Текст книги "Вторая жена"
Автор книги: Анджела Арни
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
Она наконец вышла из ванной и у двери обнаружила дожидавшегося своей очереди Питера.
– Как ты думаешь, Венеция умерла счастливой? – небрежно спросил он. – Думаешь, она хотела умереть? – А потом вдруг стал очень серьезным. – Ты знаешь, что такое смерть?
Фелисити оперлась о косяк, втянула в себя воздух и часто заморгала. Только в таком состоянии и отвечать на философские вопросы. Почему ни в одной книге нет ответов, как быть в таких случаях? Тот, кто бродит в тумане и не понимает смысла жизни, рано или поздно неизбежно попадает впросак. Ей доводилось читать книги о сексе и наркотиках. Как правило, они были совершенно бесполезны. Но ей никогда не попадалось книг, которые говорили бы об общих проблемах бытия. Тут могла бы помочь религия, но в ней Фелисити тоже не разбиралась. За неделю, прошедшую после смерти Венеции, она не раз жалела об этом. Но теперь уже поздно. Тони изучал психологию, однако обращаться к нему не имело смысла. Если кто-то задавал ему трудный вопрос, он обычно говорил: «Спроси у Фелисити. Она много читает». Как будто это делало ее кладезем премудрости. Судя по выражению лица Питера, мальчик именно так и думал. Фелисити решила, что мнение Тони все же лучше, чем ничего.
– Папа вернулся? – с надеждой спросила она. Питер покачал головой.
– Он позвонил, когда ты была в ванной. К брату присоединился Филип.
– Он сказал: «Уходящим требуется много внимания. Скажи маме, что мне понадобится время».
– О Боже… – пробормотала Фелисити. В коридор вышла Хилари, завернутая в махровое полотенце.
– Уйдите с дороги, – надменно сказала она. – Мне нужно принять ванну и вымыть голову.
– Кто про что, а она про свою дурацкую голову, – сказал Филип и дернул за край полотенца.
– Уйди, противный мальчишка! – взвизгнула Хилари. – Я не хочу, чтобы ты смотрел на мою грудь!
– Ничего у тебя нет, – насмешливо ответил Филип. – Поэтому ты и прикрываешься.
– Нет, есть. Но ты ее не увидишь! – Изловчившись, Хилари пнула Филипа в лодыжку, и он взвыл от боли.
– Замолчи и перестань драться. – Фелисити попыталась говорить властно, но вновь почувствовала приступ тошноты.
– Да. Что бы сказала Венеция? Мы должны вести себя прилично, – сказал Питер. Спасибо тебе, Питер, ты умница, подумала Фелисити. – Что имел в виду папа, когда говорил про уходящих?
– Думаю, он хотел сказать, что старая леди, к которой его вызвали, умирает, – ответила Фелисити.
Хилари издала пронзительный крик, залилась слезами и нырнула в ванную.
– Не говорите о смерти! – громко запричитала она. – Разве мало того, что мы едем на похороны Венеции? Зачем кому-то еще понадобилось умирать?
– Я думаю, кто-то где-то умирает каждую секунду, – задумчиво сказал Питер. – Но люди не думают об этом, пока смерть не касается их близких.
– Едва ли Венеция думала о смерти, – ответил Филип. – Особенно в тот момент, когда сидела в кресле. Наверно, она думала об ужине, который я хотел приготовить. На самом деле она не собиралась умирать.
– Никто не собирается умирать, – сказала Фелисити.
– Кроме самоубийц! – крикнула плачущая Хилари из-за запертой двери. – Может быть, Венеция покончила с собой. Это случилось совершенно внезапно! – Глупости, – решительно ответила Фелисити. – Ее смерть была вызвана естественными причинами. Старостью. Просто у нее перестало биться сердце. Вот и все.
Они пришли к тому, с чего начали.
– Именно это я и хочу знать, – серьезно сказал Питер. – Ты думаешь, она была счастлива? И хотела умереть именно так?
Фелисити вспомнила слова Тони о том, что миссис Мерриуэзер устала от жизни, и сказала:
– Едва ли она думала об этом. Ей было восемьдесят семь лет, и она была стара. Вы сами говорили мне, что она очень устала. Думаю, так оно и было. Она устала, была рада уснуть и проснуться в каком-нибудь другом месте.
– В каком другом? – спросил Филип. – Почему об этом никто никогда не говорит?
– Говорит. – Фелисити поняла, что в существовании загробной жизни Питер не сомневается. Его интересует лишь то, добровольно ли Венеция покинула этот свет. – Мы отправляемся на небеса.
– Не верю я в небеса! – фыркнул Филип. – Все это выдумки. Никто там не был, а если был, то не вернулся.
– Потому что небо – это место пребывания бессмертных душ, – серьезно ответил Питер. – Если не веришь мне, загляни в словарь. Как только люди достигают его, они не хотят возвращаться.
– Откуда ты знаешь, если никто из живых там не был?
– Брат Том говорит, что мы всегда должны совершать важные путешествия сами. Каждый прибывает в этот мир один и покидает его тоже один. Но и тут и там тебя всегда кто-то ждет.
– Кто? – спросил Филип.
– Когда ты приходишь, тебя ждет мать, – осенило Фелисити. Она надеялась лишь на то, что диспут закончится прежде, чем все безнадежно запутается. – А Бог ждет тебя, когда ты уходишь.
– Все мы бессмертны, – сказал Питер. – Не забывай об этом.
– Можешь верить в это, если тебе нравится, – повернулся к брату Филип. – Но тогда небеса должны быть здорово переполнены. – Фелисити уже не раз замечала, что Филип изрядный циник.
– Я не сомневаюсь, что Венеция верила в загробную жизнь и что теперь она счастлива и спокойна, – решительно сказала она, сделав вид, что знает, о чем говорит. Ее собственные верования находились где-то между полным отрицанием Филипа и непоколебимой верой Питера. В зоне здравого смысла, где люди считали, что если ты не сделал ничего особенно плохого, значит, все будет в порядке. Но она никогда толком не знала, что означает это «в порядке». Вопросы Питера обнажили этот недостаток и заставили ее почувствовать себя весьма неуютно.
– Значит, она отправилась на небеса и сейчас сидит там? – отозвалась Хилари из ванной. Судя по всему, она уже перестала плакать. Из-за двери слышалось журчание воды.
– Да, – сказал Питер.
– Чушь зеленая! – воскликнул Филип.
– И она счастлива, – громко сказала Фелисити, жестом попросив Филипа помолчать. Детям не следует знать о ее сомнениях. Они решат этот вопрос сами, когда подрастут. Как делают все остальные. – А теперь поторопитесь, – сказала она мальчикам. – Пока Хилари в ванной, ступайте вниз и завтракайте. Потом умоетесь и начнете собираться. Пока один будет в ванной, второй спустится в раздевалку. У нас мало времени. До кладбища далеко.
– Она была счастлива, потому что ждала своей порции джамбалайи из сосисок, – пробормотал Филип, когда они спускались на кухню. – Но так и не дождалась ее. Держу пари, что она разозлилась. Потому что сосиски и все остальные продукты, которые я купил, остались у Лероя.
– Еда не имеет никакого значения, жадный ублюдок! – сказал Питер. – Ты всегда думаешь только о своем желудке и деньгах.
– Сам ты жадный ублюдок!
Филип замахнулся на брата, но Фелисити перегнулась через перила и крикнула «немедленно прекрати!», после чего мальчик виновато опустил кулак, посмотрел наверх и улыбнулся как серафим.
Тошнота вернулась, и Фелисити с тоской подумала о том, что все из рук вон плохо.
Хилари вышла из ванной, завернувшись в полотенце. Второе полотенце было у нее на голове. Гора грязного белья растет, устало подумала Фелисити. Она посмотрела на падчерицу. За несколько недель Хилари превратилась из увальня-подростка в длинноногую девушку, удручающе взрослую. Но еще больше Фелисити удручало сходство Хилари со своей матерью.
– Противные мальчишки, правда? – спросила Хилари с таким видом, словно хотела сказать: «Мы, женщины, понимаем друг друга, но вынуждены терпеть». – Ничего удивительного, что моя мать убежала от них куда глаза глядят.
– Она убежала не куда глаза глядят. Она улетела в Калифорнию, – не успев подумать, выпалила Фелисити. И бросила всех детей на меня, едва не добавила она, но удержалась. Хилари не виновата, никто из них не виноват, и она должна помнить об этом, когда дела идут скверно. Как сейчас. Впрочем, нет. Сейчас не так скверно. Просто она отвратительно себя чувствует.
– Ну, отправилась на Запад. Это то же самое, – с несокрушимой логикой ответила Хилари. Потом она поплотнее завернулась в полотенце и пошла по коридору, сексуально покачивая бедрами.
Фелисити была слишком слаба, чтобы спорить. Она стояла и смотрела вслед Хилари. Девочка действительно очень быстро похудела, и Фелисити встревожилась. Не морит ли Хилари себя голодом? Кажется, нет. Если память ее не подводит, девочка ест нормально. Так же как Аннабел и мальчики. И все же что-то случилось, потому что теперь фигура у Хилари лучше и стройнее, чем у Аннабел. Может быть, мне следует у нее поучиться? – подумала Фелисити. Несмотря на тошноту, она не теряет веса. Фелисити вернулась в ванную, тщательно осмотрела свое отражение в зеркале и с испугом увидела, что слегка располнела.
– Господи, – громко взмолилась она безымянному и непостижимому божеству, в существовании которого сомневалась, – только не это! Беременность будет для меня катастрофой. Я не справлюсь. Мы не можем позволить себе ребенка! – Но времени на раздумья о том, что Хилари похудела, а она сама поправилась, не было. Ее снова сильно затошнило и вырвало. – Фелисити, я вернулся! – крикнул с лестницы Тони. – Слава Богу, миссис Мерриуэзер стало полегче, и я оставил ее на попечение няни Хендерсон!
– Бедная старушка, – пробормотала Фелисити, держась за живот и закрыв глаза. Она несколько раз встречалась с местной сиделкой, хотя хватило бы и одного. Няня Хендерсон – властная, крупная, крепко сбитая седая женщина говорила Фелисити, что никаких препятствий для нее не существует. Фелисити нисколько в этом не сомневалась. Если няня Хендерсон решила, что миссис Мерриуэзер не умрет, то даже всемогущий Господь Бог не смел прикоснуться к ее подопечной. – Бедная старушка, – повторила она.
– Я умираю с голоду! – крикнул Тони. – Завтрак готов?
– Нет. Я принимаю ванну, – солгала Фелисити и пустила воду. Нужно действительно принять ванну. Может быть, после этого ей полегчает. – Возьми что-нибудь сам. Времени мало.
Пять секунд спустя снизу донеслось:
– Милая, я не могу найти ни джема, ни масла!
– Все на месте, – стиснув зубы, ответила Фелисити и вспомнила слова матери: «Мужчины устроены природой так, что никогда не знают, где что лежит».
После девяти месяцев жизни с Тони она начала верить в это. Как жаль, что Трейси не пришла сегодня пораньше! Однако она тут же опомнилась. Бедная Трейси не могла сделать это: у нее ребенок. А теперь, если верить слухам, что Сэм переехал к ней и Джейкобу, работы у Трейси стало выше головы. Мужчина в доме – это всегда дополнительное бремя. Впрочем, Трейси была тут ни при чем. Все обитатели Черри-Триз вполне могли позаботиться о себе сами. По крайней мере, теоретически.
– И хлеб тоже только тонко нарезанный! О Господи, какая разница? Хлеб есть хлеб, как бы он ни был нарезан.
– Сложи два куска вместе и сунь их в тостер одновременно!
Тони добродушно рассмеялся.
– За это я тебя и люблю, милая! Ты всегда придумываешь что-то новенькое!
Дверь хлопнула, и Фелисити поняла, что Тони ушел на кухню экспериментировать. Вылив в воду изрядное количество ароматического масла, Фелисити села, вытянула ноги, пошевелила пальцами с розовыми ноготками и почувствовала, что ей полегчало. Нет, она не беременна. Глупо даже думать об этом. Конечно нет. Желудочной инфекцией можно страдать неделями. Нужно будет сходить к врачу. Давно пора. Но Тони говорить об этом не следует. Зачем тревожить его попусту?
Тони постучал в дверь, прервав ее размышления, и вошел.
– Хотел проверить, не утонула ли ты, – сказал он, – а заодно напомнить, что пора ехать в Лондон на похороны.
Фелисити села.
– Раз уж ты здесь, потри мне спину. – Тони послушно взял мочалку. – Я пытаюсь представить себе, какими мы будем в старости, – сказала она, думая об умершей Венеции и бедной миссис Мерриуэзер.
– Ну, во-первых, мы потеряем гибкость. Так что едва ли ты сможешь сама залезать в ванну, – ответил Тони. – Разве что с помощью лебедки. Фелисити бросила в него губку.
– Убирайся! Я не хочу думать о негнущихся конечностях и всех остальных ужасных вещах!
– Все мы когда-нибудь состаримся.
– Знаю. Но я хочу достойной старости. Хочу быть довольной собой, а потом сгореть как свеча. Как Венеция. Кстати, почему ты не сделал благое дело и не дал старушке уйти с миром?
– Яне Господь Бог. Не мне решать. Кроме того, ее внучка постаралась не меньше, чем няня Хендерсон, и совместными усилиями они вдохнули в нее новую жизнь.
– Бедная старушка, – повторила Фелисити, думая о няне Хендерсон, которая сражалась с потусторонними силами.
Тони помедлил на пороге.
– Знаешь, мне показалось, что эта старая курица сейчас куда счастливее, чем раньше. Когда я уходил, она попросила няню Хендерсон принести ей вязанье. Если я правильно расслышал, белое и пушистое. – Фелисити посмотрела на него с недоумением, и Тони радостно улыбнулся. – У миссис Мерриуэзер должен родиться еще один правнук, и она решила его дождаться. Ничто так не укрепляет семьи, как новый малыш.
Заупокойная служба прошла в уродливой часовне из серого камня, стоявшей рядом с крематорием. Чтобы добраться до нее, нужно было ехать через кладбище. Место было угнетающее: сомкнутые ряды угрюмых серых плит, увенчанных вертикальными черными памятниками, узкие гудронные дорожки между памятниками и ни одного дерева вокруг. Даже цветы выглядели здесь испуганными, словно чувствовали неуместность своего вторжения в это одноцветное царство мертвых. Кладбище от крематория – мрачного сооружения из серого и черного мрамора позади часовни – отделяла огромная серо-оливковая стена. На этой стене за плату высекались имена кремированных, пепел которых развеивали над розарием. «Сад памяти» – значилось на стрелке, устремленной к месту, которое ничуть не напоминало сад. Казалось, у роз больше нет сил бороться с загрязненным воздухом, отсутствием ухода и нашествием гудрона. Все здесь было так запущено, словно садовника тоже кремировали, а местное начальство дожидается лишь того момента, когда опадет последний лепесток, чтобы заасфальтировать сад.
– Этим розам скверно живется, – заметила Айрин, выглядывая из окна машины. – О Господи, что заставило Венецию выбрать это место для собственных похорон?
– Наверно, потому, что это рядом, – сказал Тони. – Венеция не была религиозна. Насколько я знаю, она никогда не ходила в церковь.
– И была совершенно права, – ответила Айрин.
Но Фелисити показалось, что мать не так уверена в себе, как обычно. Может быть, ей хотелось, чтобы Венеция получила благословение Господа и упокоилась с миром.
У входа на часть кладбища, принадлежавшую крематорию, они вышли, оставили машины на автостоянке рядом с Садом памяти и пошли за катафалком к часовне. Усыпанные цветами смертные останки Венеции лежали в сверкающем гробу из красного дерева. Первыми шли Саманта и трое детей; за ними следовали Тони, Фелисити, Аннабел и Айрин.
– Насколько я понимаю, это фанеровка, – авторитетно сказала Айрин, кивком указав на гроб. – Тут нет ничего твердого. Держу пари, что Венеция заплатила за доброе дерево.
– Думаю, теперь ей все равно, – сказала Фелисити. Она была огорчена и в то же время удивлена реакцией матери. Кажется, Айрин оскорбляет, что Венецию могли надуть.
Катафалк остановился у входа в крематорий.
– Похоже на газовую камеру в концентрационном лагере, – пробормотала Айрин.
– Ба! – прошипела Аннабел, выглядевшая соответственно случаю. На ней было очень длинное черное платье и черная бархатная шляпа с опушенными полями, наверняка приобретенная в одном из киосков, торговавших подержанной одеждой.
– Да, помолчи, – сказала Фелисити. Но мать была права. Все было именно таким. Серым, запущенным и грязным. Даже погода. Внезапно она вспомнила оукфордский погост и захотела, чтобы Венеция была похоронена там. Там был бы цвет. Даже в такое туманное утро, как сегодня. Покрытые старым лишайником памятники, покосившиеся, как безумные ангелы, мягкая трава, на которой пасутся две козы священника. Никакого гудрона или асфальта; лишь одна поросшая мхом гравийная дорожка среди древних тисов, величественно опускающих ветки с таким видом, словно они принимают вассальную клятву. Там совсем другая атмосфера. Покой, тишина, сон, а не смерть. Ничего общего с этим упорядоченным, стерильным, бездушным местом.
Носильщики подняли гроб, и все медленно пошли за ним в часовню. Первым они увидели Лероя в неизменной разноцветной шапочке. Он сидел на передней скамье рядом со своей подругой Вероникой. На той было шелковое платье с яркими пурпурными цветами и огромная черная шляпа, напоминавшая мусорное ведро.
Саманта вздохнула. Конечно, она знала, что Лерой и Вероника непременно придут. Венеция хотела этого. Но Саманта предпочла бы, чтобы они сели сзади и оделись не так ярко. Стоявшая рядом Хилари шмыгнула носом и начала тщетно искать носовой платок. Не глядя на дочь, Саманта сунула ей свой. Она и сама едва не плакала, но совсем по другой причине. Теперь было слишком поздно искать взаимопонимание с Венецией. Возможность найти общий язык, которой она так и не сумела воспользоваться, исчезла навсегда. На мгновение Саманте представилось, что они с Венецией стоят в клетках собственного изготовления. И она укрепляет прутья клетки, отделявшей ее от детей. Почему? Неужели она боится, что окружающие догадаются, как она тоскует по любви? Или всему виной ее стремление остаться той самой личностью, которой она стала вопреки всему? Этого Саманта не знала. Она знала только одно: нужно как можно скорее избавиться от окружавшей ее горестной атмосферы. Это чувство было сродни клаустрофобии. Оно грозило разрушить ее психику и проникнуть в глубины души, которые она хотела сохранить нетронутыми. Она с тоской думала о Пирсе, о его аристократичной, хладнокровной, ухоженной внешности. Об их спокойном светлом доме с кондиционером и видом на Тихий океан. Скорее бы оказаться в Малибу, где так мирно и уютно. Их отношения с Пирсом потеряли прелесть новизны и стали более прохладными, но это ее вполне устраивало. Они по-прежнему занимались любовью, хотя и не так часто. Иногда Саманте казалось, что у Пирса кто-то есть, но это не имело особого значения. Она решила, что может быть счастливой и без страсти. Они сами избрали такой образ жизни. В их мир нет доступа любви, ненависти и осуждению.
Фелисити следила за Самантой и пыталась понять, о чем она думает. Та все еще выглядела больной, но сегодня ее бледность искусно скрывал грим. Саманта и трое детей стояли у гроба, который опустили на сверкающую плиту в конце часовни.
– Одно нажатие на кнопку, и занавес опустится, – непочтительно прошептала Айрин.
– Ма!
– Смех сквозь слезы. Когда будешь в моем возрасте, поймешь, что такое ждать, когда тебя с помощью электроники отправят в неизвестность.
Фелисити обернулась к Айрин, собираясь одернуть ее, и увидела, что, хотя подбородок матери вызывающе вздернут, ее глаза полны слез. Аннабел обняла ее за плечи и слегка прижала к себе. И тут до Фелисити дошло: с ее дочерью тоже произошла метаморфоза. Аннабел стала внимательной и заботливой юной женщиной. Фелисити была довольна этим, но невольно почувствовала себя старой и никому не нужной.
Священник – пожилой человек в белоснежном одеянии, хорошо сочетавшемся с его седой гривой, – поднялся на маленькую деревянную кафедру, открыл молитвенник и громко откашлялся. Орган сыграл еще несколько нот и умолк.
– Слава Богу, наконец-то, – сказала Айрин.
Священник бросил на нее суровый взгляд, и последнее путешествие Венеции началось.
ГЛАВА 16
Выбранные Венецией поверенные Пейрис, Смит и Паф после похорон устроили небольшие поминки, состоявшиеся в ноттинг-хиллском доме покойной. Всем заправляла их представительница, грозная молодая женщина, требовавшая, чтобы ее называли мисс – непременно мисс – Уайли. Она была одета с головы до ног в черное. Зато ее лицо было белым, глаза черными, а тонкие губы – ярко-алыми. Она была уверена в себе, холодна как лед и явно старалась как можно скорее покончить с порученным делом.
– По-моему, спешить некуда, – сердито пробормотала Айрин, когда ей сунули в руку бокал, но не предложили сесть. Мисс Уайли убрала все стулья, рассудив, что, если людям негде сидеть, они надолго не задержатся. – Думаю, Венеция хотела бы, чтобы нам здесь было уютно.
Питер и Филип посмотрели на нее с сомнением, а Хилари спросила:
– Вы так думаете? По-моему, это было бы неправильно. В конце концов, мы только что с похорон.
– Конечно. Она хотела бы, чтобы мы получили удовольствие. Иначе зачем она все устроила еще до того, как умерла? Это был ее способ попрощаться с нами. Устроить вечеринку перед тем, как каждый пойдет своим путем.
Саманта слышала слова Айрин и молча злилась. Она предпочла бы, чтобы никаких поминок не проводили вообще, и была полностью согласна с мисс Уайли, что все должно завершиться в минимально допустимый приличиями срок.
– Мама, а ты как думаешь? – спросил Питер.
– Венеция была старомодна, – пришлось признаться Саманте. – И устроила поминки, потому что так было принято в ее время. Думаю, она хотела, чтобы все было так, как она привыкла.
– Вот именно, – сказала Айрин. – Она хотела устроить пирушку.
– Вовсе нет, – огрызнулась Саманта. – Думаю, она хотела достойных и коротких проводов.
– Ерунда! – решительно возразила Айрин. – Если бы Венеция хотела коротких проводов, она не стала бы тратить на них все свои деньги.
Филип поймал взгляд Айрин и вдруг улыбнулся.
– Все верно, – сказал мальчик. – Она действительно хотела, чтобы мы устроили пирушку. – Он осмотрел устроенный в гостиной фуршет с любопытством и профессиональным интересом будущего повара, не упустив ничего. Тут были булочки с копченой лососиной и спаржей, канапе всех сортов, видов и размеров, сандвичи, меренги, эклеры и птифуры. Стол ломился от яств. – Выглядит замечательно, – сказал он. – Так и хочется попробовать.
– Все от Фортнэма и Мейсона, – резко сказала мисс Уайли, – так что должно быть вкусно. – Лично она считала, что это верх расточительности, однако была вынуждена подчиняться недвусмысленным указаниям клиента. – Но это не пирушка. – Она пронзительно посмотрела на Айрин, однако та, понимавшая, что выиграла сражение, только безмятежно улыбнулась в ответ. – Это маленькие поминки.
Саманта бросила на нее благодарный взгляд, надеясь на то, что мисс Уайли сумеет поддержать порядок. На улице со скрежетом остановилась машина Лероя. Сегодня он воспользовался ярко-желтым «шевроле», облупившиеся хромированные крылья которого заняли чуть ли не всю улицу. Она слегка вздрогнула от этой вызывающей вульгарности.
– Я не сомневалась, что он придет, – пробормотала она мисс Уайли. – И приведет с собой эту женщину, которая ему даже не жена.
– А ты не жена Пирсу! – громко сказал Филип.
Питер покраснел от смущения. Ему не хотелось даже думать об этом, не то что говорить. Но Филипа ничто не могло остановить.
– Как бы там ни было, его пригласили, – сказала Хилари. – И он пришел.
Фелисити заметила, что Саманта вспыхнула от досады. Фелисити, Тони и Аннабел с бокалами вина и тарелками, наполненными сандвичами, стояли в стороне. Поскольку поминки устраивали Саманта и дети, все трое, не бывшие родственниками усопшей, чувствовали себя скованно. В отличие от Айрин, которая решила получить удовольствие в полном соответствии с намерением Венеции и вела себя так, как считала нужным, шокируя мисс Уайли. Она допивала уже третий бокал.
– Я постараюсь, чтобы он не пробыл здесь слишком долго, – сказала Саманта, беря булочку с копченой лососиной и спаржей.
– Мама, ты ведь не станешь обижать Лероя? – с тревогой спросил Питер. – Венеция любила его, а он заботился о ней. И Вероника тоже. Она часто готовила Венеции обед, когда та слишком уставала. – Его голос дрогнул от обиды, когда Саманта ушла в другой конец комнаты, чтобы поговорить со старыми друзьями Венеции, приехавшими из далекого Йоркшира. Почему мать не хочет понять, как важны были для Венеции Лерой и Вероника?
Но Саманта, с виду элегантная и собранная, просто не слышала его слов. На самом деле она кипела от гнева. Ядовитая реплика Филипа насчет ее самой и Пирса попала в цель. Она напомнила Саманте, что ее положение не из лучших. Пирс мог насмехаться над браком сколько ему угодно, говорить, что стремление к семейной жизни – пережиток, простительный только крестьянам, но на нее это не действовало. Она по-прежнему хотела быть замужем, иметь гарантию в виде листа бумаги, заверяющего, что они принадлежат друг другу, хотя и знала, что эта гарантия не слишком надежна. Но брак был той формой отношений, по которой она тосковала, не признаваясь в этом даже себе самой. Я счастлива, я счастлива, начала про себя твердить она и тут же затосковала по Пирсу и Калифорнии. Она обвела взглядом крошечную комнату лондонского дома Венеции, забитую фарфором и серебром, унаследованным или собранным Венецией за долгие годы. От этих вещей и воспоминаний ей стало душно. Да, ей здесь делать больше нечего. Она здесь чужая. Она не хочет быть привязанной к этому тесному мирку людей и вещей. Внезапный страх потерять Пирса и обретенную благодаря ему новую жизнь показался ей чепухой. Как только Лондон и дети останутся позади, все будет в порядке. Особенно дети, которые всегда выбивали ее из колеи. К ней подошла мисс Уайли.
– Прибыли новые гости, – очень неодобрительно сказала она.
Саманта обернулась и посмотрела на Лероя. Казалось, его вязаная шапочка жила своей жизнью. Она неистово подпрыгивала, когда тот жал людям руки и представлял им Веронику.
– До чего я рад оказаться здесь! – широко улыбаясь, сказал он. – Дядя Игнациус будет с минуты на минуту. Он пошел к себе за банджо и барабанами.
Мисс Уайли выглядела так, словно нуждалась в нюхательной соли. При словах «банджо» и «барабаны» ее бледное лицо стало пепельным, а у Саманты упало сердце. Она смутно помнила дядю Игнациуса и молилась, чтобы это оказался не он. Но тут она напомнила себе, что Лерой действительно был добр к Венеции. Нельзя забывать об этом. Поэтому она решительно и с чувством собственного достоинства сказала ему:
– Мы будем рады дяде Игнациусу.
– Но не барабанам и банджо, – пробормотала мисс Уайли.
Однако Лерой ее не слушал. Он и Вероника уже с удовольствием уплетали канапе.
– Эти поминки не превратятся в пирушку, – сказала мисс Уайли, но ее голосу не хватаю убежденности.
– Хорошие были поминки, – сказал Тони, ведя переполненный микроавтобус в Примроуз-Хилл, чтобы завезти Айрин.
– Замечательные, – подхватил Филип. – Венеция была бы довольна.
– Ты выпил слишком много хереса, – хихикнула сидевшая сзади Аннабел.
– Если я не ошибаюсь, ты тоже не отставала. – Фелисити массировала живот. Ее снова подташнивало. Она попыталась вспомнить, как чувствовала себя, когда была беременна Аннабел, но отогнала от себя эту мысль. Она не беременна. Глупо продолжать думать об этом. Но как бы она ни упрямилась, факт оставался фактом: ее сомнения крепли.
– Я рад, что Венеция умерла до нашего возвращения в школу, – сказал Питер. – Если бы мы уехали, нас могли бы не отпустить на похороны.
– Конечно, отпустили бы, милый, – ответила ему Айрин. – Ты же в закрытой школе, а не в тюрьме.
– Иногда она бывает похожей на тюрьму, – сказал Филип. – Не делай того, не делай этого. Одни приказы, и больше ничего.
Сидевшая впереди Фелисити посмотрела на Тони. Его лицо выражало досаду и желание, чтобы Филип замолчал. Впрочем, откуда мальчику знать, что отец едва не обанкротился, чтобы послать Филипа в школу, которая тому не нравится?
– Там дают прекрасное образование, – сказал Тони. – Поэтому ты в ней и учишься.
– В прошлом семестре мы начали изучать древнегреческий, – сказал Филип Айрин. – Но я так и не выучил алфавит. Там все задом наперед. – Ну и что? – поддразнила его Хилари. – Ты сам задом наперед. Ты и английского-то алфавита не знаешь. – Филип повернулся, попытался ткнуть сестру кулаком, и она пригнулась.
– Конечно, без брата Тома школа уже не будет прежней, – печально сказал Питер. – Теперь, когда он вышел в отставку, я буду скучать по нему.
– В отставку? И куда же он отправился?
Любопытство Аннабел заставило Фелисити почувствовать себя неуютно. Она вспомнила, что абсолютно не интересовалась отношением дочери к религии. Разговора о вере не было ни дома, ни в школе. Впрочем, Фелисити не знала, почему это встревожило ее именно сейчас. Может быть, потому что она возвращается с похорон, а это обязательно настраивает людей на философский лад и заставляет думать, что и почему. Но Фелисити знала по собственному опыту, что такое настроение долгим не бывает.
– Он отправился молиться, – ответил Питер.
– Можешь не строить из себя святошу, – сказала Хилари, почти всю жизнь ходившая в государственную школу и не имевшая никакого представления о религии, если не считать отрывочных сведений об индуизме и буддизме. – За тебя он молиться не будет.
– Будет. Он обещал! – крикнул Питер. Ничто не возмущало мальчика так, как критика в адрес его любимого брата Тома.
– Не кричи, – сказала Фелисити. – Это отвлекает водителя. – Она посмотрела на Тони и поняла, что муж думает о проклятой плате за обучение. Она сбросила тесные черные туфли и опустила глаза. О Боже, да у нее распухли ступни! Может быть, это признак беременности? Ее охватил страх. Если она беременна, позволит ли Оливер ей работать на дому за то же жалованье? Без ее жалованья им не обойтись; в конце концов она сама обещала Тони помочь платить за обучение мальчиков. Без ее денег они не смогут учиться в школе святого Бонифация. Нужно будет убедить Оливера. Потом она подумала о Саманте. Можно последовать ее примеру и сделать аборт. Тихо и незаметно. И никто ничего не будет знать. Но от этой мысли Фелисити бросило в дрожь. Какими бы ни были последствия, она знала: если внутри нее начала зреть новая жизнь, она не сможет ее уничтожить. Это решение не опирается на логику, совесть, религиозные соображения и ни на что, чему она может найти название. Это неодолимый внутренний инстинкт.
– Бабушка, жаль, что у тебя нет таких интересных друзей, как у Венеции.
Голос Аннабел заставил Фелисити вернуться к действительности. В машине продолжалась суета.
– Венеция была намного старше меня. У нее было больше времени для того, чтобы обзавестись друзьями, – ответила Айрин. – Но я работаю над этим. Кроме того, я и сама по-своему интересная.
– Да, но у тебя нет знакомого человека-оркестра из Вест-Индии.
– Если бы у меня был такой знакомый, он не играл бы одну и ту же мелодию, – желчно ответила Айрин. – Когда он закончил свою бесконечную «Желтую птичку на банановом дереве», я готова была повеситься!
Тони засмеялся.
– Лерой и его родственники явно добавили вкуса этому мероприятию!
