Текст книги "Вторая жена"
Автор книги: Анджела Арни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
– Я люблю тебя, – сказала она.
– Я тоже люблю тебя, – ответил Тони, – но ты не сказала, что не уедешь.
Фелисити яростно замотала головой.
– Я не бросаю тебя! Просто хочу одну ночь в неделю проводить у матери, чтобы два дня в неделю работать в Лондоне. На эту ночь Аннабел может оставаться у Дженни. Ее мать согласна, так что одна проблема решена.
Тони уткнулся лицом в ее темные волосы.
– Но почему? – Его голос звучал глухо и жалобно.
– Потому что я должна иметь возможность больше работать. Кто знает, может быть, мне дадут премию или повысят жалованье. Я как следует насяду на Оливера; думаю, он выдержит. Я нужна ему. И тогда я смогу помочь тебе внести плату за обучение мальчиков. – Фелисити виновато поморщилась и скрестила пальцы. Это был подкуп, наглый и неприкрытый, но, как часто говорила ее мать, есть несколько способов освежевать кошку. – И к тому же, – добавила она, – я не собираюсь сбегать ни на той неделе, ни на следующей. Сначала мне нужно убрать дом и закупить продукты.
– Ну раз так, то все в порядке, – с облегчением сказал Тони. – А я было решил, что мне снова придется хозяйничать самому. – И в мозгу Фелисити снова прозвучал голос матери: «Может быть, Тони нужен человек, который будет стирать его трусы и носки».
Но все мысли о нижнем белье и одежде вообще исчезли в ту же ночь, которая показалась Фелисити самой замечательной в жизни. На следующее утро они спустились поздно, испытывая любовь ко всему на свете, и обнаружили, что Аннабел встала рано и приготовила завтрак. В субботу Фелисити так и не успела купить продукты. Аннабел обследовала кладовку и морозилку, поджарила рыбные палочки и разогрела печеные бобы с томатным соусом.
– Вот, – гордо сказала она, сунув Тони под нос блюдо с рыбными палочками, плававшими в море бобов с томатом. – Что скажешь?
Фелисити закрыла глаза. Утро было таким прекрасным! Ну почему нужно обязательно все испортить? Аннабел прекрасно знает, что Тони любит только крепкий кофе по-французски, свежие тосты и густой темный джем. Правда, часто он обходился и без этого, но даже растяпа Фелисити никогда не предлагала ему на завтрак рыбные палочки и печеные бобы.
– Классно! – услышала она голос Тони. – Много лет никто не кормил меня рыбными палочками!
Фелисити открыла глаза. Сидевшая напротив Аннабел подняла брови и пожала плечами, словно хотела сказать: с мужчинами легко справиться, если знаешь, как это делать. И тут Фелисити с удивлением поняла, что ее дочь начала превращаться из гадкого утенка в юную женщину.
– Посмотри-ка. Даже животным нравится, – сказала Аннабел.
Пруденс, сидевшая справа от Тони, с надеждой смотрела вверх и пускала слюни, а Афродита, уже получившая одну палочку от хозяина (что было не в его правилах), положила ее на пол и поделилась с котятами.
ГЛАВА 9
НаПортобелло-роуд, как всегда, царили суета и густая смесь ароматов. Был разгар пятницы, и на рынке торговали лишь овощами, фруктами и дешевыми безделушками, рассчитанными главным образом на небогатых туристов. Венеция часто приходила сюда на несколько часов, чтобы отобрать товары для субботней торговли. Сейчас она осторожно разворачивала фигурку из глазурованного фарфора.
Айрин сидела в маленьком складе позади киоска и улыбалась. Она была рада приходу Венеции. Старая леди обладала удивительной способностью заставлять людей раскошеливаться. Ее присутствие шло на пользу фирме «Хоббит», но лишало прибыли мелких торговцев. Такова жизнь, думала довольная Айрин: что одному здорово, то другому смерть. Покупатель рад, я рада, а больше всего рада сама Венеция.
Сегодня старуха была в ярко-красной косынке, пламеневшей на фоне множества вещиц, разложенных на самодельном столе. Венеция подняла взгляд, и на ее тонком, обычно суровом лице расплылась широкая улыбка. Она явно затмевает меня, думала Айрин, понимая, что с каждым днем все больше любит Венецию. Когда морщинистое лицо восьмидесятисемилетней старухи становилось довольным и воодушевленным, можно было догадаться, какой она была в молодости. Наверно, я единственная, кто еще видит в ней хорошенькую девушку, думала Айрин. Для всех прочих она остается почтенной пожилой леди. Для людей существует только «здесь» и «сейчас», они никогда не видят прошлого. И тут праздным размышлениям Айрин пришел конец. О Боже, ведь то же самое можно сказать и обо мне, подумала она. Да, я на двадцать с лишним лет моложе Венеции, но право на бесплатный проезд в автобусе автоматически делает меня пожилой женщиной. Эта мысль расстроила Айрин, и она попыталась убедить себя, что шестьдесят пять лет ничем не отличаются от двадцати пяти, если не считать того, что она ходит медленнее, а когда пытается бежать, у нее начинается одышка. Но отличие все же было, и оно печалило Айрин, когда она слишком долго думала об этом. Если не считать бизнеса, ее жизнь была не такой заполненной, как когда-то. Не нужно было торопиться домой, чтобы приготовить мужу еду, накормить детей и сделать сотню дел, которые всегда ждут своей очереди, если в доме живет не один человек. Мы с Венецией одинаковые, думала Айрин. Обе одинокие. И наши друзья медленно исчезают, один за другим оставляя этот свет. Айрин нечасто позволяла себе такие мысли. Она не была религиозна и упорно отказывалась думать о смерти и обо всем том, что с нею связано. Она считала, что, пока человек жив, нужно пользоваться этим, а потому приняла импульсивное решение.
– Венеция, – сказала она. – Я кое-что придумала. Нам нужно устроить праздник. На прошлой неделе мы хорошо поработали, и это следует отметить. Может быть, съездим пообедать или завтра отправимся в Вест-энд и посмотрим какое-нибудь шоу? Как вы думаете? Что могло бы доставить вам удовольствие в этот уик-энд?
Венеция на мгновение задумалась, а потом медленно ответила:
– То, что могло бы доставить мне удовольствие, невозможно.
– Ерунда. На свете нет ничего невозможного. Скажите мне, что это, и я все устрою.
– Мне хотелось бы еще раз посетить Черри-Триз, когда там будут дети. Когда-то я радовалась этому.
– Ради Бога, объясните, почему это невозможно?
По многим причинам, думала Венеция, ощущая чувство вины. Главным образом потому, что я не слишком одобряла брак Саманты с Тони. Осуждала, презирала, а теперь все это рикошетом ударило по мне. Моя внучка оставила отца ее детей ради другого мужчины. Развалила семью, а я позволила ей это. Но Венеция не могла так сказать, потому что не находила нужных слов. Все было слишком запутанно. Ее мысли напоминали клубок ниток, которым поиграл котенок. Венеция неловко замешкалась и наконец сказала:
– Потому что я им больше не родня.
– Конечно, родня, – возразила Айрин. – Вы по-прежнему остаетесь детям бабушкой.
Прабабушкой, – напомнила Венеция.
– О Господи, ну да! Я всегда забываю. Но это неважно. Вы родня и имеете полное право на визит. Сейчас я схожу в пивную напротив и позвоню дочери.
– И что вы ей скажете?
– Что мы приедем на уик-энд и чтобы она встретила нас в Брокенхерсте. Мы приедем на поезде, который отправляется с вокзала Ватерлоо в семь тридцать. Это сэкономит нам кучу времени. Успеем собраться.
– Но это невозможно! – воскликнула Венеция. – А как же быть с киоском? Завтра единственный рабочий день.
– Нет проблем, – беспечно ответила Айрин, решившая не останавливаться на полпути. – Я попрошу Джо, торгующего в соседнем киоске, чтобы за нашим прилавком посидел его сын. Такое уже бывало. Конечно, выручка немного упадет, ну и что? Я уже говорила, что последние недели торговля шла бойко. Я могу себе это позволить. – Она поднялась и вышла.
– Постойте! – крикнула ей вслед Венеция. Она хотела сказать, что нечестно ставить Фелисити перед фактом, не спросив разрешения заранее. Но было уже поздно. Айрин исчезла за дверью «Виноградной грозди».
Стоял вечер пятницы. Фелисити кое-как умудрилась навести в Черри-Триз порядок. У нее хватило времени даже на то, чтобы побрызгать мебель аэрозолем. Запах свежей полировки придает дому чистоту и уют. Это была одна из маленьких хитростей ее матери, которую Фелисити с удовольствием позаимствовала. Она съездила за покупками, набила кладовку продуктами, которых хватило бы на месяц, приготовила на ужин огромное количество своего фирменного блюда мусаки, представлявшей собой рубленую баранину по-гречески, с баклажанами в остром соусе, – и салата, половину которого собиралась заморозить и съесть на следующей неделе.
Конечно, все это было куплено на деньги, заработанные ею у Оливера Дикенса. В тот день Фелисити не прочитала ни строчки. Но она утешала себя тем, что на следующей неделе обзаведется помощницей и тогда ее жизнь изменится как по волшебству. Фелисити мельком увидела свое отражение в кухонном зеркале и остановилась. Темные волосы прилипли к потному лбу. Успеет ли она вымыть голову до вечера? Едва ли. Фелисити слегка взбила волосы. Вид у нее был измученный. Но имелся один плюс: похоже, она слегка потеряла в весе. Она втянула щеки и внимательно посмотрела в зеркало. Да, наверняка. Скулы стали более выпуклыми. Так гораздо элегантнее. На мгновение Фелисити почувствовала удовлетворение и даже тщеславие. Тони будет доволен. Однако эта мысль тут же переросла в досаду. Кем она стала? Рабыней, вылизывающей дом, чтобы доставить удовольствие мужчине? Она облокотилась о подоконник, полюбовалась плодами своего труда и нашла ответ. Женой. Вот кем она стала. Это было страшновато.
Хлопнула входная дверь. Должно быть, пришла Аннабел. Сегодня ее подвозила в Черри-Триз мама Дженни. Девочка вошла на кухню и проворчала:
– Эта женщина всегда торопится. – Она поставила на пол рюкзак и сбросила туфли. К ней подошла Пруденс, приветливо помахивая хвостом. – Привет, милая, – сказала Аннабел и вынула из холодильника гроздь винограда. – Мы с Дженни хотели вместе делать уроки, – пожаловалась она с полным ртом, – но ее мать сказала, что на это нет времени, и сплавила меня, так и не дав нам поговорить.
Фелисити подняла брови, заметив, что поцелуй достался не ей, а Пруденс.
– У матери Дженни дел не меньше, чем у меня, – сказала она. – Забери рюкзак и туфли и отнеси их в свою комнату.
– Сейчас. – Аннабел открыла дверцу духовки. – Ой, мусака! – воскликнула она. – Моя любимая! Можно, я проверю, готово ли?
Аннабел вынула из ящика ложку и хотела подцепить хрустящую верхушку, но Фелисити помешала. Она выхватила у дочери ложку и крикнула:
– Не трогай! Ты все испортишь!
– Было бы из-за чего шуметь, – фыркнула девочка. – Ты кого-то ждешь к ужину?
– Никого, – ответила Фелисити. – Нас будет трое, как обычно, но поскольку я весь день стояла у горячей плиты, как черная рабыня, – это было явное преувеличение, но измученной Фелисити так не казалось, – то сегодня вечером хочу пообедать тихо и прилично. Никаких фокусов. Мирный, приятный вечер втроем.
– Да ну! Скука! – отмахнулась Аннабел. – Почему бы нам не пригласить гостей? К Дженни на уик-энд приезжают двоюродные братья и дядя с тетей. Можно было бы устроить такую же вечеринку, как будет у Коулменов.
У тебя нет двоюродных братьев, – напомнила дочери Фелисити.
Кроме того, мне показалось, что мать Дженни тебе не нравится.
– Я этого не говорила. Просто сказала, что она всегда торопится.
– Это естественно, если она ждет в гости двоюродных братьев и теток. Слава Богу, что в этот уик-энд нам не грозит нашествие родственников, – сказала Фелисити. – Сомневаюсь, что я могла бы это выдержать.
– О Господи! Мама, ты безнадежна! – Бросив эту уничтожающую реплику, Аннабел подобрала рюкзак и туфли и вышла из кухни.
Безнадежна… Это было больно и несправедливо. Временами Аннабел была невыносимой. Неужели она, Фелисити, была таким же трудным подростком? Едва ли. Кажется, она никогда не ссорилась с матерью. Но думать было некогда. Если она хочет сдержать свою клятву и провести вечер пятницы тихо и приятно, пора накрывать на стол.
Наконец-то все в порядке! Фелисити посмотрела на часы. Самое время расслабиться и выпить бокал охлажденного вина. Прекрасный конец трудового дня. В холодильнике стояла открытая бутылка «шабли». Фелисити наполнила бокал и села в старое кресло у окна. Зазвонил телефон. Фелисити не обратила на него внимания. Звонят Аннабел, подумала она. Наверняка Дженни. Она услышала из коридора голос Аннабел.
– Привет! Что? Да ну… вот здорово! Сейчас я позову маму! – Аннабел вошла на кухню, держа в вытянутых руках телефон. Она широко улыбалась. – На сколько порций можно будет растянуть мусаку? – спросила она.
Фелисити слегка нахмурилась и неохотно взяла трубку.
– Кто там? – спросила она, прикрыв ладонью микрофон.
– Бабушка. Она приедет на уик-энд с подругой.
– Что!? – Фелисити ахнула и резко выпрямилась.
Нет ничего хуже вечеров пятницы, думала Саманта По пятницам ее регулярно тянули в разные стороны с такой силой, что она боялась разорваться.
Пирс неизменно хотел обедать в ресторане – обычно с людьми, которых считал полезными для их с Самантой карьеры. Это было важно. Саманте тоже хотелось обедать с элегантными и светскими знакомыми Пирса. Они так сильно отличались от элиты Оукфорда во главе с Алисой Эпплби, которую никто не назвал бы ни светской, ни элегантной.
Трудность заключалась в том, что кроме Пирса у Саманты имелись дети, которые были для нее не удовольствием, а долгом. Мальчиков приходилось забирать в Сент-Джонс-Вуд на каждый уик-энд. Она предпочла бы, чтобы близнецы оставались в школе, как и было задумано, но брат Том позвонил ей и твердо заявил, что, по его мнению, Филипу и Питеру нужно чаще видеться с ней во время их трудного переходного возраста.
Пирс вышел из себя.
– Старый ублюдок лезет не в свое дело! – воскликнул он. – Пошли его к чертовой матери!
– Я не могу так разговаривать со святым отцом, – ответила Саманта. Пирс захлопал глазами. Она что, шутит? Нет, она не шутила. Чувство юмора не относилось к числу, ее достоинств. Поэтому мальчики приезжали каждую пятницу. Саманта и Хилари с ними обедали. Во время обеда они рассказывали о том, что успели сделать за эту неделю, и в свою очередь выслушивали рассказы матери и сестры. Это было очень утомительно, требовало больших затрат времени, и Пирс бесился от злости. Он ненавидел, когда срывались его планы. Иногда Саманта подозревала, что все трое детей пытаются доказать себе, что они поступили правильно, решив остаться с ней, а не с отцом. Это беспокоило Саманту, потому что она сама изумлялась своей решимости забрать их, несмотря на сопротивление Тони. Не ошиблась ли она? Почему она цеплялась за детей, если не хотела их появления на свет? Неужели из-за желания сделать назло? Нет, оно быстро прошло. Из упрямства? Возможно. Из-за материнского инстинкта? Нет! Такой связи между ними не существовало. Они не были по-настоящему близки. Их отношения были достаточно прохладными: дети держались рядом, как суда на рейде, ожидая, когда им прикажут войти в порт и бросить якорь. Но Саманта не собиралась отдавать им такой приказ.
Она была, как заметила Венеция во время одного из редких посещений дома в Сент-Джонс-Вуде, матерински неполноценной. Или, выражаясь языком компьютерщиков, матерински проблемной. Венеция много читала, обожала смотреть телевизор и гордилась своим знанием современных идиоматических выражений. Эта черта вызывала у Саманты большую досаду.
– Я действительно люблю их, – сказала Саманта Пирсу после ухода Венеции. – По-своему. – Она была пристыжена и чувствовала себя виноватой.
В последнее время Пирс отмежевался от ее семейных дел. Как он однажды высказался, это не имеет к нему никакого отношения. Они были для него источником раздражения, и больше ничем. Он сознательно отстранялся от ее родственников и относился к ним как к какой-нибудь надоедливой навозной мухе.
– Милая, я знаю, что ты их любишь, – невозмутимо сказал он. Саманта и любила его за эту невозмутимость. Его ничего не раздражало, за исключением детей. Он потрогал ее недавно постриженные волосы. – Ты выглядишь на миллион долларов. Чувствуется рука Марселя.
Саманта прижалась к нему. С Пирсом было легко и спокойно. С ним она не ощущала недостатка гормонов, необходимых настоящей матери. Думать о новой прическе было куда приятнее, чем о детях. Она подняла лицо и серьезно сказала:
– Марсель нашел у меня три седых волоса. Поэтому я позволила ему вымыть мне голову хной.
– Что придало волосам чудесный оттенок красного дерева. – Пирс поцеловал ее. – Выглядит умопомрачительно. Одних твоих волос достаточно, чтобы вывезти тебя в свет и показать людям.
Они вернулись к тому, с чего начали. Была пятница. Худший день недели.
– Не могу, – сказала Саманта, чувствуя себя вдвойне виноватой. – Не на этой неделе. В следующую пятницу я оставлю их одних. – Прекрасно можешь, – твердо ответил Пирс. – Детям пора увидеть своего отца. Я уже купил им билеты на поезд. Он может встретить их в Брокенхерсте. Позвони ему и скажи, что они выезжают.
Внезапно Саманта почувствовала облегчение. Пирс так хорошо все устраивал. Она посмотрела на часы.
– Но Тони еще нет. Он у себя в кабинете.
– Тогда позвони Фелисити. Ей пора получше узнать пасынков и падчерицу. – Видя, что Саманта засомневалась, Пирс пустил в ход все свои чары. – Послушай, милая, – мягко, но решительно сказал он, – этот уик-энд для нас очень важен. Мы проведем его с Хэнком Хофменом. Он очень важная шишка в издательском мире США и собирается основать новый ежемесячный журнал. Нечто вроде американского варианта «Дома и сада». У меня есть хороший шанс стать его главным редактором. А у тебя – получить в нем работу.
Чувство вины начало понемногу слабеть. Мысль об Америке была намного заманчивее заботы о детях.
– Милый, значит, мы уедем?
– Конечно. Штаб-квартира империи Хофмена находится в Калифорнии. Именно поэтому ты обязана встретиться с ним сегодня вечером.
Саманта чуть не обняла его на радостях, но потом вспомнила, что Пирс не любит чересчур пылкого проявления чувств, если им не предшествует любовная игра.
– Калифорния… – выдохнула она, тут же подумав об огромных домах, роскошных женщинах с бронзовым загаром, золотых пляжах и пальмах. Как чудесно!
Пирс улыбнулся.
– Я знал, что эта мысль придется тебе по душе. Жизнь в Америке дает много возможностей. Стоит только освободиться от оков, и мы сможем стать самими собой.
Оковами были дети. Саманта знала это. Пирс мог не продолжать; честно говоря, она и сама так считала. Но это не избавляло ее от чувства вины или беспокойства о том, что с ними будет.
Пирс успокоил ее. Как всегда, хладнокровно и расчетливо.
– Не волнуйся и не вздумай заикнуться об этом детям, – сказал он. – Мы решим эту маленькую проблему, когда будут подписаны все документы. А пока позвони Фелисити и скажи, что они уже выехали. Потом сообщишь детям, что этот уик-энд они проведут в Нью-Форесте и что распаковывать вещи им не нужно.
И Саманта перестала волноваться. Во-первых, потому что Пирс оказался таким хорошим организатором. Во-вторых, потому что она стремилась к свободе, которая позволит ей стать тем, кем хочется. Женщиной, не связанной узами материнства. Дети – обуза, помеха на пути. Беспокоиться не о чем, у нее есть своя жизнь. Она устала быть ничтожеством. Мать – это ничтожество, ею может быть всякая. Для этого не нужно никаких талантов.
Она набралась храбрости, позвонила и попросту заткнула уши, услышав, что Фелисити пришла в ужас при мысли о трех непрошеных гостях.
– В конце концов, вы их мачеха! – выпалила Саманта и положила трубку.
Так оно и есть, подумала она, борясь с чувством вины и убеждая себя, что была всего лишь решительной. У мачех тоже есть обязанности. Фелисити придется посмотреть в глаза действительности. Так же, как самой Саманте, которой нужно будет сообщить детям, что уик-энд они проведут за городом. Они так ворчат на Лондон, что будут прыгать от радости. Но Саманта знала, что надеяться на это не приходится.
– Мне очень жаль, но нам с Пирсом нужно уехать. Поэтому мы решили, что этот уик-энд вы проведете в Оукфорде, – сказала она троице, задумчиво сидевшей напротив.
Все трое сильно поправились. Особенно Хилари, которая толстела не по дням, а по часам. На каждом ее пальце висело печенье «хула-хуп» в виде колечек. Она по очереди снимала их и сосредоточенно жевала. На столе перед девочкой лежала полупустая пачка.
Хилари взяла очередное печенье, вставила его в глаз, как монокль, и с ненавистью посмотрела на мать.
– Ты всегда уезжаешь, – сказала она.
Саманта попыталась справиться с досадой. Но к досаде примешивалось сознание собственной вины. Совесть подсказывала, что, если бы она правильно организовала их питание, они не стали бы без перерыва есть сладости. Врожденное чувство справедливости говорило Саманте, что они в этом не виноваты. Тем не менее дети раздражали ее. Все трое. Кроме того, как Саманта говорила не слушавшим ее Пирсу и Венеции, она действительно любит их, но по-своему.
– Мы не поедем в Черри-Триз, пока там эта женщина, – сказал Филип. Неужели мать не понимает, что они и в Сент-Джонс-Вуд приезжают только ради нее?
– Мы отправимся туда, когда папа бросит ее, – поддержал брата Питер, несмотря на сомнения в правильности выбранной ими тактики. Возможно, брат Том прав. Чаше всего так и оказывалось.
Брат Том говорил:
– Люди совершают глупости и ошибки. С этим ничего не поделаешь. Нужно смириться с тем, что все живые существа несовершенны, принимать вещи такими, какие они есть, и по мере сил исправлять их.
Питеру хотелось увидеть отца. Кроме того, он знал, что Хилари безумно скучает по Черри-Триз, по своей старой школе, а больше всего по Белым Носочкам. Она поделилась с братом, но взяла с него клятву ничего не говорить Филипу. У Филипа был сильный характер. Он не собирается смиряться и не скрывает своих намерений. До сих пор это была война. Он изменит существующее положение и сделает все, чтобы вернуть прошлое, в котором не было ни Пирса, ни Фелисити.
– Да, о Нью-Форесте ты можешь забыть. Мы останемся с тобой навсегда. – Хилари не смотрела на мать и вертела на пальце очередной «хула-хуп».
Тут в комнату вошел Пирс, чтобы проверить, готова ли Саманта.
– Хилари, таких вещей, как «навсегда», не существует, – сухо и чуть в нос сказал он.
Хилари ненавидела его сухость, точность, безапелляционность. Все, что составляет его сущность.
– Для меня они существуют, – ответила девочка. Саманта ощутила укол тревоги. «Таких вещей, как „навсегда“, не существует». До сих пор она об этом не думала. Неужели Пирс хотел сказать, что она, Саманта, тоже с ним не навсегда? Она не смела смотреть на Пирса, чтобы тот не догадался о ее внутреннем смятении.
Пирс откашлялся. Негромко. Вежливо и воспитанно. Звук был тихим, но выдавал его крайнюю досаду, распространявшуюся на всю троицу.
– Ты еще маленькая, – сказал он. – Когда подрастешь, поймешь, что все меняется каждую минуту. А сейчас собирайте вещи, такси придет через полчаса.
Детям, столкнувшимся с его стальной решимостью, оставалось только подчиниться. Они мрачно собирали пожитки под наблюдением матери. Тревога Саманты становилась все сильнее. Но дети были тут ни при чем. Впервые с момента ухода от Тони она не чувствовала себя в безопасности.
«Все меняется каждую минуту», – сказал он.
Значит, и их связь тоже. Саманта сомневалась, что она сможет пережить еще одну перемену. Во всяком случае, сейчас. После метаморфозы, которая с ней произошла. И после того, как она нашла свою нишу в этом мире.
Дети забрались в переполненный поезд, пробились сквозь толпу и нашли три места у окна.
– Этот проклятый Пирс не прав, – сказал Филип, когда они разместились. – Если как следует захотеть, можно сделать так, что все остановится. – Он вынул пакетик с леденцами и начал шумно грызть их, не обращая ни малейшего внимания на пронизывающие взгляды мужчины, вынужденного сидеть с ним рядом.
Питер уставился на брата. Филип говорил уверенно, но было ясно, что он сомневается в собственной правоте.
– Может быть, и можно остановить все, но только если делаешь это с самого начала, – робко возразил Питер. – А если все разлетелось на кусочки, трудно сложить их вместе. Как рассыпавшуюся головоломку. Все кучей лежит на полу, картинка исчезла, и все так перемешалось, что никто не сможет собрать ее снова. – Это было еще одно поучение брата Тома. Во всяком случае, он честно пытался его повторить.
– Дерьмо! – воскликнул Филип и удостоился еще одного пронзительного взгляда соседа.
– Ну ты даешь! – восхитилась Хилари и повторила слово на пробу. – Дерьмо! Вот что такое Пирс. Полное дерьмо!
– Проклятье! Ты совершенно права, – согласился Филип.
– Конечно, – сказал Пирс, большая черная машина которого искусно лавировала по вечерним лондонским улицам, – когда мы улетим в Штаты, этих твоих детей придется оставить. Хилари можно отдать в закрытую школу, нравится это ей или нет, а на каникулы все они будут возвращаться в Гемпшир. – Он обернулся и подарил Саманте улыбку. – И тогда, милая, мы останемся только вдвоем.
Саманта улыбнулась в ответ. И зачем она боролась с Тони за опеку? Без детей жизнь была бы намного проще. Хватит думать о вине, долге и ответственности! Она сыта этим по горло. Выпила свою чашу.
– Тони будет доволен, – сказала она. – Он всегда хотел забрать их.
Пирс припарковался на площади неподалеку от набережной, в тени деревьев. Свежая темно-зеленая листва отбрасывала легкий отсвет на булыжную мостовую; лучи вечернего солнца, пробивавшегося сквозь листья, косо падали на первые летние розы, распустившиеся на клумбах. Пирс помог Саманте выйти из машины и мгновение постоял, любуясь ее темным силуэтом.
– Пока никому ни слова, – повторил он. – Скажем, когда все будет кончено. И тогда тебе придется немного полюбезничать с этой новой женой Тони.
Саманта нахмурилась. Она не испытывала желания говорить с Фелисити больше, чем это необходимо.
– Зачем мне с ней любезничать?
– Ей придется заботиться о твоих детях.
– Но они же будут в закрытой школе… – Саманта осеклась. Она забыла про каникулы. – О Боже, – пробормотала она.
– Вот именно, милая. – На гладком лице Пирса появилось подобие улыбки. Он тщательно проверил замки. – Для этого и существуют любезности. Ни одна женщина в здравом рассудке не захочет взять на себя заботу о чужих детях.
