Текст книги "Пленница сновидений"
Автор книги: Анджела Дрейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Анджела Дрейк
Пленница сновидений
Пролог
Два десятилетия назад, когда Зое было шесть лет, мать взяла ее с собой к предсказательнице будущего. Гадалка была стара; глубокие морщины окружали ее глаза и веером расходились от уголков рта. У нее были длинные черные волосы, перехваченные вязаным шелковым шарфом, и золотые серьги, тускло мерцавшие в полумраке пыльной и душной комнатки.
Зоя как зачарованная смотрела в морщинистое лицо и сверкающие пронзительные глаза. Она была загипнотизирована, не могла сдвинуться с места и испытывала непонятное, пугающее возбуждение.
Мать сидела, стиснув руки, и лихорадочно задавала вопросы. Наконец старуха оторвала взгляд от туманного стеклянного шара и заговорила.
Длинные, тягучие фразы… Зоя следила за ярко-красными губами, внимая убаюкивающему ритму; естественно, смысл слов гадалки ребенку был недоступен.
Однако мать все прекрасно поняла. Плечи ее сгорбились, кулаки сжались, она громко зарыдала и бросилась к дверям. Перепуганная Зоя, рысью припустившись за плачущей матерью, оглянулась и бросила последний взгляд на странную женщину, обладавшую таинственной властью вызывать такое горе.
Глава 1
Франсуа Рожье посмотрел на блестящую желтую лужицу, покрывавшую дно сковородки, выключил газ и точным движением деревянной ложки превратил лужицу в пышный холм. Вторым движением он переправил это маленькое произведение искусства на нагретую тарелку, по ободку которой располагались петрушка и нарезанные кружками помидоры.
– Леонора, твой омлет готов.
Девочка сидела за столом, склонившись над тетрадью, и с болезненной тщательностью выводила буквы. Она подняла голову, похлопала глазами, возвращаясь к действительности, затем посмотрела на тарелку, на отца и улыбнулась.
Леонора скрупулезно пересчитала дольки помидора и веточки петрушки.
– Семь и семь. – Она по-птичьи склонила голову набок. – Счастливое число.
– В самом деле? – невозмутимо спросил Франсуа, гадая, кто мог ей это сказать.
Леонора потянулась за мельницей для перца. Маленькие, но сильные пальчики повернули рукоятку, и на тарелку посыпался коричневый душ. Девочка взяла вилку и благовоспитанно погрузила ее в омлет.
У нее были вкусы взрослого человека. За завтраком Леонора предпочитала кофе апельсиновому соку, на ужин ела не куриную грудку, а свежеприготовленную «пасту». Правда, к тому времени она уже два года жила с отцом. Эти два года составляли треть ее жизни. А ее отец был человеком осторожным и аккуратным, если не сказать дотошным.
– Можно посмотреть, над чем ты трудишься? – спросил Франсуа.
Если бы девочка сказала «нет», он отнесся бы к ее мнению с уважением.
Обрадованная его вниманием, Леонора кивнула и улыбнулась.
Франсуа посмотрел на слова, написанные незатейливым, но уверенным детским почерком. Увиденное напомнило ему полные энергии абстрактные картины, выставленные в манхэттенской галерее Поппи. Картины, написанные главным образом зрелыми людьми.
При этом воспоминании его пронзила острая боль. Поппи стоит посреди зала в луче солнца, ворвавшемся в огромное окно, и ее белокурую голову окружает золотистый нимб… Франсуа крепко зажмурил глаза и нахмурился.
Не думай о ней, внушил он себе, ощущая свинцовую тяжесть в груди, и принялся рассматривать дело рук Леоноры.
Девочка составила две длинных колонки: на одной стороне листа были приведены английские слова, на другой – их французские эквиваленты. То, что все на обоих языках было написано совершенно правильно, доставило Франсуа живейшую радость.
Девочка начала бегло и уверенно разговаривать лишь в этом году. Он начинал бояться, что дочь не заговорит никогда…
Едва удостоверившись в своей беременности, Поппи решила, что ее ребенок (несомненно, мальчик) будет в одинаковой степени владеть французским и английским. То, что сын родится и будет расти в Англии, еще не причина отрекаться от его французских корней. Он будет говорить по-французски так же легко и свободно, как любой уроженец Парижа или Лиона.
– В конце концов, дорогой, – заявила она мужу, – ты расстался с семьей и родиной только ради меня. Поэтому я просто обязана сделать так, чтобы наш малыш говорил на твоем языке, как на родном… – Она сделала паузу и сложила изящные руки на выпуклом животе. – Французский – язык рыцарей. Язык любви.
Очарованный Франсуа смотрел на жену с нескрываемой благодарностью, а она решительно продолжала:
– Как только онродится, я буду говорить с ним по-французски и по-английски.
Поппи считала, что разум младенца – чистая страница, которую легко заполнить чем угодно.
Но вместо ожидаемого сына родилась дочь. И заполнить чистую страницу ее разума оказалось куда труднее, чем думала Поппи.
Во время отсутствия Франсуа Поппи без конца пела и разговаривала с младенцем. Утром ребенок слышал только английскую речь, зато днем непрерывно звучали фразы на французском. Сама Поппи говорила по-французски безукоризненно. Она пошла в школу в девять лет и проводила каникулы главным образом в Лангедоке, у друзей своих родителей, совершенствуясь в произношении и устной речи. Со временем даже местные уроженцы начали принимать ее за свою.
Леонора следила за матерью с большим интересом. Где-то в девять месяцев у нее начались обычные детские эксперименты со словами: повторения звуков, попытки ответить голосу матери.
Как только эти звуки стали членораздельными, Поппи принялась мягко поправлять ошибки, вызнанные смешением двух языков. Сначала это ее забавляло, но затем начало серьезно заботить. С губ девочки срывались очаровательные монстры. Получался какой-то странный, детский «франглийский».
Поппи мягко, но решительно настаивала на том, чтобы в определенное время дня звучал определенный язык. Кроме того, она требовала точности, не грубо, но настойчиво повторяя нужные звуки. А когда к ужину возвращался Франсуа, Леонору просили продемонстрировать свои успехи.
Франсуа ощущал беспокойство. Видя, что в огромных голубых глазах девочки растет тревога, он пытался отговорить Поппи от подобной методики. Та была жизнерадостна, но неумолима:
– Подожди, дорогой, через год эту девочку будут считать своей и в Лондоне, и в Париже!
Через год эта девочка была почти немой.
И только когда Поппи, в конце концов, ушла, Леонора начала предпринимать робкие попытки выражать свои мысли словами, а не рисунками, которые стали ее основным средством общения с окружающими.
Сейчас Леонора успешно овладевала письмом, и это чрезвычайно радовало Франсуа.
Девочка отломила кусочек от лежавшей на столе теплой булки, аккуратно вымазала им тарелку, обходя веточки петрушки словно слаломист ворота, и как котенок слизнула с хлеба остатки яйца.
– Ммм, хорошо! – сказала она, глядя на отца.
Он постучал по тетради.
– И это тоже хорошо, Леонора. – Франсуа протянул руку и нежно убрал со лба дочери мягкий светлый локон. – Значит, мисс Пич задала тебе домашнюю работу?
Леонора покачала головой:
– Она говорит, что дома дети должны играть и делать то, что им нравится.
– В самом деле? – приподнял темные брови сбитый с толку Франсуа.
– Да.
Пришлось согласиться. Не следовало оказывать на ребенка излишнее давление. Что бы подумала о такой философии Поппи? И что бы она подумала о нынешней жизни Леоноры? Девочка ходит в самую обычную школу и общается с детьми, родители которых не отличаются ни умом, ни богатством.
– Я писала слова, потому что мне так захотелось, – сказала Леонора, отобрала у Франсуа тетрадь и сунула ее в папку на молнии.
– Угу, – с отсутствующим видом кивнул Франсуа, снова и снова вспоминая маленькую роскошную картинную галерею на Манхэттене.
– Вчера на мисс Пич была ярко-зеленая блузка и попугайские сережки, – задумчиво сказала Леонора. – И красные туфли на высоком каблуке.
Франсуа мигом очнулся от мыслей о Поппи. В его темных глазах засветилась улыбка. В последние два месяца – с тех пор как пресловутая мисс Пич стала учить Леонору языку – это имя не сходило у девочки с языка.
Леонора начала брать уроки английского после того, как классная руководительница потребовала встречи с Франсуа и поделилась с ним своей тревогой: девочка была подозрительно тихой.
Леонора пошла в школу, когда ей исполнилось четыре с половиной года. Это произошло через полгода после драматического ухода Поппи. Девочка сидела в классе молча, и это наводило учителей на раздумья.
Классная руководительница говорила с Франсуа мягко и негромко. Она сказала, что Леонора вызывает ее беспокойство и нуждается в помощи. Наконец у нее вырвалось слово «психолог».
Франсуа глубоко вздохнул, нахмурился и рассердился. Он был тверд.
– Все, что требуется Леоноре, это время. И любовь!
Увидев во взгляде отца гнев, классная руководительница не стала настаивать на своем. О психологе больше не упоминалось. Сошлись на том, что Леонора присоединится к маленькой группе детей разных национальностей, для каждого из которых английский язык был иностранным. К ним дважды в неделю приходила учительница со стороны.
Леонора медленно и болезненно начала вновь осваивать разговорный язык. На этот раз рядом не было Поппи, поправлявшей малейшую ошибку, и после мучительного старта обучение пошло успешно. А с появлением на сцене мисс Пич процесс двинулся вперед семимильными шагами.
Франсуа посмотрел на часы.
– Пора ехать, моя радость.
Леонора положила в папку замшевый пенал для карандашей и улыбнулась отцу. Между ними царили любовь и взаимопонимание.
– Зубы, – торжественно сказала она.
Он услышал журчание воды в ванной и представил себе, как дочь бодро орудует зубной щеткой.
Сколько в ней энергии! Мощной, не знающей преград, полной детского оптимизма.
На мгновение Франсуа ощутил всю тяжесть своих тридцати лет. О Господи, ну и кашу он заварил! Хуже не придумаешь…
Из соседнего домика донесся лай собаки, возмущенной вторжением почты в висевший на двери ящик. Франсуа усмехнулся, представив себе трясущуюся от гнева собачонку. Лай достиг апогея, затем стих, превратился в рычание и наконец умолк. Через полминуты почту доставят и им.
Он вышел в коридор и посмотрел на входную дверь, где красовался латунный ящик для писем и газет. Франсуа не любил почту. В ней редко было что-нибудь приятное. Обычные счета, напоминания об уплате, рекламные проспекты. И письма Поппи, от которых на глаза наворачивались слезы.
Пулей слетев по лестнице, Леонора схватила конверты, едва они упали в ящик семейства Рожье.
– Один папе, – объявила она и сунула Франсуа толстый кремовый конверт, – а два мне!
Девочка положила свои трофеи на стол. Кремовый конверт был таким же, как и у Франсуа. Адрес на втором, ярко-розовом, был написан безупречным наклонным почерком, красными чернилами.
Леонора замешкалась, растягивая удовольствие и не зная, с какого из них начать.
Франсуа смотрел на зажатое в пальцах письмо. Длинные петлистые буквы Поппи. Почему-то он заранее знал, что там, внутри. Теперь ему стало предельно ясно значение слова «душераздирающий»: грудь сжалась, в животе возник холодок, а кишки свело судорогой.
Он хотел казаться спокойным и преуспел в этом; посторонний наблюдатель не заметил бы его волнения. Приказав пальцам не дрожать, Франсуа вскрыл конверт.
Внутри лежала плотная картонная карточка, заполненная ярко-синими буквами с нажимом.
Приглашение. Свадьба состоится в галерее знаменитого небоскреба. Бракосочетание жены Франсуа Поппи (он по-прежнему думал о ней как о жене) и ее любовника Лайама.
Он глубоко вздохнул, задержал воздух, а затем медленно выдохнул. Жирная черная точка завершила самую важную главу в книге его жизни.
Он поднял глаза и посмотрел на Леонору. Девочка задумчиво держала карточку на расстоянии вытянутой руки, вскинув голову, как зяблик. Спокойно, с величайшим достоинством она перевернула карточку и положила ее на стол лицом вниз. Затем открыла розовый конверт и вынула оттуда листок бумаги.
Наконец девочка подняла взгляд и улыбнулась. Ее глаза светились от возбуждения.
– Мисс Пич устраивает прием. Она хочет, чтобы я пришла. И ты тоже, папа. Мы пойдем? Пойдем, правда?
Отец и дочь внимательно смотрели друг на друга. Слава Богу, они не разучились улыбаться.
– Я могу надеть платье, которое прислала мама…
Леонора осеклась. Не стоило сейчас упоминать о маме. И о новом платье. Были вещи, от которых папа становился очень печальным. Может быть, следовало не распаковывать платье, пока она из него не вырастет.
– Конечно, пойдем. А твое платье очень подойдет для приема у мисс Пич, – сказал Франсуа, подхватил девочку и закружил ее.
Он еще раз покосился на твердые карточки, лежащие на столе. Хвала небесам, что есть на свете добрые учительницы, которые приглашают детей к себе в самое подходящее для этого время.
Глава 2
Несколькими часами раньше, когда Франсуа и Леонора еще спали, в римском аэропорту Фьюмичино царили шум, суета и вавилонское смешение языков. Стоял понедельник; едва брезжил рассвет. Огромный зал ожидания кипел и бурлил не хуже универмагов «Харродс» или «Блумингдейл» в субботу накануне Рождества.
Маленькая фигурка в красном плечом прокладывала себе путь сквозь толпу башнеобразных скандинавских бизнесменов, отоваривавшихся виски в магазинчике «дьюти-фри».
Белокурые гиганты опускали глаза, женщина улыбалась им снизу вверх, и дорога тут же освобождалась. Она приковывала к себе внимание и заставляла мужчин вспомнить о рыцарстве и благородстве. Фигурка ее была хрупкой, но излучала такую энергию, с которой нельзя было не считаться.
Она торопилась, потому что слишком поздно вышла из дома. Посадка на самолет была объявлена двадцать минут назад; дважды прозвучал последний звонок.
У нее вошло в привычку тянуть до последнего, пока не вспыхнет сигнал тревоги. Ей нравилась такая жизнь, напоминавшая хождение над пропастью.
Как ни странно, постоянные попытки искушать судьбу придавали ей уверенности, помогали чувствовать себя хозяйкой собственной жизни – в противоположность суеверной матери, которая начинала дрожать мелкой дрожью при необходимости принять самое простое решение.
Усталая кассирша без энтузиазма следила за светловолосым великаном, выставившим перед ней множество бутылок. Она потянулась за кредитной карточкой, не обратила внимания на попытку верзилы пошутить на плохом итальянском, когда карточка не пожелала регистрироваться, покорно посмотрела на пластик, стала набирать код, ошиблась и начала сначала.
Касса протестующе крякнула, и измученная девушка принялась повторять операцию.
Позади светловолосого нетерпеливо приподнялись плечи в красном жакете; безукоризненно накрашенные губы пробормотали что-то очень похожее на ругательство.
Вкрадчивый голос по громкоговорителю известил пассажиров, отправляющихся в лондонский аэропорт Хитроу, что их самолет отбывает.
Невесело смеясь над собственным невезением, молодая женщина в красном бросила свои бутылки фраскати и орвьето и быстро зашагала к выходу.
Стюард и стюардесса хладнокровно ждали запоздавшую пассажирку, цокавшую каблучками по длинной полосе асфальта, которая вела к трапу. За их спинами нетерпеливо рычали двигатели, овальные иллюминаторы горели желтым светом, как глаза алчного дракона.
Женщина взбежала по трапу с колотящимся сердцем. Ожидание полета всегда возбуждало ее, несмотря на богатый опыт.
– Прошу прощения, – сказала она стюарду, стоявшему у двери самолета. – Я заставила всех ждать?
– Нет-нет, – ободряюще улыбнулся тот.
Как любая прислуга, он был мастером по части подавления собственных эмоций.
Он показал пассажирке ее место. Пятый ряд. Кресло у окна. Она села, расстегнула жакет, одернула юбку, обтягивавшую стройные бедра, и с радостью заметила, что соседнее кресло осталось пустым. Прекрасно. Будет чуть посвободнее. Можно расслабиться и уснуть.
Женщина потянулась за ремнем безопасности. Слава Богу, тот оказался не слишком велик. Она облегченно вздохнула и принялась ждать. Сейчас закроют дверь, загорится предупреждение, и самолет начнет выруливать на взлетную полосу…
Тут в салон вторглась громоздкая фигура, затопала по проходу и опустилась рядом, словно притянутая магнитом.
Молодая женщина вздрогнула.
– Вот. Ваше вино! – Человек широко улыбался, размахивая перед ее носом яркой пластиковой сумкой.
Она узнала блондина, стоявшего в кассу. Того самого, у которого были сложности с кредитной карточкой.
Мужчина с треском стащил с себя свитер и сунул его на полку, где уже лежали их сумки, звеневшие бутылками. Он излучал столько энергии и бодрости, что в салоне сразу стало тесно.
Она незаметно улыбнулась. Несомненно, этот человек прекрасно знает о своем влиянии на женщин. Он не швед и не датчанин, а явная принадлежность Англии, такая же, как пасмурная весна и зеленые газоны.
Женщина вынула кошелек, достала несколько бумажек и протянула ему.
– Спасибо.
– Нет-нет! – бурно запротестовал мужчина, отстраняя ее руку.
– Да! – мягко сказала она, положила деньги к нему на колени, решительно повернулась спиной и уставилась в окно.
Нельзя позволять, чтобы ее опекали, каким бы обворожительным ни казался опекун. Толстое стекло отразило мужчину, сидящего в кресле, и ироническую улыбку, искривившую его полные губы.
Самолет неторопливо вырулил на взлетную полосу, нацелился носом на тусклые ряды огней, взвыл двигателями и рванулся вперед, а потом вверх.
Она прижалась спиной к сиденью; в то же мгновение пальцы соседа быстро коснулись ее кисти и спокойно улеглись на ручку кресла.
– Лучшее, что есть в полете, – пробормотал он. – Смертельная опасность. Фактор риска.
Она улыбнулась, закрыла глаза и откинула голову на спинку сиденья. Не следовало ввязываться в диалог.
Подошел стюард с кофе, сандвичами и алкогольными напитками. Попутчик легонько похлопал ее по руке.
– Выпьете что-нибудь?
Она покачала головой, не открывая крепко сомкнутых глаз.
Перед полетом у нее была мысль немного почитать или составить график ближайшего рабочего дня. Но сейчас, почувствовав угрозу быть втянутой в беседу – а угроза эта, учитывая притягательность соседа, была весьма велика, – она решила поспать.
Однако стоило принять такое решение, как сон пропал.
Проклятье! Она глубоко вздохнула, вспомнив наставления инструктора хатха-йоги. Так, наполнить легкие воздухом. Глубже, глубже… Задержать дыхание. Затем выдохнуть. Медленно-медленно. А затем снова. И снова…
Она шла по широкой дороге. Хайвэй, автобан, шоссе… это могло быть где угодно.
Она тщетно оглядывалась по сторонам – шоссе тонуло в темноте. Но дорожное полотно сверкало и слепило глаза, а на обочине вздымались и опускались кучи зерна, словно ждавшие огромного автопогрузчика.
Она шла вперед. Совершенно одна. Вокруг не было ни души.
В воздухе чувствовалась угроза. Кучи зерна впереди начали тлеть. Огонь шел снизу вверх, достигал вершины кургана, расцветал желтыми, красными и оранжевыми цветами и превращался в огромные полотнища пламени.
Она поднесла руку к глазам. Опаленные ресницы напоминали обгорелые спички.
Ее окутали клубы черного дыма, сердце сжалось от страха, сквозь пламя она заметила лежащий впереди алюминиевый фюзеляж. Серебряное чрево было опалено и разворочено. Самолет напоминал подстреленную птицу.
Одно изогнутое, покореженное крыло наполовину ушло в землю; второе, окутанное удушливым дымом, смотрело в небо. По его поверхности змеился зловещий маслянистый след. Казалось, пространство вокруг упавшего самолета заполнено стонами, сливающимися в единый крик боли.
Она стояла как вкопанная. Ноги отяжелели и не хотели двигаться.
Из дыма выбрался человек. Он был черен от масла и сажи. Черные волосы, черные брови. Глаза, напоминающие ночное небо, сверкающие и неправдоподобно глубокие. А кожа бледная, молочно-белая, отливающая лунным светом.
– Керосин! – крикнул он. – Горит керосин! Бегите! Спасайтесь!
Она боролась с собой изо всех сил, пытаясь внять словам незнакомца, но ноги не слушались, тонули в песке. Хотелось вырваться, освободиться от кошмара. И в то же время ее влекло к этому человеку. Он был ее единственным спасением. Но она не могла стронуться с места… Ноги словно вросли в землю…
Лившийся с крыла керосин взял ее в кольцо и начал медленно приближаться как ядовитая змея с отверстиями в чешуе, сквозь которые прорывались язычки пламени.
Человек кричал, отчаянно пытаясь спасти ее: «Зоя, Зоя!» Но звуки его голоса улетали в сторону, подхваченные клубами дыма.
Она плакала. Огненная змея была совсем рядом и злорадно высовывала раздвоенный язык. Бросив на незнакомца последний взгляд, она заметила, что тот тоже плачет…
Над ней склонились лица. Мужские лица. Испуганные. Чужие.
– Вы затолкали меня до смерти, – сухо известил чей-то голос, заставив ее вернуться к действительности.
Она посмотрела по сторонам и убедилась, что самолет уверенно летит по мирному, спокойному небу. Судорожные толчки сердца постепенно замедлялись, дыхание приходило в норму.
– И при этом чертовски стонали, – добавил ее белокурый спутник. – Вы не принесете ей бренди? – спросил он взволнованного стюарда. – И мне тоже.
– Должно быть, вам приснился очень страшный сон. Что, боитесь летать? – обратился к ней светловолосый.
Она покачала головой:
– Нет. Вовсе нет.
По крайней мере, так было до сих пор.
Блондин засмеялся:
– На высоте двадцать пять тысяч футов еще и не такое приснится!
Он пытался проявить великодушие. Превратить все в шутку.
Она сделала глоток бренди. Надо было убедить себя, что щупальцы зловещего сна разжались и отпустили ее.
В желудке разлилось горячее тепло, но руки и ноги продолжали оставаться холодными как лед. Извернувшись в кресле, она посмотрела на крыло самолета, но не увидела ничего, кроме уходящего ввысь огромного серого контура, посеребренного лунным светом. Остальная часть крыла тонула во мраке. Вновь ударившись в панику, она приказала глазам вглядеться в темноту и увидеть то, что было укрыто от взора.
В конце концов, пришлось сдаться. Даже если там есть зловещий след, все равно она не решится сказать об этом. Женщина всмотрелась в свое отражение и ужаснулась. Ее бескровное лицо, обрамленное темными волосами, напоминало лицо призрака; в огромных круглых глазах светился ужас. Она не узнавала себя.
Руки дрогнули, едва не расплескав бренди.
– Эй, что с вами? – обернулся к ней блондин.
В тот же миг он обнял ее за плечи и крепко сжал ладонями кисти, унимая дрожь, с которой женщина не могла справиться. Затем спутник начал бормотать всякие успокоительные пустяки, словно она была котенком, испугавшимся ночной грозы. Женщина была благодарна ему, но объятия блондина не помогали; тело оставалось жестким и напряженным.
Это было предупреждением о смертельной опасности. Она пыталась бороться с новой волной страха, избавиться от него и выкинуть из головы. Но страх сопротивлялся, вырывался на свободу и тихонько шептал: «Берегись, Зоя! Приближается что-то жуткое!»
Она неподвижно лежала в объятиях блондина, вновь овладев собой. Но даже в полумраке было видно, что ее щеки мокры от слез.
