Текст книги "Вторая жена"

Автор книги: Анджела Арни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Хилари промолчала, боясь признаться, что значение этого слова ей неизвестно. Почему она не такая умная, как Филип и Питер, которые знают все на свете? Потом она заглянула в словарь и восполнила этот пробел. «Стремление к радости, к удовольствию, к чему-то приятному…» Дальше можно было не читать. Этого было достаточно. Она не могла представить себе, что приятного могла найти мать в Пирсе. Возможно, матери нравится, что Пирс всегда называет ее «мое сокровище» и «моя радость». Кажется, отец этого не делал. Кроме того, Пирс всегда говорит маме, что она самая стройная и обворожительная женщина на свете. Все это приводило Хилари в еще большее уныние, потому что после переезда в Лондон девочка сильно прибавила в весе. Только вчера одна из одноклассниц, соучениц по Вулстонской дневной школе для девочек в Сент-Джонс-Вуде назвала ее толстухой.

– Лучше быть толстухой, чем испытывать отвращение к пище! – крикнула Хилари, перед тем как стукнуть обидчицу.

За крик и драку ей объявили выговор и заставили сказать перед всем классом: «Я не буду вести себя так, как не подобает леди». Кроме того, ей задали домашнюю работу на пасхальные каникулы. Вулстонская дневная школа была частной и имела репутацию учебного заведения, в котором из девочек делают умных и воспитанных юных леди. Этим она сильно отличалась от прежней уэстгэмптонской школы, имевшей сомнительную репутацию поставщика матерей-подростков. Ее выпускницы обладали широким спектром возможностей. Некоторые становились контролершами огромного супермаркета в пригородном комплексе, другие поступали в университеты, но подавляющее большинство понятия не имело, чем оно хочет заниматься кроме как рожать детей. Подобная точка зрения была самой распространенной. Хилари нравился Уэстгэмптон. Там от нее ничего не требовали, и это ее вполне устраивало.

– Брат Том, – мрачно сказал Питер, – говорит, что вожделение – это работа дьявола и что ему нужно сопротивляться. – Близнецы ходили в закрытую католическую школу для мальчиков. Католиками они не были, просто Тони решил, что это пригодится им для дальнейшей карьеры. В отличие от Хилари, близнецы были очень одаренными. А Саманта предпочитала, чтобы мальчики пореже бывали дома, потому что без них было тише и чище. В Независимой средней школе для мальчиков имени святого Бонифация преподавали главным образом монахи, придерживавшиеся взглядов таких же старомодных, как их одеяния.

– Ты сказал это маме? – с надеждой спросила Хилари: – Насчет вожделения и дьявола?

– Не смеши меня, – отрезал Филип. – Если бы она с самого начала сопротивлялась искушению, нас бы не утащили из Гемпшира в этот проклятый Лондон. Очень жаль, – продолжил он, обращаясь к Питеру, – что ты не сказал этого судье. Иначе он мог бы отдать нас папе, а не маме. Понятия не имею, почему он присудил нас ей. Ей наложить с высокого дерева, где мы и чем занимаемся.

– Она так привыкла. – Хилари все еще пыталась оправдывать мать, хотя та в последнее время тоже не баловала дочь вниманием.

– Брат Том говорит, что ругаться грешно, – снова сказал Питер.

– К чертям брата Тома! – ответил Филип. Хилари заметила, что в последнее время Филип ругается чаще обычного. – Этот глупый старикашка всерьез думает, что его молитвы и зажженные свечи могут изменить мир!

– Он мне нравится, и я верю в силу молитв. – Питер очень любил брата Тома. После развода родителей монах стал его единственным утешителем. Питер мог рассказать брату Тому обо всем. О своих ночных кошмарах, страхах, обо всем том, о чем никогда не сказал бы ни Филипу, ни Хилари, ни тем более отцу с матерью. – Я каждый вечер молюсь, чтобы произошло чудо, чтобы Пирс исчез и мама снова полюбила папу.

– Вот чего стоят твои молитвы! – сказал задыхающийся от гнева Филип утром, бросив брату отцовский факс, в котором Тони сообщал им о предстоящей свадьбе и своем намерении посетить их. – Черт побери, он преспокойно собирается жениться! Сегодня днем он приедет и станет уговаривать нас пойти в церковь. Какое нахальство!

– Я не пойду, – сказала Хилари и ударилась в слезы.

– Я тоже, – откликнулся Питер, выскочил из комнаты, бегом одолел три лестничных пролета и очутился в крошечной комнате на чердаке, которую Пирс любезно разрешил ему считать своей собственной. Там находился лазерный проигрыватель, видеомагнитофон и компьютер с набором самых разнообразных игр. Но Питер редко пользовался этим. У комнаты было другое назначение, которое Питер хранил втайне, боясь, что его сочтут чокнутым. В середине комнаты стоял стол, накрытый белой скатертью, а в центре стола лежало маленькое деревянное распятие. Школа и безмятежная, но сильная вера братьев-монахов производили на Питера сильное впечатление. Когда Тони и Саманта разъехались и стало ясно, что его мир разлетается на куски, Питер создал собственное святилище, куда мог отступить в любой момент. Он часами стоял на коленях перед самодельным алтарем и молился, чтобы все хорошо кончилось. Иногда мальчик думал, что, если бы не закрытая школа, не брат Том и не его собственная лондонская часовня, он бы сошел с ума. Но полученное от отца письмо испортило все. Уничтожило надежду, на которую он и уповал в своих страстных молитвах. Одним гневным движением он сорвал со стола скатерть, и распятие полетело на пол.

– Вот чего стоят молитвы! – крикнул он, эхом повторив слова Филипа.

Питер сидел в кресле рядом с Филипом и жевал хлопья с открытым ртом, стараясь делать это как можно громче, чтобы разозлить отца. Пусть позлится, мстительно думал Питер. Он был согласен с Филипом. Приезд отца к ним является наглостью с его стороны.

Когда все слегка успокоились и перечитали факс Тони, Филип сказал:

– Сначала они испортили нам жизнь, а теперь отец успешно заканчивает начатое. Его нужно наказать.

– Я не пойду на это проклятое бракосочетание, – сказала Хилари. Если Филипу можно ругаться, то ей и подавно.

– Никто из нас на него не пойдет, – ответил Филип. – И я скажу ему это, когда он придет.

– Правильно. – Питер и Хилари согласились, что говорить будет Филип. Он умел разговаривать со взрослыми лучше, чем они. Кроме того, Филип напомнил, что он старший, пусть всего на десять минут.

– Мы не придем на твое бракосочетание. Мы все так решили. – Филип уставился на отца, а потом перевел ледяные голубые глаза на брата и сестру. – Верно? – Гнев, горевший в этих глазах, не позволял уклониться и проявлять слабость.

Хилари знала, что без Филипа она могла бы уступить. У нее нет такой сильной воли. Она заерзала на кровати. Теперь, когда отец стоял у дверей и тревожно смотрел на них из-за роговых очков, ей стало его жалко. Наверно, им следовало бы пойти. Свадьба – дело важное. Даже вторая. В конце концов, отец не виноват, что мать разлюбила его и полюбила Пирса. Он-то не изменился. Это их мать внезапно стала другим человеком. А он остался прежним. Внезапно Хилари ужасно захотелось обнять его и сказать: «Я люблю тебя. И всегда любила». Но она не смела. Филип сказал, что его нужно послать к черту, а Филип был главным.

Джинсы врезались девочке в талию, напоминая о весе, который она набрала после отъезда из Черри-Триз. Она сунула палец за пояс, но это только повредило делу и усилило ее подавленность. Несчастная Хилари набрала пригоршню хлопьев и сунула их в рот. Это не ускользнуло от внимания Тони. То, что дети без конца жевали, страшно раздражало его.

– Не думаю, что вам следует есть столько хлопьев, – резко сказал он и тут же понял, что это не лучший способ найти с детьми общий язык.

– Почему это? – вздернул подбородок Филип. Делать было нечего. Раз уж начал, то договаривай, подумал Тони.

– Потому что они плохо усваиваются. В хлопьях полно лишних калорий, которые вам совсем ни к чему. Я замечаю, что вы все поправились. Наверно, из-за этих хлопьев. У нас в доме их никогда не было.

– Ты говоришь, как чертов врач, – сказал Филип, надеясь вывести отца из себя.

Дети заметили, что при слове «чертов» отец поморщился, и стали ждать.

Тони сосчитал до десяти, затем еще до десяти, пытаясь справиться с гневом, которому не было суждено вырваться наружу. Он следил за детьми, и его сердце обливалось кровью. Да, они подростки, но все еще дети, его дети, которые не виноваты в случившемся. Кричать было бесполезно. Поэтому он просто сказал:

– Я говорю, как врач, потому что я и есть врач. Именно поэтому я и беспокоюсь о здоровье. Но куда важнее, что я люблю вас и мне небезразлична ваша судьба. Я уже сказал, что дома вы их не ели. В чем дело?

– Теперь наш дом здесь, – вполголоса сказала Хилари, боясь разреветься, – и мы можем делать то, что нам нравится. Никто не возражает. Никому нет до нас дела. Да в Лондоне и заняться-то нечем, кроме как смотреть телевизор и есть.

Тони тяжело вздохнул.

– Вашей матери есть до вас дело, – тихо сказал он. О Саманте он мог думать что угодно, но всегда старался не говорить о ней плохо в присутствии детей. – Кроме того, вы могли бы чаще бывать в Черри-Триз. Если хотите, я буду приезжать за вами. Там вам дел хватит. Старый Белые Носочки ходит по лужайке и ждет не дождется, когда вы сядете на него верхом. А Пруденс скучает по прогулкам.

При упоминании о Белых Носочках и Пруденс по щеке Хилари скатилась слеза. Но девочка незаметно от Филипа стерла ее. Филип вышел бы из себя. Она не должна показать, что это ее касается. Не смеет. В конце концов, они все согласились заставить родителей опомниться, пока не стало слишком поздно. А для этого был один-единственный способ: держаться как можно отчужденнее.

– Мы редко приезжаем, потому что для этого есть причина, – сказал Филип тоном, который ошеломил отца. До сих пор Тони ничего подобного не слышал. Точнее, слышал только от Саманты. От этой мысли ему стало еще неуютнее. Саманта говорила так, когда знала, что она не права, но собиралась настоять на своем. – Причина в том, – продолжил Филип, – что Черри-Триз – дом для каникул. Это не настоящий дом. Когда вы с мамой разделили все, то разделили и нас, как будто мы мебель. Теперь мы живем здесь. Это наш дом, с мамой и Пирсом. А Черри-Триз просто место, куда мы можем ездить в гости.

– У меня не было выбора, – пробормотал несчастный Тони. Фелисити жестоко ошиблась. Она сказала, что это будет нетрудно. Ничего себе «нетрудно»! Это было ужасно. Куда хуже, чем ему казалось.

– Был, – все тем же неумолимым тоном продолжил Филип. – Ты мог не разводиться. Вы с мамой могли бы немного пожить врозь, а потом сделать еще одну попытку.

Наступило долгое молчание. Тони пытался найти подходящие слова. Наконец он откашлялся.

– Я знаю, что, когда мы начали все делить, это застало вас врасплох. Вы не могли поверить, будто мы с мамой жили так плохо, что продолжение было бессмысленно. Но все пошло вкривь и вкось задолго до того, как она встретила Пирса. Жизнь – вещь непростая. Я хотел бы, чтобы она была попроще, но это невозможно. Все было очень трудно, и, когда ваша мать ясно дала понять, что второй попытки, как ты это назвал, не будет, я решил дать ей развод. Не иметь жены и в то же время считаться женатым – значит жить в аду. Я не мог делать это вечно.

– Пусть так. Но ты все равно не должен жениться на этой… на этой… – заговорил Питер, но потом храбрость его оставила и фраза осталась неоконченной.

– На этой другой женщине, – закончил Филип с таким омерзением, словно Фелисити была шлюхой и ведьмой одновременно. – Мы не хотим иметь мачеху.

– Нам не нужна мачеха! – воскликнула Хилари, отвернулась и зарылась лицом в подушку.

– Фелисити вам понравится. Честное слово. Пруденс она нравится, а вы знаете, что животные в людях разбираются. – Тони слегка кривил душой. Пруденс ревновала его к Фелисити. Когда та приезжала, собака норовила забраться к нему на колени. Он подозревал, что дети об этом догадываются, но его это не заботило. Следовало плюнуть на гордость. Он обязан получить их одобрение.

Но его мольбы остались втуне.

– Мы не пойдем на свадьбу, – ледяным тоном сказал Филип. – А заставить нас ты не сможешь.

Совершенно верно. Не тащить же их за шиворот. Тони минуту подождал, надеясь на то, что Хилари или Питер могут передумать. А потом сказал:

– Я передам Фелисити, что вы не придете. Она очень огорчится. Она так хотела познакомиться с вами. – Это тоже едва ли можно было назвать правдой. Фелисити не говорила, что не хочет знакомиться с ними, но Тони чувствовал ее страх и тревогу. Сейчас он хватался за соломинку: дети должны думать, что Фелисити сгорает от нетерпения увидеть их.

– Ты можешь передать ей еще кое-что! – крикнул Филип. – Что мы ее ненавидим! – Его звонкий юный голос отдался от стен скудно меблированной спальни.

– Да, – поддержал его набравшийся смелости Питер. – И будем ненавидеть всегда.

– Аминь! – заключил Филип.

Больше говорить было не о чем. На его месте женщина заплакала бы, но, по убеждению Тони, мужчины не имеют на это права. Внезапно он понял, что никогда по-настоящему не задумывался, как повлиял его развод на детей. Они ничего не говорили, не суетились, просто уехали с матерью, как было велено, и Тони решил, что им все как с гуся вода. Дети не умеют долго унывать, говорил Тони друзьям. Но верил ли в это он сам? Или просто утешал себя? Пользовался этим как предлогом, чтобы сосредоточиться на собственных проблемах? Только сейчас до него дошло, какую глубокую рану они с Самантой нанесли собственным детям.

Он повернулся к двери. Ничего другого не оставалось. По крайней мере, сейчас. Может быть, позже найдется способ компенсировать им хотя бы часть ущерба. Но не теперь. Он вышел из комнаты, закрыв за собой дверь так тихо, словно вообще здесь не был.

– Вот ему! – яростно сказал Филип.

Хилари села и посмотрела на него. К ее изумлению, гневно сверкавшие голубые глаза брата были полны непролитых слез.

ГЛАВА 4

– Ох, милый, мне так жаль, – сказала Фелисити.

На пороге Примроуз-Хилла стоял Тони, приехавший сообщить о реакции детей. Он выглядел таким безутешным, что Фелисити хотелось обнять его. Но орлиный взгляд стоявшей за спиной матери мешал ей сделать это.

– Похоже, вы сильно удивились, – сказала Айрин, жестом пригласив его на кухню. – Хотите выпить?

– Нет, спасибо, я за рулем. Но я действительно удивился, – признался Тони. – Я думал, они желают мне счастья. Но…

– Что «но»? – поторопила его Айрин.

– Мама! – Фелисити проклинала мать за бесчувственность и поднимала брови, прося оставить их с Тони наедине.

Но Айрин, не обращая на этот жест никакого внимания, налила себе джина и показала Тони бутылку с тоником.

– Да, – ответил Тони бутылке и повернулся к Фелисити. – Я не рассчитывал на такую злобную реакцию. Конечно, это моя вина, потому что я никогда не думал о той боли, которую им причинил развод. А мое решение вступить в новый брак лишний раз напомнило им, что жизнь, к которой они привыкли, кончилась раз и навсегда. Фелисити обняла его за талию. К ее искреннему сожалению примешивались острое облегчение от того, что ей пока не придется знакомиться с детьми Тони, и чувство вины за собственную трусость.

– Дай им время, – сказала она. – Их мир полетел в тартарары совсем недавно. Должно быть, развод нанес им сильную травму. Они не хотят терять тебя и наверняка думают, что я могу отнять тебя у них.

Внезапно Тони задумался.

– А как реагировала на это Аннабел?

У Фелисити вытянулось лицо, но не успела она ответить, как на кухню влетела подслушивавшая за дверью Аннабел.

– Если хотите знать, то я тоже не пришла от этого в восторг!

Тони почувствовал легкую досаду. У его обиженных детей была для этого серьезная причина. Но что заставляет возражать Аннабел, которая никогда не знала собственного отца?

– Ради Бога, почему? – спросил он.

– Потому что мне и так хорошо. Вы мне не нужны. – Аннабел налила себе джина.

– Но я нужен твоей матери, а это для меня главное. – Он отнял у нее стакан. – Ты слишком мала, чтобы пить спиртное.

– О Господи! Он уже начинает играть роль властного папочки! – крикнула Аннабел и вырвала у него стакан.

Фелисити встала между ними, забрала у Аннабел стакан и вылила джин в раковину.

– Зачем же даром переводить хороший напиток? – проворчала Айрин.

– Аннабел, иди в свою комнату, – спокойно сказала Фелисити. – Но сначала попроси у Тони прощения.

– За что? – дерзко спросила дочь.

– За грубость.

На мгновение Тони показалось, что Аннабел вот-вот вцепится ему в глаза, но девочка нелюбезно пробормотала «извините» и убежала из кухни, не дав ему открыть рот.

Он посмотрел на Фелисити и поднял брови.

– Ты хочешь сказать, что она тоже не желает терять тебя?

– Вот именно, – вставила Айрин.

Ну что за дети такие пошли! – мысленно недоумевал Тони. – Но она будет жить с нами.

– Конечно. И перспектива потерять меня ей не грозит. Я все ей объяснила. Помолчи, мама! – Фелисити гневно посмотрела на мать, которая наконец поняла намек, наполнила стакан и ушла из кухни. Тогда Фелисити повернулась к Тони. – И твоим детям потеря отца не грозит тоже. Они постепенно поймут это. Будут вынуждены.

Тони слегка приободрился, потом улыбнулся, повернул Фелисити к себе лицом и обнял за плечи.

– Теперь я не удивляюсь, что ты торопила меня, – сказал он. – Должно быть, Аннабел устроила тебе бурную сцену. Но ты решила об этом умолчать. Хитрюга!

Фелисити предпочла пропустить его замечание мимо ушей.

– Мы уговорим их познакомиться со мной после свадьбы, – пообещала она. – Они не захотят разлучиться с тобой навсегда.

Тони это внушало большие сомнения. Вспомнив жестокие, враждебные лица всех троих, он промолвил:

– Я договорился с Самантой, что если дети передумают, то она позволит им прийти. Она согласилась. Надеюсь, ты возражать не будешь.

– Конечно, милый, – ответила Фелисити и поцеловала его. Но все же скрестила за спиной пальцы и, несмотря на чувство вины, помолилась, чтобы они не передумали. Будет куда лучше, если она познакомится с детьми Тони, когда свадьба станет делом прошлого.

Фелисити не хотела пышной свадьбы и не раз говорила об этом. Причем очень громко.

Однако Айрин Хоббит придерживалась совершенно противоположного мнения, и за десять дней до свадьбы, в среду вечером, Фелисити потерпела сокрушительное поражение. Она поднялась в комнату Примроуз-Хилла, известную под названием «Чердак древностей». Именно там Айрин оценивала товар, которым торговала в своих киосках. Чердак был завален вещами, приобретенными ею на распродажах или у других киоскеров, которые были слишком невежественны, чтобы знать истинную цену своим сокровищам. В общем, это была настоящая пещера Аладдина.

В тот вечер Фелисити помогала матери привязывать ярлычки с ценами к старинным «апостольским» серебряным ложкам. Вообще-то Фелисити следовало бы читать рукопись, которую Оливер Дикенс насильно впихнул ей, когда она уходила с работы.

– Автор очень милый, но не уверенный в себе молодой человек, – сказал он, вручая Фелисити обтрепанный сверток в коричневой бумаге. – Посмотри хорошенько и скажи, можно ли с этим что-нибудь сделать.

Оливер никогда сам не читал рукописей. Во всяком случае, никогда не делал это первым. Он руководствовался инстинктом, который называл чутьем на людей. Фелисити слишком хорошо знала, насколько ненадежен этот критерий, поскольку самое трудное неизменно выпадало на ее долю. С первого взгляда на злосчастный опус Фелисити поняла, что увидеть свет ему не суждено. «Хорошенько смотреть» на рукопись не требовалось; ее следовало просто порвать. Поэтому она махнула рукой и отправилась привязывать ярлычки к ложкам и спорить с матерью.

– Давай спустим это дело на тормозах, – снова сказала Фелисити.

– Я не каждый день спускаю на воду свою единственную дочь и отправляю ее в брачное море. – Айрин подышала на ложку и начала тщательно полировать черенок; в ее киосках потускневшим серебром не торговали.

На мгновение Фелисити представилось, что она спускается со стапеля, словно лайнер «Королева Елизавета II», и что позади реют вымпелы и воздушные шары, привязанные к ее корме.

– Меня уже спускали на воду, как ты выражаешься. Четырнадцать лет назад. Когда я выходила замуж за Тима.

«Апостольская» ложка застыла в воздухе. Айрин немного помолчала, а потом вздохнула. – Ах да, Тим… Знаешь, я едва не забыла о нем.

– Я тоже, – призналась Фелисити. Она умолкла и задумалась. Они с Тимом… Как давно это было. – Мы так мало прожили вместе! Воспоминания тускнеют, и остается только хорошее. Память о моей жизни с Тимом выцвела, как тонированная фотография. Когда я думаю о нем – а это бывает не слишком часто, – то вижу только слабый теплый свет. Лучше всего я помню, что он был блестящим физиком. Если бы он был жив, то сейчас стал бы знаменитым профессором.

– А я лучше всего помню его одержимость горами, будь они прокляты. – Тим погиб во время восхождения, и Фелисити всегда казалось, что мать подозревает, будто он сделал это нарочно. Внезапно Айрин подняла голову, посмотрела на дочь и отрывисто спросила: – А Тони не увлекается альпинизмом?

– Слава Богу, нет. – Фелисити лукаво улыбнулась. – С его-то зрением?

Айрин переварила эту информацию, а потом вернулась к предстоящей свадьбе.

– Как бы там ни было, твой первый брак едва ли можно было назвать спуском на воду. Скорее ты потрогала ее босой ногой. Вы оба учились в университете, не имели гроша за душой, а твой отец, мир его праху, не оставил мне состояния, так что я ничего не могла поделать. – Она снова вздохнула, уставилась на пробу, украшавшую черенок полируемой ложки, а потом пробормотала: – Пятнадцать фунтов. – Айрин привязала к ложке ярлычок и проставила на нем цену. – Неплохо. Учитывая, что вся коробка стоила мне двадцать пенсов.

– Неплохо, – засмеялась Фелисити. – Настоящий грабеж средь бела дня. По-твоему, это называется справедливыми ценами?

Мать только хмыкнула. Никаких угрызений совести она не испытывала.

– Именно поэтому сейчас я могу позволить себе пышную свадьбу. Я видела в киоске Лоры Эшли красивое платье. Розовое с мелкими зелеными лапками. В самый раз для Аннабел. Как только она привыкнет к мысли о свадьбе, тут же захочет стать подружкой невесты.

Эта мысль заставила Фелисити истерически хихикнуть.

– Да Аннабел скорее бросится под семьдесят четвертый автобус, чем согласится!

Айрин занялась следующей потемневшей ложкой.

– Святой Петр. Около тысяча девятисотого года! – ликующе провозгласила она, осмотрела ложку со всех сторон и рассеянно спросила: – Семьдесят четвертый? Это какой же?

– Тот самый, на котором она каждый день ездит в школу. Ты же знаешь, как она ненавидит наряды. Она ни за что не согласится надеть платье, тем более с оборками. Если не считать балетной пачки, единственное, что она соглашается носить, – это мужской черный костюм и ботинки «Доктор Мартен».

Мать тяжело вздохнула.

– Что ж, придется отказаться от этой идеи, – разочарованно сказала она. – А жаль. Такое красивое платье.

– Мама, сделай мне одолжение, – взмолилась Фелисити. – Заодно откажись и от всех других своих идей. – Глупости! – с нажимом ответила Айрин. – Я уже говорила с Тони. Он просто счастлив, что я взяла на себя все приготовления. Тем более что с его стороны будет пятьдесят гостей.

– Счастлив! Пятьдесят гостей! – У Фелисити перехватило дыхание. – Но он никогда об этом не говорил. Он согласен на скромную свадьбу, на которой не будет даже его детей. Я познакомлюсь с ними позже.

Мать быстро опустила взгляд и начала копаться в коробке с ложками, но дочь успела заметить коварный блеск ее глаз.

– Это ты его подговорила! – осенило Фелисити. – Теперь я не удивлюсь, если ты скажешь, что на свадьбе будет присутствовать вся его семья!

– Нет. Не думаю, что они придут, – быстро ответила Айрин. – Но он действительно увлекся. Вот его доподлинные слова: «Я хочу собрать близких друзей, а не надутых индюков, как в прошлый раз». Видимо, так устроили его родители, но, поскольку их обоих уже нет на свете, земля им пухом, – ее лицо на мгновение приняло набожное выражение, – они не обидятся. Тони сказал, что я могу начинать подготовку. А раз ты не удосужилась для этого ударить палец о палец, я все взяла на себя. Конечно, лучше всего для этой цели подошла бы Бромптонская часовня, но…

– Мы не католики, а Тони в разводе, так что, слава Богу, этот вариант отпадает! – выпалила Фелисити.

– Или вестминстерская церковь святой Маргарет, – задумчиво продолжила Айрин. Потом она подняла глаза и лукаво улыбнулась. – Но в конце концов я решила не отрываться от действительности и договорилась с Кэмденским бюро регистрации.

– Куда я обратилась еще до тебя, – напомнила Фелисити и облегченно вздохнула.

– Однако, – с нажимом продолжила Айрин, – я убедила священника церкви святого Мэтью благословить вас… – тут Фелисити застонала, – и позволить нам принять гостей в церковном саду. Если пойдет дождь, мы сможем войти в притвор, но я молю Бога, чтобы этого не случилось. А продукты я заказала в «Масляных пальчиках».

– В «Масляных» – что?

– В «Масляных пальчиках», – повторила мать. – В той самой фирме, которую создали две жены членов парламента. Они снабжают все правительственные учреждения. В последнее время о них писали все газеты.

Вспомнив эти статьи, Фелисити улыбнулась.

– Странно, что они не назвали себя «Кожурой из-под бананов»!

– Не надо смеяться, дорогая. Хорошее меню – вещь важная. Там отлично готовят старинные блюда вроде пастушеского пирога и пудинга из хлеба с маслом. Они предложили устроить прием с шампанским и пастушеским пирогом.

Фелисити опять застонала.

– Как будто я выхожу замуж за Джеффри Арчера!

– Увы, это не так. Говорят, он сказочно богат и может написать бестселлер в мгновение ока. Вот бы с кем иметь дело твоему издательству.

Айрин привязала ярлычок к последней «апостольской» ложке, проставила цену и витиевато расписалась. – А теперь вернемся к скучным материям, милая, – серьезно сказала она. – Меня тревожит одна мелочь. Нам придется пригласить со своей стороны как минимум двенадцать человек, иначе пропорция будет нарушена.

Ага! – подумала довольная Фелисити. На ловца и зверь бежит!

– У нас нет такого количества родственников, – напомнила она матери. – И с этим ничего не поделаешь.

Однако Айрин не могло смутить ничто.

– Глупости. Еще как поделаешь. У тебя ведь много деловых знакомых. И у меня тоже. Они сойдут за друзей. А родня… Можно пригласить даже тех, кто далеко живет. Например, дядю Гарольда и тетю Эдну из Йоркшира. Они с удовольствием приедут.

Фелисити вздрогнула. Она видела Гарольда и Эдну всего несколько раз, но эти встречи навсегда врезались ей в память.

– Может, лучше не надо? Он пьет как лошадь, а она ругается как портовый грузчик.

– Дорогая, они делают это только потому, что состоят в браке. Действуют друг другу на нервы, – безмятежно ответила мать. – Но я всегда считала, что с ними стоит поддерживать связь. У них чудесный домик, а детей нет. Если найти к ним подход, они могут завещать дом тебе.

– Когда рак на горе свистнет, – ответила Фелисити.

– На Бога надейся, а сам не плошай. Так сказал Кромвель, – загадочно ответила мать.

Фелисити не могла понять сложные расчеты матери и не хотела их понимать. Она слишком устала. День свадьбы опускался на нее как огромное черное грибовидное облако с загибающимися краями, давящее и уничтожающее любую жизнь, в том числе и ее собственную.

– Не знаю, как насчет спуска на воду. Ужасное предчувствие подсказывает мне, что я утону, – пессимистически сказала она.

Свадебное утро выдалось таким ярким и чудесным, что Фелисити, к собственному удивлению, почувствовала себя счастливой. Крошечный садик, разбитый на заднем дворе, расцвел так, словно хотел сказать: «Пришла весна!» Заполонившая его куманика (ни Фелисити, ни ее мать не были заядлыми садоводами) покрылась мелкими листочками. Ярко-зеленые флаги в честь моей свадьбы, подумала Фелисити. А на нескольких кустиках чистотела, росших в дальнем влажном углу сада, вспыхнули желтые звездочки.

Фелисити смотрела в окно и грезила. Сегодня я могла бы начать писать книгу, думала она. Если бы для этого было время. И тут зазвонил телефон, напоминая что времени у нее действительно нет. Во всяком случае, сегодня.

Это был Тони.

– Я люблю тебя. Я люблю тебя, – сказал он, а затем внезапно запел: – Какое прекрасное утро!

В комнату ворвалась Айрин и выхватила у нее трубку.

– Кончай болтать и поторопись, – выпалила она, – иначе опоздаешь на собственную свадьбу!

– Айрин! – свистящим шепотом произнес Тони. – Фелисити нас слышит?

– Нет. – Она повернулась спиной к дочери и подошла к окну. – Я думаю, Саманта и дети все-таки придут на свадьбу. Как вы думаете, это нормально? Можно сказать об этом Фелисити?

– И да и нет, – ответила Айрин.

– Но Фелисити об этом не говорить?

– Вот именно, – ответила Айрин. – Но вы уже не успеете. Я возьму это на себя. А теперь поторопитесь, иначе опоздаете.

– Я люблю вас, – сказал Тони.

– О чем это вы? – поинтересовалась Фелисити, надевая новый темно-синий летний костюм. Она застегнула молнию и посмотрела на себя в зеркало. Неплохо, а если не кривить душой, то совсем неплохо. Яблочно-морковная диета, на которой она сидела последние две недели, оправдала себя. Она сбросила вес, результат был налицо. Странно, что потеря нескольких килограммов добавляет человеку уверенности в себе.

Мать подошла и встала рядом.

– Синее идет тебе, милая, – сказала она. – Оно в тон твоим глазам. Тебе следует чаще надевать этот костюм. А теперь заканчивай одеваться. Время не ждет.

Фелисити села на край кровати, рядом с коробкой с аквамариновыми туфлями на высоченном каблуке. Они были очень элегантными, но Фелисити знала, что к концу дня с наслаждением сбросит их. Однако, как заметила ее мать, когда они покупали эти туфли, замуж выходят не каждый день.

– Ты так и не сказала, о чем вы говорили с Тони, – напомнила ей Фелисити, доставая из упаковки новые колготки.

– Да так, о всяких мелочах, которые возникают в последнюю минуту, – уклончиво ответила Айрин, а потом сказала: – Надеюсь, Тони еще не напился. Он только что сказал, что любит меня.

– Это называется щедростью души, – хихикнула Фелисити, осторожно натягивая колготки.

– Чего нельзя сказать о твоей дочери, – ответила Айрин. – Она внизу. Одетая в черное с ног до головы. Более того, она воспользовалась белой пудрой и стала похожа на привидение, разрисовала глаза, как индеец, и накрасила губы темно-пурпурной помадой. Как будто собралась не то на похороны, не то на шабаш. Во всяком случае, не на свадьбу.

Фелисити фыркнула. В этом момент никто, даже Аннабел, не мог испортить ей настроение.

– Не обращай на нее внимания. У нее трудный возраст.

– Это в тринадцать-то лет? – воскликнула Айрин. – Типун тебе на язык! Если такое творится сейчас, что же будет, когда ей исполнится шестнадцать?