Текст книги "Его выбор (СИ)"

Автор книги: Анна Алмазная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

Усаживаясь в сани рядом с мальчиком, Брэн вдруг сообразил. У него трое младших братьев. Трое. А только сейчас, глядя на восторженно улыбающегося Рэми, он понял… что такое быть старшим братом.

Обернувшись, он помахал рукой родителям, сестре, сидевшим на лавке у дома братьям-близнецам. В следующий раз привезет для мальчишек гостинцы. Обязательно привезет. И старшему братишке сапоги справит, а то его совсем уж прохудились. И ездить сюда теперь будет часто, и в кузне помогать, и младших секретам кузнечным учить, чтобы если что с отцом случится, семья могла бы продолжать жить... а в селенье остались бы кузнецы.

Волчонок счастливо улыбнулся Брэну в сполохах снега.

«Что ты вытворяешь с судьбами людей, волчонок? – подумалось вдруг конюшему. – Только пришел в мою жизнь, а уже столько изменил... намешал, да так, что уже не знаю, что и думать...»

И где-то в вышине ответил ему шелест крыльев.

– Что это за птица? – встрепенулся сосед. – Больно уж большая...

Брэн не знал. Но и тревожно почему-то не было.

Маг. 3. Арман. Желание жить

Всякое желание есть зачаток новой скорби.

Вольтер

Терпения не хватает. Эдлай привык иметь дело со взрослыми, с сопляками, тем более, сломанными сопляками, пусть управляются женщины да учителя. Почему он?

Эдлай пытался, честно пытался. Но ночь подходила к концу, а он – где был, там и остался. Бесполезно. Он говорил, сам не помнил, что говорил. А мальчишка все так же сидел на кровати, уставившись в стену, на рисованное магией море. Ничего не видел, ничего не слышал. Был уже одной ногой за гранью и уставшим до безумия взглядом молил только об одном – оставить его в покое, дать заснуть и никогда не просыпаться.

– Тебе надо жить, – говорил Эдлай, в очередной раз понимая, что порет чушь.

Такие слова хороши для чутких архан. Потерявшему все мальчику они подходят, как старой карге платье девочки. А что тогда говорить? Да Эдлай понятия не имел, что! Боги, никудышная из него нянька! Еще и это навевающее сон море на стене, эти блики, сладкий запах благовоний. И усталость. Ведь Эдлай целую седмицу почти не спал и теперь никак не мог сосредоточиться на сыне Алана. А надо!

– Проклятие! – вскричал он, замахиваясь.

Запястье перехватили пальцы Даара, мальчишка даже не пошевелился.

– Полагаете, я об этом не подумал? – тихо прошептал телохранитель. – Не поможет. И сейчас он слишком слаб. Если хотите, чтобы мальчик потерял сознание, то лучше я заставлю его заснуть. Хотите этого?

– Нет! – выдохнул Эдлай.

– Тогда будьте добры сдерживаться. Язык можете не сдерживать, руки – да. Бить Армана не позволю. Если сумеете его оттащить от смерти, делайте, что хотите, но пока за него отвечаю я…

– … я понял!

Эдлай до скрежета сжал зубы. Видят боги, надоело! Он уже с удовольствием отправил бы мальчишку за грань собственными руками, но это будет проигрышем. А Эдлай не умел и не любил проигрывать. Арман должен жить. Нет, он должен захотеть жить. Вопрос только, как его заставить?

– Ты глава рода, – продолжил он уговаривать. Скорее механически, чтобы что-то говорить, чтобы не терять в бездеятельности драгоценного времени, которого и так мало осталось. – Ты несешь ответственность за своих людей.

Никакого ответа. И мутный лед усталости в глазах сопляка даже не начал таять. Что для одиннадцатилетнего мальчишки значит слово «ответственность»? А что для Эдлая значит ответственность? Отряд и люди, которых пришлось бросить ради Армана. А там граница! Там каждый день умирают! Там Эдлаю место – не здесь!

Проклятый Деммид. Знает же, что если мальчик выживет, Эдлаю придется взвалить на плечи весь северный род аж на четыре года. А кому это надо? Эдлаю бы вернуться в леса и забыть. Хочет сопляк идти за братом – пусть валит. То, что Арман сейчас вытворяет – слабость. А слабый глава – проклятие для рода.

– Твой отец не хотел бы, чтобы ты так просто сдался…

Лед чуть шевельнулся, в мутных глазах Армана появилась тень смысла, и мальчик вдруг так стал похож на Алана, что сердце болью прихватило. А потом – незнакомой доселе нежностью. Боги, не чужой же мальчишка, сын лучшего друга, и нельзя... что хочешь делай, а нельзя дать ему уйти за грань!

И вот как… вкус ответственности ты не знаешь... Зато знаешь вкус ответственности за тех, кто тебе дорог. Вопрос только – кто тебе дорог?

– Ада… ты нужен Аде… – вспомнил Эдлай о молодой, хрупкой няне, которую с трудом удалось выставить из спальни.

И откуда только силы в ней взялись так сопротивляться? Она же и не успокоилась, пока Даар ее не усыпил. Все плакала да просилась к «мальчику». Тоже мне мальчик… Сколько было Эдлаю, когда отец отправил его прислуживать дозорным? Чуть больше? Или даже меньше? Он уже и не помнил.

Бледные губы мальчика чуть приоткрылись, вместе со свистом из них вырвался шепот:

– Я нужен брату. И я пойду за ним. Пусти…

Эдлай вздрогнул: не его же просят, далеко не его. Арман, не замечая сидящего рядом дозорного, посмотрел умоляюще за его спину, на Даара. А мальчик-то смышленый… увы… знает, кто и что его тут держит.

Телохранитель дернулся:

– Ты же понимаешь. Знаю, что понимаешь, – едва слышно шептал Арман. – Почему не отпустишь?

– Потому что это не так просто, мальчик, – холодно ответил Даар. – Все мы переживали то же, что и ты. Мою сестру убили, когда мне было пять, а прежде изнасиловали на моих глазах. Моего старшего брата зарезали в кабаке, в обычной драке. Подрались два пьяных дружка, остальные вмешались, стенка на стенку. Мой брат нечаянно оказался рядом… он умер, дружки-зачинщики помирились, может, живут и до сих пор. Моя мать повесилась, когда моего отца задрали в лесу волки. Год тогда был голодный… Но у меня есть ради чего жить, у меня есть мой повелитель.

– А у меня? – Арман поднял на Даара упрямый взгляд. – Что есть у меня?

– Твой род, мальчик.

– Мачеха говорила, они нас ненавидят… – все столь же усталый голос. Все тот же умоляющий взгляд. – Ты хочешь, чтобы я защищал тех, кто меня ненавидит? Не могу… не умею…

– Ну… – Даар усмехнулся, – я тоже много кого защищаю…

Он кинул на Эдлая красноречивый взгляд, и кровь стыда прилила к щекам. Боги… Даар все видит. И ненависть Эдлая видит, и его недоверие к высшим магам. Видит. И молчит. Странные они, высшие маги.

– … и многие меня ненавидят. Не так ли, Эдлай?

И дернулся, словно его ударили, словно в одно мгновение оказался душой в другом месте. Вокруг будто накалилось, а рука Эдлая сама легла на рукоять меча, почуяв опасность. Глаза телохранителя сузились, потом вдруг расшились, расплескав вокруг синее пламя. Эдлай дернулся – даже с его малым магическим даром он почувствовал, как задохнулась душа Даара в огне чужой боли.

– Что? – всполошился он, схватив Даара за плечо и заставив обернуться.

– Он… – телохранитель покачнулся, смертельно побледнев: – Он ранил повелителя! – И бросился к дверям.

Эдлай, вмиг забыв о мальчишке, выбежал вслед за ним. Не отставая ни на шаг, пролетел по коридорам, сбежал по ступенькам. Чуть было не грохнулся, поскользнувшись на тщательно отполированном полу залы, застыл в изумлении, не смея сделать и шагу. Вновь тягучая сила, которой сложно противиться, вновь гнев телохранителя, будораживший каждую частичку тела, вновь эта проклятая высшая магия, которая чуть было не поставила дозорного на колени… а на колени падать сейчас ой как нельзя.

Даар подлетел к арке портала, сунул руку по самое плечо в туман и резко дернул на себя, вырвав из серой массы и подхватив у самого пола завернутую в знакомый плащ фигуру.

– Деммид! – крикнул Эдлай.

– Стой там, – выдохнул повелитель, в бессилии опираясь на Даара. – Он идет за мной!

– Понял, – прохрипел телохранитель.

Он почти грубо оттолкнул повелителя в сторону, встал между ним и аркой портала, потянулся к огню, и пламя разбушевалось, обняв его фигуру слепящим глаза коконом. Едко запахло дымом. Эдлай, забыв о приказе, прикрыл нос рукавом, подбежал к повелителю, помог ему подняться и отойти за колонну.

– Боги, ты что делаешь? – прошептал он, почувствовав на ладонях тепло чужой крови.

– Беспокоишься? – криво усмехнулся Деммид, оседая на руках Эдлая.

– Держись за колонной, идиот!

– Против высшего мага все равно не поможет… если Даар вместе с защитой замка не выдержит…

Эдлай посмотрел на дверь из залы. Далеко. Сам бы добежал, но с раненым на руках – вряд ли. И неизвестно, когда эта гадость из тумана выползет. Если выползет, пока они будут бежать… безопаснее оставаться за колонной, а дальше посмотрим.

– Уходи, – одними губами прошептал Деммид. – Ты не маг, тебе тут делать нечего.

– Я не маг, – Эдлай выглянул за колонну, где охваченный огнем Даар едва слышно шептал заклинание. – Но сейчас, увы, и ты не маг. Ты дурак, который дал себя ранить.

– Ай да наглец, – усмехнулся повелитель. – Но за это тебя и ценю.

Эдлай усмехаться не спешил, сосредоточившись на будущей битве. Просто так сдавать старого друга он не собирался, даже высшему магу, да самим богам не собирался!

Дым густел, жрал гортань и глаза, вырывался наружу с удушливым кашлем. Перед глазами плыло. Кроваво-красные отблески отражались от стен, пламя, казалось, бушевало уже везде, плавило легкие, опаляло волосы.

– Боги, как я ненавижу вашу магию, – прохрипел Эдлай, накрывая повелителя мокрым от крови плащом. – Постарайся выжить, будь другом.

– А я что, по-твоему, делаю? – захрипел из-под плаща Деммид, внезапно закашлявшись от смеха.

Совсем не смешно. Эдлай чуял, как истекала последними силами защита замка, как звенела от напряжения, отзываясь во всем теле противной вибрацией. Боги… да провалитесь вы, высшие маги! Все вам неймется!

– Беги, – вновь прохрипел Деммид.

– Я твой дозорный, – вскричал Эдлай. – Я не могу сбежать! Не могу оставить тебя умирать!

– Лучше умрем вместе?

Эдлай промолчал. Некогда ему было говорить. Туман в арке портала взбух уродливым серым пузырем, разлетелся во все стороны ошметками, окатив Эдлая леденяще-холодными, слизкими брызгами. Из тумана появилась фигура. А ведь этот маг совсем мальчишка.. как и Арман. Везет им сегодня на дурных мальчишек.

– Думал, от меня убежишь! – закричал маг.

Взорвались окна, мазнув по полу шквалом стекла. Эдлай закрыл собой повелителя, хотя и понимал, что все равно не убережет. Начался хаос. Завертелся посреди залы вихрь. Арка портала взлетела в воздух, как игрушка, с противным скрежетом прошлась по стенам и ударила в соседнюю колонну, разбив ее на мелкие кусочки. Вонзилась в кожу иголками каменная пыль. Эдлай тихонько взвыл от боли, чувствуя, что еще немного и оглохнет от расшумевшегося не на шутку ветра. Впрочем, мертвые не глохнут. А если похожий на шлепнувшийся рядом кусок колонны упадет на них, хватит, чтобы умереть и ему, и повелителю.

И вдруг все закончилось. Тишина была настолько неожиданной, что казалась нереальной. Зарастали стеклом окна, в холодной зале быстро теплело – магический замок восстанавливался сам, радуясь передышке.

– Слезь с меня, – слабо приказал повелитель.

Эдлай встал и осторожно выглянул из-за чудом уцелевшей колонны. Зал быстро становился чище. Исчезли камни на полу, отшлифовались сами собой плиты, поднялись колонны, замазались царапины на стенах. Вспыхнули радостно два факела, низвергая огненные фонтаны, но арка портала не восстановилась… на ее месте сидел верхом на мальчишке Даар, железной хваткой сжимая шею хрипящего сопляка:

– Убей его, – выкрикнул Эдлай. – Чего ждешь? Чтобы он еще кого сжег?

Худой и бледный мальчишка, которому было не больше двенадцати, рвался в руках Даара, а, когда понял, что вырваться не сможет, заплакал от бессилия. Глаза его, недавно пышущие синим огнем, погасли и вылезли из орбит, лицо раскраснелось, худые, длинные ноги забили в бессилии по полу, а руки до судорог вцепились в запястья телохранителя, раздирая алыми царапинами нити магических татуировок.

Даар скривился. Взгляд его полыхнул синим огнем так ярко, что Эдлай на мгновение чуть не ослеп. Когда он наконец-то проморгался от выступивших слез, взгляд Даара стал почти нормальным, зато на лбу его ярким рисунком выступила руна телохранителя…

К чему столько чести мальчишке? Почему эта сволочь еще жива? Почему руки телохранителя выпустили худую шею, а пальцы почти ласково прошлись по залитой слезами мальчишеской щеке, успокаивая и подбадривая?

– Даар… мать твою! – закричал Эдлай. – Что ты де…

И осекся. Пальцы телохранителя скользнули ко лбу мальчика, осторожно отвели от него мокрые, каштановые пряди, открывая светящийся синим на белой, почти прозрачной коже, магический знак.

– А ну нахрен… – выругался Эдлай. – Руна…

– Соулу, – мягко уточнил телохранитель.

Эдлай глазам своим не поверил: взгляд Даара просветлел, стал почти мягким. Еще раз осторожно погладив мальчика по щеке, телохранитель прошептал:

– Потерпи еще немного, скоро ты успокоишься…

Казавшаяся живой луна на куполе игриво спряталась за тонкой тучкой. Мягким маревом полился с пальцев телохранителя синий цвет, сглаживая с лица ребенка гримасу боли и напряженности. Почти нежно. Осторожно и мягко, погружая мальчишку в густой, ярко-синий туман защитного кокона. Да что же он делает?

Оставив мальчишку на полу, Даар поднялся и подбежал к повелителю. Когда он исчез вместе с раненым Деммидом из залы, Эдлай почувствовал, как поднимается к горлу горький комок гнева. Он медленно подошел к спящему в сиянии магии мальчику. Какой он тихий и невинный теперь, до болезненности худой, с запавшими щеками, слипшимися в сосульки каштановыми волосами и до прозрачности тонкой фарфоровой кожей. Наверняка утонченный и гордый, до болезненности гордый, великолепно вышколенный матерью, идеальный кандидат для светских салонов и долгих бесед, полных едва заметных намеков.

Эдлай ненавидел таких людей. Они были холодны и опасны, как обнаженный, хорошо заточенный клинок. Никогда не знаешь, когда об него порежешься. Вот и мальчишка этот еще недавно огнем пронесся по деревням, сжег их дотла вместе с людьми, тревожил леса неугасающими пожарами, а души всех окрестных земель – столь же неугасаемым ужасом. Этот невинный мальчик с легкостью прорвал защиту начиненного магией замка, чуть было не разнес его по камушку, чуть было не похоронил под обломками самого повелителя.

И он еще живет? Рука сама потянулась за пояс, к кинжалу. Один только меткий удар… и больше змееныш никого не укусит.

– Столь невинный во сне… – улыбнулся невесть откуда появившийся Сеен. – Такой спокойный… а столько хлопот. Этот новый телохранитель будет очень сильным… если жрецы сумеют его обуздать.

– Новый кто? – не поверил своим ушам Эдлай.

– Ты не понял? Руна соулу, чистая магия, сильная, ничем не омраченная. Наш мальчик избранник, один из носителей двенадцати, потому его Даар и пощадил. Но пришел я не за этим. Пока ты спасал повелителя, твой милый воспитанник удрал. Замок сказал, что он вышел наружу. Зачем? Тебе должно быть лучше известно. Мой хариб тебя проводит.

Эдлай прикусил губу, направляясь к дверям залы. Теперь мальчик-маг не его забота, Сеена. А то, что Эдлай и думать забыл об Армане плохо, очень плохо. Еще повезло, что сопляк из окна не сиганул, иначе не помогла бы и магия Даара. Впрочем, телохранителю теперь тоже далеко не до Армана. Бестолковая сегодня ночь. Изматывающая.

Темнота. Почти живая, пульсирующая. А в ней – вспышками молний горькие, ненавистные воспоминания. Последние мгновения перед смертью брата. Последние дни, когда Арман хотел жить, пил жизнь огромными глотками, пьянел от нее и мечтал…

Арман застонал, прижимая колени к груди. Он мечтал стать свободным.

Почему боги услышали только это глупое, ненавистное желание? Почему так больно покарали? Почему оставили одного в чужом мире? Где нет никого, кто был бы Арману дорог… и кому дорог был бы Арман.

– Я один, – прошептал Арман, мечтая забыться тяжелым сном, без проклятых сновидений, без горьких воспоминаний, в которых так много лишнего… И так мало Эрра…

Еще совсем недавно Арман избегал младшего брата, считал, что с Эрром скучно. Еще совсем недавно ненавидел тоскующе-грустный и слишком понимающий взгляд братишки, а теперь был готов сделать все, что угодно, чтобы Эрр жил.

Почему? Почему он раньше был таким дураком? Почему тратил время на пустых друзей, на пустые забавы? Почему отталкивал единственного, кто ему в этом мире был нужен?

– Я приду к тебе, подожди, – прошептал Арман, прижимая к себе подушку.

Слезть бы с кровати, подойти к столику, потянуться за оставленным на серебряном подносе ножом для фруктов, полоснуть по венам. Все! Но страшно… и тяжесть прижимает к простыням. И слабость не дает даже вздохнуть, не то, чтобы пошевелиться. И бегущие по щекам слезы мешают видеть и не приносят никакого облегчения.

Мачеха говорила, мужчины не плачут. Арман до хруста в костяшках пальцев сжал простыню, пытаясь болью в руках хоть немного изгнать боль из груди. Мачеха богами молила быть осторожнее, а Арман не слушал. Не слышал. Не хотел слышать… почему? Почему он не остался тем вечером с братом? Почему предпочел убежать в лес с сыном дворецкого, тщедушным и нахальным? Почему пробыл в лесу до самой темноты и заставил няню забеспокоиться и послать за ним отряд? И выехать с тем отрядом? Почему они остались живы, а брат… Брат, который был гораздо лучше Армана, мертв?

Это Эрр, «надежда Виссавии», должен был жить, не Арман!

– Ненавижу…

Что ненавидит, Арман не знал. Себя, весь мир? Снег за окном? Последнее морозное дыхание осени, принесшее в ту ночь зиму? Не только в лес, но и в душу?

– Холодно…

Горько и противно. Себя вспоминать противно. Свою злость и обиду, когда мачеха увезла детей из столицы. Почему он не замечал страха в ее глазах? Побледневших щек, дрожащих губ? Почему думал только об оставленных в столице забавах и считал предостережения мачехи очередной бабской глупостью? Почему не послушал? Может, тогда Эрр был бы жив…

– Боги… почему?

Она гнала лошадей не потому, что ненавидела Армана, не потому что желала увидеть, как он падает, обессилевший, на руки слуг, не потому что хотела его унизить, а потому что знала, чувствовала...

Арман тоже тогда чувствовал – гнев, боль в содранных до крови коленях, умирающую гордость, которая тем не менее еще позволяла удерживаться в седле. Он мог думать только об одном – как не свалиться на покрытую инеем, казавшуюся хрупкой, траву. Знал, что если упадет с лошади, то в очередной раз удостоится презрительной улыбки мачехи. Как глупо. Теперь он мечтал увидеть вновь ту улыбку.

Впрочем, мачеха тогда и не улыбалась. Оглянувшись на пасынка, она что-то приказала одному из слуг, Арман даже не понял, что и кому. Его осторожно сняли с лошади. Огромный слуга подхватил «арханчонка» на руки, перенес в комнату, уложил в кровать. Арман помнил, что от слуги пахло застарелым потом и навозом, да так сильно, что его чуть не вырвало. Потом тонкий мальчишеский голос отдал приказы, верзила ушел, а над Арманом склонился один из домашних слуг.

Чужие пальцы ловко справлялись с одеждой. Арман устало ворчал, пытался возражать, что он сам, что он не маленький, не больной, но его не слушали. Когда наконец-то "арханчонка" оставили в покое, накатила сонная одурь, Арман погрузился в глубокий, похожий на обморок, сон.

Утром было и того хуже. На улице шел дождь. Тело раскалывалось, ныло и сопротивлялось. Не хотелось вставать, вообще двигаться не хотелось, лишь спать, спать и еще раз спать. Армана растолкали только к полудню и почти силой заставили поесть. Тогда он и узнал имя сына дворецкого, белобрысого, бледного и испорченного мальчишки – Бад.

После еды, покрывшей желудок тонкой, противной пленкой жира, пришла тошнота и тяжелый сон. Спать Арману, на счастье, не мешали ни мачеха, ни слуги, ни сновидения. Проснулся он, когда солнце за окном заходило за деревья, а все вокруг укутывала угрюмо серая пелена дождя. Мелкие капли разрисовывали окно спальни, бежали по стеклу, собирались на подоконнике и срывались вниз, на пустой, лишенный листьев сад.

В первый раз Арман до конца понял, куда попал: не было и быть не могло в поместье ни слишком дорогих в Кассии книг, ни долгих игр в саду, ни шалостей с оставленными в столице друзьями. Были только грязь, дождь, испуганные рожане и сжигающая душу скука… А еще Бад, сказавший нечто, что поначалу показалось глупым:

– Архан не хочет взглянуть на медвежью берлогу?

– Уходи, – приказал Арман.

Еще не хватало ему в грязи по лесам шататься. А в столице скоро будет праздник первого снега. Все его друзья выйдут в город. А там горки, фонари, множество сладостей и всевозможных веселостей. Арман целую осень тренировался, хотел сбить камнем игрушку для хорошенькой златовласой девочки-соседки и получить от нее в благодарность первый серьезный поцелуй. Таким поцелуем можно было бы долго хвастаться перед друзьями… А теперь? И поцелуя не будет, и похвастаться не перед кем. Не перед рожанами же, в самом деле? И не перед братишкой, который и без того провожает Армана обожающим взглядом. Надоело!

В скуке Арман медленно зверел три дня. На четвертый, когда закончился дождь и над лесом выглянуло умытое ласковое солнышко, не выдержал и явился к мачехе.

– Я, архан, глава рода, – сказал он, всеми силами стараясь казаться взрослым. – Я приказываю тебе вернуться в столицу!

В комнате Астрид сладко пахло духами и благовониями. Шторы на окне были плотно задернуты – со дня смерти отца мачеха не любила яркого света.

– Арман… – Астрид усадила мальчика в кресло и опустилась перед ним на корточки. – Я не могу сейчас отвести вас в столицу…

– Но почему? – Арман не сдержал муки в голосе, и взгляд мачехи на миг вспыхнул жаром. А потом вновь стал задумчивым. Спокойным. Холодным.

– Понимаешь… мой брат… хочет вернуть моего сына в Виссавию. Он сказал, что если я не позволю ему забрать Эррэмиэля, он убьет вас обоих, – Астрид ласково провела рукой по волосам Армана. – Мой брат всего лишь разбалованный мальчик. Он не привык, чтобы его приказам не подчинялись, потому и вырвались из него эти глупые слова. Но советники обязательно его переубедят. Со временем. Мой брат успокоится, и мы вернемся в столицу, а пока мы должны остаться здесь.

– Почему ты не отдашь ему Эрра? – взвился Арман.

– Место Эрра здесь, как и твое. Ты хочешь, чтобы я и Эрр вернулись в Виссавию? Ты же знаешь, что не сможешь последовать за нами. Ты должен унаследовать власть над северным родом… ты знаешь, Арман… Понимаешь, мальчик. Ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать.

– Почему? Почему я должен сидеть в этой дыре из-за вас! – вскричал Арман и осекся, увидев в дверях брата.

Эрр грустно улыбнулся, Арман проскочил мимо него, пролетел через зал, сбив с ног нескольких слуг, и остановился на крыльце. Почему? Почему Эрр смотрел так, будто все понимает? Будто чувствует его ненависть и боль? Будто прощает? И все равно любит… Проклятие. Все равно любит!

Он с размаху долбанул кулаком колонну и тихо заскулил от боли в разбитых костяшках пальцев. Почему на душе так паршиво! Никогда не было так паршиво…

– Мой архан.

Арман поднял голову и увидел опустившегося перед ним на колени Бада.

– Пойдемте со мной в лес.

– Надоел со своим лесом!

– Мой архан… вам надо прийти в себя и подумать… прежде, чем вы раните брата еще больше.

Арман сжал зубы, стараясь сдержать захлестнувшую его злость. Нельзя показывать злость перед слугами, перед слугами вообще не надо срываться. А тем более, нельзя плакать, но Арман уже не мог остановиться. Эрр… везде только Эрр… Армана будто и не было в этом мире. Почему все всегда и везде думают только о брате? Заботятся только о нем? В столице это было не так заметно, в столице у Армана была отдушина, была частная школа и друзья, а здесь он потерял все! Даже гордость!

Чувствуя, как подходят к горлу слезы обиды, Арман грубо оттолкнул Бада, вскочил на ноги и почти бегом выскочил во внутренний двор, тотчас же нырнув под тень колонны…

Эрр стоял на площадке рядом со статуей Ири, богини благополучия, и смотрел куда-то вниз. На лице его было столько ужаса, что сердце болезненно сжалось. Схватив брата за руку, не зная, что сказать, не зная, откуда этот страх на лице Эрра, Арман тихо прошептал:

– Иди сюда, звереныш, я тебе что-то покажу!

Эрр улыбнулся, прижался к Арману и, дрожа всем телом, кивнул.

Арман хотел спросить Эрра, понял ли брат, о чем они разговаривали с мачехой, понял ли смысл его горьких, выкрикнутых в гневе слов, но не решился. Просто оттолкнул мягко Эрра и посмотрел ему в глаза. Брат ответил спокойно-уверенным взглядом, и Арман, взъерошив его черные волосы, прошептал:

– Идем.

Ничего Эрр не понял. Это хорошо. Стало гораздо легче, из души ушла горечь. Эрр это всего лишь ребенок с огромным магическим даром, чувствительный и ранимый. Высший. А Арман знал, как в школе не любили высших, как их боялись, как косились на нескольких молчаливых учеников, к которым подойти, с которыми разговаривать строго запрещалось.

Высшие маги ранимы. Высшие легко поддаются эмоциям. Высшие могут запросто сравнять с землей столицу, если их сильно задеть. Высшие под постоянным наблюдением до тех пор, пока не окрепнут, пока не научатся контролировать свою силу. Сопровождение на уроки. Вечный эскорт. Внимательные взгляды учителей. Сложные заклинания, над которыми обычные ученики бились неделями, обретали в их руках силу за несколько мгновений, и другие маги, не столь одаренные высшим завидовали и высших ненавидели.

Это было непереносимо. Это утомляло. И это ждало Армана дома, в молчаливом взгляде Эрра. С братом Арману позволялось разговаривать. К брату позволялось подходить. Даже остаться с ним наедине… только такой возможностью Арман пользовался не так и часто… гораздо чаще Эрр приходил сам. Молча садился в углу и смотрел, как Арман учит уроки. Ничего не говорил, просто сидел тихо и смотрел, пока за ним не приходил учитель. Столь же молчаливый, прячущий лицо до самых глаз под ритуальной тканью. Склоняющийся низко сначала перед учеником, потом, чуть менее низко, – перед Арманом.

Эрр тогда поднимался, все так же молча, и почти доходил до дверей, когда Арман каждый раз не выдерживал:

– Иди сюда, звереныш.

Эрр резко оборачивался, будто ждал этих слов, и бежал к брату. Счастливый, оживленный. Все так же – молчаливый. И Арман, каждый раз чувствуя, как разливается по душе тепло, тормошил волосы звереныша, великолепно зная, что их няня, Ада, опять будет браниться. Опять будет говорить, что не пристало арханчоку ходить по замку до невозможности растрепанным.

Но это было неважно. Важно, что на лице Эрра появлялась счастливая улыбка.

– Спи спокойно, Эрр! – шептал Арман, в эти редкие теплые мгновения выговаривая имя брата почти с любовью. Только он так называл маленького звереныша. Только маленький звереныш называл его Аром:

– Лера медеар зен ре ласса серра, Ар (пусть рассвет подарит тебе новую радость, Ар (висс.)) – отвечал Эрр виссавийским пожеланием.

Тут, в поместье, учителей не было. Тут Эрр стал похож на потерявшегося, испуганного ребенка.

Арман не понимал мачехи. Как можно было оставить сына, высшего мага, без ментальной защиты? А что если… Эрр сорвется?

Один раз в их школе высший маг сорвался. Арман помнил его безумный взгляд и собственный дикий страх, когда все вокруг рушилось, летело и ломалось. Помнил текущую по венам чужую силу, помнил охватившую его слабость, когда пришли за высшим телохранители повелителя. Помнил и как ученика увозили – всего в крови, растрепанного, безучастного.

Позднее учителя шептались, что высшего не удалось спасти, а в тот же вечер мачеха получила приглашение на погребальную церемонию. Арман не хотел тогда идти. Астрид не настаивала. А теперь, глядя на Эрра, Арман страшно боялся, что и с Эрром будет так же.

Надо успокоиться. Надо подумать. Этот паршивец сын дворецкого, увы, прав.

Придумав брату занятие на вечер, Арман сам пришел в каморку Бара:

– Пойдем в твой лес… На берлогу смотреть не будем… просто… пройдемся. Ты будешь молчать… меня раздражает твоя болтовня.

– Да, мой архан.

Арман многое тогда передумал в лесу. Понял, что более не может быть ребенком. Понял, что, несмотря на свой ум, мачеха ошибается. Понял, что ему, единственному мужчине в доме, все же придется все взять в свои руки… может, написать письмо друзьям отца, рассказать об Эрре, попробовать помочь брату… Но что-то сделать...

Арман все понял, но было слишком поздно. Магия умеет уничтожать почти бесследно.

Глядя чуть позднее в серую, переливающуюся неясным свечением, лужу, оставшуюся на месте недавно красивого дома, Арман чувствовал, что и сам умирает, тонет в волнах тяжелого, тягучего отчаяния. Ну почему? Почему он сообразил так поздно?

Арман упал на колени в ворох припорошенных снегом листьев и понял вдруг, что он ненавидит на самом деле. Не брата, не мачеху, а небо, сыпавшее белые хлопья. И еще первый снег, таявший в сером болоте. Но больше всего он ненавидел себя и собственную слабость. Он должен был увести брата из поместья раньше. А теперь поздно.

– Мой архан…

Арман не ответил. Весь мир исчез. Осталась лишь темнота и падающий в ней снег… и долгие дни воспоминаний. Каждое горькое слово, что сказал он брату и мачехе, каждое неверное глупое движение, огнем стыда вытатуированное на его израненной, истекающей кровью душе…

После он лежал, свернувшись клубком в кровати и вслушивался в скрип снега за окном. И тихо плакал. Сотрясался от рыданий, уже давно не беспокоясь, каким его увидят слуги. Не пил, не ел, отказывался вставать с кровати, а только лежал вот так, сжимая подушку, и выл, глядя на падающий за окном снег.

Ада была рядом. Арман слышал, как она с кем-то переговаривается шепотом, как объясняет – после смерти наследника виссавийцы больше не приходят в Кассию. А если так и дальше пойдет, Арман уйдет за братом.

Арман не испугался, обрадовался словам няни. Он только этого и жаждал. Добраться до грани, увидеть ожидающего за ней брата. Он молил всех богов, которых знал, о милости закрыть глаза и больше не просыпаться. Не видеть ненавистный снег, окутавший все вокруг, стоящий перед глазами днем и ночью. Белые хлопья, тающие в сером болоте. Все, что осталось от его жизни, от красивого дома, от Эрра.

На третий день Арман уже не мог оторвать головы от подушки. Почти все время спал, и снился ему то крик брата, то усталые глаза мачехи, то невинно-ласковая улыбка сестры. Еще немного… еще чуть…

А потом пришел Даар. Принес сладкий, тягостный сон, а вместе с ним – долгожданное облегчение. Во сне Эрр был рядом… во сне было хорошо… но Армана то и дело заставляли просыпаться, чтобы выслушивать глупые, никому не нужные слова. А теперь вот и вовсе забыли, бросили одного. Он так не любил, так боялся в последнее время одиночества.

Почему ему не дали вновь уснуть? Почему ушли? Пусть бы бубнили и дальше свои глупости, но не оставляли с этими воспоминаниями, в этой темноте… Заснуть… скорее бы заснуть… и больше не просыпаться.