Текст книги "Брак по контракту со злодейкой (СИ)"

Автор книги: Ангелишь Кристалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Я не ответила, но её слова ещё долго отдавались в голове, будто скользили по внутренней поверхности кожи. Удивительно, как эта женщина, могла говорить так, будто всегда чувствовала меня на глубинном уровне. И, возможно, именно это сейчас придавало мне сил.

Карета незаметно замедлила ход. Гравий под колёсами заскрипел приглушённо и тягуче, а за занавесками проступили первые очертания поместья маркизы Делавир. Всё выглядело почти нереальным – как декорации к тщательно продуманному спектаклю, где каждый фонарь, каждая лоза, обвивающая колонны, будто нашёптывали: ты не просто гость – ты фигура на доске, где ходы продумывают заранее. И эта мысль никак не хотела отпускать меня.

Высокие колонны, увитые вечнозелёными нитями, ловили мягкий свет фонарей и отбрасывали тени, в которых, казалось, можно было спрятать целую историю. Клумбы перед фасадом были выложены строго, геометрично – ни единого лишнего лепестка. Каждая деталь подчинялась логике и показной роскоши. Даже слуги у входа, замершие в идеально выстроенной линии, выглядели не людьми, а живыми часами, отсчитывающими мгновения до чего-то важного.

Внутри кареты воцарилась напряжённая тишина – не удушающая, но собирающая волю в тугой узел, будто весь воздух наполнился предчувствием. Это было не страхом и не тревогой, скорее – сосредоточенностью перед прыжком, когда в голове остаётся только одно: дыши, шагай, не оглядывайся. Отец первым подал знак: карета остановилась. Он плавно расправил плечи, словно скидывая остатки прежних сомнений, и открыл дверцу.

Мать взяла его под руку и вышла первой. Ни спешки, ни излишней церемонии – её походка напоминала королевский выход на сцену, где каждая секунда – часть тщательно отрепетированной пьесы. Я осталась внутри на мгновение дольше, будто между нами пролегла едва заметная черта: ещё не вечер, но уже не день. Уже не прежняя я – но и не до конца новая.

Я вдохнула – глубоко, ровно, почти нарочито – и выбралась наружу. Свежий вечерний воздух обдал кожу прохладой, вернув ощущение тела. Передо мной раскинулась широкая аллея, залитая мягким светом фонарей. На её конце – вход в роскошный особняк, где окна сияли, как витрины с драгоценностями. Музыка доносилась оттуда глухо, как из сна – и в ней слышалась не только торжественность, но и тонкая, скользкая фальшь. Тени гостей мелькали за стеклом, неуловимые, почти призрачные – и в каждой чувствовалось предвкушение чего-то куда большего, чем просто бал.

– Готова? – тихо спросил отец, не оборачиваясь.

– Всегда, – отозвалась я. Голос прозвучал неожиданно твёрдо, с непривычным оттенком внутренней уверенности.

Мать бросила короткий взгляд – оценивающий, но с тенью одобрения, почти гордости. Мы двинулись вперёд – медленно, но уверенно, как те, кто больше не намерен пятиться назад. Каждый шаг по каменной дорожке глухо отдавался в тишине, едва нарушаемой музыкой из главного зала поместья хозяйки приёма.

У дверей нас встретил мрачный дворецкий с угрюмым, вытянутым лицом. Его жучиный взгляд скользнул по мне – медленно, с плохо скрытым пренебрежением, будто он заранее знал, кто я и что обо мне говорят. Не проронив ни слова, он склонился к отцу, который уже что-то обсуждал со слугой. Тот проверял приглашение и медленно перелистывал список гостей, затягивая процедуру будто нарочно. Всё внимание было сосредоточено на родителях, как будто меня не существовало вовсе.

И всё же я уловила, как мать вновь скользнула по мне тревожным взглядом. Как будто в её памяти вспыхнул один из тех моментов, когда Эления капризно убегала от толпы, пряталась в покоях и отказывалась выходить. Она боялась, что я тоже сорвусь – сбегу, поддамся воспоминаниям и растеряю хрупкую уверенность, которая так долго собиралась по крупицам.

Я сдержанно улыбнулась и едва заметно покачала головой, стараясь одним лишь взглядом дать понять – никаких необдуманных поступков с моей стороны не будет. Это не тот вечер, где допустимы импульсы. Здесь, у стен чужого поместья, мы обязаны быть безупречны – особенно сейчас, когда взгляды будут прикованы к каждому нашему жесту.

Пусть официальных заявлений ещё не последовало, но слухи – как водится – опережают события. О разрыве помолвки уже перешёптываются в кулуарах, и все будут ждать именно моего появления. В сопровождении родителей, с высоко поднятой головой и без тени сомнения на лице. Им важно увидеть, как мы держимся, как реагируем, как выбираем союзников. А главное – кто проявит слабость первым.

Увы, такие вещи редко обходятся без последствий. Даже если инициатива разрыва исходила от нас, само по себе событие не добавляет очков в копилку семейной репутации. Особенно в обществе, где слухи – валюта, а честь – ширма, за которой прячутся зубы. Но и здесь есть тонкость: если в распоряжении достаточно средств и хладнокровия, можно не просто потушить сплетни, но и обернуть их в свою пользу.

Жаль только, что напротив нас не тихая и стыдливая сторона, а семья Уинтерли – с их пафосной жадностью, изворотливой графиней и сыном, который под личиной галантности скрывает змеиную натуру. Против таких даже золото не всегда становится весомым аргументом. А значит, битва за общественное мнение ещё впереди.

Эти люди уже положили глаз на наше состояние – и не отступятся. Им мало титулов и показной благопристойности. Им нужна власть, нажива и чувство победы, даже если ради этого придётся втоптать в грязь чужое имя. К счастью, глава семьи Эйсхард понимал это не хуже меня. Он не стал метаться, не растрачивал ни лишних средств, ни нервов – всё, что нужно было, он рассчитал заранее. Мы здесь не для того, чтобы обороняться. Мы здесь, чтобы напоминать, что Эйсхарды – не из тех, кто падает.

От этого вечера зависело слишком многое. Слишком, чтобы наивно надеяться на зыбкое затишье. Уинтерли начнут действовать сразу же, как только мы переступим порог поместья. Их шаги будут продуманными, тщательно замаскированными – и потому вдвойне опасными. И каждый из нас это понимал.

Я глубоко вдохнула, на мгновение прикрыв глаза, и собрала мысли в кулак. В этот вечер слабость – это роскошь, которую я не могу себе позволить. Когда снова открыла глаза, мой взгляд упал на дворецкого – того самого, чьё лицо с первой секунды вызвало раздражение своим надменным выражением. Я посмотрела на него спокойно, почти оценивающе, и позволила на губах появиться сдержанной, холодной улыбке. Той самой, которую так долго оттачивала перед зеркалом. Привычной, уверенной, почти безупречной.

Заглушив последние сомнения, я поравнялась с матерью и сделала шаг вперёд – решительно, как и было нужно. И сразу же на меня обрушился шквал: музыка, разговоры, шелест тканей, запахи вина, духов и дорогого воска. Мир за дверьми особняка встретил нас с шумной роскошью, будто глоток яркого, плотного воздуха.

Наши имена прозвучали громко, с расстановкой – как у почётных гостей. И в ту же секунду зал будто выдохнул. Музыка продолжала играть, но стала словно тише. Люди обернулись. Пары остановились на полуслове. Даже движения в зале словно замерли, едва заметно сдвинувшись на ось. Всё внимание оказалось приковано к нам. Точнее – ко мне.

Оценивающие взгляды, пренебрежительные, подозрительные и даже несколько заинтересованные. Сотни глаз, словно прожекторы, разом осветили мою фигуру, просвечивая кожу до костей. По спине побежали мурашки, будто кто-то сорвал защиту и выставил меня на витрину. Я знала, что должна стоять уверенно, но в этот миг мои ноги вдруг стали ватными, и каждый шаг ощущался, как хождение по зыбкому льду.

Никто не подошёл. Ни улыбок, ни кивков. Только тишина, в которой каждое движение становилось громким. Зал ждал. Исподтишка – осуждения, скандала, дрожащей руки или хотя бы одной ошибки. Но вместо этого рядом со мной были мать и отец – непоколебимые, спокойные.

И, будто нарушая молчаливое напряжение, к графу Эйсхарду наконец подошёл мужчина. Высокий, в тёмном фраке, с уверенной осанкой и доброжелательной полуулыбкой. Он кивнул с уважением, и, словно по команде, зал вновь начал оживать. Разговоры, смех, всплеск бокалов. Маска светского равновесия снова натянулась на лица – но я уже знала, кто на самом деле за ней прячется.

Судя по поседевшим волосам и потускневшему взгляду, давно утратившему прежнюю живость, он был заметно старше моего отца. Морщины пролегли у глаз и под скулами, словно время со старанием вычерчивало на его лице каждый прожитый год. И всё же в его походке не было ни дрожи, ни усталости. Он двигался с достоинством, сдержанно, но уверенно – как человек, знающий цену каждому своему шагу.

Для своего возраста он держался удивительно хорошо – не скрывая лет, но и не позволяя им себя сломить. И что удивительнее всего: он не избегал таких вечеров, полных притворства, яда в бокалах и зубастых улыбок. Вечеров, где, стоит тебе оступиться, и стая змей с радостью разорвёт на части, прикрываясь правилами, которые никто не помнит, кто и когда установил.

Он остановился рядом с отцом, и между ними завязался короткий, но на удивление тёплый диалог. Без официоза, без натянутых улыбок – будто они были знакомы не первый десяток лет. Что-то в манере этого мужчины заставило меня насторожиться. Он не бросил ни одного взгляда в мою сторону, словно намеренно отводя глаза, и всё же… присутствие ощущалось – тонкое, цепкое, почти осязаемое. Как будто он и так видел больше, чем хотел бы показать.

Я шагнула чуть ближе, позволяя себе разглядеть его внимательнее. Мундир был старого покроя, немного вышедший из моды, но сшит так, что от него веяло авторитетом. На груди поблёскивал значок совета – редкий, почти реликтовый. Не из тех, что любят светиться на балах. Такие чаще носят те, кто может позволить себе не кичиться властью. Или те, кого лучше не злить без необходимости.

– Мисс Эйсхард, – наконец произнёс он, повернувшись ко мне, и его голос был низким, ровным, будто натянутой струной. – Вы выглядите… достойно. И намного увереннее, чем о вас рассказывали.

Он не улыбался, не делал реверансов – просто констатировал факт. И от этого стало только тревожнее.

Стараясь не мешкать и не выдать внутреннего беспокойства, чуть наклонила голову в лёгком кивке, сохранив ту самую холодную, отточенную до совершенства улыбку, которую так усердно репетировала. Ни благодарности, ни удивления – только сдержанность, как и полагается девушке, которая не нуждается в одобрении.

– Рассказы, увы, редко соответствуют действительности, – спокойно произнесла я, наблюдая, как в его взгляде едва заметно дрогнуло что-то оценивающее.

Он коротко кивнул, будто ожидал именно такой ответ. Или – напротив – ждал, что я начну оправдываться, как это делала прежняя Эления. Интересно, знал ли он её настоящую?

– Рад это услышать, – отозвался мужчина и вновь перевёл внимание на отца. – Граф Эйсхард, если позволите, позже я бы хотел обсудить один вопрос. В более спокойной обстановке.

– Разумеется, – сдержанно отозвался отец, и что-то в его лице чуть напряглось.

Он знал, кто перед ним. А я пока нет.

Мужчина молча поклонился матери, бросил на меня прощальный взгляд, не проникающий, но острый – как у того, кто привык запоминать лица – и направился вглубь зала, исчезая в толпе блестящих нарядов и натянутых улыбок. Я смотрела ему вслед, ощущая странный холодок вдоль позвоночника.

– Кто это был? – негромко спросила я, не сводя взгляда с его уходящей фигуры.

– Стефан Меррингтон, – ответил отец после паузы. – Один из старейших членов Тайного совета. Очень влиятельный человек. И очень осторожный. Просто так он на приёмах не появляется. Особенно на таких.

Я задумчиво кивнула, мысленно записывая это имя в список тех, кого стоит не просто запомнить – за кем стоит наблюдать. Уж слишком вовремя он подошёл. И слишком пристально смотрел – как будто знал, кто я. Или кем могу стать.

Я почувствовала, как мать чуть коснулась моего локтя – почти незаметно, но достаточно, чтобы я обратила внимание. Её взгляд метнулся к дальнему краю зала. Я последовала за ним, чтобы сдержаться и постараться не скривиться.

Он стоял на входе, сдержанно улыбаясь, будто только что сошёл с герцогского портрета: чёрный костюм безупречного кроя, тёмно-синий жилет, перчатки в тон, волосы аккуратно уложены, ни единой морщинки на лице. Луиджи Уинтерли. Появился, будто по сигналу – слишком вовремя, чтобы быть случайностью. Он что-то тихо проговорил слуге и вошёл в зал, не сводя с меня глаз. А потом медленно, с тем самым самодовольным видом, который когда-то принимали за обаяние, направился прямо к нам.

Глава 5

Он шёл чуть поодаль, в стороне от основной толпы, позволяя себе наблюдать за разворачивающимися событиями с удобной позиции – как хищник, выжидающий момент. Я не знала, что именно они с матерью задумали, но одно было ясно: допустить, чтобы всё пошло по их сценарию, – значит перечеркнуть всё, что я готовила. Нет. Сегодня всё должно закончиться. И закончиться в нашу пользу – на виду у всех, чтобы больше не было поводов возвращаться к неприятной теме.

Связь между мной и Луиджи Уинтерли должна быть разорвана не кулуарно, а при полной свете люстр, при взглядах сотни свидетелей. Окончательно и неоспоримо, пока есть такая возможность. Как минимум, останусь чистой в высших кругах. Не стоит падать в их глазах из-за одного подонка и его личной выгоды.

– Дорогая, ты пришла, – прозвучал его голос, тягучий и притворно ласковый, как будто нас не разделяли ни ложь, ни ядовитая манипуляция. – Я с таким нетерпением ждал нашей встречи. Надеюсь, ты уже не держишь зла за мои… прежние ошибки?

От одного его вида внутри всё сжалось. Эта обманчивая мягкость в голосе, эта наигранная улыбка… Меня чуть не затошнило. Как же быстро в нём просыпалась показная нежность, стоило появиться зрителям. Всё как по нотам – он всегда знал, как выставить себя в нужном свете. Но не на этот раз.

Я выпрямилась, приподняв подбородок, и посмотрела ему прямо в глаза. Он ждал ответ, словно всё ещё был уверен, что может контролировать происходящее. А я – уже знала, что его время вышло.

В его словах не было заботы, только расчёт. Он играл на публику. Говорил громче, чем следовало, тщательно выстраивая интонацию – будто невзначай, но достаточно внятно, чтобы ближайшие гости услышали каждое слово. Отличная постановка: раскаявшийся жених, ожидающий прощения, и холодная, непредсказуемая невеста, не терпящая возражений и вспыхивающая без причины.

Значит, он решил обернуть всё в свою пользу. Превратить разрыв в скандал, а себя – в жертву. Сделать вид, будто я вновь выдумываю драму из ничего, как капризная девица, привыкшая получать всё, что пожелает. Что ж, всё куда примитивнее, чем ожидалось. Я готовилась к куда более изощрённым попыткам манипуляции. Неужели они и правда верили, что я поддамся на этот фарс? Что дрогну, смягчусь и – о, трагикомедия – отменю уже принятое решение?

– Мисс Эйсхард, – поправила я, отчётливо выговаривая каждую букву. – Мы с вами уже не в тех отношениях, чтобы позволять себе подобные вольности. Всё было завершено два дня назад. И, насколько мне известно, не было ни ссоры, ни ошибок, о которых вы столь неумело намекаете.

Я держала спину прямо, взгляд – прямо в его глаза. Без дрожи, без вспышек. Только холод, точность и лёгкая, почти невидимая насмешка в голосе – как у охотницы, уставшей от бесполезной добычи. Вокруг всё стихло: этот обмен репликами явно не остался незамеченным.

В его глазах мелькнула злость. Настоящая, не притворная. Он быстро попытался её подавить, но было поздно – взгляд выдал. На скуле заиграл жевательный мускул, губы дрогнули, будто вот-вот сорвётся что-то совсем не предназначенное для ушей публики. Но улыбка – натянутая, фальшивая – продолжала держаться на его лице, как плёнка, скрывающая гниль под ней.

Он сделал шаг ближе, и я чуть склонила голову набок, приподняв бровь – холодно, с ожиданием. Сейчас прозвучит очередная тирада о раскаянии, верности и “не всё так однозначно”. Я уже была готова к жестокому ответу, но его несколько слова удивили.

– Эления, я же действительно старался быть для тебя хорошим женихом! – воскликнул он чуть громче, чем позволял приличный тон, сдавленно и с надрывом. – Я хотел сделать тебя самой счастливой женщиной на свете. Почему ты так жестока? Почему даже не хочешь выслушать и понять?

Голоса вокруг вдруг снова стихли, полностью заинтересовавшись ещё пока не развернувшимся скандалом. Он знал, что делает. Давил на эмоции, призывал к сочувствию. Играл жертву, обманутого мужчину, брошенного без причины за шаг до свадьбы.

– У нас оставался всего месяц, – продолжал он, с отчаянной настойчивостью. – А ты вдруг… раз – и всё прекратила. Без объяснений. Просто… сухое «между нами ничего нет». Как будто всё было ложью. Что я должен думать?

Я молча смотрела не мигая, не выдав ни одной настоящей эмоции. Отвечать стоило с достоинством и так, чтобы сказанное сыграло мне на руку и отбило у Луиджи всякое желание продолжать весь этот фарс. Он и сам, похоже, скоро запутается в собственных мыслях и желаниях, глаза уже метают молнии.

– Разве этого недостаточно, чтобы разойтись по-человечески? – произношу спокойно, но со сталью в голове. – Почему после всего ты просто не отступишь без грязи, без шумихи? Или ты хочешь, чтобы я вслух озвучила причины прямо здесь? Со всеми подробностями твоих ночных развлечений при живой невесте, которая через месяц должна была стать законной женой?

Он замер. Глаза чуть расширились, зрачки дрогнули – как у хищника, внезапно оказавшегося в капкане. Губы приоткрылись, будто парень собирался что-то сказать, бросить очередную фразу, но слова так и не сорвались. В зале наступила звенящая тишина. Даже музыка больше не играла – будто сама хозяйка бала, почувствовав развязку, решила не мешать и теперь наблюдала издалека, позволяя каждому впитать атмосферу до последнего вздоха. Всё внимание – на нас. Ни шагов, ни звуков – только ожидание.

Дальше всё произошло слишком быстро и так, как никто из нас не ожидал и уж тем более не успел бы предотвратить. Громкий и отчётливый хлопок, а после встревоженный возглас. Кто-то из дам ахнул особенно громко, будто не поверил в происходящее. Рука блондина опустилась быстро и стремительно, моя голова резко дёрнулась в сторону, и на долю секунды всё вокруг качнулось. Боль вспыхнула ярко – по щеке, виску, голове, как огонь, пронёсшийся изнутри. Во рту разлился терпкий вкус крови – губа была разбита, подбородок запульсировал от хлещущей боли, но я осталась на ногах. Пошатнулась, но не упала.

Тишина в зале стала гробовой, а я старалась осознать, как всё дошло до пощёчины. Ещё мгновение назад казалось, что Луиджи отступит, развернётся и уйдёт. Однако он решил перейти к рукоприкладству.

– Луиджи Уинтерли, – голос отца разрезал воздух как меч. Ни крика, ни эмоций – только холодная, абсолютная ярость, спрятанная за каждым словом. – Вы только что подняли руку на мою дочь. Прямо на приёме. При свидетелях.

С удивлением замечаю, что граф Эйсхард уже стоял между нами, закрыв меня собой, хотя я даже не заметила, как он оказался так близко. Мать – рядом, её рука легла на мою спину, и я впервые за весь вечер почувствовала в этом прикосновении огонь. Она не говорила ни слова, но по выражению её лица было ясно: граница перейдена. Всё, что прежде называлось приличием, дипломатией и политикой – больше не имеет значения.

– Надеюсь, вы осознаёте последствия, – произнёс отец так ровно, что в этом было страшнее любого крика. – И поверьте, это будет не частный разговор.

Глаза Луиджи метнулись в сторону толпы. Он понял. Поздно, но понял.

Вокруг уже слышались шёпоты, возмущённые вздохи, чьи-то охи. Слуги замирали в нерешительности. А я стояла за спиной отца, чувствуя, как по подбородку стекает тёплая капля крови. И, несмотря на боль, несмотря на жар в щеке, я смотрела прямо на Луиджи, не отводя взгляда. Не как жертва. Как та, кто в этот вечер потерял только иллюзии и приобрёл нечто куда более ценное.

Луиджи побледнел. Рот приоткрылся, глаза метались – от нас к толпе, от толпы обратно, словно он судорожно искал поддержку или хотя бы намёк на сочувствие. Возможно, собирался извиниться, выкрутиться, повернуть всё по привычке в свою пользу. Но отец молча поднял руку – чётко, уверенно, не оставляя сомнений: слушать он его не собирался. Ни здесь, ни после всего, что произошло.

– В зале достаточно свидетелей, – заговорил граф Эйсхард голосом, каким обычно выносили приговор. – Этого вполне достаточно, чтобы лишить вас не только чести, но и права именоваться мужчиной. Не говоря уже о претензиях на чью-либо руку, – он намеренно выдержал паузу, от которой даже мне стало не по себе, а затем добавил, с холодной отстранённостью: – Вам повезло, что я не вызвал вас на дуэль прямо сейчас. Но я не опущусь до ваших методов. Я предпочитаю действовать по закону. В отличие от ваших манер, он у нас всё ещё работает, – затем отец повернулся к ближайшему слуге, даже не посмотрев больше в сторону Луиджи, и коротко бросил: – Позовите управляющего приёмом. И проследите, чтобы господин Уинтерли и его семья покинули зал в течение ближайших пяти минут. Без скандала. Но и без снисхождения.

Слуга молча кивнул, будто подобные приказы были для него делом привычным, и без лишних эмоций поспешил удалиться, растворяясь в толпе. Вокруг уже рябило от взглядов. Кто-то из гостей отступал, стараясь создать видимость приличия, кто-то наоборот – приближался, стремясь не упустить ни одного слова, впитывая происходящее с почти театральным наслаждением. Конфликт между двумя графскими домами на глазах у всей знати – зрелище редкое, особенно когда всё разворачивается так стремительно и откровенно.

Пары перешёптывались за веерами, прикрывая губы, но не стараясь скрыть взгляды. Мужчины переглядывались, иные уже кивали – сдержанно, почти одобрительно, словно увиденное дало им моральное право определиться с позицией. Но вмешаться никто не спешил. Им хотелось остаться зрителями. Свидетелями. Теми, кто потом сможет сказать: «Я был там», не замарав при этом собственные руки.

Маски спадали быстро, когда становилось ясно, где правда. И сегодня правда была на моей стороне – не из-за громких слов, а из-за той пощёчины. Луиджи сам сделал всё, чтобы мои действия выглядели не дерзостью, а самообороной. И, пожалуй, впервые за всё это время мне не пришлось ничего доказывать. Достаточно было молчать.

Пока отец занимался вопросом ухода Луиджи, мать протянула платок и осторожно повела меня в сторону. Она старалась не касаться разбитой губы и пылающей щеки, но крепко держала за руку. Боль не отступала: лицо словно горело, а при каждом прикосновении кожа отзывалась ледяным онемением. Контраст лишь усиливал внутреннее раздражение. Злость закипала, и я вновь и вновь мысленно прокручивала выходку алчного мерзавца.

– Мы уходим. Ты показала всё, что должна была. Больше не нужно, – произнесла мать тихо, но твёрдо.

Её ладонь легла мне на спину, сдерживая то, что ещё гудело внутри – ярость, унижение, отчаянную уязвимость. Я вытирала кровь с губы краем её платка, и каждый жест напоминал: всё произошло на глазах у всех.

Я лишь кивнула на её предложение. Глаза жгло – не от слёз, а от злости. От сдержанных эмоций. От необходимости держать лицо, когда всё внутри требовало выплеска. Пощёчина получилась на славу – громкая, звонкая, унизительная. Он добился эффекта. Хотелось исчезнуть отсюда, стереть этот момент из памяти. Но стоило нам сделать шаг прочь, как над залом раздался новый голос – уверенный, звучный, такой, что притихли даже вновь влившиеся в разговор аристократы.

– Увы, но вам придётся задержаться, – раздался властный женский голос, от которого по коже побежали мурашки. – По крайней мере, ради приличий. Всё-таки вы – украшение сегодняшнего вечера.

Толпа будто сама собой расступилась, создавая проход той, перед кем не просто оборачивались – перед кем склоняли головы. Внимание не просто притягивалось к ней – оно падало, будто под тяжестью статуса и харизмы. Узнать хозяйку приёма было несложно.

Маркиза Делавир шла легко, но с той осанкой, которую невозможно купить ни за золото, ни за титулы. В её наряде не было излишеств, только тонкий блеск ткани и идеальная посадка. И всё же стоило ей появиться – и зал поблёк. Как будто свет притушили, чтобы выделить только её.

Женщина средних лет с роскошными тёмными волосами, собранными в безупречную причёску. Её полуулыбка казалась мягкой, но глаза – глубокие, внимательные – пронзали насквозь. В них было всё: ум, власть, спокойная опасность. Взгляд человека, который всегда знает больше, чем говорит.

Она подошла к нам без спешки, будто была уверена: все и так подождут. С лёгким кивком поприветствовала моих родителей и остановилась напротив меня. Её взгляд скользнул по мне медленно, без суеты – как будто перед ней выставили на торги диковинную зверушку, и теперь она решала: стоит ли эта вещица её времени, внимания и, возможно, вложений.

– Леди Эйсхард, – произнесла она с тонкой, едва различимой интонацией одобрения. – Сегодня вы преподнесли обществу редкий урок – о достоинстве и выдержке. Жаль, конечно, что он сопровождался болью. Но, уверена, теперь многие задумаются, прежде чем в следующий раз прошептаться за вашей спиной.

Я молча склонила голову в знак благодарности. Ни сил, ни желания вести светскую беседу у меня не осталось. Особенно с такой особой.

Маркиза Делавир могла казаться благородной, утончённой, чуть ли не образцом светского достоинства. Но я знала правду. Святая в глазах толпы – змея в действительности. Она не просто родственница правителя, она – одна из тех, кто мечтает о троне. То ли ради себя, то ли ради сына. А если не выйдет – то для дочери, которую она с радостью протолкнёт в жёны наследнику, скрытному и таинственному принцу, о котором никто толком ничего не знает. Никто его не видел. Никто не знает его лица. Но даже так Делавир не упустит свой шанс. Даже если придётся наступить на родственную кровь.

О наследнике и правда начали ходить странные слухи. Кто-то шептался, будто он давно мёртв – погиб при таинственных обстоятельствах, потому и не выходит к народу, не появился даже на своём совершеннолетии. Другие, напротив, свято верят, что он отправлен на серьёзное обучение за границу, где, как настоящий принц, в поте лица готовится стать достойным престола. Примерным, справедливым, сильным – одним из тех, кто сможет защитить земли короны и удержать пошатнувшийся порядок.

Как там было на самом деле, я не знала. Даже книга в конце не дала ответа, либо я что-то упустила. События, прежде такие чёткие, начинают размываться. Словно кто-то подтирает грани сюжета, едва я перестаю к ним прикасаться. Не скажу, что это хорошо. Я будто лишаюсь карты, и теперь путь приходится прокладывать на ощупь.

Но наивно было бы ждать другого. Сейчас у меня одна задача – выжить и избавиться от навязчивого жениха, который не собирается отступать. Надеюсь, после сегодняшнего унижения он наконец усвоит урок и исчезнет из моей жизни. Если да – тогда останется только понять, что делать дальше.

Вернуться в свой мир идея всё больше кажется нереальной. Кто сказал, что моё прежнее тело вообще живо? Что оно не стало просто оболочкой без сознания? А если мертво – то меня больше некуда возвращать. Возможно, именно поэтому мою душу выбросило сюда. И теперь придётся прожить эту чужую жизнь так, словно она моя. Потому что другого шанса, возможно, не будет.

Поняв, что я не настроена на разговоры и поддержание светских бесед, матушка без слов перехватила инициативу. Маркиза тут же переключилась на неё, увлекая в вежливую беседу с улыбками, лёгкими наклонами головы и выверенными интонациями. Меня их разговоры совершенно не интересовали. Чужды, далеки, как будто говорили на языке, к которому я давно потеряла слух.

Появилось отчётливое желание как можно скорее уйти. Воспользовавшись моментом, сделала шаг назад и, коротко извинившись, почти бесшумно скользнула прочь. Следовало взглянуть в зеркало и понять, какой шедевр сотворил со мной тот подонок и как это теперь можно скрыть. Щека до сих пор пульсировала, губа саднила. По ощущениям я выглядела, мягко говоря, не блестяще.

На пути мне попался один из редких слуг – после скандала их будто стало меньше, словно сами по себе растворились в стенах. Поинтересовалась, где здесь ближайшая уборная, выслушала краткий ответ и кивнула, надеясь, что не заблужусь в этом странном лабиринте коридоров и лестниц, которых в поместье оказалось подозрительно много для таких размеров.

Шла по узкому, гулкому коридору, когда взгляд зацепился за приоткрытую стеклянную створку. Зимний сад. Не планировала туда идти – не было желания разглядывать чужие ухищрения с освещением, растениями и архитектурными прихотями маркизы Делавир. Но что-то, может, тишина, может, необходимость сбросить с себя вечернюю шелуху и выдохнуть, наконец, заставило свернуть с пути.

Машинально провела пальцами по пострадавшей стороне лица – кожа была горячей, пульсирующей, но уже почти немевшей. Выйдя за дверь, я на секунду замерла: порыв ночного ветра бросил выбившуюся прядь мне в лицо, хлестнув точно по щеке, словно в насмешку. Горько усмехнувшись, заправила её за ухо и, полагаясь на интуицию, направилась вперёд, не особенно разбирая дорогу.

Всё вокруг будто растворилось в шелесте листвы, мягком свете фонарей и прохладной тишине. Мои шаги звучали глухо, мысли плавали где-то на поверхности сознания, пока я не оказалась у фонтана. Посреди выложенной мозаикой площадки стояла каменная женщина, склонившаяся над золотым сосудом – из его горлышка тонкой струёй текла вода. Похоже, она плакала. Или молилась.

Я задержалась, вглядываясь в черты статуи, невольно пытаясь угадать, что двигало скульптором. Сочувствие? Сарказм? Безумие? Слишком тонкая грань, чтобы понять. И, возможно, я бы так и осталась стоять там, увлечённая странной фигурой, если бы не тень. Незнакомая, живая, сдвинувшаяся вбок на краю поля зрения.

С удивлением узнала в тёмной фигуре неподалёку герцога Делавьера. Он стоял неподвижно, будто сам был частью мраморной композиции, а не живым участником сегодняшнего приёма. Ни малейшего признака того, что он видел или слышал недавнюю сцену. Ни участия, ни удивления – только ровное, каменное спокойствие.

Высокий, собранный, в тёмном мундире, с прямой осанкой и лицом, которое не выдавало ровным счётом ничего. В одной руке светловолосый мужчина держал перчатки, в другой – бокал с вином, в котором отражались мягкие отблески фонарей сада. Всё в его облике говорило: он уже мысленно не здесь. Он давно ушёл – просто ещё не сделал шаг.