Текст книги "Развод. Ты всё испортил! (СИ)"

Автор книги: Аника Зарян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 15.

«Какие планы на день?»

Сообщение от Артёма уже минут пятнадцать висит неотвеченным. Потому что не так-то просто оказалось переубедить юную принцессу надеть вместо платья Эльзы футболку и леггинсы в свой первый полет. «Я же буду некрасивая на фотографиях!» – не сдавалась дочь. Пришлось ставить ультиматум: или мы следуем четким инструкциям на сайте, или всё отменяется. Раньше за Викой не водилось таких капризов. И кто только придумал эту чушь о том, что с каждым годом с детьми становится легче?

Гера за всем этим наблюдал с видом умудренного опытом старца: милостиво снисходительно, время от времени шумно и глубоко вздыхая. Так, чтобы ни у кого не осталось сомнений, как ему сложно в женском коллективе.

– Выезжаем через пять минут! – объявляю громко в сторону детской.

«Космические!» – наконец отвечаю. – «Дети уговорили на аэротрубу!»

«Молодцы, дети» – приходит сразу.

Не отвечаю. Ставлю телефон на кровать и подхожу к круглому зеркалу на стене – надо быстро поправить съехавшую стрелку.

До «Летяги» добираемся быстро – еще одно преимущество жизни не за городом. Всю дорогу брат и сестра возбужденно обсуждают предстоящий полет. А я, вместо того, чтобы наслаждаться вылазкой с детьми, думаю о том, как дальше выстроить наш быт с учетом новых жизненных обстоятельств и того факта, что я больше не мама на удаленке. Допустим, эту неделю, я буду брать их с собой везде, даже выезжая по рабочим вопросам. А вопросов с каждым днем становится больше.

А потом?

Да, школа теперь во дворе, это плюс. Дети смогут сами вернуться домой, если надо. Но они еще слишком малы, чтобы оставлять их одних до вечера.

Раньше бы я обратилась за помощью к свекрови. Но теперь я этого не хочу.

Нора?

Она, конечно же, не откажет. Но и я не хочу наглеть.

О своей маме думаю в последнюю очередь, и вердикт тоже неутешителен: у мамы есть свой «ребенок», и в её жизнь не вписывается помощь дочери и присмотр за внуками.

– Мама, ты слышишь? – врывается в размышления голос сына, когда мы выходим из лифта.

– Что, родной?

– Я спрашиваю, ты же тоже полетаешь?

Звучит, конечно, заманчиво.

– Мам, ну ты чего задумалась? Это же так круто! Неужели ты в детстве не мечтала летать?

Мечтала, конечно, как и все дети.

Я сосредоточенно смотрю на огромную двенадцатиметровую трубу, в которой кто-то парит, демонстрируя головокружительные кульбиты. Кажется, ему очень весело.

И, наверное, это вполне безопасно.

В подтверждение моих слов, к акробату подлетает инструктор в черном комбинезоне, которого я поначалу не заметила, протягивает руки летяге, и они вдвоем аккуратно заканчивают полёт приземлением на обе ноги. Акробат при лучшем рассмотрении оказывается подростком лет четырнадцати..

Жаль, в моем детстве не было таких возможностей.

И я уже не ребенок.

Я взрослая.

Я мама.

Я в ответе за своих детей.

Киваю – дети расплываются в улыбках.

– Нет, Гер, – отвечаю, продолжая кивать и не сводя глаз с трубы. Делаю судорожный вдох. Быстро машу головой, но уже поздно. Образ меня, парящей в аэротрубе, четко впечатывается в мозг. А мозгу, как известно, без разницы, реальность это или воображение – реагирует он в обоих случаях одинаково. В моем – учащенным сердцебиением и накатывающей волной тревоги, переходящей в панику. Кажется, я сейчас опозорюсь перед детьми, потому что... – Не, давайте без меня. Я вас снаружи поснимаю. Я...

Я боюсь высоты.

До дрожи в коленях боюсь.

И началось это после рождения детей. Я понимаю иррациональность этого страха. Понимаю, что не должна становиться его пленницей. Но ничего с этим не могу поделать. Пока.

Наверное, со временем он притупится.

– Ты что, боишься? – с подозрением косится на меня Вика.

– Нет, милая, что ты, – принимаю максимально уверенное лицо, подкрепив широкой улыбкой. Подхожу к администратору Оксане и называю номер брони. – Просто мне это не интересно.

– Ууууу, – разочарованно тянет дочь.

– Папа бы с нами полетал, – бубнит еле слышно сын за спиной.

Мне не послышалось?

Прикладываю карту оплаты к терминалу и поворачиваюсь к Гере. Он сосредоточенно разглядывает свои кроссовки и изо всех сил делает вид, будто не замечает, что я на него смотрю.

– Гера.

Поднимает взгляд, в котором схлестнулись чувство вины и грусть – ни следа той беззаботности, которую он излучал еще несколько минут назад.

– Прости, мам, – лепечет под нос. – Я не хотел тебя расстроить, я просто...

Он замолкает. А я понимаю, что он скучает по нашим прежним совместным вылазкам.

– Ты не расстроил меня, милый, – провожу рукой ласково по плечику сына. И принимаю, может быть, самое неправильное решение с точки зрения педагогики и воспитания: – Знаешь, что? Я попробую!

Чмокаю сына в висок, а у самой уже ноги трясутся. А он смотрит на Вику и подмигивает ей.

Вот хитрый жук!

Но отступать некуда. Стиснув зубы, снова подхожу к администратору и оплачиваю дополнительное время на полет.

Еще со школьных лет я усвоила одно важное правило. Перед смертью не надышишься. Не отступаю, не прячусь, не оттягиваю неизбежное. Беру детей за руки и возглавляю процесс.

Нам проводят инструктаж, выдают экипировку. Переодеваемся. Прохожу первая вместе с инструктором к трубе. Замечаю, как нетерпеливо подпрыгивает в очереди какая-то малышка, на вид не больше пяти лет. И в какой-то момент мне кажется, что я справлюсь. Если она сможет, то я и подавно...

В самом деле, если даже дети не боятся, то неужели я?..

– Я сейчас вернусь, – говорит инструктор, когда мы уже у входа. Киваю, гипнотизируя взглядом прозрачную махину.

Не проходит и полминуты, инструктор возвращается уже в баффе и шлеме. И мы проходим...

А дальше я будто теряю связь с реальностью.

Моментально забываю всё, что нам говорили на инструктаже. Ноги подкашиваются. Уши заложило, и в болезненной тишине не слышно ничего, кроме бешеной пульсации крови: шшш–шшш–шшш... Перед глазами всё плывет, деформируется. Оборачиваюсь – даже инструктор будто растянулся и в рост, и вширь... Если еще до полета у меня такая паника, что будет, когда запустят двигатели?

– Я передумала, – произношу с трудом, потому что даже губы отказываются подчиняться. – Я пойду...

В этот момент труба наполняется гулом мощного мотора.

Воздух накаляется до предела.

– Я боюсь, дайте мне выйти! – получается наконец выговорить, но уже поздно. Мой голос, видимо, не пробьется ни через шлем, ни через рёв механизма.

Я сейчас умру от страха.

В буквальном смысле.

Но инструктор, кажется, всё понимает.

Приближается, придерживает меня за плечи. Поднимаю на него беспомощный взгляд в поисках спасения.

И неожиданно это срабатывает.

Страх куда-то исчезает.

С некоторым опозданием я узнаю и это прикосновение, и согревающий взгляд этих светло-карих глаз.

«Я рядом, я помогу, если тебе нужна будет помощь».

Но разве это может быть правдой? Может, я снова упала в обморок, и мне это всё кажется? Или мозг понял, что я в ужасе, и пытается успокоить сумасшедшую хозяйку, подкинув такие видения?

Галлюцинации.

Точно.

У меня галлюцинации.

Потому что иначе я не могу объяснить, почему мне мерещится Артём в облаченном в черный комбинезон человеке, с которым мы провели предыдущие полчаса в комнате инструктажа? Там он был без шлема. И это определенно был не Артём. А бейдж на его одежде вообще утверждал, что это Илья.

Он подмигивает и через шлем немного стягивает бафф с лица.

Это Артём, я в этом больше не сомневаюсь.

И несмотря на то, что мне всё еще тревожно, принимаю решение довериться.

Он накрывает мои руки своими, не прерывая контакта. Ни зрительного, ни телесного. Короткое пожатие, уверенный кивок головы – как знак, что всё будет хорошо.

Я ему верю.

И мы взлетаем. Вместе, на одном уровне. Держась за руки, отрываемся от поверхности. Мощный поток воздуха подхватывает нас – и мы уже парим. Или падаем? Неправильно группируюсь, оказавшись лицом вниз. Что дальше? Я не помню, что надо делать дальше!

По телу проносится дрожь. В животе – тугое, волнительное ожидание. Уловив мою тревожность, Артем уверенным маневром оказывается надо мной, обхватив меня за талию. Прижимает к себе на несколько секунд. Отстраняется. Помогает вернуть верное положение, привыкнуть. Сквозь шлем слышу:

– Закрой глаза! Раскрой руки! Дыши!

Слушаюсь.

Он расцепляет руки.

И тут меня накрывает...

Не могу дать определение происходящему, но это, однозначно, ни с чем не сравнимое ощущение...

Вселенского спокойствия.

Нет ничего!

Ни страха.

Ни боли.

Ни тревог.

Ни жары.

Ни холода.

Нет больше никаких проблем!

Только я.

Свободный полёт.

И восторг.

Да, я в восторге!

И я не хочу, чтобы это заканчивалось.

И знаю точно, что хочу испытать это снова.

Наверное, то же самое чувствуют те, кто раз за разом прыгают с парашютом. Полет длится несколько минут, а мне кажется, что я прожила только что целую новую жизнь.

Свободную. Настоящую. Мою.

Глава 16.

К детям я возвращаюсь одна.

Неровным шагом, но с чувством полного счастья. До сих пор не могу поверить, что я только что поборола страх, с которым жила семь долгих лет! Мне даже не хочется отчитывать Артёма. Если бы не он, я бы, наверное, сдалась, не попробовав. А так...

– Мама! – бежит мне навстречу Вика. – Это было так круто!

Сажусь на диван в комнате, где меня ждали дети. Мышцы болят, как после интенсивной тренировки.

Зато улыбка с лица не сходит, и дышится так легко.

Вика садится рядом.

– А где Гера? – оглядываюсь, хотя тут и смотреть некуда – небольшая комнатушка, в которой не спрятаться.

– В туалет побежал. – жмет плечами Вика.

– Один?!

– Нет, с папой. Ой! – Вика испуганно закрывает ладошкой рот, понимая, что выболтала секрет.

– В смысле, с папой? – при упоминании о нем губы непроизвольно искривляются.

– Гера меня отругааает, – тянет она. – Это был сюрприииз...

Я сама его отругаю уже! Что творится с этим ребенком?! Только мне кажется, что сложное позади, как он придумывает что-то новое!

Дверь открывается, и в проеме показываются мой улыбающийся сын и его улыбающийся отец. Заметив меня, Гера моментально сникает. А Карен, напротив, выглядит очень довольным.

– Ксюш, ты была прекрасна!

Ладно, Гера – ребенок, который хочет помирить родителей. А что творится с его отцом? Он на полном серьёзе думает, что может катать меня на эмоциональных горках? Он же не шизофреник, в самом деле? Отбирает у меня дом, пытается отобрать детей и – «Ксюш, ты была прекрасна»?

За ними возникает инструктор Илья, смотрит на меня, извинительно сдвинув брови. Улыбаюсь, давая понять, что всё в порядке. И я не собираюсь выдавать парня.

– Кто следующий? – спрашивает он, оглядывая нашу компанию.

– Я! – тут же отзывается Гера, видимо, понимая, что сюрприз не удался, и сейчас ему безопаснее там, в полёте, чем рядом со мной...

Илья забирает сына, и мы остаемся втроем, не считая малышки-пятилетки и её мамы, которые всё еще ждут своей очереди. Я не хочу напряжения при дочери. Не хочу портить настроение и, как следствие, школьные каникулы ни им, ни себе. И очень жалею, что в аэротрубу нельзя отправить обоих детей одновременно. Тогда бы я смогла прогнать отсюда их отца или уйти сама, подождать в другом месте окончания полета одна, как и планировала. Потому что у меня нет никакого желания находиться с ним в одном помещении. Но, что удивительно: я не почувствовала при его появлении ничего, кроме досады. Как от укуса комара, например, или от отколовшегося покрытия с ногтя на следующий день после маникюра.

К счастью, он больше не делает попыток поговорить со мной при дочери. Мы вместе наблюдаем за полетом сына. Затем то же самое повторяется, но уже с нами Гера, и мы следим за Викой. Я по очереди снимаю их обоих на память. Фото, видео, еще фото. Еще много одинаковых фото, которые заполнят альбом телефона, чтобы потом выбрать из них несколько удачных. Они счастливы, умоляют разрешить еще один сеанс.

– Или сеанс, или кафе, – ставлю их перед выбором. Гера пытается поторговаться, но тут же сдается, столкнувшись с моим неподкупным взглядом. Он понимает, что проштрафился, и на сегодня лимит окончен.

– Джан... – начинает Карен, но тут же осекается. – Ксюш, ладно тебе, один полет. Идите, дети, я разрешаю!

Хмурюсь.

Вот это наглость.

И это же было всегда, но я не замечала.

– Нет, пап, лучше кафе, – говорит Гера, смотря сначала на меня, а потом – на Вику. – Мы проголодались.

– Кафе, так кафе. – пожимает плечами Карен.

Дети убегают вперед.

– Зачем ты пришел, Карен?

– Хочу побыть со своими детьми.

– В рабочее время? И никаких важных встреч?

– Никаких. Эту неделю я освободил несколько месяцев назад. Мы же хотели провести каникулы в Питере.

Действительно.

Мы этого очень хотели. Очень ждали. Давно, в прошлой жизни.

А в этой...

В этой я не могу его выгнать, потому что он имеет полное право находиться здесь. Но и сама не могу уйти, потому что не доверяю ему. И не хочу оставлять его наедине с сыном и дочерью, чтобы он не смог их настроить на то, что невозможно. Ведь не просто так Гера до сих пор верит, что мы с его отцом можем помириться? Верит, что его отец до сих любит меня. Он ребенок. И поверит в то, во что хочет верить всей душой.

Мы подходим к кафе при комплексе с высокими прозрачными дверями. Дети подбегают к витрине. Карен идет за ними, пока я выбираю подходящий столик.

Сажусь.

Они возвращаются, весело что-то обсуждая.

– Ксюша, мы для тебя «Цезарь» выбрали, как ты любишь, – говорит Карен, отодвигая стул рядом со мной.

– Не стоило, – ставлю на это же стул свою сумку. Надеюсь, он поймет намек и выберет другое место.

Понимает.

Обходит стол и садится напротив.

– Тогда выбери, что хочешь, я закажу.

– Принеси мне кофе. – отмахиваюсь.

Он идёт к витрине. Оплачивает кофе, но не возвращается. Ждет.

– Вик, Гер, сходите в туалет, – говорю детям и на всякий случай добавляю: – И руки потом помойте!

Они подскакивают с мест.

– А можно потом на тех автоматах поиграть? – просит Вика, указывая на игровые автоматы вдоль одной из стен заведения.

– Можно, – киваю с улыбкой. Сегодня ничто не испортит мне настроение!

Дети убегают в направлении туалета.

Я наблюдаю за тем, как Карен берет поднос с готовым заказом, разворачивается. Его движения ровные, выверенные, лишенные суеты. Он уверен, что сейчас, в этот самый момент он владеет ситуацией.

В глазах спокойствие.

Смотрит на наш столик – и его лицо меняется. Взгляд мутнеет, брови сдвигаются в хмуром напряжении.

Странная реакция.

Подходит, ставит поднос.

– Видимо, это правда, то что говорили. – произносит с каким-то презрением в голосе. – Ты всё это время отталкиваешь меня, обвиняешь, чтобы прикрыть свою собственную задницу, да? На воре и шапка горит?

– Ты в себе? – не понимаю, с чего такие перемены. Встаю, чтобы тоже пойти помыть руки.

– Я-то в себе. А вот ты уже совсем берега попутала. Даже при детях со своим любовником не расстаешься, дрянь!

Вспыхиваю.

Рука взмывается вверх, но я не успеваю дать мерзавцу пощечину – он её перехватывает. Выкручивает мне за спину – и я уже прижата к нему. Слишком близко. Я чувствую его дыхание на своем лице. Натужное, нервное, едва сдерживаемое. Дикое, как и огонь в его глазах. Он переводит взгляд с моих глаз на губы и обратно.

– Убери руки, – рычу, пытаясь вырваться. – Ты с ума сошел?

– Значит, нашла мне быстро замену, да?

– Отпусти меня! Сейчас дети вернутся!

Меня это беспокоит больше, чем та чушь, которую он несет. Они могут увидеть то, что навсегда впечатается в их памяти.

Мерзкое,

Грязное.

Я этого не хочу.

Но их отец меня не слышит. Как не слышал и раньше, когда я просила не повышать голоса в порыве ссоры, чтобы не разбудить детей. Лишь больше распаляется.

– И давно ты трахаешься с этим помойным принцем? Давно я хожу рогатый?

Я врезаю ему коленом между ног. Он скрючивается, и я отбегаю в сторону. До меня не сразу доходит смысл его слов.

А потом я замечаю, что в кафе заходит Артём. Я не знаю, что из происходящего он видел. Возможно, всё. Потому что я впервые вижу в его глазах – ярость. Лицо искажено злостью. Он быстрым шагом преодолевает расстояние от входа до меня.

Бережно берет за подбородок, смотрит:

– Ты в порядке? – чувствую его тревогу.

Киваю.

Мне не нужен скандал.

И меня не волнует, что придумал в своей голове Карен.

Единственное, что меня беспокоит – дети. Они же не могут вечно мыть руки.

Всё это длится от силы минуту – полторы, но секунды тянутся предательски медленно, обостряя ситуацию до предела.

– Эй, ты! Посудомойка в галстуке! – выплевывает Карен, выпрямляясь. На лице – гримаса боли. Руки сжаты в кулаки. – Убрал руки от моей жены!

– Артём, сейчас дети вернутся, – взываю к нему, потому что уже не верю в то, что Карен придет в себя.

Артём встает передо мной.

– Да, – произносит ровным голосом. – В красноречии тебе не занимать. Но я и стараться не буду, скажу без сантиментов. Ты просто конченый мудак.

– Карен, уйди уже! И впредь любое общение с только через моего адвоката.

– Мы не закончили. – Он не смотрит на меня. Сверлит глазами Артёма.

– Если тебе есть, что сказать, – произносит Артём. – ты знаешь, где меня найти.

– Имей совесть, – устало обращаюсь к Карену, опускаясь на стул, – остановись, чтобы дети тебя не видели в таком виде.

Наконец, он меня слышит, разжимает кулаки. Лицо становится каменным. И через несколько секунд в зал возвращаются дети. На лицах – капли воды.

– Мам, Вика брызгалась!

– Гера первый начал! О! Заказ принесли, круто!

Они не замечают Артёма. Возможно, как и я когда-то, принимают его за официанта кафе. И, понимая сложность момента, тот выходит из зала. Мысленно благодарю его за это.

Вытаскиваю несколько салфеток из салфетницы на столе, протягиваю им. Начинают вытираться.

Молчу.

Карен тоже молчит, но не садится.

– Пап, ты чего?

– Викуль, мне на встречу пора, дочь. – Голос ласковый, а взгляд все так же непроницаем.

– Но мы же хотели вместе поесть, – расстраивается Гера.

– Потом, сын. – глубоко вдыхает, потирая переносицу. – Обязательно поедим вместе потом.

Глава 17.

– Нора!

С самого утра на душе у Ларисы было неспокойно.

– Нора! Где ты, ай бала?

С того самого момента, как с невесткой поговорила, всё в себя не могла прийти. В ушах так и слышалось её безразличное «Лариса Николаевна!» да «посторонний человек». Ей бы обидеться, закатить скандал, но она слишком хорошо знала свою Ксюшу. Та бы никогда так с ней не говорила, не случись чего-то действительно страшного. И никогда бы не бросила трубку.

Перезванивать Лариса не стала. Вместо этого вернулась к дому сына и нашла два комплекта ключей именно там, где невестка и сказала – под входным ковриком.

Душа заныла в мучительном ожидании чего-то необратимого.

Чтобы как-то отвлечься, затеяла пахлаву. Потом пирожки, большой императорский торт, винегрет и огромную кастрюлю хашламы. И генеральную уборку чердака, чтобы уж наверняка. План был безупречен и должен был выбить из неё переживания за семью сына хотя бы до его возвращения домой. Вот тогда она бы с ним поговорила и узнала, наконец, что же такое произошло с Ксюшей и почему та уехала куда-то, никого не предупредив, и когда вернется.

Вернется же?

Но закончила Лариса раньше, чем предполагала – дай Бог здоровья рукам Норы, всё делает ладно да складно. Идей больше не было, а вот тревога была. И к ней прибавилась жуткая, невыносимая головная боль.

Лежала теперь на диване перед телевизором, накрытая любимым пушистым пледом. Держалась за лоб, на котором ярким пятном выделялся красный узкий шарфик, повязанный под густой челкой высветленных волос. Лежала и места себе не находила.

– Нора, тебя только за смертью посылать, дочка, – по привычке отчитала она дочь, хотя любила её без памяти.

Нора бегом спускалась со второго этажа. Сравнявшись с диваном, опустилась на колени, расстегнула серую сумочку, за которой как раз и ходила в родительскую спальню. Вынула тонометр, натянула узкую манжету на мамино запястье.

Аппарат начал жужжать, Лариса – постанывать в от пульсирующей боли в висках. А Нора – молчать.

Она в последнее время всё чаще молчала. Ни о чем не рассказывала, ни с кем не заговаривала первой. Лариса очень скучала по колким шуточкам дочери, по её интересным рассказам обо всем, что только можно представить – её Норочка – живая энциклопедия, могла дать фору любому профессору в эрудированности и начитанности. А как она разбиралась в картинах! Как рисовала!

– Сто двадцать восемь на семьдесят пять, мам. – озвучила Нора результат первого измерения.

Отключила аппарат и запустила его снова. Это она вычитала в медицинском журнале – считать за правильное именно значение второго измерения.

И всем она хороша, да вот замуж никак не смогли отдать. Как будто сглазили. Что ни претендент, то с изъяном. Деньги есть – мозгов нет. Мозги есть – денег нет...

– Сто двадцать на семьдесят. – Нора сняла манжету, убрала обратно в сумочку. – В космос тебе надо, мам, а не на диван.

– Издеваешься над больной матерью, да, дочка? – вздохнула Лариса.

Кому бы сказать, как ей, матери, тяжело? Как болит душа за сына и дочь? Один – дел наворотил, семью потерял. Вторая, кажется, так и состарится, не познав женского счастья...

– Сейчас таблетку тебе принесу.

Стоило снова подумать о сыне, в груди начало болезненно колоть.

Этот парень её в могилу сведет, только тогда успокоится.

Вот где его носило? Говорил же, что отпуск взял. Что ему дома не сиделось?

На часах уже седьмой час, а его нет.

Мысль о том, что он мог проводить вечера с той, чьё имя даже в уме не хочет произносить, убивала Ларису.

– На, мам, выпей, должно помочь.

Но не помогло ни через полчаса, ни через час, когда сын громким хлопком входной двери оповестил о своем возвращении – аж шторы в большой комнате затряслись.

Пронесся мимо лежащей матери, даже не спросил, как она себя чувствует, оставив едкий шлейф табачного дыма.

Он, что, опять дымил без остановки?

Лариса тут же забыла и об усталости, и о головной боли. Скинула с себя леопардовый плед, рывком села, еще одним рывком вскочила на ноги и спешно пошла за сыном в его комнату.

– Карен джан, открой, поговорить надо, – сказала она на армянском.

Тишина за дверью её напрягла. Но, вдруг он не услышал?

– Карен! – повторила она громче. Шанса, что сын мог не расслышать и на этот раз, не было.

– Мам, дай спокойно подумать, – тут же раздалось из комнаты.

Лариса разозлилась. Значит, она ждет его весь день, с ума сходит, а он ей «мам, дай спокойно подумать»?! Нет уж. Такого удовольствия она ему сегодня не доставит. И так больше месяца только и делал, что запирался вечерами после возвращения в комнате и думал...

– Лариса, сделай мне кофе, – раздалось из кабинета на первом этаже, и она недовольно поморщилась.

Выходя замуж, семнадцатилетняя Лариса знала о женском счастье мало. Только то, что ей рассказывала её мама. И тётя по отцовской линии. И по их словам, главным был покой в доме. И женщина должна в лепешку расшибиться, но обеспечивать этот покой. А еще готовить и рожать детей, пока муж будет обеспечивать её.

И по всему выходило, что Лариса очень счастливая женщина.

Муж сегодня вернулся рано – с утра было всего две лекции. Ушел к себе в кабинет, чтобы не мешать ей с той бурной деятельностью, которую она развела. Раньше она очень радовалась, когда он был дома большую часть суток. Теперь это её начало угнетать.

Потому что с недавних пор перестала его понимать.

Она не двинулась с места.

У неё сейчас было дело важнее, чем кофе для мужа.

– Если не откроешь, я выбью эту дверь!

Замок щелкнул, и дверь, жалобно скрипнув, приоткрылась. Лариса шагнула внутрь. В спальне было темно. Карен вернулся к креслу, даже люстру не включил. Лариса это тут же исправила. Комната наполнилась теплым светом.

Карен нахмурился, поднес руки к глазам.

– Говори, что хотела, мам. – Надтреснутый голос сына напугал её.

Она решила сразу перейти к сути.

– Карен джан, что случилось? Почему Ксюша не дома?

– Это она тебе нажаловалась? – болезненно усмехнулся сын.

– Нет, конечно. – непонимающе отмахнулась Лариса. Жаловаться – это не про её невестку. – Я сама узнала.

– Раз узнала, от меня что хочешь? – спросил он устало.

– Объяснений. – часто заморгала Лариса. – Я не понимаю, почему она ушла из дома?

– Чтобы начать новую жизнь, что не понятного? – Губы Карена искривились в презрении. – Еще не развели нас, а она уже нашла себе любовника.

– Не говори так, ай бала. – покачала головой она. Что он несет? Он, что, жену свою не знает? Именно это она тут же и спросила: – Это же Ксюша, ты что, её не знаешь?

– Мам, Ксюша такая же, как все. – громко выдохнул тот.

– Нет, Карен, это совсем на нее не похоже... – Ноги уже не держали, и Лариса медленно опустилась на край большой кровати. – Ксюша ключи от вашего дома оставила. Я ей звонила, но получился очень странный разговор.

– Дом не наш, а твой, мам джан. – произнес сын серьезно.

– Это не имеет значения, – взмахнула рукой Лариса, – дом – ваш. Твой и Ксюшин. Мой он формально, чтобы налога не платить, это же твои слова.

Да, два года назад сын захотел записать свой дом при покупке на неё, чтобы налога не платить, а она как раз на пенсию вышла к тому моменту. Но какое это имеет значение? Подумаешь, на бумажке стоит её имя. Это ничего не меняет...

– А теперь это не формально. – Карен выудил из кармана пачку сигарет и вытащил одну.

– То есть?

До неё никак не доходило, что пытался ей сказать сын. И, вместо того, чтобы всё ей внятно объяснить, он положил край сигареты в рот и поднес к ней зажигалку!

– Что «то есть», мам? – лениво протянул перед тем, как зажечь табак. – Ты хочешь, чтобы она и дом забрала у нас, и детей?

Ларису бросило в жар. Страшная догадка пронеслась в мыслях, но она в ужасе попыталась отмахнуться от неё. Не смогла! Вскочила, вырвала из рук сына зажигалку – она терпеть не могла, когда в доме курили – и простонала:

– Карен, что ты сделал?

Тогда Карен ей рассказал.

И про суд, и про любовника Ксюши, и про то, что скоро он собирается забрать детей от невестки. И если еще неделю назад она от него слышала, что он всё исправит и вернет семью, то теперь сын дал ей понять, что этого не будет. Думал ли он так на самом деле, Ларисе было не понятно – слишком много боли было в голосе сына.

Она вспомнила, какими глазами двенадцать лет назад её ребенок смотрел на свою будущую жену. И как продолжал смотреть все годы брака.

Затем снова вспомнила безобразную сцену на юбилее. Торжествующие глаза той шлюхи в толпе гостей. Картину, которую та пыталась в суете всучить её мужу, чтобы подлизаться...

О чем думал этот парень, когда любовницу решил завести, Лариса не знала. И не могла его оправдать, как бы ни старалась. А она очень старалась. И невестку пыталась убедить, да вот только хуже сделала. Понадеялась поначалу, что сын включит мозги, попросит у жены прощения и больше не посмотрит налево, а он...

– Как ты мог ей не рассказать? – выдохнула устало. Карен лишь пожал плечами.

– А квитанции? Разве она не видела? Не приходили разве?

Карен потер переносицу.

– Приходили, мам. Электронные. Они к моему аккаунту были привязаны, как и за этот дом. Я и платил – она не вникала...

А от бумажных они уже года три, как отказались, чтобы макулатуры было меньше...

– Оххх, – простонала Лариса. Разогнанная переживаниями, кровь пульсировала в висках. Уши заложило.

Всё плохо.

Лариса представила, какое унижение испытала в суде её названная дочка – и едва удержалась на ногах.

Обессилев, словно этот разговор высосал из неё всю энергию, она вышла из комнаты сына и спустилась вниз. Пошла на кухню – муж же хотел кофе.

Приготовила ему чудесный заварной кофе, отнесла в кабинет, постояла минуту и ушла наверх, к себе в спальню, не дождавшись от супруга простого «спасибо».

И до самой ночи она так и не смогла избавиться от мысли, что она не справилась... Её семья, такая счастливая, красивая и любящая семья разрушена. Её миссия – охранять покой этой семьи – провалена.

И в чем теперь смысл её жизни?

На этот вопрос она ответа не смогла найти...