Текст книги "Прикосновение"
Автор книги: Анита Шрив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
– Вы не спрашивали?
– Я думала, у меня впереди годы, чтобы узнать все о его мысленных странствиях.
– Вам здорово досталось, как эмоционально, так и физически, – говорит мистер Кавалли.
Сидни поворачивает пострадавшую кисть.
– Самое странное, – говорит она, – что я почти благодарна судьбе за этот несчастный случай. Я почувствовала, что он разбудил меня от глубокого сна. Я с облегчением испытала боль, настоящую физическую боль. Не уверена, что понятно выражаюсь.
– Абсолютно понятно. Можно поинтересоваться, чем занимается ваш жених?
– Он профессор в МТИ. – Она на мгновение замолкает.
– Вы ведь не из МТИ?
– Нет-нет, – заверяет он ее. – Я в экспортно-импортном бизнесе.
«Это может означать все, что угодно», – думает Сидни.
– Вы живете здесь? – спрашивает она. – В Бостоне?
– Я путешествую. Между Лондоном и Бостоном.
Ей этот ответ кажется уклончивым. Однако расспрашивать дальше было бы невежливо, да и необходимости такой нет. Род его занятий ее интересует лишь до определенной степени.
– Я знала, что чего-то не хватает, – помолчав, опять произносит Сидни. – На всем этом всегда был легкий налет нереальности.
– Вы говорите о своем женихе?
– Период ухаживания был чересчур стремительным. – Она вспоминает день, когда Джефф пришел на веранду и объявил ей, что ради нее расстался с Викторией. И как она подумала тогда, что он уже ее значительно опередил. – Мы как будто пропустили несколько этапов, которые теперь, оглядываясь назад, представляются необходимыми.
– Каких этапов? – спрашивает мистер Кавалли, наливая себе вторую чашку кофе.
– Взаимного признания того, что мы оба к чему-то приближаемся. Мы стали близки прежде, чем я успела что-либо осознать.
– Это была ваша первая любовь? – спрашивает он.
– Я уже дважды была замужем, – говорит она. Сидни ожидает, что сейчас на его лице промелькнет удивление, но мистер Кавалли владеет собой великолепно. – Один из моих мужей умер, – поясняет она. – С другим я развелась.
– Мне очень жаль, – говорит мистер Кавалли.
Сидни рассказывает ему об Эндрю и о Дэниеле. Она также рассказывает ему о том, как однажды они с матерью оставили отца в Нью-Йорке, а сами перебрались в Западный Массачусетс, и о том, что она так и не смогла до конца простить себя за то, что она это допустила. Она рассказывает ему о мистере и миссис Эдвардс, о Бене и Джули. В свою очередь он рассказывает ей о своей многочисленной родне, о ежегодных визитах в Неаполь. Один раз он касается ее здоровой руки, и Сидни непроизвольно вздрагивает. Она тут же раскаивается, но не знает, как ему об этом сообщить. Если она назовет действие, это поставит их обоих в неловкое положение. Если она тоже коснется его руки, он может ее совершенно неправильно понять. Сидни сидит молча, раздираемая сомнениями.
– У меня встреча, – почти извиняясь, произносит мистер Кавалли. Сидни не видела, чтобы он смотрел на часы. Возможно, он научился делать это незаметно для собеседника – ловкий трюк. – Вас не оскорбит, если я приглашу вас завтра со мной пообедать?
Сидни удивлена этим приглашением, которое, она понимает, отчасти является производной хорошего воспитания.
– В настоящее время я не самый лучший собеседник, – отвечает она.
– Я этого не заметил.
– Спасибо за кофе. Мне было приятно… Ну, больше, чем приятно.
– Мне тоже было очень приятно, – говорит он.
– Вы исполнили роль незнакомца в самолете.
Вернувшись к себе, Сидни садится на кровать и спрашивает себя, сожалеет ли она о том, что приняла приглашение мистера Кавалли. Она вынуждена признаться себе, что находит его привлекательным и не может понять, как мог ей так быстро понравиться другой мужчина, независимо от степени его привлекательности. Тем не менее, при мысли о возможности близких отношений с таким мужчиной все, что она чувствует, это страх, подобный страху одиночества, хотя и не такой сильный.
На следующий день мистер Кавалли встречает ее в фойе. Он заказал столик в итальянском ресторане неподалеку от Тринити-сквер.
Зал ресторана занимает два этажа и украшен пышными стегаными драпировками. Сидни и мистера Кавалли усаживают на удобную банкетку в укромном уголке. Рядом освещенная фреска, на которой изображен кипарис, что, по утверждению мистера Кавалли, напоминает ему об Италии. Меню изобилует блюдами, которые можно заказывать в любом количестве и порядке. По просьбе Сидни мистер Кавалли делает заказ и за нее. На закуску им подают лангустинов, приготовленных целиком. Для мистера Кавалли это еще одно напоминание о детстве.
Сидни смотрит на уже разделанного для нее костлявого омара.
Сидни и мистер Кавалли проводят в ресторане несколько часов. Они пьют «Просекко» [34]34
Итальянское игристое вино. (Примеч. ред.)
[Закрыть]и красное вино и обсуждают неудачные романы и семейные драмы. Когда Сидни встает из-за стола, ей кажется, что она пьяна.
На обратном пути в отель ее рука почти не болит. Сидни знает, что через два дня ей придется взять свой чемодан со сломанной ручкой (возможно, завтра она что-нибудь предпримет по этому поводу) и покинуть отель. Она вернется в мир, в котором когда-то жила. Ей придется начинать все сначала: искать квартиру, работу, друзей, быть может, она даже заведет новый роман. Она сомневается, что последнее произойдет в ближайшем будущем. Отель был ее личным перевалочным пунктом, амортизатором, смягчившим переход от той женщиной, которой она была, к той, которой она должна стать. Это стоило ей всех ее сбережений (вплоть до того, что теперь придется занять денег у отца, чтобы внести залог за квартиру), но Сидни не жаль ни единого цента.
Мистер Кавалли паркует машину, немного не доезжая до отеля. Может, он ожидает, что она пригласит его к себе? Но нет, он ни за что не поставил бы ее в такое неловкое положение.
Он наклоняется к Сидни, и она подставляет ему щеку. Мистер Кавалли искусно превращает поцелуй в его европейскую разновидность – легкое касание губами обеих щек.
– Завтра я уезжаю в Лондон, – говорит мистер Кавалли.
– А я уезжаю в свою жизнь, – смеется Сидни.
Он дает ей свою карточку.
– Ты мне позвонишь, чтобы сообщить, как твоя рука? – спрашивает он.
Сидни улыбается и кивает, но уже знает, что не сделает этого. Ей совершенно ясно, что это было интерлюдией, и она уже испытывает легкую грусть.
– Спасибо, – говорит Сидни.
– За что?
– За то, что вы несколько облегчили мне жизнь.
Следует момент, известный им обоим, когда она еще может задержаться и все изменить. Но она выбирается из машины и, не оглядываясь, идет к двери отеля.
Когда Сидни на двадцать второй день покидает отель, все сотрудники выходят в фойе, чтобы попрощаться. Ее маленький, но новехонький чемодан торжественно погружают в такси. Ей не позволяют дать чаевые привратнику. Рик выходит из-за стойки и желает удачи. Сидни кажется, она сейчас расплачется. Из нее вытягивают обещание приехать опять, но она сомневается, что когда-нибудь еще сможет позволить себе роскошь заплатить столько денег за одну ночь, не говоря уже о двадцати двух.
Когда такси отъезжает от отеля, Сидни посылает провожающим воздушный поцелуй.
Подъехав к перекрестку, таксист перекидывает руку через спинку переднего сиденья.
– Куда? – спрашивает он.
2005
Потоп библейского масштаба уничтожил южный город [35]35
Имеется в виду наводнение в Новом Орлеане в 2005 году, вызванное Ураганом Катрин.
[Закрыть]. Цены на газ взлетели. Сидни обращает внимание на то, что пропускные пункты теперь оснащены автоматическими пропускниками. Раньше в разгар сезона возле них порой приходилось ожидать полчаса, а то и час. Теперь очередей нет, как будто север эвакуировали.
Столько перемен. Взрывы в Лондоне. Ежедневные бомбежки в Ираке. Иногда Сидни кажется, что только усилием воли она заставляет себя каждый вечер включать CNN и смотреть новости, в которые верится с трудом – безжалостные новости.
Сидни заезжает на общественную парковку, колеса машины шуршат по гравию. Неподалеку виднеется кабина для переодевания, изрядно потрепанная ограда, дощатый тротуар. Сидни опускает окно и делает глубокий вдох. Воздух пахнет мокрым песком и рыбой, что означает отлив. Теплый ветер овевает руку, которой она оперлась на поручень. Вода, наверное, еще теплее, как часто бывает в сентябре. Сидни знает, что на пляже почти нет людей.
Они никогда не остаются здесь после Дня труда. Никогда.
Она снимает туфли и подворачивает черные строгие брюки. Запирает машину и опускает ключ в карман. Ветер надул тонкий слой песка на тротуар. Последние осенние розы, в основном осыпавшиеся, покачиваются над старыми досками. Сидни пересечет тротуар, посмотрит на пляж, а затем подойдет к дому. Выполнив эту маленькую, но жизненно важную миссию, она вернется к машине и продолжит свой путь на север, в Дарем.
Но когда она подходит к пляжу, вид моря наотмашь бьет ее болезненными воспоминаниями. Ее броня низкого качества и безнадежно устарела. Сидни стоит, прижав руку к груди, как будто этот жест может ее защитить. Дело не только в том, что она забыла, как выглядит именно этот пляж. Она также забыла, что этот воздух когда-то звенел голосами, запахами, звуками. Вдруг Сидни пугается слуховых и осязательных ассоциаций.
Но этот вид! Этот вид! Он ее, несомненно, воодушевляет.
Не сходя с места, Сидни садится на песок. Она закрывает глаза, подставляет солнцу лицо и слушает шум волн. Она может определить их высоту на слух. Высокие с шумом разбиваются о камни, низкие шуршат, накатываясь на берег. Может, недавно был шторм? В городе вообще не замечаешь, какая погода. Иногда погода ненавязчиво напоминает о себе по дороге в офис и обратно. Сидни проводит почти целый день в корпусе психологического факультета, в комнате без окон. Иногда, выходя после работы из здания, Сидни с удивлением обнаруживает ливень либо его противоположность – вечер настолько волшебный, что ей с трудом верится, что она чуть было его не пропустила.
Сидни не была к северу от Бостона с тех пор, как попрощалась с мистером Эдвардсом на крыльце его дома. Однако она не может отрицать, что когда ей и ее коллегам прислали приглашение на конференцию в университет Нью-Хэмпшира, ее охватило непреодолимое желание подъехать к дому и посмотреть на него. Она не может толком сформулировать, почему эта затея так ее захватила. Она больше ни о чем не могла думать, как если бы решила позвонить бывшему бойфренду. Каждый раз, когда Сидни думала о поездке на север, этот пляж начинал мигать, как маяк на воображаемой карте.
Сидеть на солнце приятно, и ее пульс замедляется. Этим летом она мало бывала на воздухе. Она выходила только затем, чтобы, сидя на скамейке, съесть ленч либо размять ноги быстрой, но непродолжительной ходьбой. Теперь у нее бледное «февральское» лицо. Сидни ложится на спину. Наверное, даже в сентябре неразумно лежать на дюнах так близко к воде без защитного крема на лице. Но она забыла, каким нежным бывает песок, как он обволакивает, почти поглощает тело. Вдалеке слышится лай гоняющейся за чайками собаки.
* * *
Иногда Сидни размышляет над тем, использовал ли Джефф билеты, полетел ли он в Париж без нее. Наконец набравшись смелости и войдя в кембриджскую квартиру, она увидела, что их жилище выглядит точно таким же, каким они его оставили, отправляясь на север, на так и не состоявшуюся свадьбу. На кровати валялся открытый чемодан, гладильная доска по-прежнему стояла на кухне. Не желая никого беспокоить (хотя из количества сообщений на автоответчике было совершенно ясно, что друзья пытались ее найти), Сидни наняла фургон для мебели и сдала свои вещи на хранение до того времени, когда она найдет себе жилье.
После ухода Джеффа его место заняла пустота. Еще Сидни испытывала жгучий стыд, вспоминая, когда и как он ее оставил. Но, оглядываясь назад, она больше всего поражалась не этому, этому, что он вообще ее добивался. Это выглядело незаурядным достижением. Его игра (а он был вынужден играть день за днем месяц за месяцем) заслуживала самых восторженных отзывов. Ей казалось, что он размышляет об алгоритмах и о террористах, обдумывал ли он на самом деле собственное предательство! Понимал ли он, что делает? Или действовал на подсознательном уровне и начал отдавать себе в этом отчет только по мере приближения свадьбы? Сидни трудно было поверить во все это притворство. Она бесконечно проигрывала в голове сценарии событий в Монреале и Кембридже, всматриваясь в лицо Джеффа, пытаясь понять, к каким уловкам он прибегал. Ей казалось, он должен был быть бесконечно несчастен, за себя или за нее (если допустить, что она вообще была ему небезразлична). Был ли правдой хоть один момент из почти одиннадцати месяцев, которые они провели вместе?
Именно Эмили окончательно убедила Сидни вернуться в университет, хотя она и сама склонялась к этому решению. Она вспоминала исследования, занятия, ощущение приближающегося срока сдачи работы. Ей казалось, это то, что нужно. Сидни подыскивала квартиру возле корпуса психологического факультета, где ей предстояло проводить большую часть времени. Аренда стоила дорого, а денег у Сидни было мало. Она принципиально отказывалась прикасаться к деньгам на их с Джеффом совместном счету, поскольку они откладывали их для совместного будущего, которое не состоялось. Сидни полагала, что со временем Джефф пришлет ей некоторую сумму, что он и сделал. Сопроводительной записки не было.
Сидни старалась не думать о Джеффе, Джули или мистере Эдвардсе, чье осунувшееся лицо ей было труднее всего стереть из памяти. Через несколько недель поисков ей удалось найти унылую однокомнатную квартиру неподалеку от здания, в котором ей вскоре предстояло всецело погрузиться в работу. В отличие от большинства возвращающихся после перерыва аспирантов, Сидни так не терпелось поскорее приступить к занятиям, что на свою первую лекцию она явилась за час до начала. Научный руководитель дал ей понять, что теперь от нее ожидают гораздо большего вклада как в преподавательскую, так и в исследовательскую работу факультета. Это было несправедливо, но вполне устраивало Сидни. К этому времени стремление к одиночеству себя полностью исчерпало и она обнаружила, что время от времени вовсе не прочь пообедать с коллегами после работы или сходить на бейсбольный матч. Тем не менее, Сидни не встречалась с мужчинами после обеда с мистером Кавалли, что, по ее мнению, тоже не могло считаться свиданием ни в одной из известных ей вселенных. Она была на нескольких вечеринках, где были мужчины. Некоторые из них пытались с ней познакомиться поближе, но она с облегчением и некоторой тревогой поняла, что эти попытки легко пресечь наклоном головы, отказом смотреть в глаза, откровенно вымученной улыбкой. После смерти Дэниела стремление избегать мужчин выглядело совершенно иначе. Сидни была окружена стеной уважения. Если мужчины приближались к ней, они были внимательны, осторожны и всегда проявляли сочувствие. После расставания с Джеффом все было по-другому. Эмили шутила, что от Сидни как будто исходят эманации. Сидни была с ней полностью согласна – излучаемые эманации могут служить надежным барьером.
Сидни нравилась ее работа. Иногда ей даже удавалось убедить себя в том, что ее исследования своевременны и необходимы, хотя, как обычно, ее преследовала паническая потребность получить ответы быстрее, чем это позволял научный метод. В каком-то смысле это было отдаленно похоже на ощущения медиков, исследующих рак: отчаянное желание найти спасительное средство прежде, чем умрет еще много тысяч людей. Хотя исследовательская деятельность Сидни не была такой спешной. Ей всегда удавалось выделить на улицах Бостона девочек, находящихся в зоне риска. Почти все они были чрезмерно развитыми, недостаточно одетыми и очень юными. Их обычно сопровождали мужчины по-старше. Официально целью Сидни было снизить вероятность негативных последствий в жизни таких девочек. Неофициально Сидни просто надеялась помочь им спастись от самих себя.
После того как Джефф прислал Сидни чек, узнав у ее матери новый адрес, он переслал ей целую пачку писем от Джули Нетера Эдвардса. У Сидни появилось ощущение, что Джефф часто выезжает из страны, хотя она устояла пред соблазном позвонить на его кафедру в МТИ только для того, чтобы узнать, числится ли он еще в штате.
Со временем даже Джули перестала писать, обескураженная отсутствием отклика со стороны подруги, почти сестры. Сидни мучительно было читать ее искренние и безыскусные послания, хотя и не так мучительно, как если бы она вступила в переписку с Джули или с мистером Эдвардсом. Его лаконичные письма неизменно заканчивались извинениями, хотя он ни в чем не был виноват.
От Джеффа не было ничего. От Бена не было ничего. Как случайное слово в море помех, Сидни порой улавливала издаваемый миссис Эдвардс отчетливый, хотя и негромкий вздох облегчения.
* * *
Сидни просыпается оттого, что собака тычется носом в ее ногу, которую она инстинктивно отдергивает. Она садится, пытаясь прийти в себя. Прикрывает рукой глаза от солнца и щурится в сторону собаки.
– Я спустил его с поводка, – произносит мужской голос.
Сидни чувствует, что вся сжимается, хотя она еще не полностью проснулась. Она не видит возвышающегося над ней мужчину, так как смотрит на него против солнца, но отлично знает, кто это.
– Привет, – говорит Бен. – Что ты здесь делаешь?
Они никогда не остаются здесь после Дня труда. Никогда.
– Который час? – Сидни пытается скрыть смущение.
– Одиннадцать тридцать.
– Я опаздываю, – говорит она, вставая. Тулл скачет вокруг ее ног, как взбесившаяся лошадь.
– Куда ты опаздываешь? – спрашивает Бен.
– На конференцию в университете Нью-Хэмпшира. Первая лекция в полдень.
– Навскидку рискну предположить, что ты уже не успеешь.
Сидни наклоняется и чешет Тулла за ушами, пытаясь выиграть время. Ее сердце колотится.
Собака, похоже, удовлетворена и скачками уносится прочь. Когда Сидни выпрямляется, она видит, что белая футболка Бена покрыта пятнами пота. Похоже, он бегал. Его тело все такое же мускулистое, а следовательно, одетое.
– А ты что здесь делаешь? – спрашивает она. Вопрос не настолько нелогичен, как может показаться. В конце концов, уже середина сентября. Пляж, за исключением нескольких одиноко прогуливающихся человек, пуст.
Но Бен как будто медлит с ответом.
– Сидни, – наконец говорит он и замолкает.
Сидни наклоняет голову. Зачем так демонстративно обращаться к ней по имени, так долго молчать, как будто он собрался сделать заявление?
– Что? – спрашивает она. Она уже боится его ответа.
– Мой отец умер.
Это сообщение бьет ее под колени. Ее руки взлетают перед ней и повисают в воздухе.
– О, Бен, – только и говорит она.
Бен бросает взгляд на нее и опять в сторону.
– У него была серия инсультов. Скорее, метеоритный Дождь инсультов. Они его полностью вывели из строя. Конец был очень быстрым.
– Когда? – спрашивает Сидни.
– В июне.
Как в замедленной съемке Сидни оседает на песок, ее руки падают, как два воздушных змея. Она подтягивает колени прижимается к ним лбом. Обхватывает руками голову. Если с кем такое не должно было случиться, так это с человеком, о котором она всегда будет думать как о мистере Эдвардсе. С человеком, на чьи письма она даже не удосужилась ответить. С человеком, от которого она никогда не видела ничего, кроме добра.
– Мы приехали, чтобы привести дом в порядок, – где-то наверху объясняет Бен. – Мать его продала. Окончательное подписание документов на следующей неделе.
– Мне так жаль, – говорит Сидни. Бен понятия не имеет обо всей глубине ее сожаления. А может, имеет. Он всегда видел ее насквозь.
* * *
В отвороты черных брюк Сидни набивается песок. Время от времени она останавливается и вытряхивает его, каждый раз как можно плотнее закатывая штанины до самых коленей. Бен несет ее портфель. В портфеле у нее компьютер, бумаги, мобильный телефон – неодушевленные свидетельства того, что она нашла себя где-то в другом месте. В одной руке Сидни держит туфли, черные лодочки на низком каблуке, внутри – скатанные в клубок носки. Абсурдное одеяние для пляжа.
– Твоя мать… – говорит Сидни.
– Она не будет возражать. Ну, может, и будет, но только в первую минуту. – Бен замолкает. – Джули будет так рада твоему появлению.
Когда Бен пригласил Сидни зайти в дом, она почти сразу согласилась. Она задала ему один вопрос.
– Кения, – ответил Бен. – Не считая похорон, Джефф там уже целый год.
Сидни вспоминает, как она предложила мистеру Эдвардсу вместе сходить в музей, чтобы посмотреть на интересующую его картину, ту самую, которую написал человек, отправивший на войну троих сыновей. Она думала, что к тому времени уже будет невесткой мистера Эдвардса. Почему она просто так не позвонила ему и не пригласила его в музей?
– На самом деле это происходило на протяжении нескольких недель, – рассказывает идущий рядом с ней Бен. – Сперва мы не замечали. На Пасху, когда мы все собрались в Нидхэме, мы обратили внимание на то, что отцу трудно вставать со стула. Я думал, это артрит, но потом заметил, что он и ходит с трудом, как если бы у него были проблемы с моторикой. Потом это все уже было совершенно очевидно. Ему было трудно есть, он делал непроизвольные движения руками, плохо видел. Но ты же знала моего отца, Сидни. Он, как мог, скрывал от нас свои проблемы. Старался сделать так, чтобы мы как можно меньше переживали.
– А твоя мать?
Бен качает головой.
– Ей здорово досталось, – говорит он. – После того как отца выписали из больницы, мы приехали сюда. Мать готовила и убирала. Она должна была все время что-то делать. Иногда мне хотелось прикрикнуть на нее, чтобы она посидела с ним, но я понял, что каждый из нас должен пройти через это по-своему. К этому невозможно подготовиться.
Сидни думает о том, что к смерти Дэниела она тоже оказалась неподготовлена, и о том, как была шокирована. Еще она думает о парадоксальности того, что у нее была репетиция венчания, но не было репетиции действа, на самом деле развернувшегося перед всеми в тот июльский день.
– Он умер в доме? – спрашивает Сидни.
Бен утирает лоб футболкой.
– Отец хотел быть здесь, – говорит он. – Им не удавалось остановить инсульты. Он был на удивление спокоен, хотя иногда начинал волноваться из-за ограниченности своих возможностей. Порой он рассуждал здраво, а на другой день его сознание могло погрузиться в благословенный туман. Мы поставили его кровать к длинному окну, выходящему на пляж. Он все время оборачивался к кухне, думая, что Джефф вернулся. Последними его Вами перед тем, как он умер, были: «Это он?»
– Джефф не успел вернуться?
– Он успел на похороны.
Сидни на мгновение закрывает глаза. Ей опять хочется сесть на песок. Это слишком тяжело слышать. Недели медленного умирания втиснуты в несколько секунд рассказа.
– Джули была молодчиной, – продолжает Бен. – Я думаю, она не задумывалась о смерти и поэтому у нее не было страха. Она видела, как отец слабел, но не позволяла себе воспринимать это всерьез. Это была своего рода слепота. Сама смерть стала для нее страшным ударом.
– Джули все еще с Элен?
– Они сняли коттедж неподалеку от нас. – Бен оборачивается и ищет глазами Тулла. – Это очень тяжело – вывезти из дома целую жизнь.
Когда они подходят к дому, Бен ставит портфель Сидни на нижнюю ступеньку.
– Я зайду и подготовлю ее, скажу, что ты здесь. Потом я выйду и заберу тебя. Думаю, так будет лучше.
– Бен, – говорит Сидни. – У меня есть вопросы.
– Об отце?
– Да, и о нем тоже. Но…
– Еще бы. Мы поговорим.
– И послушай, – продолжает Сидни, – если твоя мать не захочет, чтобы я заходила…
– Я знаю.
– Твой отец писал мне, а я не отвечала на его письма! – внезапно вырывается у Сидни. – Так ужасно осознавать это теперь. Что мне стоило ответить ему? В том, что произошло между мной и Джеффом, не было его вины.
– Он это знал.
– Мне его не хватало.
– Думаю, день вашей свадьбы был для отца жестоким ударом. Не только потому, что его сын так поступил с тобой, но еще и потому, что своим поступком он вышвырнул тебя из семьи.
Сидни ждет на нижней ступеньке, держа портфель на коленях. Если она здесь нежеланная гостья, Бен подвезет ее к ее машине, и она вернется в Бостон. Теперь она все равно не сможет сидеть на лекции, не воспримет ни единого слова.
Она ждет двадцать минут и уже начинает испытывать неловкость. Сидни надеется, что у Бена достаточно здравого смысла, чтобы не настаивать на ее визите, чтобы отказаться от этой идеи, если его мать категорически против. Но что еще может означать столь долгое ожидание?
Она наблюдает за бредущей вдоль пляжа парой в голубых ветровках. Они шагают по полосе мокрого песка, обнажающейся во время отлива. Ветер прижимает тонкую ткань к их телам, сдувает волосы с лиц. Им с Беном ветер дул в спину, и Сидни его почти не ощущала. Сейчас, сидя на ступеньке, Сидни чувствует, что продрогла. Она не догадалась сунуть в портфель свитер.
Каждый раз, когда Сидни пытается представить себе смерть мистера Эдвардса, ее мысли уходят в сторону. Она ставит портфель на землю и опускает голову на ладони. Неужели ей так трудно было позвонить мистеру Эдвардсу и предложить ему встретиться в музее, здание которого находится рядом с ее квартирой? Она могла бы дойти до него пешком! Как он истолковал ее отказ отвечать на его письма? Ее молчание наверняка обижало его. Бен практически сообщил ей об этом. Как она могла быть такой бессердечной?
Сидни чувствует приближение Бена по вибрации деревянных ступенек еще до того, как он появляется на площадке.
– Прости, что так долго, – говорит он. – Это не потому, что возникли разногласия. Я просто не мог найти мать. В доме полная неразбериха. Впрочем, это естественно.
Джули бежит по тротуару, громко зовя Сидни. Крепкая девушка подхватывает Сидни и кружит ее. Сидни не может удержаться от смеха.
– Где ты была? – упрекает ее Джули, наконец, опустив на землю. – Почему ты не отвечала на мои письма?
Сидни нечего ответить этой девушке, из которой жизнь бьет через край и которая, вероятно, была волшебным тонизирующим средством для умирающего отца.
Джули крепко обнимает Сидни за плечи, и они идут к дому. Сидни хочется остановиться и собраться с мыслями, но для этого нет времени. Одетая в джинсы и розовый свитер Джули тащит ее вверх по лестнице. Ей уже двадцать один год.
Но переступив порог, Джули словно понимает, что Сидни хочет побыть одна, и выпускает ее.
Белые диваны завалены большими черными мешками для мусора. К одному из мешков приколот клочок бумаги с надписью «Армия спасения». На полу горы вещей – электроприборы, картины, книги. Сидни пытается установить, по какому принципу их распределили. Быть может, каждая предназначается для кого-то из членов семьи? Которая из них принадлежит Джули? Или Бену?
Ощущение пустоты почти осязаемое. Стены пестрят бесцветными прямоугольниками – следами висевших картин и карт. Светильники отключены, стопки журналов перетянуты бечевкой. Со стульев и кресел сняты чехлы, ковры скатаны в рулоны. У стены стоит метла. На подоконнике бутылка «Виндекса» [36]36
Чистящее средство.
[Закрыть], а под ней почти до середины комнаты размотался рулон бумажных полотенец. В последний раз, когда Сидни была в этом доме, лестница была украшена лентами и бантами, а воздух был напоен праздничным ароматом множества роз. В последний раз, когда Сидни была в этом доме, шампанское и люди ожидали венчания.
Боковым зрением она видит на кухне стоящую у стойки миссис Эдвардс. Сидни здоровается с ней, и миссис Эдвардс кивает в ответ. Она коротко подстриглась и очень похудела. Тревога и горе оказались значительно эффективнее подсчета углеводов. Сейчас здесь уже, наверное, никто не готовит нормальную еду. Сидни подходит к стойке.
– Мне очень жаль, – говорит она.
– С чего бы это вдруг? – спрашивает миссис Эдвардс. Она берет мочалку и протирает гранитную поверхность.
Через плечо миссис Эдвардс Сидни видит окно, а за ним розарий, точнее, то, что от него осталось. Одиночные цветки свисают с почти голых стеблей. Там, где есть листья, они покрыты черными точками. Целый розарий голых стеблей и превратившихся в труху бутонов колышется на ветру. Отчасти это разложение объясняется временем года, но Сидни видит, что основная причина – отсутствие ухода.
Содержимое кухонного ящика разложено на стойке сразу над ним. На столе в столовой картонные коробки с надписью «Посуда». Рядом аккуратная стопка скатертей. Сидни узнает клеенчатую скатерть, извлекаемую для омаров, узорчатые салфетки, трофеи с Эмпории. Бен открывает холодильник и вынимает оттуда две бутылки воды. Одну он протягивает Сидни.
– Мы как раз собирались перекусить, – говорит Джули. – Ты голодна?
– Я только быстро приму душ, – говорит Бен.
Хлеб, ветчина, майонез, помидоры и листья салата разложены на столе. Это угощение напоминает Сидни о потрясающих хлебцах, которые когда-то пек мистер Эдвардс. Она делает себе бутерброд и с благодарностью откусывает от него. Она не ела с раннего утра.
Сидни садится рядом с Джули к кухонному столу. Она инстинктивно ищет трещину в дереве, за которую цеплялись ее свитера.
– Как ты? – спрашивает Сидни. – Как ты на самом деле?
Лицо и нос Джули немедленно краснеют.
– Мне очень тяжело! – восклицает она.
– Я знаю, – говорит Сидни, хотя, конечно же, она не знает. Не до конца. Ее родители живы и, судя по всему, здоровы, все еще разговаривают друг с другом, хотя и не особенно дружелюбно. Был Дэниел, но это было другое, оно окончилось прежде, чем Сидни успела что-либо осознать.
Джули берет из рассыпавшейся стопки бумажную салфетку и сморкается.
– Я в порядке, – говорит она. – Почти. Элен приезжает на выходные. Ах да, у меня будет выставка.
– Здорово! – говорит Сидни. – В Монреале?
– В пригороде Монреаля. Это коллективная выставка. Я выставляю три картины. Надо было привезти слайды.
– Я бы с удовольствием побывала на этой выставке. Когда она состоится?
– В январе.
– Тогда я приеду.
– Правда? – радуется Джули, ее лицо сияет. – Там будет вечеринка. Элен говорит, наверняка будет.
– Конечно же, я приеду, – повторяет Сидни, только сейчас осознав, как тяжело ей будет опять побывать в Монреале.
Рядом с ней Джули складывает, разворачивает и опять складывает чистое полотенце. Это напоминает Сидни о голубом платке, теперь хранящемся в одном из ящиков ее квартиры.
– Я не могу поверить, что его нет, – говорит Сидни. Она так ясно видит пакет «гамми-лобстеров» в руке мистера Эдвардса, пятна от сока омаров на его светло-зеленой тенниске.
Мистер Эдвардс держится за живот и сокрушается из-за съеденного за завтраком пончика.
– Он был бы рад твоему появлению, – говорит Джули.
– Мне очень жаль, что я не знала, – говорит Сидни. – Я бы приехала раньше.
– Я понимаю! – восклицает Джули. – Бен говорил, ты откажешься, но я была уверена, что ты захотела бы приехать.
– Ты не думала о том, чтобы позвонить мне? – спрашивает Сидни.
