Текст книги "Брак по контракту со злодейкой (СИ)"

Автор книги: Ангелишь Кристалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Далее – графиня Вантерлейн. Придёт непременно. Обожает сплетни, обладает даром разрушать репутации одним только взглядом. Элению терпеть не могла, но всегда улыбалась при встрече. Думаю, попытается поддеть, проверить реакцию. Её следует переиграть в вежливости.

Баронесса Тревиль – известна своенравным нравом и связями при дворе. Виконт Рейнар – льстец, но весьма влиятельный среди торговцев редкими артефактами. Семейство де Лор – с виду благородные, но, по слухам, хранят в подвалах больше секретов, чем вина.

Герцогиня Лаэрис – редкая гостья, но если придёт, это будет событием. О ней мало кто говорит вслух, но все знают: у неё сеть шпионов и слухачей, тянущаяся через половину королевства. У Элении с ней, кажется, был старый конфликт – и мне стоит выяснить, насколько глубоко он зашёл.

Я дописала ещё несколько имён, делая пометки на полях: кто ни на что не влияет, кто предпочитает держаться в тени, выжидая момента, чтобы переложить ответственность на чужие плечи. Таких я отметила особым символом – пусть и присутствуют, но их действия не вызывают тревоги. Серая масса, предпочитающая не лезть в интриги, лишь бы сохранить лицо. А значит, мне незачем тратить на них внимание.

Но взгляд внезапно зацепился за знакомую фамилию в самом конце страницы – «Луиджи Уинтерли». Пальцы на мгновение сжались на пере. Конечно же, он будет там. Вряд ли кто-то из его семьи согласился бы упустить столь значимое событие, особенно после сегодняшнего ужина. Уинтерли не из тех, кто умеет отступать. Они, скорее, из тех, кто плетёт сети, чтобы заманить добычу обратно, убедив её, что это её собственный выбор.

Я почувствовала, как в груди зарождается то самое неприятное, но уже почти привычное чувство. Оно жгло – не болью, а тревогой, настойчивой и цепкой, как ледяной ветер по коже. Что бы он ни задумал – мне стоит быть готовой.

С поднимающимся раздражением перелистнула страницу, оставляя его имя позади, и выдохнула, когда чернила легли на новый лист. Следующей строчкой аккуратно вывела: герцог Вэлмир Делавьер.

Перо застыло в воздухе, не касаясь бумаги. Я смотрела на уже написанное, но мысли уносились всё дальше от стола. Это имя – совсем другое. Оно звучало, как колокол: глухо, величественно и с оттенком опасности. Оно не просто давило – оно как будто отбрасывало тень на всё остальное.

Он единственный, кто по-настоящему стоит особняком среди всей этой блестящей толпы. Самый влиятельный, самый закрытый и, пожалуй, самый опасный. Герцог Кайрос Вэлмир Делавьер – имя, за которым скрывается куда больше, чем дозволено знать. Его происхождение окутано домыслами, почти легендарными, а нынешняя позиция в совете – не просто титул, а источник зависти и страха даже для старейших домов.

Про него не существует откровенных слухов – каждый обрывается на полуслове, превращается в намёк, словно сама реальность не решается говорить о нём вслух. Его не обсуждают – остерегаются. Но в обществе хранят благоговейную дистанцию, смешанную с трепетным вниманием – будто он одновременно символ и предостережение.

Моё перо наконец коснулось бумаги, и я беззвучно выдохнула, записывая имя до конца. Чернила легли идеально – будто и лист, и я знали: эта запись будет главной. Когда-то Эления пыталась сблизиться с ним после всей вскрывшейся правде о муже. Или, скорее, мечтала попасть в поле его зрения – быть замеченной, оценённой. Но её стремления так и остались в рамках мечты. Он не обратил на неё ни малейшего внимания.

Теперь всё иначе. Я уже не та девушка, чьё имя забывают, едва произнеся. И если он появится на балу, то это будет не случайность. Ни один его шаг не бывает случайным. И, возможно, именно он – тот, кто станет ключом к чему-то большему. Или к пропасти, в которую можно сорваться одним неверным словом.

Несмотря на изначальный сюжет, мне стоит попробовать заручиться поддержкой герцога и превратить его титул в собственную защиту. Пусть это звучит дерзко, почти безрассудно – но в этом мире не выживают те, кто действует по правилам. Особенно если эти правила писались мужчинами с кольцами на пальцах и ядом на языке. Если мне удастся привлечь внимание Вэлмира Делавьера, Луиджи и его родня потеряют весь запал. Они не рискнут тягаться с человеком, чьё имя открывает двери и придаёт словам вес закона. С таким покровителем даже намёки на шантаж обернутся против самого шантажиста.

Но что я могу ему предложить? Я – всего лишь девушка, отказавшаяся от невыгодного брака. Да, с хорошим происхождением, но без политической силы. У него же есть всё. Власть, статус и знания. Даже родственные узы, о которых никто не смеет заикнуться – ведь он младший брат короля. И хотя об этом не говорится вслух, именно он двигает фигуры на шахматной доске столицы.

Я отложила перо в сторону и с лёгким шумом откинулась на спинку кресла. Мысли разбегались, цеплялись друг за друга, но упрямо возвращались к одному: как же это сделала главная героиня?

В книге не было ничего похожего на нежные признания или любовь с первого взгляда. Всё развивалось постепенно, болезненно медленно, с множеством препятствий. Она вызывала у него раздражение, затем интерес, буквально вытянутый из пальца, потом уважение – и лишь позже привязанность. Хотя рядом был другой кандидат: вспыльчивый, страстный, тот, с кем действительно летели искры. Тот, кого любили читатели.

Но всё решило влияние, сила и умение быть полезной в нужный момент. Возможно, именно это и нужно мне – стать ценной. Не красивой и не послушной, а опасной в качестве союзника и слишком неудобной – в качестве врага. Если уж придётся разыгрывать партию – я должна быть фигурой, а не пешкой.

К сожалению, автор не пожелал развивать линию с более страстным героем и предпочёл пойти по самому заезженному тропу – героиня влюбляется в герцога, который по иронии судьбы оказывается потенциальным наследником трона. К слову, в финале он действительно его занял, после того как убил собственного брата. Причины убийства так и не были раскрыты – лишь пара намёков, оставленных между строк, словно автор сам не знал, как обыграть столь сильный поворот. Зато одна из самых банальных деталей книги – та самая блондинка, что считалась единственной настоящей подругой Элении, – неожиданно стала королевой. Почти без конфликта, словно это было заранее прописано в её контракте.

Политические же интриги вертелись вокруг некоего таинственного артефакта, который, как выяснилось, правительство же и спрятало от всех. Формально он должен был определить того, кто достоин стать правителем. Кто бы ни был выбран – избранник получал законное право на трон. Вот только жизнь устроена иначе: всегда найдутся те, кто недоволен, и те, кто считает себя более достойным. Поэтому, кем бы ни оказался новый король, он всё равно становился мишенью. И дело было даже не в нём самом – а в самой идее власти, в зависти, в страхе потерять то немногое, что ещё принадлежит старой знати.

Собирались тайные братства, выступающие против короны. Они мечтали выкрасть артефакт и провести повторную проверку – на этот раз под строгим наблюдением и без вмешательства со стороны двора. Однако заветное сокровище неожиданно исчезло из хранилища. Во всеуслышание объявили, что реликвия была украдена, и вскоре за её возвращение назначили баснословную награду. Тем не менее, несмотря на шум и охоту, годы шли – а артефакт так и не нашли.

Новый король, несмотря на свою силу, вызывал негодование у большинства аристократов. Особенно после введения закона, позволяющего покупать титулы за деньги. Это не просто задевало старую знать – это разрушало саму суть её положения. Благородство обесценивалось. Всё, что передавалось по крови и чести, теперь продавалось как товар. Дворянских домов становилось всё больше, каждый день рождались новые фамилии, в то время как старые роды теряли влияние. Королевство разделилось: на тех, кто верил в золото, и тех, кто верил в порядок. Капиталисты и бюрократы – две силы, готовые задушить друг друга, не дожидаясь сигнала.

Я медленно провела пальцами по краю стола, ощущая подушечками холод дерева, и на мгновение погрузилась в молчаливые раздумья. В прошлой жизни я, быть может, сочла бы всё это фарсом – театром тщеславия, где за высокопарными словами вроде «долг», «честь», «закон» скрываются только личные амбиции и жажда власти. Ни капли настоящей веры – ни в корону, ни в принципы. Только изощрённая борьба за влияние, обёрнутая в шелк дипломатии, безупречные улыбки и выверенные взгляды через бокал вина.

Теперь же я сама стала частью этого изысканного безумия. И мне придётся играть. Перебирать лица, взвешивать выгоды, выстраивать связи – просто чтобы остаться в живых и не стать пешкой, которой пожертвуют ради очередной сделки.

Я знала, где находится артефакт. Он ближе, чем думают даже те, кто считает себя посвящёнными. Ближе – и опаснее. Он уже в руках того, кто умеет мыслить холодно и действовать расчётливо. Того, чьё имя пока не звучит на площадях, но чью тень уже узнаёт народ. И, быть может, именно он – их настоящая надежда. Или последняя ошибка.

Решив, что на сегодня хватит размышлений, аккуратно свернула исписанный лист, поднесла к свече и наблюдала, как огонь с жадностью пожирает чернила. Тонкая бумага съёжилась, почернела и рассыпалась пеплом, не оставив ни следа от моих заметок. Пускай всё, что там было, сохранится только в памяти – или исчезнет без сожаления, как и прежняя Эления.

После я быстро приняла душ. К счастью, никто из слуг не проявил навязчивой заботы, которой я опасалась больше всего. Не хотелось, чтобы кто-то вторгался в личное пространство – пусть даже по привычке, ведь прежнюю хозяйку здесь любили и баловали. Я же всё ещё не могла избавиться от чувства, будто ношу чужую кожу.

Когда вернулась в спальню, позволила себе немного тишины. Устроилась в постели, мягкой и непривычно уютной, но сон не приходил. Тело расслаблялось, а разум – нет. Мысли, словно назойливые тени, кружили над головой, не позволяя отдохнуть. Внутри будто что-то скреблось, напоминая, что всё это – не моя жизнь. Что я чужая.

Я вспоминала свою родную мать. Ту, что в пылу ссоры бросила слова, не подлежащие забвению. «У меня больше нет дочери!» – пронзительное, окончательное, как приговор. Они эхом разносились в моей голове, снова и снова, будто я вновь сидела на полу собственной комнаты и вцеплялась в телефон, не веря, что всё это происходит наяву.

И теперь – вот я, здесь. В теле другой. Среди дворцов, титулов и лиц, полных фальши. А там, в другой реальности, больше нет никого, кто бы звал меня домой.

Горькие слёзы обожгли глаза и медленно покатились по щекам, обжигая кожу, словно расплавленное стекло. В горле встал тугой ком, от которого невозможно было избавиться – ни глотком, ни выдохом. Я сжалась в комочек, перекатилась на бок и уткнулась лицом в подушку, стараясь не всхлипнуть. Но дрожь прошлась по плечам, и сдержать её оказалось труднее, чем хотелось бы. Всё внутри сжалось от глухой, вязкой боли, от чувства покинутости и той тяжести, что разливалась по груди, будто мир, к которому я когда-то принадлежала, окончательно захлопнул передо мной дверь.

Ком в горле становился всё плотнее, будто вытесняя изнутри воздух, разум, остатки гордости. Мне казалось, что я уже переросла эти чувства. Что новая жизнь, новая оболочка – как доспех, не дающий слабости пролезть сквозь броню. Но стоит прикоснуться к прошлому, – и всё рушится.

Я не была готова к этому одиночеству. Не тому, что снаружи, – к нему я привыкла. А к тому, что заполняло изнутри, как чернила чистый лист: липкое, тягучее, чужое. Иногда я спрашивала себя – что бы изменилось, если бы мать тогда обняла, а не вычеркнула меня из жизни? Если бы сказала что-то другое. Если бы не предала.

Но ответов не было. Только голос, который снова и снова говорил: «У меня больше нет дочери…». И я задыхалась от невозможности вернуть хоть что-то. Но утром я всё равно встану. Умою лицо, надену новую маску и буду улыбаться. Потому что у этой девочки – пусть даже я в ней всё ещё не до конца – никто не должен увидеть слом.

Я не знала, как долго пролежала вот так, обнимая подушку и сдерживая беззвучные рыдания. Сердце колотилось медленно, глухо, будто устав от попыток быть сильным. Пальцы сжались в простынях, словно хватаясь за хоть что-то, что не ускользнёт. Но всё ускользает – люди, привычный дом, жизнь и я сама.

Я ненавидела ту ночь, когда голос в трубке оборвал всё, что связывало меня с прошлым. Ненавидела ту секунду, когда позволила себе поверить, будто любовь можно заслужить. И всё же продолжала её ждать – глупо, упрямо, почти болезненно. Но что теперь? Как она отреагирует на известие о смерти дочери? Пожалеет ли хоть об одном сказанном наотмашь слове, хоть раз вспомнит с дрожью в голосе то, от чего я пыталась избавиться всё детство?

Медленно выпрямившись, я села на кровати и провела ладонью по лицу, смахивая мокрые следы. Зеркало напротив отразило бледное, встревоженное лицо с покрасневшими от слёз глазами. Оно по-прежнему казалось чужим – но уже не отталкивало. Я смотрела на своё отражение, как в пустое окно, и изнутри медленно поднималась та самая пустота, которую я давно научилась превращать в силу.

– Довольно, – шепнула я себе, – этого никто не должен видеть.

Я встала, прошлась к туалетному столику, вытерла лицо прохладной тканью, привела в порядок волосы. Затем – вернулась к постели, легла ровно, лицом к потолку, как привыкли спать девушки знатных домов. Слёзы ушли. Осталась только усталость – густая, вязкая, тяжёлая, как морская пучина, в которую медленно погружаешься. И прежде, чем провалиться в сон, пообещала себе – это было в последний раз, когда я плакала от обиды на родную мать.

Глава 4

Дни пролетели стремительно – будто кто-то нарочно подгонял время, сжимая его между пальцами и заставляя исчезать быстрее, чем я успевала дышать. Подготовка к приёму, примерки нарядов, бесконечные разговоры о поведении, альянсах, репутации – всё это, казалось, началось только час назад, а уже кануло в прошлое. Вибрирующее ожидание, ещё недавно едва уловимое, теперь пульсировало в висках, сливаясь с каждым ударом сердца.

Вечер, где один взгляд может быть острее лезвия, а неосторожное слово обернуться падением. Он подкрался незаметно, как зима: сначала сквозь сны, потом в повседневность. Я всё ещё привыкала к новому телу, миру, правилам – иным, хищным, но теперь моим. Что-то давалось легко, словно вспоминалось, другое – казалось чуждым, даже противоестественным. Но у меня не было выбора. Либо я приму всё это, либо утону в нём. А тонуть я больше не собиралась.

По иронии судьбы называть Эйсхардов своими родителями стало куда проще, чем когда-то звать матерью женщину, что действительно меня родила. Принять новых – оказалось легче, чем отпустить старую боль. А значит, где-то глубоко внутри всё ещё жила та самая девочка, отчаянно ждавшая тепла от любимой, но равнодушной матери. Ждавшая и не получившая ничего, кроме холода и обвинений.

Теперь же я стояла перед зеркалом – неподвижная, как мраморная статуя. Тонкие пальцы сжали ткань на бёдрах, будто только это помогало поверить, что отражение действительно принадлежит мне. Красно-чёрное платье струилось по телу, подчёркивая каждый изгиб: верх, словно сотканный из пламени, переливался золотистыми узорами, словно языки живого огня, а тёмный низ уходил в глубокий, бархатный чёрный, будто в полночь без луны. Линия декольте была смелой была смелой, но благородной, ни на шаг не переступающая грани дозволенного. спина открыта почти до талии – не вызывающе, но достаточно, чтобы запомниться.

Я медленно провела рукой по животу, будто сглаживая складку на идеально гладкой ткани, и невольно задержала дыхание. Платье не сковывало движений, но ощущалось как броня, сотканная из шелка, золота и решимости. Казалось, один только наряд способен превратить меня в ту, кто выдержит любой взгляд, любую оценку, и покажет себя в совершенно ином свете. Сегодня мне предстоит предстать перед высшей знатью, среди которой будут не только льстивые «знакомые» моей предшественницы, но и те, кто привык смотреть свысока.

Мне вовсе не хотелось с ними общаться – особенно учитывая, что я знала о них едва ли больше, чем читатель, бегло пролиставший один из второстепенных эпизодов. Упоминания в книге были скудными: имена, внешность, пара черт характера, выведенных через диалоги. Никакой конкретики, ничего, на что можно было бы опереться в личной беседе. Одна ошибка – и они заподозрят. Один неверный тон – и всё полетит к чёрту.

Поэтому я собиралась быть предельно осторожной. Меньше слов – больше наблюдений. Если кому-то из них и удастся меня сбить, пусть сперва покажут, чего стоят сами. Я не собиралась прыгать через обруч ради чьего-то внимания. У меня была другая цель. Сегодня я разрываю связь с Уинтерли окончательно.

Я подняла голову, встречаясь внимательным взглядом с собственным отражением. Губы сами собой изогнулись в лёгкой, почти насмешливой улыбке – ироничной, с той самой ноткой пренебрежения, которую так любила изображать настоящая Эления. Удивительно… но, похоже, она действительно верила, что Луиджи был влюблён и что видел в ней не только выгодную сделку. Хотя с самого начала было ясно: в её глазах он был будущим, а она в его – мешком с золотом, подарком для семьи, у которой остались только имя и воспоминания о былой славе.

Уинтерли держались на титуле, полученном от деда – прославленного мага и советника короля, который когда-то влиял на политику всего королевства. Но всё его наследие растратили потомки. Наследник оказался ленивым и бездарным – настоящим разочарованием и для отца, и для правителя, надеявшегося взрастить нового гения при дворе. Впрочем, нынешний нашёл себя в другом – в сомнительных сделках, красивой жизни и грязных уловках. Он даже сумел приумножить семейное состояние, пока в его жизнь не вломилась та самая низкородная девица с алчными глазами и страстью к золоту.

Она видела в нём ступеньку. В его семье – шанс. А в его отце – преграду, которую не задумываясь убрала. Старый граф умер внезапно, слишком вовремя, чтобы это было совпадением. Говорили, он не доверял невестке и был готов лишить сына наследства. Ходили слухи, что она подмешала яд. Но до сих пор никто не понял, как именно ей это удалось. Женщина без рода, без имени, без дара. Только амбиции и холодный расчёт. Настоящая акула в воде, которую никто не заметил до укуса.

Учитывая её стремительный взлёт из самых низов, я не питаю иллюзий – эта женщина не откажется от идеи женить Луиджи на мне. Слишком многое для неё поставлено на карту. И её молчание сейчас пугает куда больше, чем любые обвинения. Они ушли чересчур спокойно, без скандала, без истерик, как будто всё прошло по их плану. А после – ни единой весточки. Ни попытки давления, ни угроз, ни лживых извинений. Полная тишина, похожая на затишье перед бурей. И я почти уверена – буря близко. Она подбирается тихо, расчётливо и наверняка уже разложена по шагам.

Что именно они готовят, остаётся только гадать. Но я всё чаще возвращаюсь к самому подлому сценарию – запятнанная честь. Простое, грязное, но до сих пор действенное средство. Одним ударом уничтожить мою репутацию и заставить общество отвернуться, а Луиджи – «взять ответственность». Самый надёжный способ прижать меня к стенке и заставить подчиниться.

Они не станут действовать прямо. Они сделают это так, как делали всегда: аккуратно, под прикрытием, с расчётом на публику и эффект. В этом они сильны. И если я оступлюсь хоть на шаг – мне конец.

Мои размышления прервал внезапный стук в дверь – короткий, но настойчивый, какой бывает только у одной служанки в поместье. Я вздрогнула, вынырнув из собственных мыслей. Гостей я не ждала, а до выхода ещё оставалось время, потому не спешила. Всё внимание по-прежнему было сосредоточено на стратегии поведения – шаг вправо, взгляд не туда, слово с оттенком не той интонации, и вечер может обернуться катастрофой. На кону стояла не просто репутация – моя жизнь. А значит, ни одного необдуманного шага быть не должно.

– Войдите, – мой голос прозвучал спокойно, даже мягко, но внутри уже снова нарастала волна напряжения.

Дверь медленно отворилась, и внутрь заглянула Розель. Она была улыбчива, как обычно, и выглядела так, будто это ей предстояло отправиться на приём, а не мне – в пекло под маской бала. На губах играла весёлая полуулыбка, глаза сверкали, а походка была лёгкой, словно весь вечер не предвещал ничего серьёзного. Я прищурилась, окидывая её цепким взглядом с головы до пят. Бархатный футляр в её руках моментально привлёк внимание.

– Графиня просила передать это, – с достоинством произнесла служанка, подходя ближе. – Сказала, вам подойдёт.

Её интонация не оставляла сомнений – Розель была абсолютно уверена в словах графини, и не потому, что слепо исполняла приказы. В поместье все слуги искренне уважали хозяйку, порой даже боготворили её. Ко мне отношение тоже было особым. Меня баловали, смотрели с теплом, а в настоящей Элении прощали то, за что другую девушку давно бы отчитали. Её проказы в доме вызывали не раздражение, а снисходительную улыбку. Она была своей.

Правда, настоящая Эления здесь и та, что появлялась на балах – были словно два разных человека. Дома она казалась тише, мягче, сдержаннее. А во дворце или в кругу знакомых превращалась в ту самую фурию: насмешливую, резкую, завистливую. Будто надевала маску, которую сначала носила из расчёта, а потом… просто привыкла.

Возможно, именно окружение стало её настоящим ядом. Именно те «друзья», рядом с которыми она тщетно пыталась быть «своей». Они подогревали её несдержанность, кормили эго лестью, пока кто-то из них в подходящий момент не воспользовался этим. Один из таких – по книге – поцеловал её при всех, уже после замужества. Слишком демонстративно и нагло. Репутация Элении в тот момент треснула, как хрусталь, даже несмотря на слухи о похождениях её мужа. Потому что у женщин не бывает права на слабость. Даже если весь мир знает, кто в браке предатель.

Я молча, с лёгким оттенком сожаления, приняла протянутую коробку и осторожно приоткрыла крышку. Внутри – тончайшее ожерелье, словно сотканное из солнечного золота, с рубиновыми вкраплениями и изящным кулоном, напоминающим расплавленную каплю крови. Оно идеально подходило под мой наряд, будто было создано именно для него. Почти символично. Почти пророчески – с учётом моих мыслей… и тех возможных событий, что может принести сегодняшний вечер.

– Благодарю. Я справлюсь сама, – негромко сказала я, не отводя взгляда от содержимого, и Розель кивнула, молча скрывшись за дверью.

Ещё на мгновение я задержалась у зеркала, застёгивая украшение на шее. Холод металла коснулся кожи, но внутри всё горело. Не от тревоги – от предвкушения. От того неуловимого дрожания, что возникает, когда вот-вот ступишь в игру, в которой нет права на ошибку. Сегодня я выхожу на сцену не как фигура в чужом спектакле. И если всё пойдёт по плану, сделаю первый ход в партии, где ставка – куда больше, чем просто репутация.

Но я уже не та, кем они меня считают. Не слабая и не покорная. Не наивная марионетка, которая позволит себя втянуть в их грязную игру за власть и золото. Пусть продолжают мыслить категориями прошлого – той Элении, что позволяла направлять себя, подстраивалась, уступала. Но я больше не играю по их правилам. Я выхожу на эту арену не пешкой. Игроком. И если кто-то надеется подставить меня – пусть готовится пожалеть, что вообще начал эту партию.

Медленно выдохнув, я поднялась со стула и аккуратно поправила волосы перед зеркалом. Отражение встретило меня холодным, собранным взглядом. Ни растерянности, ни боли. Только расчёт, только решимость. Та, что идёт вперёд – и больше не позволит решать за себя. Ни графиня Уинтерли, ни Луиджи, ни кто бы то ни было. Больше – никто.

Я поправила шлейф платья, отступила от зеркала и направилась к двери. Пришло время действовать – выйти в свет и показать им всем новую версию будущей графини Эйсхард. Больше нет никого рядом, кто мог бы надавить, согнуть, сломать, заставить поверить в собственную ничтожность. Никого, кто сумел бы превратить меня в жалкое подобие человека, обделённого вниманием и любовью.

Внизу уже ждали родители – как всегда собранные, благородные, уверенные в себе. На них не было вызывающих украшений, громоздких артефактов и кричащих цветов, как у тех, кто отчаянно пытался казаться выше, чем есть. Но стоило лишь взглянуть – и становилось ясно, перед кем ты стоишь. Их сила читалась в осанке, в спокойствии, в каждом движении.

Матушка смерила меня взглядом с головы до ног, одобрительно кивнула, позволив себе лёгкую улыбку. Мы обменялись короткими, сдержанными фразами – как союзники перед важной миссией – и вскоре вышли к карете, уже поджидавшей нас у парадного входа.

Мы все при помощи слуги взобрались внутрь и колёса кареты мягко заскрипели, тронувшись с места. Яе уловила, как занавески чуть дрогнули от движения. Внутри было тепло, приглушённый свет фонаря едва касался лиц, отчего выражения казались глубже, а молчание – более насыщенным.

Первой заговорила мать. Голос её был спокойным, ровным – как всегда, когда речь шла о вещах, к которым она подготовилась заранее:

– Сегодня они попытаются сделать вид, будто ничего не произошло. Будут улыбаться, кивать, даже, возможно, пошутят. Но это не значит, что ты должна забывать, на что они были готовы ради брака.

– Я не забуду, – ответила я, глядя в окно. – Их молчание после того вечера слишком подозрительное.

– Они ждут момент, чтобы нанести удар, – вставил отец, не отрывая взгляда от своих перчаток, которые неспешно поправлял на коленях. – Слишком самоуверенны, чтобы принять отказ как должное. Для них ты – рычаг, а не человек.

– Пусть думают, что ещё могут играть в эту игру, – усмехнулась я. – Сегодня мы поменяем правила.

Матушка посмотрела на меня с долей восхищения – или, быть может, с облегчением. Та, кем я стала, явно устраивала её куда больше, чем прежняя наивная наследница, ждущая одобрения и чувств.

– Главное, чтобы это не стало борьбой из упрямства, – тихо добавила она. – Мы поддержим тебя, но помни, чем выше ставки, тем опаснее проигрыш.

– Я не играю, – сказала я, оторвав взгляд от ночного пейзажа. – Я просто больше не намерена быть разменной монетой.

На этом разговор сошёл на нет. Каждый ушёл в собственные мысли – отец, как обычно, выстраивал вероятные сценарии на вечер, мать мысленно раскладывала аристократию по рангу и значимости, а я… Я просто ждала момент, когда смогу сделать первый ход.

Карета мягко покачивалась, окна отражали огни вечернего города – размытые, тёплые, словно чужие воспоминания, ставшие с каждым днём всё более туманными. За пределами стен царила обычная суета, но внутри кареты – уютная, даже успокаивающая тишина. Не думала, что она когда-нибудь станет мне ближе душевных разговоров, ближе тех, кого раньше считала семьёй. И всё же сейчас я сидела спокойно, почти непринуждённо – с людьми, что ещё недавно казались совершенно чужими.

Новообретённый отец сидел напротив, собранный, безупречно сдержанный, будто и не было всех тревог последних дней. Будто всё происходящее – лишь часть продуманной шахматной партии, где он уже знает, какой будет следующий ход. Мать – рядом. Её ладонь едва коснулась моего запястья, тёплая, лёгкая, почти невесомая – но в этом касании было больше заботы, чем в тысячах слов. Я чуть повернула голову. Не для того чтобы спросить, что она хочет сказать, – просто чтобы быть с ней на одной волне. Этого оказалось достаточно.

Она не смотрела прямо – её взгляд скользил по занавеске, по мерцающим бликам на стекле, по собственным мыслям. Но касание было не случайным – намеренным, осознанным, словно ей просто нужно было убедиться: я рядом, я в порядке, я всё ещё здесь. Лишь спустя несколько минут она перевела на меня внимательный взгляд, в котором таилось что-то неуловимое – тонкое, сокрытое за спокойствием, что-то, чего я не могла до конца понять.

– Всё пройдёт хорошо, – сказала она спокойно, без пафоса и лишнего утешения. Просто как факт, в который невозможно не поверить. – Тебе не нужно никому ничего доказывать. Ты уже сделала главное – выбрала себя, а не Луиджи и не ту слепую влюблённость, к которой тебя подталкивали. Остальное приложится само.

Я едва заметно улыбнулась, и напряжение в груди, будто сдавившее рёбра, на мгновение ослабло. Внутри зародилось новое, неожиданное чувство – тёплое, тихое, похожее на благодарность. Даже не верилось, что после всех лет равнодушия и упрёков со стороны родной матери, я вдруг могу почувствовать нечто подобное к женщине, которую толком ещё не знаю. Она не делала ничего особенного. Но её поддержка ощущалась – в каждом взгляде, каждом слове, в этой едва ощутимой тишине между нами.

– Надеюсь, ты не винишь нас за то, что мы не остановили помолвку раньше, – негромко сказала она, всё же переведя взгляд на меня. В её голосе не было оправданий – лишь лёгкая, невидимая снаружи горечь, будто на сердце до сих пор лежал след вины, который она не могла стереть. – Мы действительно верили, что всё обернётся иначе, – продолжила она чуть тише, и я услышала в этих словах усталость – не физическую, а ту, что накапливается в душе годами.

– Иногда мы слишком полагаемся на внешние факторы и забываем заглянуть глубже, – подал голос отец, не отрывая взгляда от окна. – Семья, статус, репутация… Всё это может ослепить. Но характер – штука тонкая. Он не всегда проявляется сразу. Особенно если кто-то искусно умеет его прятать, оттачивая ложь до совершенства.

Как же точно он подметил. Хоть он и не договорил, суть была ясна: Луиджи никогда не был их идеей идеального жениха. Просто любовь к дочери, как часто бывает, затмевает осторожность. Желание видеть её счастливой стало ошибкой. Ошибкой, за которую заплатили все. Эления превратилась в завистливую злодейку, а её мать в вечно горюющую вдову.

– Я не виню, – прошептала я, опуская взгляд на белоснежные перчатки. – Но теперь всё иначе. Я хочу, чтобы этот вечер стал началом чего-то нового. Пути, который я проложу сама.

Внутри было странно спокойно – будто слова, наконец, расставили всё по местам. Теперь я не оглядывалась назад. Всё, что было, осталось за плечами. Впереди – сцена, где каждый шаг и каждый взгляд придётся просчитывать. Но, по крайней мере, я теперь знала, что иду туда не одна.

– Тогда и воспринимай его как начало, не как борьбу, а как шанс, – сказала мать, спокойно, но твёрдо. – Ты можешь быть сильной – и при этом не озлобленной. Мир часто путает эти вещи.