355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анна Алмазная » Его выбор (СИ) » Текст книги (страница 17)
Его выбор (СИ)
  • Текст добавлен: 19 февраля 2018, 16:30

Текст книги "Его выбор (СИ)"


Автор книги: Анна Алмазная



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

Рэми больше и не верил, но по поручениям в деревню бегал частенько. То с повелением привезти в замок еще сыров и овечьего молока, то с вестью, что нужны еще шкуры, а сегодня с вопросом к старейшине: не хочет ли кто из деревенских поехать с дозорными на ярмарку.

Когда он выбежал на дорогу, пошел проливной дождь. Рэми вмиг вымок до нитки и замерз, с трудом что-то разбирая в серой густой пелене ливня, видел лишь неясные тени низких хат, прятавшихся за яблонями и грушами, темные полосы огородов и тонкие ленты заборов. Обиженно скрипнула под ладонями калитка, покачнулись у забора ветви смородины, скрипнула цепь в колодце. Направившись к крыльцу, Рэми поскользнулся в грязи, упал и похолодел, услышав тихое рычание за спиной.

Медленно обернувшись, Рэми успел заметить лишь метнувшуюся к нему серую тень. Он замер от ужаса, медленно скользя взглядом по мускулистой шее, в шерсти которой путалась грязная веревка, по оскаленной острой морде, по дрожащей губе, обнажающей белоснежные клыки. Он смотрел и не мог отвести взгляда от желтых глаз, в которых бесилась ярость, не осмеливался двинуться, дышать не осмеливался, дрожал в такт тихому рычанию и уже не замечал ни все более усиливающегося дождя, ни бегущих по щекам капель.

Но страх куда-то вдруг отхлынул, оставив за собой звенящую пустоту. Рэми медленно сел и улыбнулся. Всего лишь волк… Мокрый, злой, казавшийся грязным из-за неожиданной рыжины в серой шерсти. И с собакой ведь совсем не спутаешь – более сильный, более мускулистый более... неприученный. Хоть и привязанный к сараю, а все равно не убежишь, даже встать не успеешь – достанет. Слишком близко Рэми подошел, слишком опасно. Слишком стыдно… в маленьком дворе заблудиться.

А все равно почему-то не страшно. И клубится в груди горечь, перемешанная с жалостью, и охота утешить, усмирить рвущуюся из желтых глаз боль. Ведь волку просто страшно. И больно. И плохо… очень плохо.

Рэми прополз по грязи, встал перед волком на колени, обнял его за шею и зарылся носом во влажную, чуть седую шерсть. Дождь пошел еще сильнее. Вода стекала с волос за шиворот, Рэми трясло от холода, но он упорно жался к бестии, чувствуя ее тепло, слыша биение ее сердца, тихий рокот ее рычания. И ведь совсем не зло рычит, ласково. И лижет ухо, шею, тыкается носом в плечо. Щекотно же, смешно. И хорошо.

Стукнула за спиной дверь. Волк вздрогнул, сильным ударом плеча откинул Рэми в сторону и прыгнул к стене сарая. Разорвала пелену стрела, вонзилась в грязь у ног Рэми, дрожа и скидывая с себя капли дождя.

– Ты жив, мальчик? – закричал сбежавший по ступенькам старейшина. – Хорошо, что жив…

Он, не спуская с волка испуганного взгляда, схватил Рэми за шиворот, заставив встать, войти в дом и переодеться в сухую одежду. Весть из замка он, казалось, не услышал. Все причитал горестно в полумраке просторной избы, что почти не уберег "щенка Жерла", все говорил, что если Рэми решил сдохнуть, то подальше бы от его двора. А Рэми все молчал, вслушиваясь в вой за окном:

– Совсем разошлась, зараза! – улыбнулся беззубой улыбкой старейшина, убедившись, что Рэми цел. – Щенков ее я продал. На рассвете и эту заберут… бестия. Умная, красивая. Завтра в столицу поедет, богатеньких арханов развлекать. Они ее против своих воинов выставлять будут и смотреть, кто победит. А мне все едино, кто. Что арханы, что эта… Сдохнут – и слава богам, одной тварью на земле меньше.

А потом вдруг, поймав удивленный взгляд Рэми, почему-то поправился дрожащим голосом:

– Да уберегут боги наших арханов. Думаю, что они эту бестию одной левой…

Рэми сглотнул. Вой за окном усилился, хлыстом полоснув по напряженной спине. Плачет. Истекает болью. Молит помочь… но как? Усилился дождь, ударил по стене ставней поднявшийся ветер. Хозяйка, молчаливая, седая, поставила на стол деревянную кружку с молоком, по душе вновь разлилась горечь…

– Сколько?

– Сколько чего? – не понял хозяин.

– Сколько за нее?

Когда хозяин сказал сколько, Рэми горестно вздохнул. Хоть и был он малым, а понимал, столько нет ни у него, ни у Брэна. А даже если и было… Брэн не дал бы. Не на волчицу.

– Давно не было такой удачи, – распинался тем временем хозяин. – До следующей весны безбедно жить будем… А как же она скулила, как рвалась, когда щенков увозили. Эх, парнишка, жаль, что ты этого не слышал.

Рэми слушал вполуха и пил овечье молоко, не чувствуя вкуса. И даже сыр, который поставила перед ним хозяйка, не казался таким же лакомством, как прежде. А когда за окном стало совсем темно и перестал лить проливной дождь, Рэми запросился домой.

– Может, останешься? – спохватился хозяин. – Поздно стало… на печку с Велом пойдешь, вы, мальчишки, дружите, говорят.

Не дружили. Но поправлять хозяина Рэми не стал. И Вел, посмотревший на Рэми угрюмо, не стал.

– Не могу, Брэн заругает, – ответил Рэми, хотя и знал, что это неправда, и Брэн сам велел, если будет поздно, остаться в доме старейшины.

Но Рэми больше не мог слушать хозяина. И на Вела, что сидел молча в углу, смотреть не мог. Он слышал лишь более тихое, горестное завывание волчицы за окном и едва сдерживался, чтобы не броситься прочь из этого дома. У него не было золота, но у него было что-то большее…

Ночь проливалась лунным светом, раскрашивала тропинку тенями, кутала землю пушистым туманом. Рэми бежал по едва видной тропинке, стараясь не вслушиваться в шорохи ночного леса. Где-то рядом ухнул филин, треснула и упала с глухим стуком ветка, полоснула по лицу еловая лапа. Капли недавнего дождя поблескивали в свете луны, срывались с ветвей потревоженного орешника, забирались за шиворот и катились по спине холодным потом. А все равно ведь жарко. Бежать жарко.

Тропинка провела по мостику через искрившийся в лучах луны ручей, пробежала через опушенный только появляющимися листьями березняк, спустилась по пригорку к тонкой ленте дороги и вывела к ажурным воротам, за которыми в шагах десяти виднелось освещенное фонарем крыльцо господского дома.

– Это ты, Рэми, – выглянул из сторожки дозорный. – Что же тебе не спится, постреленок?

– Я хочу видеть Жерла…

– Старшой с дозора вернулся, устал-поди, может, до утра подождем?

– Я… – Рэми сглотнул.

Утром будет поздно. Утром волчицу увезут. Но и к Жерлу ночью лезть боязно, а что если рассерчает? Раньше Рэми никогда не осмеливался… раньше он никогда не приходил сюда сам, лишь когда звали или приказывали.

– Я очень прошу… важно…

– Вижу, что важно, – усмехнулся дозорный, открывая ворота и впуская Рэми в украшенный фонтаном внутренний дворик. – Кто же для неважного ночью через лес бежит? Как себе ноги-то не переломал, чудо лохматое?

Дозорный ласково улыбнулся и потрепал Рэми по волосам:

– Заходи, коли пришел. Но если Жерл разозлится и отгребешь, то на себя пеняй. За глупую голову частенько задница платит.

Дом, большой, просторный, спал. Пробегая по знакомым коридорам, увешанным зеркалами и гобеленами, Рэми дрожал от страха. Жерл никогда его не сек, слова злого не сказал, но, говорили, к другим старшой строг… И что сечет часто и безжалостно, даже своих дозорных.

Рэми знал, что это правда. Видел, как часто раздавал Жерл оплеухи дозорным на тренировочном дворе, как часто отправлял их на конюшню, поговаривая, что от такого отребья в бою толку мало, а хлопот много. Еще и ругался словами, которых сам Рэми от него никогда не слышал, и смотрел страшно, как на Рэми никогда не смотрел – холодно и безжалостно. А что, если и Рэми он сейчас так встретит?

Осторожно толкнув дверь в спальню старшого, волчонок тенью скользнул внутрь и почти на ощупь добрался до кровати, вслушиваясь в спокойное дыхание спящего. Дальше что? Позвать? Коснуться плеча?

Додумать он не успел – скрипнула едва слышно кровать, что-то толкнуло в плечо, опрокидывая на пол. Блеснул в свете клинок, холодном касаясь шеи, что-то тяжелое вжалось в грудь, не давая дышать.

– Рэми? – удивленно выдохнул Жерл. – Ты… осторожнее надо быть, волчонок. Я же и убить спросонья мог… В следующий раз будешь заходить в спальню воина, лучше постучи, целее будешь.

– Прости… Я…

Волчонок почувствовал, как вспыхнули от стыда щеки, и почти обрадовался, что было темно и Жерл не видел его лица. Рэми очень сильно хотел спросить о волчице, но слова застревали на языке, а мысли путались. Жерл поднялся, посадил волчонка на сундук, черкнул кремнем и, не оборачиваясь и опираясь ладонями о стол, спросил:

– Что случилось?

– Ничего…

– Что ничего? Приходишь ночью, врываешься ко мне в спальню и говоришь, что ничего? Так все же…

Рэми опустил взгляд в пол и начал рассказывать. О том, что у волчицы умные глаза, из которых льется печаль, о том, как горестно она воет, о том, как она плакала, когда забирали щенков. Рэми знал, что плакала, знал, будто сам слышал. А еще рассказывал, что волчица молодая совсем, красивая, крупная и сильная. Свободная…

– Я понимаю, что ты жалеешь волчицу, – оборвал его Жерл. – Понимаю, и о чем ты хочешь меня попросить. Нет, я не буду ее выкупать.

– Я отдам, – задрожал Рэми. – Я отдам тебе золото.

Жерл налил в серебряный кубок немного вина, развел его водой и подал гостю, заглядывая ему в глаза:

– Знаю, что отдашь. Верю. Но всех на свете не спасешь. Не позволю тебе влезать в долги из-за какой-то твари.

– Она не какая-то…

– Какая-то, Рэми, – возразил Жерл. – Ты один. Волчиц в твоей жизни будет много. Ты не можешь спасти каждую, мало того, пытаясь спасти, упустишь что-то более важное. Да и что ты с ней будешь делать, когда выкупишь? Выпустишь? Чтобы она продолжала резать овец в деревне? А ведь зарезала, и не одну. Подумал ты о старейшине? О его детях? Их у него аж восьмеро, и всех поднять надо. А как поднять без овец? Пей!

Рэми сглотнул, взял кубок и открыл было рот, чтобы возразить, но Жерл вновь приказал:

– Пей!

Рэми выпил, снова опустив взгляд. Свет свечи чертил тени на потертом ковре, за окном шептал ветер. Вино чуть обожгло горло, ударило в голову и заполнило все внутри плотным, серым туманом. Стало вдруг все равно. И когда Жерл водрузил его на плечо, когда уложил на кровать и укрыл одеялом, было все равно.

– Слабенький какой… защитник, – усмехнулся Жерл. – Спи давай. А когда проснешься, твоей волчицы больше тут не будет… на счастье.

Рэми знал, что Жерл ошибался. Но возражать в очередной раз не стал.

Где-то далеко заливал лунный свет небольшую спальню. Аши распахнул глаза, почувствовав, что носитель заснул. Тяжело ворочался во сне, раскидывался на кровати под властью кошмара, мягко звал и в то же время не знал, кого зовет. Раскрыв крылья, сорвав цепи, Аши вырвался из ритуальной башни и завис над спящим мальчиком.

Слишком молод еще. Слишком слаб. И… Аши чуть отвел взгляд – до сих пор не прошел привязки и неведомо, пройдет ли. Но во сне мальчик звал и рыдал, тянул к Аши руки, и мягким синим светом сверкал на его запястье знакомый браслет…

– Ты мой, – прошептал Аши, проведя пальцами по щеке носителя.

Мальчик тут же успокоился, вырвался из власти опьянения. Браслет на его запястье перестал томить зовущим сиянием, дыхание стало тихим и глубоким. Вздохнув, Аши склонился над носителем, поцеловал его в лоб и губами вобрал все воспоминания, даже те, о которых тот сам не помнил.

– Глупый ребенок, – прошептал он, чувствуя, что мальчик просыпается.

– Это ты глупый, – ответил ему слишком много понимающий Киар, когда Аши вновь повис на цепях в ритуальной башне. – Мог бы покорить его слабую душонку, сделать его тело своим, а вместо этого в очередной раз вернулся сюда!

– Ты не понимаешь, этот человек…

– Люди нас ненавидят! Называют проклятыми! Давят силу в наших носителях, а ты жалеешь какого-то мальчишку! – Киар дернулся в цепях так сильно, что разбудил других братьев. – Идиот!

И потом тихо, отчаянно:

– Как жаль, что этот ребенок не мой…

– Как хорошо, что он не твой, – жестко ответил Аши.

И в то же время вдруг почувствовал тоску. А что если и этот носитель обманет, будет слишком слабым? Киар прав, надеяться на людей – глупо, и в следующий раз Аши… будет ли этот следующий раз?

Оборотень. 3. Арман. Нар

Лучший друг – тот, кто поможет нам проявить лучшее,

что заключено в нашей душе.

Генри Форд

Лиин…

Лунные ночи кажутся такими длинными. И никак не спится, и мертвенный свет заливает комнату, лезет в глаза, тревожит. Шторы не помогают. Я знаю – эта проклятая луна там, и мечусь на простынях до самого рассвета, чтобы проснуться усталым и разбитым.

Как хорошо, что полнолуние бывает не часто.

Как хорошо, что мне так недолго оставаться в этой глуши. Здесь даже поговорить не с кем!

Опекун обещает, что следующим летом, когда мне минует пятнадцать, мы уедем в столицу. И я получу реальную власть, своих людей, реальную жизнь. Не как здесь…

Тошно… мне тошно в этой деревне.

Арман.

Милостивый архан.

Нашел ли ты наконец-то хариба?

Я читал в старых книгах. Я проведу для тебя ритуал. Я буду молиться богам за тебя.

Твой Лиин.

Лиин, ах, Лиин… Как ты мне надоел с этим харибом… Не понимаю, почему ты так часто об этом спрашиваешь. Не понимаю, почему беспокоишься, ведь я лариец и мне не нужен хариб. Ответь наконец.

Мой архан. Я знаю, что Эдлай строг с тобой, но я ему верю. И если он тебе не сказал, то могу ли я? Осмелюсь ли?

Глупый Лиин! Иногда так хочется тебя треснуть… но ты единственный друг, что у меня остался. Не испорти этого.

В этой глуши одни рожане. А рожане боятся меня, как зачумленного, будто я им что-то плохое сделал. Я даже временами чувствую себя виноватым… изредка. Гораздо чаще это раздражает.

Ты тоже ведь рожанин. Но ты не такой, как они. На счастье.

Копия тайной переписки главы Северного рода и ученика магической школы Эдлаю для ознакомления.

Кругом была одна грязь. Бархатные поля кутались в серую дымку, жались к речной излучине деревенские избы. И проклятый дождь, что не думал прекращаться уже седмицу, превратил дорогу в серое месиво.

Из-под копыт летела грязь, поскрипывала за спиной старая, плохо смазанная повозка. Горько пахло тополиными почками и мокрой, готовой разродиться землей. Дорога петляла к березовому перелеску, где надрывно, безумно выла собака. Невыносимо. А ехать надо.

Арман поправил капюшон плаща, угомонив мутившуюся в душе горечь, и ласково погладил шею начавшего волноваться Вьюнка. Молод гнедой конь, горяч, Люк, старшой, частенько поговаривал, что излишне горяч. Что молодой архан на «очередной бестии» шею свернет. На счастье, опекун старшого не слушал, и конь, которого он прислал на замену Вороному, был так же неистов и свободолюбив. От иного бы Арман отказался. От Вьюнка, с первого взгляда покорившего норовистым нравом, отказаться не смог.

– Мой архан! Сюда! – крикнул стоявший у дороги старшой.

Копыта коней утопали в прошлогодних листьях. Вой собаки оборвался отчаянным визгом, и Арману стало не по себе от зазвеневшей в ушах тишины. А тишины ведь и не было: был до этого утонувший в вое шум капель по опавшим листьям, была песня ручья и шелест ветра в кронах. А еще – тихий плач и едва слышные причитания, которые бередили душу поднимающейся к горлу тоской.

Арман не хотел туда ехать, боялся, но другого выхода не видел. И страха, спрятанного за укрывающими душу щитами, показывать было нельзя. Он архан, он глава рода. Эдлай так часто об этом напоминал, что Арман наконец-то поверил.

– Здесь лучше спешиться, – сказал дозорный, принимая поводья.

Арман подчинился, оставляя Вьюнка в руках чужого мужчины. Конь недовольно зафыркал, но сразу же успокоился, стоило похлопать его по шее и прошептать:

– Я вернусь. Просто дождись.

– Любят тебя животные, – усмехнулся Люк.

– Это я их люблю, – ответил Арман, вслед за провожатым-дозорным углубляясь в полный звуков и запахов лес.

Весна разукрасила прошлогодние листья синими пятнами подснежников и сон-травы. Недавняя буря опрокинула возле ручья пару деревьев, которые деревенские уже начали разбирать на дрова. Черная с рыжими подпалинами собака жалась к коренастому, невысокому хозяину, взглядом прося разрешения повыть еще немного. Крестьянин разрешения не давал. Опустив голову, он стоял у березы и мял шапку в загрубевших от работы ладонях. А по его душе, неприкрытой, как и у всех рожан, щитами, расплывалась звенящая пустота. Плохо ему. Так плохо, что страшно.

– Все минует, – прошептал Арман, поймав на себе удивленный и немного испуганный взгляд крестьянина. – И потом не будет так больно.

Арману вот не больно. Но у него была церемония забвения, а у этого старика?

Стало вдруг тошно и от собственной слабости, и от собственной беспомощности. Арман сглотнул, вместе с дозорным обошел поваленную ветром березу и осторожно пробрался по скользкому берегу ручья к плакучей иве. Длинные плети ветвей ласкали шаловливо поющую воду, легкий ветерок пытался смахнуть с папоротников прошлогоднюю паутину, роняла в воду желтые, сладко пахнущие котики растущая неподалеку верба.

– Там! – показал старшой.

Душу залил тягуче-липкий страх, когда взгляд приковало тело под ивой, прикрытое плащом одного из дозорных. Арман смотрел и не мог оторваться от выглядывающих из-под дорогой ткани золотых кос, рассыпавшихся по коричневым листьям, от белой девичьей руки в огрубевших ладонях старухи. Седая, простоволосая, она стояла на коленях, покачивалась из стороны в сторону и тягостно причитала:

– Девочка моя… горлица моя, солнышко ясное… за что же… за что… такая молодая, такая красивая… такая желанная… за что?

Арман наскоро укрепил щиты, отгораживая себя от скорби крестьянки, но все равно на миг задохнулся от ставшего невыносимо плотным воздуха, от потухших вдруг красок и расплывшейся вокруг черной тоски. Боги, как же тошно... Как же противно. И разливается по груди гнев, и хочется рвать и метать, а найти виноватого, хочется бросить его к ногам этой крестьянки, только бы не смотреть на ее застывший взгляд, на быстро двигающиеся губы и дрожащие руки.

– Уведи ее! – приказал стоявший за спиной Люк одному из дозорных.

Женщина уходить не хотела. Все рвалась в руках мужчин, кричала:

– Доченька! – и проклинала убийцу.

– Да успокой ты ее! – приказал старшой, и старуха, оглушенная коротким всплеском магии, повисла на руках дозорного.

Стало легче дышать, а чужая боль уже не давила на горло. Но тут Люк четким движением сдернул с тела плащ…

… все покачнулось, а мир, недавно устойчивый, пустился в бешенный пляс. Девушка, что лежала на листьях, наверное, была красивой. Арман не видел красоты. Он видел разорванное до костей горло, кровь, много густой, запекшейся крови: на платье, на белой коже, на золотых волосах. Видел широко открытые в изумлении глаза и мягкие алые губы.

А потом вокруг потемнело. Арман упал на колени, ладонями в грязь, и его долго рвало на коричневые листья. Казалось, рвало бесконечно, а легче не становилось. Кто-то заставил подняться. Кто-то поднес к губам фляжку и приказал:

– Пей!

Крепкое вино обожгло горло. Мир, только что вертевшийся перед глазами, вернулся на место, но почему-то потерял привычные очертания. Было хорошо. Было спокойно. Все плыло куда-то, покачивалось на волнах, а недавняя тошнота растворилась в тупом безразличии. Впервые в жизни Арман охмелел. В один миг.

– Говорил же, рано ему, – донесся откуда-то издалека голос одного из дозорных.

Пить? Да, рано. Опекун не похвалит…

– Тут и видавшим не по себе, – продолжил дозорный, – а мальчишке-то.

– Эдлай приказал, – холодно ответил Люк. – Это не мальчишка, это глава рода. Он и не такое на своем веку перевидает. Так что пусть привыкает.

И вновь поднес к губам Армана фляжку.

– Хватит!

Арман протрезвел так же быстро, как и захмелел, в один миг, и увернулся, чуть было не выбив фляжку из рук Люка. Что толку запивать страх вином? Опекун прав. Он глава рода, он не может, подобно девчонке, слабеть при виде мертвого тела. И не будет!

Он встал и, стараясь не смотреть на мертвую девушку, с трудом преодолевая рвущуюся из груди слабость, выслушал все, что говорил склонившийся над телом дозорный. И что разорвало ей горло не животное, слишком большое для животного, а в их лесах никого крупнее волков отродясь не водилось, и что девушка почему-то не испугалась и не пыталась убежать. Вон, улыбается, будто любимого встретила. А еще сказал, что умерла она быстро да безболезненно. Наверное, сама не заметила, как за грань ушла.

Последнее Армана искренне обрадовало. А то, что жертва уже третья, огорчило. Даже разозлило.

– Почему раньше не сказали? – выдохнул он.

– Думали, сами справимся, – пожал плечами Люк, поправив меч на поясе. – Но теперь придется вызывать мага… а мага вызвать может лишь тот, на чьих землях стоит эта деревня. Ты.

Ветер шевельнул ветви берез, брызнул на землю новыми каплями, плетями ивы мягко провел по распростертому на листьях телу. Запах крови стал на миг острее, раздражая горло металлическим привкусом. Дурное предчувствие шевельнулось внутри, где-то вдалеке треснула ветка, как бы захлопывая ловушку. Что-то тут не так...

Но и отказаться пригласить мага Арман не может, нет причин отказаться. Он кивнул и, поняв, что больше тут не нужен, направился к Вьюнку. Люк было взглядом приказал дозорному последовать за молодым арханом, но Арман, вскочив в седло, бросил:

– Я не ребенок и вернусь в поместье сам.

Глаза старшого чуть сузились, в них сверкнул блеск то ли беспокойства, то ли гнева. Кто его, Люка, знает. С рожанами легко, их души как на ладони, а дозорные все арханы. Все прячутся за щитами. И не понять, как старшой на самом деле относится к Арману. То ли как к архану, то ли как к ребенку, то ли как к врагу.

– Ты должен понимать, – вновь начал уговаривать старшой. Как ребенка уговаривает, или как неспокойную лошадь – мягко, осторожно, будто боясь напугать, – что в одиночку по лесам сейчас ходить неразумно. Эдлай половину дозорных перевешает, если с тобой что-то случится.

Перевешает. Правда. Только это ли тебя беспокоит? Или ты чего-то вновь не договариваешь?

– А что со мной может случиться? – Арман придержал танцующего под ним Вьюнка. – Оно убивает ночью. А сейчас не ночь.

– Оно убивает в полнолуние, – поправил его почему-то Люк, посмотрев на Армана долгим взглядом. И вдруг, будто сдавшись, добавил: – Передай Эдлаю мое почтение и скажи, что нам надо поговорить. Серьезно поговорить.

Поговорить? С опекуном? Через голову Армана?

Он до боли в костяшках сжал поводья, почувствовав в словах Люка осторожную угрозу. Или вопрос. Или даже обвинение.

– Я передам, – огрызнулся Арман, щелкнув поводьями.

А потом он долго несся по полям, уже не чувствуя ни дождя, ни промозглой сырости. Он пустил Вьюнка галопом вдоль реки, пьянея от запаха цветущей вербы. Он пронесся по деревенской дороге, распугивая лениво гуляющих по грязи кур, он долго стоял у озера и глядел в серую, взбудораженную каплями дождя воду, пытаясь в ней найти ответ… а Вьюнок то и дело тыкался мордой в плечо, просясь домой, в теплую конюшню, к полной кормушке овса и заботливым конюхам.

Арман домой не хотел. Он хотел побыть в одиночестве, подумать. Зачем Люку понадобилась встреча с опекуном?

Большой зверь. А в здешних лесах таких не водилось. Да и зачем зверю убивать просто так, не опробовав мяса… будто…

Ответ пришел сам собой и встревожил душу новой волной тошноты. Оборотень. И вспомнились и недавняя ночь, и бег по лесу, безумный, на грани выдержки, и внезапно взорвавшийся запахами и звуками мир, который так сводил с ума… и мысли, другие, звериные, и жажда крови, и писк умирающего в зубах зайчонка. Это был не сон… боги, это действительно был не сон. Как не сном была кровь Вороного на руках, его последний, полный боли и любви взгляд, но… людей Арман не убивал. А, значит, и бояться ему нечего.

– Ты не получишь моей шкуры, Люк, – прохрипел Арман, сжимая в руках рукоятку боевого кнута.

Расплеталось в воздухе кнутовище, полоснуло кустарник, обнажив белую мякоть сломанных веток. Стреноженный Вьюнок заволновался, попятился к лесу, и взмыло над деревьями воронье, разнося по округе рокот карканья.

– Не получишь! – выкрикнул Арман, полоснув кнутом речную гладь.

Вернулся в дом он уже под вечер, опустошенный, но спокойный – показывать другим слабость незачем. Во внутреннем дворике было пусто и тихо. Дождь уже закончился, лучи вечернего солнца прошили поредевшие тучи. Арман спросил: "Нет ли в поместье старшого?" – и, получив отрицательный ответ, с облегчением бросил поводья верткому мальчишке. Разговаривать с Люком не хотелось, но Арман понимал, что надолго разговор не отложишь – старшой был частым гостем в поместье. С той ночи, как повесилась служанка – даже слишком.

Каждое утро Люк приходил в дом, чтобы собственноручно сварить сонному Арману зелье. Каждое утро внимательно следил, чтобы темная, вонючая и страшно горькая жидкость была выпита до дна, а потом разворачивался и уходил. Без слов. А Арман каждый раз хотел и боялся спросить – зачем? И зелье зачем, и эти каждодневные визиты, и это молчание – зачем?

– Старшой просил передать, что сегодняшней ночью хочет остаться у нас, – сказал молодой еще управляющий, отвесив низкий поклон молодому архану.

– Как долго? – выдавил через зубы Арман, понимая, что отказать старшому, увы, не может. Да и не хочет, ему скрывать нечего.

– Старшой приказал вам ответить: «столько, сколько мне понадобится», – заметил управляющий, и Арман лишь скривился – руки рожанина чуть тряслись, душа его изнывала в удушающем страхе.

Как и все в поместье – боится. А Люк еще и подозревает. Старшому нужен маг? Старшой его получит. Все, что угодно получит, а потом пусть убирается со своими подозрениями куда подальше!

Твердо решив написать запрос в столицу и как можно скорее, Арман приказал позвать в кабинет секретаря и направился было к резному крыльцу, как вдруг услышал в другом конце двора тихий то ли крик, то ли стон.

– Мой архан!

Арман остановился, подумав, что ошибся – отчаяние в чужом голосе казалось нереальным. И необычным. Оно стелилось по двору мягким туманом, почему-то, вне обыкновения, не раздражая. Как будто исходило от кого-то…

Арман не поверил собственным ощущениям, медленно обернувшись. И опешил. Потом сбежал по ступенькам крыльца, пронесся по заляпанному грязью двору и уверенно перехватил руку с занесенным топором.

– Убью! – зашипел кузнец, оборачиваясь.

Мелькнуло лезвие, отразив лучи солнца. Пальцы коренастого рыжеволосого кузнеца разжались, топор полетел в грязь, чуть было не саданув по ступне. Арман не боялся. Он задыхался презрением, как в открытой книге читая душонку рожанина: злобное предвкушение крови, быстро сменяющееся диким страхом.

У дровни свернулся калачиком другой рожанин, от которого лились тугие волны отчаяния с легкой ноткой надежды. Он был совсем мальчишкой, на какую-то зиму младше Армана. Заморышем, глупым и беспомощным. И одетым в какое-то рванье.

Волосы его спутались, лицо было испачкано в грязи. И воняло от него кровью, да так, что к горлу вновь запросилась тошнота. Вспомнилось вдруг тело в лесу, раскрытые широко глаза и росинка, бегущая по мертвенно-белоснежной щеке к золотым косам. А еще вспомнилось тугое сопротивление под лезвием, когда Арман перерезал горло Вороному. Да так явственно, что руки затряслись, а тошнота стала совсем невыносимой. Надо успокоиться…

– За что ты его? – как можно более ровно спросил Арман, отпуская руку кузнеца.

Полыхнуло на запястьях верзилы, успокаиваясь, золото татуировок, чуть притупился льющийся на Армана страх, а мальчишка у дровни поднял голову, окинув затуманенным взглядом. И как позвать умудрился? Если от страха ничего и не видит? И душа его стелется серым вязким туманом, отчего даже стоять рядом тошно.

– Помилуйте… – замялся кузнец. – Пришлый он. Вор, в сенях ховался. Кто тебя пустил, тварь?!

Кузнец хотел было пнуть мальчишку, но остановился, стоило только Арману отчеканить:

– Стой!

Вновь полился липкий душащий страх, и, не выдержав, Арман резким усилием воли укрепил щиты, отказываясь слушать чужие эмоции. Сразу же стало легче дышать, синий лед залил клубившийся внутри гнев, и Арман вмиг успокоился. И расплескавшийся по двору вечерний свет показался теплым, даже приятным. Близким. Будто боги вдруг улыбнулись, ниспослав подарок. Только кто же этот подарок-то? Полуживой от страха мальчик-рожанин?

– Я не вор, – очнулся звереныш, с трудом разлепив разбитые в кровь губы. – Поверьте…

– Верю! – сам не зная почему, сказал Арман, не спуская с кузнеца холодного взгляда.

– Вы меня помните? Мой архан…

Арман дернулся, удивленно посмотрев на звереныша. Бредит от страха? Не с поместья же, пришлый, откуда его помнить?

– Вы сами позвали…

– Позвал? – искренне удивился Арман, и раньше, чем в светлых глазах рожанина всколыхнулся ужас, вспомнил… Тот самый, что был у озера. Тот самый, что делился только что пойманной рыбой. Тот самый… кто знал его тайну.

И что же с тобой делать-то теперь, горе луковое?

– Ты зачем пришел? – мягко спросил Арман, опускаясь перед мальчишкой-рожанином на корточки. – Не боишься...

…что я тебя убью, чтобы сохранить свою тайну?

Думал, а сам смотрел в ставшие вдруг смелыми глаза мальчишки и сам себе не верил. Почему ему так спокойно? Так, как давно ведь не было…

– Не боюсь, – улыбнулся разбитыми в кровь губами пришлый.

Боги, опустить бы щиты, узнать бы, что чувствует этот рожанин, но почему-то страшно. Почему-то не хочется ошибиться, разочароваться. Почему-то хочется поверить, безрассудно, безоговорочно, этому странному, уверенному взгляду, этим непонятным словам…

– Мне бояться нечего… – продолжал мальчишка, смотря в глаза Арману, – ничего не осталось… и никого… кроме…

Звереныш не договорил, посмотрел вдруг умоляюще на Армана, схватил его за руку и выдавил:

– Пощади…

– Отчего же не пощадить, пощажу, – сглотнул Арман и скинул плащ, набросив его на плечи дрожащего рожанина.

Знал ведь, что глупо. И слабость показывать перед кузнецом глупо, и мальчику фаворизировать – глупо. Знал, что после такого слуги пришлому жить не дадут. Да и надо по-хорошему, пока не поздно, приказать магам стереть рожанину лишние воспоминания, а самого мальчишку отослать подальше и забыть. Надо. По-хорошему. Но как, если что-то внутри поет и ликует, будто встретило старого друга? И успокаиваться ведь и не думает... Что это? Одиночество? Желание приобрести хоть какого-то друга? Сумасшествие?

Арман не знал. Не хотел знать. Он грелся в лучах захлестнувших его чувств и не спешил одергивать все так же вцепившегося в его рукав рожанина.

– Ты дрожишь, мой архан, – выдохнул пришлый. – Плащ мне отдал… а уже свежо. Замерзнешь.

– Я не такой слабый, как тебе кажется.

– Ты сильный, – уверил его пришлый, уверил так светло, так искренне, что в душе что-то шелохнулось, отозвавшись разлившимся по сердцу теплом. – Я – слабый.

И взглядом будто добавил недосказанное: «Без тебя не выживу».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю