, но его вновь дернули за ворот, да так, что дыхание перехватило.

– Несносный щенок! – выругался Жерл. – Не рыпайся! Упадешь с коня – поднимать не буду.

Рэми «не рыпался». От бешенной скачки его мутило. Казавшаяся черной трава сливалась перед глазами в сплошную ленту, в которой изредка мелькали белые пряди подснежников. Брызнуло в лицо, когда конь, подчиняясь руке хозяина, пролетел по луже. Приветственно скрипнули, открываясь, ворота. Руки стоявшего на страже дозорного помогли снять Рэми с коня, но поддерживать не стали, и с огромным трудом мальчик устоял, едва не упав на мокрый от росы песок. Но больше не боялся. Рядом с Жерлом можно не бояться. Может, накажет, но не навредит.

– Мальчишка спал тут и никуда не выходил, – приказал Жэрл дозорному, и грубо схватив Рэми за шиворот, толкнул его к дому. – В свою комнату, паршивец, пока я не передумал и тебя не высек! Герой, мать вашу! Молись, чтобы я поймал эту бестию, и пока не вернусь с отрядом, из моего дома ни ногой!

– Но Жерл… – начал Рэми.

– Еще и пререкаться вздумал! – старшой обеспокоено посмотрел на дорогу, на которой показались мчащиеся к поместью всадники. – Марш в дом, пока тебя не увидели.

Рэми развернулся и вбежал в раскрытую дозорным входную дверь. Взлетев на второй этаж, чуть было не сбив с ног управляющего, бросился в «свою» комнату. Дрожа, сполз по двери на пол и, спрятав лицо в ладонях, замер. Никогда еще не видел он Жерла столь разгневанным. Никогда еще старшой не кричал. Никогда не грозил выпороть.

– Я не сделал ничего плохого, – прошептал Рэми. – Ничего плохого…

А теперь Жерл будет с псами гнать по лесам его волчицу, может, сам выпустит смертельную стрелу, может, вернется вечером со свежесодранной шкурой... заставит есть вяленное волчье мясо. Рэми не хотел об этом думать. Молился всем богам, чтобы волчица все же ушла, а Жерл не злился так сильно.

Не желая пачкать белые простыни грязной одеждой, еще менее желая раздеваться, Рэми свернулся клубочком на пушистом ковре у камина. Он не боялся наказания, которое, несомненно, последует. Он понимал, что виноват. В том, что ослушался. Что отпустил опасного зверя. Что вышел в ночь без позволения. Много в чем… но все же виноватым себя не чувствовал. И ни о чем не жалел.

Сам того не заметив, Рэми заснул. Когда проснулся, было уже светло и солнце лилось ровным потоком через окна. Кто-то отодвинул тяжелые занавеси, подложил под голову подушку, укрыл колючим, но теплым одеялом. Рядом, прямо на ковре, стоял поднос, на котором остывали свежие булочки и поблескивало в кружке молоко.

Все тело болело, будто его целую ночь мяли, как тесто, пытаясь придать другую форму. Жгли царапины, ныл бок, во рту застыл соленный вкус крови. Сглотнув и подавив тошноту, Рэми заставил себя съесть половину булочки и выпить все молоко, потом аккуратно сложил на сундуке одеяло с подушкой, пригладил ладонью одежду и волосы – Брэн учил быть опрятным – взял поднос и, толкнув плечом дверь, понес нетронутые булочки на кухню. Он понимал, что всего лишь слуга в этом доме. Хоть и почему-то любимый, а все же слуга. Что ему не должны прислуживать, как архану, убирать за ним, приносить еду, уносить после пустые тарелки. Он вошел на кухню, в дверях разминувшись с розовощекой смешливой служанкой, поставил поднос на стол у двери и выскользнул раньше, чем его заметила толстая повариха.

Начались бы вопросы, почему он так мало съел, охи и вздохи, какой он худой и запуганный, ласковые уговоры съесть чего-нибудь и удушающая забота, которую сносить было сложно.

Не зная, куда себя деть, и вовсе не желая попадаться на глаза управляющему, которого наверняка не обрадовал уничтоженный розовый куст, Рэми вышел в сад, укутавшись в тонкий плащ. Ветер, что за домом лишь слегка ощущался, гонял по небу лоскутья туч. Мягко покачивались ветви яблонь, скидывая на тропинки последние капли дождя, пробивались через прошлогодние листья еще мягкие и нежные стебли упрямой травы, пестрели синие кисти мышиных гиацинтов, белые звездочки подснежников и желтые – весенника. Белым и синим ковром раскинулись у дорожек крокусы.

Услышав невнятный шум разговора, Рэми спрятался за будкой садовника, в которой хранились инструменты, и вздрогнул, когда понял, что остановившиеся в двух шагах дозорные разговаривают о нем:

– Ну, пожалел волчицу, выпустил, мальчишка же. Сам молодым не был?

– А ты подумал – как? Эта бестия трех деревенских разорвала раньше, чем ее поймали. Все лето выслеживали, выследить не могли. Сколько скота побила, не счесть, а как ее выводок подрос, так и вовсе спасу не стало. Умная, зараза. И свирепая. А тут мальчишку к себе подпустила…

– Брэн вернется из соседней деревни, пусть и разбирается. Его щенок. Нам бы теперь волчицу выследить да прибить от греха подальше. Если волчица еще кого порвет, щенок себе не простит.

– Что за дело мне до Рэми?

– А должно быть. Когда его не было, Жерл совсем зверел. Хороший он, справедливый, но горечь даже сильных мужиков к земле жмет. Я не знаю чем и знать не хочу, но с тех пор, как мальчишка появился в отряде, сразу спокойнее стало. И для меня это важно. И для тебя будет важно, если не хочешь за мелочь на конюшне быть выпоротым. Как раньше.

– Старшого и снять можно.

– Язык придержи, Дал. Молодой ты да неопытный. Жерл – это тот, кто отряд на себе тянет. И благодаря ему у нас есть и что пожрать, и что выпить. И спину он за нас подставит, не раздумывая, если придется. Уже не раз подставлял. Оттого мы ему и верим, как себе. И мальчишку его хранить будем, как одного из нас. Запомни это… если хочешь на границе остаться. Иначе тронуть тебя никто не тронет, но, коль что, и на помощь тоже не придет. А одному у предела – смерть.

– Что в нем хорошего-то?

– А плохого что?

– Так рожанин же, слуга, крестьянин. Не понимаешь?

– Понимаю, что молод ты и глуп. Временами слуги ближе родных бывают. Потому что верны и не предают…

Шаги затихли, а Рэми еще долго сидел и не двигался, глядя в одну точку. Он вдруг вспомнил слова Жерла о том, что волчица свирепая была, что резала овец, оказывается, и людей, что деревне покоя не давала. И Рэми ее выпустил…

Но ведь… он вспоминал умные глаза самки, ее горячее дыхание на шее, мягкость ее шерсти под пальцами, вспоминал, сколько боли было в ее затуманенных глазах. Вспоминал, как на миг стал с ней одним целым, даже почувствовал, как гладит шерсть ветер, как убегает под лапами луг, как хрустят одуванчики, как ласково греет зимнее солнышко. И горечь мокрой коры, и мягкость талого снега, и ласковое поскуливание волчат, и гордую радость, когда первый из них встал на еще некрепкие лапы. Почему это все должно быть злом? Почему это все должно быть обязательно убито, уничтожено? К чему эта война, где люди обязательно хорошие, а волки – плохие? И почему Рэми все равно не кажется, что он сделал что-то злое…

Но ведь старшой злится. Всерьез злится. И едва сдержался вчера, чтобы не ударить… Рэми видел это в его глазах, читал на его лице, в сжатой челюсти, во взгляде, ставшем вдруг ледяным. А ведь он для Рэми как родной… роднее отца, которого волчонок никогда не знал. Роднее Брэна, что как старший брат. И если Жерл злится, то не просто так. И Брэн, наверное, разозлится. Еще хуже – разочаруется...

– Вот ты где! – жесткая рука схватила за воротник, заставила встать на ноги. Солнечный луч ударил по глазам, и взгляд Вела, сумасшедший, злой, вдруг показался правильным, знакомым. Вот он. Настоящий Вел. Не тот, улыбчивый. Не тот, что прислуживался. Не тот, что звал на речку или в лес. Вот такой. Озлобленный, с перекошенным лицом, с улыбкой, больше похожей на оскал.

– Думал, мы не догадаемся? – шипел Вел. – И твердил архан бате, что тебя и быть там не могло, а кто вам поверит? Кто поверит, что это не ты?

– Пусти, – прохрипел Рэми, но Вел не слышал.

– Ты хоть знаешь, как ты мне надоел-то, а? Любимчик дозорных. А батя все ныл – подружись с ним да подружись. Мол, и дружкам от дружбы перепадет. Перепало. Из-за тебя, суки, сапог мне не видать. А я так старался! Так тебя обхаживал! Как девицу красную. И всех от тебя разогнал, чтобы ты, сука, только со мной дружил. А ты что?