Текст книги "Брак по контракту со злодейкой (СИ)"

Автор книги: Ангелишь Кристалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Перед внутренним взором возник он – Луиджи, которого я сама себе нарисовала в голове во время чтения книги. Его лицо, как будто написанное без тепла. Безжизненный блеск глаз, в которых отражалась не забота, а интерес. Усмешка, скользящая по губам, будто всё происходящее давно стало для него игрой. Я наблюдала за этим образом, как наблюдают за кем-то, кого уже отпустили – не с болью, но с отдалённой печалью, которая скорее принадлежала телу, чем мне самой.

Во мне просыпается почти детское, озорное желание – увидеть лица всех, когда случится неизбежное. Как отреагирует его жадная до денег мать, ставшая рычагом для сына, чтобы заключить брак с настоящей Эленией? Пытливо, холодно, сдержанно? Или в её взгляде промелькнёт уязвлённая гордость, оскорблённая тем, что кто-то посмел не оправдать ожиданий? А сам Луиджи?.. Интересно, что почувствует этот уверенный в себе игрок, когда поймёт, что его красивая, выгодная партия вдруг вышла из игры по собственной прихоти? Что его «драгоценная мишень» обогащения – ускользнула в самый неподходящий момент?

В голове всё перемешалось – чувства, образы, предчувствия. Но сквозь этот сумбур отчётливо проступало одно: предстоящий конфликт был неизбежен. Для него наш союз – не про чувства, не про меня, а про двери, которые открываются одним браком. Путь к богатству, к весомой фамилии. Он не упустит такой шанс. Не захочет, даже если придётся пойти на крайние меры.

Я знала, что у него есть кое-что против графа Эйсхарда – компроматы, слухи, может, что-то более весомое. Но ему это не поможет, потому как в моих руках огромное преимущество перед всеми.

Пока я пребывала в размышлениях, Лилит помогла мне собраться – быстро и бесшумно, будто всё происходящее было частью давно отрепетированной сцены. Она провела меня до самой столовой, и я почти беззвучно поблагодарила её про себя. Без неё, пожалуй, я бы и правда потерялась – в коридорах, в этих сверкающих интерьерах, да и в собственных мыслях тоже. Пока мне остаётся одно: наблюдать, запоминать, не спешить.

Придётся быть осторожной. Присматриваться к маршрутам, к привычкам, к словам – всему. Малейшая ошибка может выдать меня. И вот тогда я уже точно не смогу объяснить, кто я такая и что на самом деле делаю в этом теле.

Трапезная поместья встретила меня тёплым мягким светом и пряным ароматом свежей выпечки, в котором причудливо смешались корица, ваниль и едва уловимый оттенок карамелизированного масла. Над столом висела матовая люстра с рассеянным светом, создавая иллюзию уюта – словно этот зал был вырезан из другого, более мирного мира, где не существовало тревог, интриг и обрывков чужой памяти.

Родители настоящей Элении уже сидели за длинным дубовым столом. Мать – безупречно прямая, в светлом утреннем платье, с тёмными волосами, уложенными с пугающей точностью. Даже в спокойствии её осанки чувствовалась привычка к контролю. Отец – сухощавый, с проницательным взглядом и усталостью, отпечатавшейся в жёсткой линии рта. Его возраст угадывался скорее по глазам, чем по внешности: в них светился опыт, осторожность и потребность видеть суть, не отвлекаясь на внешние шелуху.

Их взгляды встретили меня синхронно – холодно-нейтрально, с оттенком едва различимой настороженности. Словно они ждали от меня чего-то необратимого. Вспышки, слёз, скандала. Или откровения.

Я задержала дыхание на долю секунды, выровняла плечи и позволила себе сдержанную, отточенную улыбку. Лёгкий кивок – сначала матери, затем отцу. Не покорная девичья поклоностность, а вежливый жест ровни, уверенной в себе. Именно так, как, казалось, поступила бы настоящая Эления – не лебёдушка, не мятежница, а наследница. Привычная к вниманию, но не нуждающаяся в одобрении.

– Доброе утро, – произнесла я ровным тоном, подбирая интонацию между мягкостью и уверенностью.

– Доброе утро, – отозвалась мать, почти сразу переведя взгляд на мой наряд. Её бровь едва заметно дрогнула. – Ты сегодня встала позже обычного, дорогая. Всё в порядке?

Я едва заметно наклонила голову, позволяя себе тень замешательства – словно истинная Эления на мгновение задумалась, но не хотела привлекать к этому внимания. Подчёркнуто женственная и слегка уязвимая, как подобает утреннему разговору за столом. Внутри же всё ещё гудело от внутреннего сопротивления: копировать манеру наследницы Эйсхард мне было не к лицу. Я всё ещё чувствовала себя в чужом платье, чужой коже и чужом теле. Повторять её тон, походку, привычки – значило отрицать саму себя. Но выбора не было.

– Да, простите, – произнесла я с лёгкой улыбкой, пряча напряжение за тоном, в котором скользнула капля смущения. – Немного болела голова. Видимо, перемена погоды сказалась.

– Действительно, сегодня прохладнее, – сдержанно согласился отец, откинувшись чуть назад и взяв в руки чашку. Тонкий фарфор казался хрупким в его сильных пальцах. – Воздух сырой, но по-своему приятный. Осень чувствуется. Самое время подумать о поездке в Реттанвальд, сменить обстановку.

Имя этого места прозвучало для меня пустым звуком, как будто вырезанным из чужого мира. Ни образов, ни ассоциаций. Только внутренний холод оттого, что я – чужая в собственной жизни. Я слегка приподняла бровь, будто припоминаю знакомое, и сделала вид, что раздумываю.

– Это может быть хорошей идеей, – кивнула я медленно, словно взвешивая. – Особенно если там тише, чем здесь, – я позволила себе лёгкий вздох и продолжила, тщательно подбирая слова, будто делюсь чем-то личным, но не слишком глубоким: – Пожалуй, стоит немного сменить ритм. Последние дни я ощущаю себя несколько… напряжённой.

Фраза прозвучала просто, но в ней сквозило больше правды, чем я ожидала. Внутри это напряжение давно стало неотъемлемой частью меня – оно ползало под кожей, стягивало горло, превращало каждую улыбку в маску. Даже простое утро в кругу «родных» превратилось в игру, где ставка – всё.

Мать вежливо кивнула, но взгляд её стал чуть пристальнее – холодный, как утренний иней, и такой же осторожный. Она словно сканировала меня взглядом, высматривая крошечные отклонения от привычной ей дочери.

– Ты выглядишь бледнее, чем обычно. Тебе следует больше отдыхать, – произнесла она без особой теплоты, но и без упрёка. Констатация факта – сухая, как отчёт.

Я изогнула губы в лёгкой, сдержанной улыбке, почти не меняя выражения лица. Позволила себе каплю благодарности и тень усталости во взгляде – не вызывающую сочувствия, а лишь подтверждающую сказанное. Ни намёка на дерзость. Ни тени протеста. Сейчас я – Эления. Их Эления. Та, которой они привыкли доверять и чьим капризам потакали.

– Вы правы, – отозвалась я мягко. – Я постараюсь быть благоразумнее.

Мать удовлетворённо кивнула, словно отметила правильный ответ. И, как по щелчку, разговор свернул на другой путь – безопасный, лёгкий, словно специально отрепетированный для утренней трапезы. Последние светские новости сыпались, как жемчуг из рассыпанной нити: кто с кем обручён, как прошёл званый вечер у герцогини Алвис, что за возмутительный цвет платья выбрала племянница маркизы к открытию сезона.

Я кивала в нужные моменты, вставляла безобидные фразы: «О, как любопытно», «Неужели?», «Это неожиданно», – и делала вид, что втянута в беседу. Порой позволяла себе уточняющий вопрос – осторожный, ни к чему не обязывающий, чтобы поддерживать иллюзию вовлечённости.

Но внутри… Внутри я будто скользила по тонкому льду, под которым билась мутная река тревоги. Я повторяла про себя каждое имя, фиксировала манеру говорить, отслеживала, как мать чуть сжимает чашку, когда говорит о герцогине, а отец сдержанно морщится при упоминании фамилии Треваль. Всё важно. Всё может пригодиться.

Я ещё не знала, к какой Эление они привыкли – вздорной или покладистой, эмоциональной или отстранённой. Но одно было ясно: излишняя яркость могла насторожить, тогда как лёгкая холодность – напротив, сойти за усталость, переутомление, или даже обычное аристократическое равнодушие.

Пока всё шло гладко. Осторожность – моя лучшая маска. И я держалась за неё так, словно от этого зависела не просто роль, а сама жизнь.

Разговор постепенно выдохся, стал вялым, словно растёкся по утреннему столу, смешавшись с паром над чашками и шелестом газетного листа, лежащего рядом с отцом. О погоде, о щедром урожае в южных графствах. Повседневные мелочи, звучащие почти уютно – если бы не навязчивое ощущение, что я играю чужую роль и каждое слово, каждое движение могут выдать меня с головой.

Мать невозмутимо разрезала грушу – точно, как скальпель режет ткань. В её спокойствии читалась выученная грация, холодная аккуратность женщины, привыкшей к правилам и молчаливым победам. Отец, всё так же сдержанный, следил за подачей блюд, изредка кивая дворецкому – всё в нём говорило: он не любит неожиданностей. Особенно за столом.

Казалось, момент ускользает. Ещё немного – и всё растает в рутине. Я медленно взяла бокал с прозрачным настоем, будто он мог стать опорой – в этой комнате, где воздух был слишком плотным, а взгляды слишком проницательными.

– Мне хотелось бы обсудить один вопрос, – произнесла я ровно, сдержанно, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Личный… но касающийся всех нас.

Мать не отреагировала сразу. Она замерла, не поднимая взгляда – будто звук моих слов не сразу проник сквозь толщу её безупречного самообладания. Пальцы, державшие вилку, остановились над тарелкой, будто на паузе. Отец медленно повернул ко мне голову, одна бровь изогнулась чуть выше, чем обычно.

– Конечно, – отозвался он нейтрально, но в голосе проскользнула сухая настороженность. – Мы слушаем.

Я опустила глаза, изображая сомнение – не слабость, нет. Скорее, внутреннюю борьбу, едва заметную трещину в броне, чтобы они не посчитали это вызовом. Лёгкая уязвимость – как дипломатический жест.

– Я долго думала, – начала я медленно, позволяя словам прозвучать твёрже, – и пришла к выводу, что брак с Луиджи не может состояться. Я больше не желаю быть его невестой.

Наступила тишина. Не поверхностная, не театральная – а та, что сжимает пространство между дыханием. Та, которая звенит в груди и улавливается интуитивно, как сдвиг пластов перед землетрясением.

Мать наконец подняла глаза. В её лице не было гнева – только суровая, сдержанная маска. Но в уголке губ дрогнуло что-то тонкое. Почти невидимое. Тень удовлетворения? Или облегчения? Эмоция, которую она не позволила себе выразить, но и не сумела до конца скрыть.

– Ты уверена? – наконец спросила мать. Голос её был ровным, почти безмятежным – но в этой спокойной поверхности чувствовалась сталь, натянутая, как струна. Такая тишина не звала к доверию – она испытывала.

– Да. Полностью, – я не отвела взгляда. – Я не испытываю к нему чувств. А его интерес ко мне… скорее расчёт, чем привязанность. И я не намерена вступать в такой союз.

Отец медленно отставил чашку, и её фарфоровый звон отозвался в груди неожиданно глухо. В его лице не было ни раздражения, ни удивления – только молчаливая сосредоточенность. Он смотрел на меня пристально, будто впервые по-настоящему всматривался – не в образ, не в манеру, а в суть. Как будто перед ним сидела не дочь, а кто-то новый. Кто-то, кого он не ожидал увидеть.

– Мы предупреждали тебя, – сказал он наконец. Слова звучали не как упрёк, а как напоминание. – Мы не одобряли этого выбора, но уважали твоё решение.

– Возможно, я слишком долго надеялась, что ситуация изменится, – призналась, не понижая голоса, но добавив в него тень усталости. – Но теперь понимаю: это ошибка, и я хочу её исправить, пока не стало поздно.

Мать чуть наклонила голову, сцепив пальцы перед собой. В её глазах не было сочувствия – только холодный, рациональный интерес. Она обдумывала не чувства, а последствия.

– Он будет не в восторге, – проговорила она сухо. – Особенно если решит, что ты подставила его в самый последний момент.

– Я готова к этому, – твёрдо ответила я. – У него свои цели. У меня – свои границы.

Ответ повис в воздухе, как щелчок закрытой двери. За окнами заворачивался осенний ветер, тяжёлые шторы еле заметно шевелились, будто прислушивались к разговору. В тишине слышалось всё: отдалённое пение птицы, шаги за пределами трапезной… и как медленно отступает прежняя жизнь.

И только после паузы, в которой каждый из нас уже успел принять неизбежное, отец произнёс – сухо, без лишней игры:

– Тогда поговорим о том, как сделать это наименее скандальным. Мы не обязаны оправдываться перед его семьёй.

Я едва заметно выдохнула. Не облегчённо – скорее осторожно, как человек, только что спустившийся с карниза, чувствуя, как под подошвами вновь обретает опору, но ещё не веря, что осталась цела.

Отец откинулся в кресле, сцепив пальцы в замок. Его взгляд скользнул к двери – мимолётно, но с каким-то внутренним прикидом, будто он уже просчитывал, что предпримет Луиджи, если узнает о разрыве сегодня. Лицо оставалось безмятежным, будто высеченным из камня, но в глубине глаз загорелся холодный свет – сосредоточенность, за которой обычно следуют действия. Он не сердился. Он начал работать.

– Учитывая их положение, – заговорил он, негромко, ровно, – скандала, на самом деле, может и не быть. Их семья зависит от нас, не наоборот. Луиджи – младший сын в не особенно влиятельной ветви рода. Сам по себе он не представляет серьёзной ценности. Влияния – нет. Титул – формальный. Имущество – разбросано, обременено долгами. Этот союз был выгоден исключительно им. Мы это знали с самого начала.

Он говорил спокойно, почти с равнодушием анатомиста, разбирающего тело на органы. Мать лишь сухо кивнула, как будто подтверждая давно составленную заметку в своём уме, и аккуратно поправила складки салфетки на коленях. Всё её движение напоминало жест женщины, у которой под контролем не только ткань, но и сама жизнь.

– И потому они цеплялись за эту помолвку с подозрительной настойчивостью, – продолжила она. – Мы дали тебе возможность самой понять, кто он есть на самом деле. И, как я вижу, ты поняла.

– Слишком поздно, возможно, – прошептала я, опуская взгляд на белоснежную чашку с тонкой золотой каймой. Мой голос был тише, чем хотелось. – Но всё же не слишком, чтобы исправить.

Отец хмыкнул. Это был не смех, но в этом звуке слышалось нечто вроде сурового одобрения. Он оценил мой вывод не как родитель – как стратег, которому не пришлось вмешиваться раньше срока.

– Поздно – это если бы ты уже подписала брачный контракт. А пока что это просто частное недоразумение, которое можно замять. Мы не обязаны объясняться. Максимум, он попытается использовать ситуацию в свою пользу – намекнуть, что был отвергнут из-за интриг или твоей нестабильности.

Мать подняла бровь, чтобы тут же прокомментировать сдержанно и иронично:

– Пусть попробует.

Отец усмехнулся краем губ, но не более.

– Главное – действовать спокойно и официально. Напишем письмо от твоего имени, выдержанное, но без излишней мягкости. Подчеркнём, что решение принято осознанно, без давления со стороны. Дадим понять, что не желаем скандала – но и не намерены его бояться.

Я медленно кивнула. Откуда-то внутри поднималось странное чувство – смесь облегчения и растущей тревоги. Я сделала шаг, но знала: дальше придётся идти самой. Они примут моё решение, не станут навязывать свою волю.

– Хорошо, – тихо произнесла я. – Я всё сделаю, как нужно. Спасибо.

Отец кивнул. Мать лишь взяла чашку, сделав глоток.

– Одно предупреждение, – добавил он чуть тише. – Не верь в его молчание. Если он не ответит сразу, значит, готовит ход. Не теряй бдительности.

И снова – эта тишина. Уже не столь напряжённая, но и не по-настоящему уютная. Мы просто ели. Просто обсуждали стратегию, как будто речь шла не о моём будущем, а о деловой сделке, сорвавшейся в последний момент.

Оставшееся время за столом прошло в молчаливом согласии. Разговор затих, уступив место размеренному звону приборов и едва различимому шуму за окнами. Никто больше не возвращался к теме свадьбы – словно все трое почувствовали, что сказано было достаточно, и теперь любые лишние слова могут нарушить хрупкий баланс.

Я почти не чувствовала вкуса еды. Казалось, каждый кусок просто нужен был, чтобы не выдать себя, не выронить внезапной дрожью ложку, не показать то, как сильно сжались внутри эмоции. Не страх и не вина – их уже не было. Осталось только непривычное осознание: я сделала шаг. Назвала вещи своими именами. И они – эти люди, которых я теперь должна называть родителями, – не отвернулись.

В этом доме всё ещё было слишком чужим. Стены хранили не мои воспоминания, зеркала отражали не мою жизнь. И всё же впервые с момента пробуждения я ощутила зыбкую, но реальную точку опоры. Даже если она построена на притворстве.

Когда трапеза подошла к концу, мать коротко кивнула, отодвигая стул, а отец, как ни в чём ни бывало, заговорил с одним из слуг – будто мы действительно обсуждали нечто будничное, вроде переезда или перестановки мебели. Легкость этого момента только подчёркивала тяжесть принятого решения.

Я поднялась последней, задержавшись на секунду у края стола. В голове мелькнуло: теперь всё пойдёт по-другому. Не будет больше пустых попыток притворяться счастливой невестой. Не будет снисходительных улыбок Луиджи, его притворной заботы, за которой пряталась жадность. Не будет той прежней Элении. Ни в его жизни, ни в этом доме.

И пока я неспешно выходила из зала, чувствуя на себе взгляды слуг, в груди впервые за долгое время стало чуть легче дышать.

Глава 2

Я ждала момента встречи с Луиджи с противоречивым нетерпением – одновременно желая поскорее избавиться от этой занозы и, в то же время, оттягивая неизбежное, как приговор. Встречаться с человеком, который с первых страниц вызывал у меня отторжение, не входило в число приятных перспектив. Но выбора не было – чем раньше я поставлю точку в этой фарсовой помолвке, тем больше шансов у меня остаться в живых.

Уверенности в том, что он ещё не начал действовать, не было. Кто знает, что происходило за кадром, пока я наблюдала за развитием сюжета как читатель? Наверняка были встречи, визиты, невинные чаепития, даже свидания в поместьях. А ведь для человека с нужным намерением – и холодной головой – это идеальная возможность. Пара капель в вино с нужной дозировкой – и никакой поимки. Главное – точность и практика.

Я понятия не имела, чем могла быть отравлена прежняя Эления. И уж точно не знала, как провериться на наличие яда без вызова подозрений. Некоторые вещества и вовсе невозможно выявить сразу. Особенно если это медленно действующий яд с накопительным эффектом. Серебро могло бы стать примитивным способом выявления отравы, но кто станет внезапно пить из серебряной посуды, словно из ниоткуда развив манию преследования? Это вызовет вопросы. Возможно, те, на которые я не смогу ответить.

Письмо с уведомлением о разрыве помолвки и отмене предстоящей свадьбы было отправлено графом Эйсхардом ещё в обед – без промедлений, с помощью магического артефакта. Никто не желал тянуть время и терзаться ожиданием: дошло ли оно, прочитано ли, и какую реакцию вызвало. Впрочем, в случае с Луиджи и его семьёй всё было до смешного предсказуемо.

Не прошло и пяти минут, как пришёл ответ. Надменный, перегруженный вежливой формальностью и нескрываемой обидой. В письме содержалась целая россыпь вопросов – от причин столь внезапного отказа от уже согласованного союза до намёков на «неожиданную неустойчивость невесты». В завершении они уведомили, что прибудут в гости всем семейством – уже сегодня, к ужину.

Глава семьи Эйсхард, прочитав письмо, лишь усмехнулся, не удостоив послание и малейшей серьёзности. Он коротко бросил, что подобная наглость вполне соответствует их манере – и, по сути, ничего иного от них ожидать было бы наивно. Его реакция оказалась удивительно спокойной – сдержанный цинизм, присущий человеку, который давно распознал суть своих «партнёров».

Теперь в поместье царила деловая суматоха. Слуги сновали по залам, хотя те и без того сияли чистотой. Готовилась изысканная трапеза – блюда, достойные королевского стола, хотя все знали: такие старания не требовались. Всё происходящее было не гостеприимством – а вежливой демонстрацией. Мол, даже в скандале наш дом остаётся выше любого подозрения.

Я наблюдала за этим со стороны, стараясь не терять самообладания. Внутри ощущалась лёгкая неловкость, смешанная с фоном тревоги. Мать – я всё ещё привыкала так её называть – с кем-то спокойно беседовала в галерее, раздавая точные указания, проверяя списки и не упуская ни малейшей детали. Её лицо оставалось безупречно спокойным, словно предстоящий визит был обычной формальностью, а не попыткой обиженной стороны оказать давление.

Впрочем, и я сама должна была выглядеть соответствующе. Не слабой девицей, поддавшейся сомнениям, а наследницей рода, знающей цену своему решению. Никто не должен использовать моё состояние себе в выгоду, чтобы вернуть прежнее преимущество.

Я не находила себе места. Мысли сжимались в кольцо, и в какой-то момент я начала мерить комнату шагами, будто в этой пустой, безмолвной суете можно было отыскать спасение. Чем ближе надвигался вечер, тем сильнее росло гнетущее ощущение: совсем скоро я встречусь с тем, кто при желании без колебаниц способен отправить меня на тот свет согласно сценарию.

Но всё было ещё хуже – он прибудет не один. С ним приедет вся его семья. Не знаю, как у них здесь принято, но с моей точки зрения – это классическая змеиная семейка с внешним лоском и гнильцой внутри. Особенно его мать. Женщина с ледяным взглядом и ядом на языке, она никогда не скрывала презрения к Элении. Для неё будущая невестка была не более чем удобной фигурой в доме, которую следовало превратить в услужливую тень – без воли, без гордости.

Она и глазом не моргала, когда её сын, не утруждая себя даже тайной, проводил ночи с девушками сомнительной репутации и ещё более сомнительного происхождения. Главное для неё было одно: чтобы он приносил в дом золото. Остальное – чувства, честь, человеческое достоинство – не имело значения. Как именно он добывал эти деньги, оставалось за завесой. Но по тому, с каким азартом она пересчитывала монеты, сомнений в её участии не оставалось.

Совершенно очевидно – прежняя Эления никогда не стремилась наладить отношения с родителями Луиджи. Она чувствовала, кем они были на самом деле, и не тратила сил на вежливые притворства. И, признаться, я её понимаю. Подобным людям невозможно ничего доказать – и не стоит. Попытка угодить лишь ослабляет позицию. Они чуют слабость, как хищники кровь.

Я даже не удивлюсь, если мысль об отравлении зародилась не у Луиджи, а была кем-то вложена. Его матерью, к примеру. Женщина с безупречной улыбкой и нутром ростовщицы. Вполне возможно, она сочла смерть жены не трагедией, а выгодной возможностью: избавиться от неугодной невестки и выдать сына за кого-то, чья фамилия сияет чуть ярче. Всё ради того, чтобы вновь втиснуться в высший свет, пусть и впритирку.

Глава их семейства – тот, кто когда-то обладал состоянием, но растратил его за карточными столами, играя в удачу, которой у него отродясь не было. Луиджи унаследовал не только имя, но и стратегию: очаровать, запутать, выжать всё возможное. А потом – либо шантаж, либо выгодная помолвка, как в случае с Эленией. Он не влюблялся. Он торговал. И сейчас я – его товар, готовый к обмену. Или к уничтожению, если сделка срывается.

Меня буквально передёрнуло от одной только мысли о предстоящей встрече с Луиджи. Его обходительность – тонкий слой лака, под которым скрывается плохо высушенная гниль. Он вежлив только до тех пор, пока всё идёт по его сценарию. Стоит сбиться с текста – и он уже не играет, а показывает настоящее лицо. Липкое, ядовитое, равнодушное.

Но как бы сильно меня ни отталкивало это знание, в его присутствии мне придётся сохранять спокойствие. Ни единой трещины, ни одной дрожи в голосе. Я должна быть предельно собрана – и безупречно тверда в своём решении.

Чтобы отвлечься, наугад выбрала книгу с полки в своей новой комнате. Не то чтобы надеялась на интересное чтиво, скорее просто хотела, чтобы глаза занялись чем-то, кроме стен. Но, к моему удивлению, это оказался трактат по финансовой политике и ведению бизнеса.

Я даже на секунду застыла. Неожиданный выбор для девушки, которую роман упорно представлял как надменную и пустую. Значит, она всё-таки пыталась найти себя – быть не только украшением в чужом доме, но чем-то большим. Образованной и независимой. Может, Эления вовсе не была такой, как её рисовали. Или не хотела быть.

Заинтересовавшись столь неожиданным увлечением прежней Элении, я начала листать страницы глубже – и вскоре уже не могла оторваться. На полях почти каждой главы мелькали чёткие, уверенные пометки, сделанные её рукой.

Где-то она уточняла мысль автора, где-то опровергала теорию, приводя встречные доводы. Она не просто спорила – она аргументировала. Подчёркивала слабые места концепций, объясняла, почему подход неприменим на практике, и предлагала альтернативу. Всё – ясным, точным языком, с примерами, основанными на реальных событиях из истории её королевства.

Я поймала себя на том, что испытываю искреннее восхищение. Не показное, не вежливо-сдержанное, а то настоящее, редкое ощущение, когда понимаешь – перед тобой был ум. И всё же, чем больше я читала, тем настойчивее возникал вопрос: как она, обладая таким мышлением, позволила другим с лёгкостью сломать себя? Как человек, умеющий просчитывать экономику на ходу, превращать сухую теорию в живой анализ, допустил, чтобы его самого свели к тени?

В её записях не было поверхностности. Она умела объяснять сложное просто и доступно. Так, что даже ребёнок бы понял. И я всё больше сомневалась: та Эления, которую я знала по книге, была ли она настоящей? Или это лишь образ, с удобством поданный извне и с готовностью принятый всеми?

Я криво усмехнулась, горько вспоминая, к чему в книге привёл именно этот день. С него начался её медленный, почти незаметный излом. Эления, как ни старалась, не устояла. Её постепенно приручали – лаской, давлением, ожиданиями, тонкими уколами вины. Всё, что казалось ей любовью, было лишь ловко подобранной ширмой.

Любовь к Луиджи застилала ей глаза, как густой туман, сквозь который невозможно было разглядеть даже очевидное. Слишком слепо, слишком отчаянно она верила в него. А потому не видела – или не хотела видеть – ни его похождений, ни странных источников дохода, ни равнодушия, которым он исподволь заполнял каждый их день.

Она ждала его, как ждут солнце в ненастье – покорно, преданно, глупо. И закрывала глаза на придирки будущей свекрови, терпела, надеялась, объясняла себе всё как могла. Но всё это ничем хорошим не закончилось. Он раздавил её чувство так же легко, как пинают упавший цветок. А в ответ на её преданность – бросил взгляд сверху вниз и выдал пару слов, от которых даже на страницах книги хотелось опустить глаза. Так она осталась ни с чем – ни с любовью, ни с достоинством. Только с разбитым сердцем и эхом чужого презрения.

Хмыкнув, захлопнула книгу и откинула за спину прядь тяжёлых волос, которая сползла на грудь, пока я зачитывалась. Мир, в который я попала, полон магии, да, но мышление у меня всё ещё из другого пространства. Того, где нет заклинаний, зато есть холодный расчёт, алгоритмы, и привычка думать на несколько шагов вперёд.

Мы там, в будущем, лишены волшебства, но взамен получили кое-что не менее опасное – технологии, скорость, информацию. И если Луиджи думает, что сможет переиграть меня в борьбе за мою жизнь и свободу, пусть лучше пересчитает свои карты. Я не из тех, кто послушно плывёт по течению. Особенно теперь.

Я смогла заручиться поддержкой семьи – той, что досталась мне в этой реальности. И хотя разум подсказывает: не стоит расслабляться, сердце всё же цепляется за то, чего не было в прежней жизни. Отец, который встал на мою сторону, не дожидаясь объяснений. Мать, в чьих словах пока нет тепла, но чувствуется уважение и гордость. Это редкость – особенно в мире, где правила важнее чувств.

Граф Эйсхард прямо заявил, что не желает видеть Луиджи в нашей семье. И всё же – пошёл мне навстречу. Дал мне право выбора. До чего же странно вышло: в книге он казался грозным и бескомпромиссным, почти антагонистом. А в жизни оказался тем, кого я впервые назвала отцом – пусть только в мыслях.

Мне стоило начать с главного – научиться смотреть на людей рядом как на свою новую семью. Не просто вежливо кивать, не просто играть роль, а по-настоящему попытаться привыкнуть. Они не виноваты в том, что я оказалась здесь, по прихоти случая или чего-то большего.

А может, мне и впрямь дан второй шанс – такой, какой не каждому выпадает. И я не намерена его упустить. С прежним багажом знаний, с другим мышлением – у меня есть преимущество. Осталось лишь научиться использовать его грамотно. Найти, наконец, своё место. Может, и призвание.

Луиджи?.. Бояться его смысла нет. Он не из тех, кто пойдёт на откровенно отчаянный шаг – у него слишком мало хребта для настоящей угрозы. А что до его попыток шантажа – они смешны.

Те сомнительные бумаги, которые он когда-то подобрал у мусорки, выглядят убедительно лишь на расстоянии. Сам он, похоже, до конца не понимает, насколько они бесполезны. И если вдруг осмелится использовать их против меня – я сделаю первый ход. Придумаю, как превратить это в удар по нему самому. Выставить всё как дешёвую фальсификацию, обвинить в подлоге. Здесь за подделку документов могут сорвать не только титул – и он об этом знает.

В приподнятом настроении я дождалась прихода горничной и вместе с ней отправилась к гардеробу, чтобы выбрать наряд для ужина. Мы перебирали ткани, оттенки и покрой, пока взгляд не упал на платье, от которого буквально перехватило дыхание.

Чёрное, с тонкими алыми вставками и изящным лифом – оно будто сразу узнало меня. Облегающее в талии, подчеркивающее каждую линию, и в то же время свободно спадающее к щиколоткам, где подол чуть касался высоких каблуков. Мне не пришлось притворяться – я действительно влюбилась в него с первого взгляда.

Лёгкое, почти детское волнение прошлось по груди, когда я разглядывала себя в зеркале. Когда-то, в прошлом мире, я бы просто прошла мимо такого платья: слишком дорого, слишком эффектно, слишком не для меня. А главное – куда его тогда было надеть? Разве что в мечтах.

– Вы выглядите потрясающе, миледи, – проговорила Розель с лёгким удивлением. – Даже походка стала иной, более уверенной.

Я улыбнулась ей, чуть смущённо опустив глаза. Щеки предательски залились румянцем – не потому, что комплимент был чересчур дерзким, а потому что в прошлой жизни я слышала их реже, чем хотелось бы. Хоть и знала, что не была обделена внешностью, похвала всё равно казалась чем-то редким и ценным.