Текст книги "Пленница сновидений"
Автор книги: Анджела Дрейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
Глава 17
Сквозь спущенные шторы в спальню пробивался вечерний свет. На белую простыню, под которой лежали Франсуа и Зоя, упал солнечный зайчик.
Они любили друг друга медленно и неторопливо, словно соблюдая некий торжественный ритуал. Глубина связывавшего их чувства росла с каждым днем.
Зоя приподнялась на локте и посмотрела на него. Дорогой, единственный! При мысли о подаренном им наслаждении на ее глазах проступили слезы. Несколько недель прошли как блаженный сон и канули в Лету. И завтрашний день скоро канет туда же.
Эта мысль заставила Зою вспомнить про тайну, которую она была обязана разделить с ним. Надо набраться сил и все рассказать. У нее сжалось сердце.
– О Господи!
Она спохватилась, что сказала это вслух, но было уже поздно: Франсуа все слышал.
– Что, дорогая? – тревожно спросил он и обнял ее.
Зоя высвободилась, села и прикрыла грудь простыней с кружевной каймой.
– Франсуа, я должна сказать то, что тебе очень не понравится…
Он все понял с полуслова. Зоя приготовилась к сердитому ответу, но Франсуа был зловеще спокоен.
– Ну?
В его глазах стояло холодное презрение.
– Прости, но я опять за свое… Вы с Леонорой не должны лететь в Нью-Йорк, не должны!
У нее сорвался голос, из глаз хлынули слезы.
Франсуа спрыгнул с кровати. Нагой и прекрасный, он вынул из кармана куртки пачку, достал сигарету, зажег ее и глубоко затянулся. Раньше он никогда не позволял себе курить в Зоином доме, тем более в ее спальне.
Какое-то время Франсуа молчал, затем надел рубашку и брюки и опустился в кресло.
– Отлично, – наконец сказал он. – Значит, мы с Леонорой должны отменить поездку из-за какого-то дурацкого каприза? Значит, я обязан без всякой разумной причины лишить Леонору права присутствовать на свадьбе ее матери, хотя этот болезненный опыт поможет ей смириться с настоящим и будущим? Нашимбудущим, – подчеркнул Франсуа, и лицо его стало таким жестоким, таким ледяным, что Зоя испугалась.
Запинаясь на каждом слове, она стала рассказывать ему о Штефане. Рассказ был подробным; он начался с того момента, как Зоя не обнаружила мальчика в школе, и закончился изложением диалога с его дедушкой и бабушкой.
Франсуа был очень любезен: он слушал внимательно и даже время от времени задавал дельные вопросы. И в то же время он смотрел на Зою как на чужую, незнакомую женщину. Словно она для него ничего не значила. Зоя не смогла этого вынести. Она вскочила, подбежала к креслу и опустилась перед Франсуа на колени.
– Ох, Зоя, Зоя, – тяжело вздохнул он. – Дорогая моя, эти твои сны… с ними нужно покончить. Ты должна командовать ими, а не позволять им командовать тобой.
Она подняла глаза, полные слез.
– Не могу…
– Можешь! – Зоя ничего не ответила. Почувствовав ее сомнения, Франсуа начал развивать свою мысль: – Зоя, если ты не сумеешь взять себя в руки и уничтожить эти сны, они уничтожат тебя. – Она задумчиво кивнула. – Все это твои фантазии, мрачные фантазии, но они могут помешать нашей совместной жизни. Ты понимаешь это?
Зоя склонила голову:
– Да…
Франсуа почувствовал себя так, словно ударил беззащитного ребенка. Тем не менее, он продолжил экзекуцию.
– Зоя, послушай меня. Мы с Леонорой отправимся на эту свадьбу. Сядем на самолет и полетим в Нью-Йорк. Все решено. Нас ничто не остановит. Даже ты, милая.
Наступила долгая, томительная пауза.
– Да. Я понимаю…
Он погрузил пальцы в ее волосы и начал медленно массировать голову.
– Ты можешь одолеть это наваждение, дорогая. Можешь!
Прикосновение Франсуа заставило ее расслабиться, Зоя посмотрела на него с отчаянной надеждой.
– Ты можешь сделать это, – тихо сказал он. – Я помогу тебе. Любовь сильнее снов.
У Зон засияли глаза, и он понял, что нашел нужные слова.
– Франсуа!
Ее голос дрожал от любви.
Рожье приложил палец к ее губам.
– Молчи, – строго сказал он. – Ни слова.
Он откинул покрывало, поднял Зою на руки и бережно положил на кровать, Затем наклонился, поцеловал и властно положил руку на ее, шелковистое бедро.
Марина и Леонора сидели на кухне, мурлыкали арию птицелова из «Волшебной флейты» и готовили на ужин «жабу в норе». Сегодня Леоноре впервые предстояло ночевать у Марины, потому что папа собирался остаться у Зои. Леонора выглядела ужасно довольной. Не последнюю роль тут сыграла перспектива спать в крошечной комнате для гостей, на старой металлической кровати с панцирной сеткой, под кружевным покрывалом, на котором позволили лежать Риску – при условии, что он не будет сползать со своего полотенца.
Пока Леонора аккуратно разбивала яйца и выливала их в чашку, Марина чистила провансальскую чесночную колбасу, которую Франсуа усиленно рекомендовал для придания особого вкуса этому изысканному блюду. И обе напевали.
Ария птицелова была у Леоноры самой любимой; правда, музыку она любила больше слов. Ей не хотелось думать о человеке, который лазает по деревьям, одетый в перья, обманывает бедных птичек и играет на дудочке, заманивая их в свои силки и сети. Все эти детали стали ей известны после упорной борьбы с текстом брошюры, приложенной к Марининым пластинкам с записью оперы.
– Тебе будет трудно, – предупреждала ее Марина.
Но Леонора ничуть не смутилась.
– Зоя говорит, можно читать что угодно. Если ты не знаешь какое-нибудь слово, надо попросить помочь взрослого. Зоя говорит, можно читать надписи на автобусах, таблички с названиями улиц и даже обертки из-под корнфлекса!
Зоя говорит, Зоя говорит… Марина лукаво улыбалась. Судя по словам ребенка, роман Зои и Франсуа летел вперед на всех парусах.
– Бедные птички! Их ловят и сажают в клетку! – пожаловалась Леонора, добравшись до очередного куплета.
– Не слишком переживай, – утешила ее Марина. – Насколько я могу судить, этот малый едва ли мог наловить много птиц. – Интересно, как она будет объяснять ребенку следующий куплет, в котором сластолюбец рассказывает о своем желании ловить птичек побольше и повкуснее – тех, у которых нет ни перьев, ни крыльев?
Секс всегда остается для детей тайной. Даже для самых умных. Невозможность отличить одно чувство от другого подогревает в них любопытство, и годам к шести родителям приходится решать, пора или не пора просвещать ребенка…
– Наверное, он сначала ловит их, а потом отпускает, – предположила Леонора, сосредоточенно размешивая яйца. – А после ужина еще послушаем?
– Если захочешь.
– Риск ведь не испугается, правда? Мы не будем слушать там, где гремит гром и рычат львы.
– По-моему, он и к этому привык. Мы так часто слушали это место, что оно его больше не «blase».
– Это значит «не беспокоит». Это по-французски, – догадалась девочка.
– Да, конечно! Я забыла, что ты хорошо говоришь по-французски. Ну, если он больше не боится «Волшебной флейты», придется пугать его чем-нибудь другим.
Леонора встревожилась.
– Ой, не надо! Бедный Риск!
Марина улыбнулась:
– Я шучу. – Она много лет не наслаждалась беседой с шестилетними детьми и совсем забыла, что эти неутомимые экспериментаторы со словами порой могут воспринимать некоторые шутки буквально.
– А Риск будет по мне скучать, когда я улечу к маме на свадьбу? – задумчиво спросила Леонора.
– Да.
– Он не забудет меня?
– Нет.
Леонора медленно водила ложкой в чашке и молчала.
– Ты очень ждешь этой свадьбы?
Девочка кивнула, но Марина не была в этом убеждена. Она следила за девочкой, которая скрывала боль и недоумение и упорно размешивала два яйца, приказав себе быть стойкой и смелой.
Тяжелое испытание для ребенка. Лететь на другой конец земли ради того, чтобы быть свидетелем краха собственной семьи. Стоять и следить за тем, как чужой человек займет место твоего обожаемого отца.
Ох, Поппи Рожье, какая же ты эгоистичная сука, если бросила Леонору, едва вышедшую из младенческого возраста! Как ты могла? – с яростным осуждением подумала Марина. Но правда заключалась в том (и Марине это было известно лучше, чем кому-нибудь другому), что на самом деле она бранила самое себя, бессовестно бросившую собственных детей. Она никогда не могла простить себе эту вину, хотя ее дети были почти взрослыми и прекрасно понимали, что происходит.
Но даже когда Марина перестала видеть их каждый день, она не прекратила звонить им, писать, приходить в гости и приглашать к себе. И любить их. Так что в те безумные дни уходящей молодости ей пришлось труднее, чем им. А сейчас они сами взрослые. Оперившиеся, самостоятельные, добившиеся успеха, счастливые и, судя по всему, довольные жизнью.
Но Леоноре – прелестной, серьезной, смешной и ужасно трогательной – было только шесть лет. И, насколько было известно Марине, девочка не виделась с матерью шесть месяцев.
– Мама прислала мне платье, чтобы надеть на свадьбу… – Яйца давно превратились в белую пену, а Леонора все еще размешивала их. – Голубое. И я буду держать цветы.
– Это хорошо, – не слишком убежденно ответила Марина.
– Папа тоже подарил мне платье. – Тут на серьезном лице девочки забрезжила улыбка. – Желтое с зеленым поясом. С нами ходила Зоя и помогала выбирать.
– Ты можешь надеть голубое на свадьбу, а желтое на праздник, который будет потом, – предложила Марина, сразу поняв стоявшую перед ребенком дилемму – нежелание обидеть никого из родителей.
Леонора постучала черенком по чашке, положила ложку на стол и тщательно вытерла руки обвязанным вокруг пояса полотенцем.
– Папа тоже так говорит, – серьезно сказала она.
– Ну, значит, все правильно.
Женщина приподняла бровь и лукаво подмигнула Леоноре.
Девочка села и подперла рукой подбородок.
Поразительно задумчивый ребенок, подумала Марина. Чувствительный, как будто соткан из воздуха. И все понимающий.
– Я знаменитый птицелов – тра-ля-ля! – негромко замурлыкала она, затем сфальшивила, умолкла и подняла глаза на Марину.
– Ты прекрасно проведешь время, – сказала Марина, молясь, чтобы это оказалось правдой. – Тебя ждет большое приключение. Вместе с папой.
– Угу.
Казалось, Леонора вновь помрачнела и погрузилась в сомнения. Она сделала еще одну попытку замурлыкать и вновь умолкла.
Марина добавила в яйца молока, вылила массу в миксер и хорошенько размешала.
– А теперь смотри и слушай. Если я переверну чашку и начну стучать обратной стороной ложки по той штуковине, которую мы состряпали, получится, будто лошадь скачет по сырому песку. Слышишь?
– Да! – согласилась Леонора. – Здорово!
Она немного послушала, склонив голову набок, как всегда делала, когда сосредоточивалась. И вдруг без всякого предупреждения выпалила то, над чем долго трудилась ее маленькая головка.
– Я хочу, чтобы Зоя полетела с нами в Нью-Йорк.
Оказавшись в самолете, Поппи скоро восстановила самообладание и уверенность в себе. Она довольно вздохнула и откинулась на спинку кресла. Экипаж улыбался, атмосфера в самолете была деловая и спокойная. Совсем другой мир по сравнению с хаосом и неразберихой, царившими в аэропорту. Поппи сидела у окна; соседнее место было не занято, так что можно было слегка расслабиться и почувствовать собственную исключительность.
Когда самолет поднялся в воздух и рёв двигателей утих, она окончательно успокоилась. Стюард принес ей ледяного шампанского. Он был молодой, смуглый и очень симпатичный. Итальянец, решила Поппи, услышав характерное растягивание гласных. Позже он пришел снова, присел на корточки в проходе, осведомился, удобно ли ей, и сказал, что, если она чего-нибудь захочет, стоит только приказать. Поппи почувствовала, что между ними проскочила некая искра, и была совершенно очарована.
Когда они уже подлетели к Британии, командир корабля сообщил, что из-за плохой видимости в Хитроу сесть невозможно и их направляют в Ньюкасл. Им придется свернуть на восток и пролететь над Ла-Маншем и Северным морем. Погода там портится, поэтому пассажиры должны быть готовы к небольшой тряске. От них могут потребовать пристегнуть ремни. Однако, естественно, никаких поводов для беспокойства нет.
Через несколько минут рядом вновь возник стюард.
– Все в порядке, волноваться не о чем, – сказал он.
– Задержка… Ах, какая досада, – устало ответила Поппи, чувствовавшая, что у нее начинают затекать лодыжки.
Кости ныли, хотелось скорее приземлиться, походить и размять ноги.
Стюард предложил еще шампанского. Но у Поппи начинала болеть голова. Она велела принести чаю и стала искать аспирин.
Во время полета над северо-восточным побережьем Англии самолет боролся с сильным встречным ветром. Едва стюард направился в хвост самолета, как увидел над крылом черный дым.
Вслед за тем самолет исчез с экранов радаров. Об этом официально объявили через три часа после запланированного времени приземления.
Вечером экипаж другого самолета, пролетавшего над побережьем Йоркшира, заметил обломки. Вертолеты и водолазы тут же получили приказ начать поиск.
Глава 18
В последние недели Чарльзу не слишком везло на воскресные вечера. У длинноногой восемнадцатилетней красотки, с которой он познакомился в каком-то баре, это время было вечно занято. Девушка вполне резонно отвечала, что, проводя львиную долю уик-энда в его компании, обязана уделить несколько часов родителям перед началом напряженной трудовой недели.
Объяснение было вполне правдоподобное, но с недавних пор Чарльз сильно сомневался в девичьей искренности. Он не мог избавиться от подозрительности ко всему женскому полу и постоянно был настороже. История с Франсуа Рожье – настоящей ядовитой змеей, забравшейся в любовное гнездышко, которое Чарльз вил для себя, – подвергла его самолюбие серьезному испытанию. Поэтому он и не был склонен доверять своей длинноногой. А вдруг окажется, что она тоже предпочитает смуглых и суровых французов?
Но хуже всего было то, что ему ужасно хотелось вернуть Зою Пич. Сознание этого не доставляло ему никакого удовольствия: затея была практически безнадежная. Тем более что он сам считал себя жизнерадостным волокитой, привыкшим быстро получать желаемое, а уж затем решать, оставаться ему с девушкой или нет.
Насколько серьезно обстоит дело, он сообразил только тогда, когда в один из свободных воскресных вечеров, сам того не сознавая, битых полчаса ездил взад-вперед мимо Зоиного дома, неизменно сбрасывая скорость и самым унизительным образом поглядывая на ее окна. Какого черта он ведет себя словно зеленый подросток?! Чего он хочет этим добиться? Даже если он увидит ее, что из того? Не станет же он ломиться к ней в дверь, вытаскивать из объятий Франсуа Рожье и требовать, чтобы она опомнилась и легла в постель с ним самим?
Когда Зоя еще более-менее принадлежала ему, он был очарован ею и стоял на пороге капитуляции. Но теперь, когда ею владел другой мужчина, выглядевший грозным соперником, желание Чарльза одержать над ней верх стало болезненно острым. Точнее, невыносимым.
В этот воскресный вечер он вновь приехал к ее дому, хотя интуиция подсказывала, что лучше этого не делать. Но надежда открыть для себя нечто очень важное мешала Чарльзу прислушаться к своему внутреннему голосу. Это было похоже на рискованное путешествие в неизвестность. Потому что женщины, влюбленные в других и потому недоступные, значились на его карте как белое пятно.
Стоило Чарльзу свернуть на ее улицу, как у него бешено заколотилось сердце. Ощущение было непривычное и чрезвычайно возбуждающее.
При виде черного мотоцикла «БМВ», стоявшего у дома как зоркий часовой, он почувствовал не то боль, не то мазохистское наслаждение. Припарковавшись в нескольких метрах за мотоциклом, Чарльз сунул в аудиосистему компакт-диск со сборником любимых песен восьмидесятых годов, откинул спинку сиденья, вытянул длинные ноги и приготовился к долгой вахте.
Скрипучие французские часы девятнадцатого века, стоявшие на камине, пробили девять раз. В доме у Марины было тихо.
Франсуа разрешил Леоноре, наносившей соседке первый ночной визит, лечь спать попозже. Как-никак, случай был особый. Для Франсуа и Зои это означало чудесную возможность провести всю ночь вместе, как подобает настоящим любовникам. Для Леоноры – первую в жизни ночевку не только вне дома, но и без присутствия родителей. А для нехорошей женщины Марины, некогда сбежавшей от детей и выполнения материнского долга, – восхитительную возможность заботиться о своей юной подружке, наслаждение ее компанией и доверием ее отца.
Но когда дошло до дела, Леонора не захотела воспользоваться данным ей разрешением. В восемь часов, не в силах справиться с искушением поскорее оказаться в таинственной кровати, они с Риском тихо исчезли.
Позже Марина зашла к ним. Ребенок и собака мерно посапывали. При виде такого мира и согласия Марина испытала глубочайшее удовлетворение.
Поскольку нежных чувств в ее нынешней жизни было не так уж много, инстинкт подсказывал расправиться с ними, пока не стало слишком поздно.
– Возрастная сентиментальность, – проворчала она себе под нос, тихо спускаясь по лестнице.
И все же она опоздала. Умиротворение, которое Марина испытала, глядя на спящую Леонору, росло и ширилось. Ей хотелось продлить это чувство. Марина устала от унылого цинизма, который был ее привычной броней и последним убежищем.
Она пошла на кухню и поставила в раковину посуду, оставшуюся после ужина. Включив воду и разведя жидкое мыло, она через стенку услышала, что в доме Франсуа надрывается телефон, и вспомнила, что он звонит уже не в первый раз. Столько звонков в воскресный вечер… Франсуа явно пользовался популярностью.
Она вымыла тарелки, поставила на сушилку и стала размышлять, не стоит ли их вытереть. Быстро решив, что необходимости в этом нет, она взяла воскресную газету, неприятно удивилась ее толщине и положила поверх кучи прессы, пылившейся на дубовом буфете.
Ее взгляд упал на колоду карт «таро», завернутую в шелковый шарф. Она не бралась за них несколько недель – вернее, сознательно не обращала на них внимания с того самого утра, как карты передали ей послание для новых соседей, тогда незнакомцев, а сейчас самых близких друзей.
Марина с поразительной ясностью вспомнила рассказанную ими историю. Новое начало и неопределенное, неизвестное будущее. Какое-то путешествие. И опасность, страшная опасность. Возможно, для Леоноры и Франсуа.
Она налила бокал вина, пошла в гостиную, поставила пластинку с фортепьянными квартетами Форе (поскольку они были прекрасны, оптимистичны и совершенно лишены сентиментальности) и немного послушала. Часть ее мозга, отвечавшая за интеллектуальную деятельность, отмечала элегантность музыки, но половина, ответственная за эмоции, была странно возбуждена и невнимательна. Марина приказала себе успокоиться.
Музыку прорезала новая телефонная трель из соседнего дома. Пропустить ее мимо ушей было невозможно. Марина сделала глоток вина и нахмурилась. Испытанное ею чувство удовлетворения быстро исчезло, уступив место необъяснимой внутренней тревоге. Не в силах сидеть, она слонялась по комнате, брала в руки фотографии и безделушки, ставила их обратно, задергивала шторы, а потом снова раздергивала их, потому что терпеть не могла сидеть взаперти.
Возвратившись на кухню за вторым бокалом вина, она невольно бросила взгляд на карты. Колода манила, искушала и завораживала. Марина увидела, что достает их со шкафа и разворачивает, еще до того, как это случилось.
Они лежали в ее руках – мертвые, ничего не значащие прямоугольные кусочки картона с картинками. Марина с сомнением и испугом посмотрела на них сквозь полуопущенные веки. Затем быстро, не давая себе времени подумать, перетасовала их и положила на стол шесть карт, по которым было легко составить связный рассказ.
Она отшатнулась от стола, не веря собственным глазам. Снова выпали пять самых главных карт в колоде, абсолютно те же, что во время прошлого гадания: Верховная Жрица, Императрица, Шут, Дьявол, Смерть. Она не могла припомнить такого совпадения. Но тут была еще одна карта, поистине роковая. Шестая карта, самая мрачная в колоде. Башня.
– О Боже! – прошептала Марина в полной тишине: пластинка давно кончилась. – Что я вытащила… – Было невозможно дать этим картам иное истолкование, чем то, которое она дала в тот пасмурный понедельник, когда гадала на себя, а получила ответ, предназначенный кому-то другому. Но сейчас расклад был еще страшнее: к нему добавилась зловещая карта. Теперь она не сомневалась, что послание было предназначено Леоноре, Франсуа и, возможно, Зое Пич, которая была неразрывно связана с ними обоими.
С прищуром поглядев на карты, Марина почувствовала, что ее неудержимо влечет к Верховной Жрице. После небольшого раздумья она решила, что в данной ситуации карта означает не отвлеченную идею или поворот судьбы, а конкретную личность. И тут ее озарило: в этом раскладе Верховная Жрица представляла Зою Пич.
Она стояла неподвижно, заново вспоминая значение карт и их толкование. Верховная Жрица означала учебу, науку, знание и мудрость. Марина вспомнила, что Зоя – учительница и в то же время мудрая женщина, судя по успехам Леоноры.
Так… Если Верховная Жрица означает Зою, как трактовать то, что с нее начинается расклад, заканчивающийся Смертью и Башней?
Длинным ногтем, окрашенным в винный цвет, Марина прикоснулась к Смерти. Она по-прежнему отказывалась считать эту карту плохой. Несомненно, карта была трудная, но она обладала огромной силой и означала новую жизнь. Отражает ли Смерть какой-то аспект жизни Зои или просто представляет собой Франсуа? Пылкого влюбленного, защищающего свою любимую и сулящего ей новую жизнь?
Но за ним идет Башня. О Господи, а вот это нехорошо, очень нехорошо. Башня – худшая карта в колоде. Самая неприятная для гадания, независимо от того, насколько оптимистически настроен гадатель или складываются обстоятельства. С какой стороны ни глянь, Башня несет плохие новости: потеря, утрата иллюзий, обманутое доверие. И самое худшее – какое-то ужасное бедствие.
Было время, когда Марине самой выпала Башня. И, конечно, она пострадала. За этим последовали изгнание, унижение, ощущение собственной ненужности и бесполезности.
Она сделала глоток вина и снова посмотрела на карты. Их сегодняшний рассказ был очень прост. Тут были все элементы предыдущего гадания: неопределенность, путешествие, некая опасность, возможность нового начала. Но теперь к нему добавлялась страшная катастрофа, неминуемая и неумолимая. А если так, главным героем этой драмы становился Франсуа, связанный с Зоей Пич; именно на него сейчас указывал беспощадный луч прожектора.
Внезапно у Марины свело живот. Зачем я это сделала? – спросила она себя. Она искренне верила в силу карт и получила хороший щелчок по носу. А теперь снова взялась за то же. И чем это для нее кончилось? Пустыми хлопотами. Беспокойством, тревогой и страхом.
В доме стояла зловещая тишина. Музыка Форе давно умолкла. Сад тонул в вечернем сумраке, трава из зеленой стала темно-синей.
В соседнем доме снова зазвонил телефон.
Проклятье! Дай отдохнуть! Замолчи!
Марина сняла туфли и снова поднялась по лестнице. Леонора крепко спала, ее дыхание было глубоким и мерным. Казалось, Риска тоже ничуть не трогало растущее беспокойство Марины.
Он поднял голову.
– Ты что, собираешься остаться тут на всю ночь, мерзкий изменник? Значит, девять лет любви и заботы для тебя ничего не значат? Ты забыл свою бедную старую хозяйку? Она что, должна спать одна?
Он снова опустил голову и удовлетворенно вздохнул.
Марина вернулась вниз и включила телевизор.
Телефон за стеной зазвонил снова. А потом еще раз. Это становилось положительно невыносимым.
Марина поняла: надо что-то делать. При каждом новом звонке у нее начинали шалить нервы. Три жужжания; а затем тишина. Ясно, у Франсуа включался автоответчик. И ясно другое: кто-то решил дозвониться до него, во что бы то ни стало.
Взяв оставленный Франсуа ключ, она быстро прошла к соседнему дому, открыла дверь и остановилась у проклятого телефона.
На нем горела красная лампочка, означавшая предельную загрузку. Следовало поставить новую ленту.
Марина нажала на кнопку воспроизведения. Казалось, лента перематывалась целую вечность.
Наконец раздалось несколько коротких писков и прозвучал низкий ворчливый голос человека, назвавшегося Лайамом Кингом. Он хотел знать, благополучно ли добралась Поппи. Просто проверить. Все спокойно. Никаких волнений, да? Пусть она позвонит ему, когда доберется.
Позже он был более настойчив, хотел знать, не задерживается ли прибытие и не звонила ли Поппи. Но все еще держал себя в руках.
Еще позже он требовал, чтобы Поппи позвонила ему в ту же минуту, как появится. Затем он хотел, чтобы Франсуа позвонил ему. При первой же возможности. Ради Христа!
Последнее сообщение гласило: «Черт бы побрал этот проклятый телефон!»
Марина нажала на кнопку определителя номера звонившего. Код США, нью-йоркский номер. Она записала его на тыльной стороне ладони и поспешила домой, холодея при мысли о возможной катастрофе.
В коридоре ждал Риск. Он скреб пол когтями и тревожно скулил.
– Все в порядке, все в порядке, милый, – солгала она, наклонилась и погладила ему уши.
С бешено колотящимся сердцем она снова поднялась по лестнице. Леонора была жива и здорова. Конечно, жива. Какое бы событие ни случилось, оно не могло ранить девочку физически. Морально – сколько угодно, но это совсем другое дело.
Так что же все-таки произошло? Поппи Рожье. Вылетела из Нью-Йорка. Понятно, что неожиданно. И понятно, что не долетела. О Боже!
В мозгу Марины с пугающей четкостью возникла Башня. Внушительное каменное сооружение, с которого сыплются фигурки, словно сметенные ударом грома небесного. Беспорядочно падающие тела, кувыркающиеся через голову, раскинувшие руки, беспомощные и жалкие.
Она набрала нью-йоркский номер.
Лайам Кинг был в бурном отчаянии.
– Это квартира Рожье? Поппи у вас? Ради Христа, она уже прибыла? Черт побери, где же она?
– Извините, я не знаю. Не могу вам сказать, – ответила Марина, испытывая отвращение к собственной жестокой честности. Но что толку в пустой вежливости? – Вы можете объяснить, что случилось?
Пытаясь справиться с охватившей его паникой, Лайам изложил то, что ему было известно.
Поппи взбрело в голову, что она должна слетать в Англию и увидеться с семьей. Она вылетела утренним рейсом из Ла-Гардии. Должна была приземлиться в Хитроу в пять вечера. По лондонскому времени.
– Вы звонили в Хитроу? – спросила Марина.
– А вы сами когда-нибудь пробовали туда дозвониться? – язвительно ответил Лайам Кинг. – Еще бы! В конце концов, я добрался до человека, который знал чуть больше абсолютного нуля. Самолет отправили куда-то на север. Он не прибыл. Исчез с радара. Опаздывает уже на три часа.
– О Боже!
– Ради Христа, кто-нибудь скажет мне, что происходит? Разве в вашей нищей стране не передают никаких проклятых новостей?
Злись, сходи с ума, думала Марина. В ближайшие часы, дни, недели, годы тебя ждут чертовски плохие новости, Лайам Кинг.
– Я еще не слышала вечернюю сводку. Извините. Позвольте мне узнать, что здесь известно, и я перезвоню вам.
– Ага… – Пауза. – И вы меня извините. Мои слова к вам не относятся, – неуклюже вывернулся он.
– Все в порядке.
– Кстати, а где черти носят этого Франсуа?
Марина коротко вздохнула.
– Уехал к друзьям, – быстро нашлась она.
– Ага. Ну да, он же не знает о ее прибытии. Это сюрприз. Она такая, Поппи. Непредсказуемая.
Точнее, наглая, мелькнуло в мозгу у Марины. И, скорее всего, мертвая. Ох, ради Бога, только не это!
Обрывать телефоны и наводить справки было ни к чему. Все теленовости начинались с сообщения о пропавшем самолете.
В нескольких скупых строчках сообщалось, что самолет, вылетевший утренним рейсом из Нью-Йорка, аэропорт Ла-Гардия, не принятый в Хитроу из-за плохой видимости, попал в шквал и разбился на северо-восточном побережье Йоркшира. Найдена хвостовая часть и несколько тел. Вертолеты и водолазы продолжают поиск, но из-за недостатка естественного света скоро прекратят его, чтобы возобновить на рассвете. Море бурное, ветер все еще сильный, а температура воды необычно низкая для начала лета.
В заключение приводился номер телефона для справок.
Марина смотрела на бегущую строку и видела в ней только одно слово: смерть.
Она прикинула, стоит ли звонить Лайаму. Но что ему сказать?..
Нет, пробормотала она себе. Пусть это берут на себя близкие. Помочь – это одно. А информировать – совсем другое.
С тяжелым сердцем она набрала номер, который Франсуа дал ей на крайний случай. Номер телефона Зои Пич.
