Текст книги "Ангатир (СИ)"

Автор книги: Андрей Журкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– Гляну на этот колодец. Будь на чеку.

Он видел во тьме так же ясно, как днём. Ступая по земле, чудь дивился тому, что все время ловит себя на мысли, что уже видел это место. Проход и правда выглядел знакомым. Недолгий спуск привел Гату к выложенному камнями колодцу. Это явно было рукотворное творение. Заглянув внутрь, белоглазый уставился на свое отражение в темной воде. Поверхность выглядела спокойной и гладкой как зеркало.

В ночи мелькали факелы. Десятки дрожащих тревожных огней. Чудскому народу нипочем было освещать себе путь, да только несли факелы не за светом. Земляной народ шел творить судилище. На глазах всепоглощающего пламени они собирались явить подземным заоблачным и предзвездным богам свою правду. Гату шагал среди многих, боязливо озираясь. Его то и дело касались чужие руки. Кто-то похлопывал по плечу или взъерошивал волосы. Его подбадривали, непрестанно торопя.

Ком подкатил к горлу. Он неосознанно потянулся рукой, тотчас ощутив боль. На шее остался свежий и очень болезненный синяк. Даже отпечатались пальцы душителя. Молодой ходящий все еще не мог поверить в то, что с ним происходило сейчас, и чуть не произошло этой ночью.

Траурная и скорбная процессия тем временем спустилась по узкому коридору под землю. Гату шагал очень медленно. Он не хотел видеть того, чему должно было случиться. Он противился этому. Он не смел это принять.

В факельном кругу застыли его ближайшие родичи. Семеро чудских дев и двое ходящих – отец и дед. Они смотрели на него тепло и в тоже время грозно. Гату даже нутром чувствовал тяжесть, словно сами небеса обрушились на его молодые и еще не привыкшие к такой ноше плечи. В центре круга зиял провал в земле – тёмный колодец, выложенный круглым камнем, а рядом лежало тело, связанное по рукам и ногам.

Кано заметил брата и выпучив очи заревел, брыкаясь, пытаясь встать. Путы крепко держали его тело, однако ж ему удалось перевернуться, поднявшись на колени. Глаза братьев встретились. Они были так похожи. Белесые, словно молоко очи. Одинаковые прямые и острые носы. Серебристые пепельные волосы. Дети рода. Близнецы.

«Что же ты наделал».

«Не надо, брат!».

Отец и дед подошли к Кано, подхватывая его под локти, и поставили на ноги. Несмотря на все происходящее, он пытался держаться. Гордо вскинув подбородок, Кано уставился на отца, в надежде, что тот дрогнет. Не тут-то было. Мужчины замерли, глядя перед собой, не обращая внимания на пленника. Настал черед матери. Послышался шелест ее шагов, степенных и мягких. Женщина с лазурными чистыми, словно летнее небо глазами, остановилась подле юноши. Опустив ладони на его щёки, она поцеловала сына в лоб, а потом с чувством плюнула в лицо. Отвернулась и пошла прочь. Отойдя на три шага, женщина оглушительно взвыла. О, сколько отчаяния и скорби брезжило в этом кличе. Мать не просто прощалась с сыном, она словно вырывала из себя часть, ту, что дала ему жизнь. Это был полный боли и ненависти вой, в котором не чувствовалось ничего живого. Так кричат неистовые духи и потерянные души. Вторя ей, принялись визжать другие женщины, а пространство пещеры подпевало им эхом, стократ усиливая и без того жуткий звук.

Гату подошел к брату на негнущихся ногах и выдернул у того изо рта кляп.

– Гату, это было наваждение! Ты же меня знаешь! Я бы никогда…

– Кано, не надо, – прошептал в ответ брат, дрожащим от подступающих слез голосом. – Все кончено.

– Гату, не надо! Я молю! Брат! Милый брат! Не надо! Заклинаю тебя!

Брат не отвечал, приняв тело пленника из рук отца и деда, он развернул его лицом к колодцу. Ноги Кано подкосились. Парень упал на землю, извиваясь, силясь отползти, не переставая крича:

– Братик! Миленький! Не надо! Пожалуйста, Гатушка! Не надо!!!

Он не выдержал. Слезы хлынули из глаз. Рыдая навзрыд, Гату схватил брата за грудки и несколько раз ударил кулаком по лицу. Брызнула кровь из разбитого носа и рта, а Кано кричал, не замолкая:

– Гатушка! Заклинаю тебя! Пощади, меня. Братик мой! Братик мой любимый, единственный! Пожалуйста, Гатушка не надо!!!

Он бил брата снова и снова в надежде, что тот замолчит, а потом упал ему на грудь, заливаясь горючими слезами. Их глаза встретились в последний раз. Вплотную. Пот одного смешался с кровью другого, слеза к слезе, лоб ко лбу. Взревев, как раненный медведь, Гату вскочил и поднял тело брата. Он шагнул к колодцу, чувствуя, что ноги вот-вот подкосятся. Кано отчаянно боролся, извиваясь, как уж. Брат уже не мог его держать. Не было сил. Руки разжались, и тело рухнуло в темные воды подземного колодца. Всплеск был такой силы, что на лице Гату остались капли. Ему показалось, что из пучины на него в последний раз глянул брат.

Белоглазый очнулся, вздрогнув. Он стоял на коленях перед колодцем, глядя на свое отражение. Вокруг было тихо, как в могиле. Поднявшись на ноги, он почувствовал головокружение. Руки тряслись, а грудь вздымалась, выгоняя наружу тяжелые стоны. Гату облизал намокшие губы, почувствовал солоноватый привкус собственных слез. Когда он вернулся наверх, Светозар опасливо на него покосился, но так ничего и не сказал.

Присев подле Люты, чудь некоторое время разглядывал ее лицо, будто силился в нем рассмотреть что-то известное только ему. Рука сама потянулась к голове жрицы, осторожно касаясь волос. Он гладил ее с внезапной нежностью и трепетом, боясь разбудить и потревожить. Гату еще некоторое время вглядывался в лицо Люты, а потом прикрыл глаза и тотчас провалился в мертвецкий сон.

Латута бежала по деревне, то и дело спотыкаясь о камни. Ее лицо горело от стыда и обиды. Дыхание давно сбилось, а грудь вздымалась от ежесекундных всхлипываний. Позади слышались озорные крики и гиканье. Невзирая на усталость и очередной раз упав, девчонка рванула из последних сил к родной избе. На пороге стояла мать. Надежда отступила, когда Латута завидела выражение её лица. Взгляд матушки был красноречив и не сулил защиты.

– Ну, что, допрыгалась? – ледяным тоном процедила та сквозь зубы. – Мало что страхолюдина, мало что криворукая, так еще и на передок слаба!

– Матушка, – взмолилась Латута, косясь за спину, где уже столпилось с десяток сверстников, тычащих в нее пальцами. – Это враки все! Мы ж не похоти ради, мы жениться будем.

– Ну ты и дура! – злобно бросила мать. – Жениться она будет! Что поженихал он тебя на сеновале, то да, да токмо за такую корову и стога сена опосля не дадут.

– Матушка, – завыла Латута, заливаясь слезами. – Да как же… Да что же ты со мной…

– Не матушка я тебе, блудовница ты обрыдлая! – крикнула женщина, замахиваясь на дочь подвернувшейся под руку метлой. – Прочь с глаз моих, позор семьи!

Сотрясаясь от всхлипываний и закрыв лицо руками, она пошла прочь. За спиной все так же гикали и кричали, понося ее по чем свет. Латута шла, трясясь от обиды. Она пыталась отмахиваться, хотела найти в себе силы, что-то сказать, но слова путались во рту, выплевывая слоги в бессвязную кашу. Она икала, то и дело заходясь в рёв. Девушка шла версту, а может и все три, покуда злобный и потешающийся гомон не исчез вовсе.

«Надумала себе, дура… Корова… Жирная! Жирная! Жирная!!!».

В глазах уже было сухо. Слезы словно навсегда кончились, оставшись позади с криками осуждающей толпы сверстников. Сама того не заметив, Латута оказалась на берегу лесного пруда. Да и не пруд то был, а одно название. Можно сказать, крошечное оконце в болотной топи. Латута уставилась на себя, глядя на отражение. Веки распухли, щеки краснющие и пухлые. Как же она ненавидела свои полные щеки. Нога сделала полшага вперед. Кончиков пальцев коснулась вода. Еще шажок вперед и вода скрыла ноги по щиколотку. Ну же… Всего еще один и все закончится. Всего один шаг. Латута замерла, долго глядя на свое отражение.

– А, подумаешь, дело большое! – вдруг воскликнула девушка, уперев руки в бока. – Было б о чем столько судачить! Не шибко-то мне и понравилось. Не мужик – комар с кривым хоботком!

Повернувшись спиной к болоту, Латута уверенно зашагала к деревне, на ходу подобрав корягу поувесистей.

Вспышка молнии озарила пещеру. Соколок забеспокоился, переставляя когтистые лапки, но гром пришел очень нескоро. Гроза уходила далеко на восток. Дождь мало-помалу стихал. Светозар то и дело осторожно просовывал руку наружу, набирая пригоршню капель. Обмакивая лицо, он с удовольствием растирал кожу прохладной водой. Мягкая, едва видимая глазу дымка, змеей клубилась со дна пещеры. Водяной пар тянулся от теплой земли, взбираясь на колени и плечи почивших путников.

– Гостомысл! Эге-ге-гей! Спляши-ка, братец ты! – выкрикнул юноша в красной расписной рубахе. – Гляди, Фронька за дубоногого не выскочит!

– Сам напросился, – хмыкнул чернявый парень, сверкнув карими глазами. – А ну, дайте места для плясу! – Он весело гикнул, проскакивая в круг празднующих.

Ох и задал же тот молодец дрозда! Ноги взлетали, едва ль не до плеч, руки, что живые, выписывали такие кренделя! Парень плясал от души и душой, кидая озорные взгляды на Фроньку, которая, рдея от удовольствия и смущения, взирала на него.

Правда был на той свадьбе и тот, кто так же сорвал невинный взгляд девичий. Только не было радости в его сердце, а одна черная зависть. Глядел он на Гостомысла и Фроньку, а сам побелел, уже ль и не дышал вовсе. Улыбку на рожу натянул, весело ему, мол, а у самого под полой плаща кулаки сжались, да зубы скрежещут.

Гуляние пошло далеко за полночь. Молодежь никак не могла стихнуть, и когда жениха с невестой отвели в терем за скреплением семьи, стало быть, все как один ринулись к реке. Гостомысл гнался за хихикающей Фронькой, притворно стараясь ее догнать.

– Забодаю, защекочу! – весело кричал он в след любимой.

Та в ответ хихикала и на бегу корчила рожицы. А меж тем река уже была совсем близко. Кто-то попрыгал прямо в одежонке, а кто аккуратно разулся да покидал рубахи. Фронька засмущалась, но все ж поглядывала на своего Гостомысла игриво.

– Пойдем, милая! – шепнул ей чернявый парень, хватая за талию.

– Куда хватаешь? – возмутилась его милая, еще более зардевшаяся румянцем. – Смотрят все!

– И пусть смотрят! – возразил юноша. – Все ж празднуют!

– Я так не могу, – упрямо ответила девушка.

– Хочешь, пойдем, вон, – парень махнул рукой – за просеку! Там никого, а мы поплаваем в чем мать родила, – игриво добавил он.

– Хочу, – сверкнув глазами явила девица, и они бросились бежать, уже не крича, а украдкой озираясь. Не идет ли туда же кто?

Зарев(16) месячино выдался жарким. Даже по ночам стоял тягучий и потливый зной. Молодые бежали, не в силах надышаться ветром, сбивая ступнями уже выпадающую росу на стеблях трав. Их сердца бились друг за дружку, а чарующее обаяние вседозволяющей ночи лишало страхов и стыда.

– Отвернись, Гостюшка! – шепнула девушка, задрав подол, скидывая сарафан.

– Ла-а-а-дно, – протянул парень, поворачиваясь спиной.

«Все равно ж все увижу, да пощупаю», – подумал он про себя.

Гостомысл нетерпеливо переменился с ноги на ногу, а милая все не звала обернуться.

– Ну что, можно уже? – наконец выпалил он, боясь спугнуть благолепие момента.

– Можно, – ответил мужской и очень знакомый голос.

Сердце упало от неожиданности. Он оглянулся, кидаясь на голос, но не успел сделать и шага. Стоящий вплотную к нему ведун, держал у губ ладошку, с которой дунул в лицо Гостомыслу какой-то отравой. Жутко защипало глаза. Парень, костеря Белозара, ихнего ведуна деревенского, начал отчаянно растирать веки. Резь только усиливалась, нипочем не открыть! В голову что-то ударило. Юноша повалился наземь, размахивая руками, силясь достать обидчика. Чья-то сильная и грубая нога уперлась ему в грудь. К шее приставили холодный и хищный металл ножа.

– Чего тебе надо? – выдавил из себя Гостомысл.

– Пасть открой, – злобно бросил Белозар.

В открытый рот полилась какая-то вязкая и кислая гадость, скулы свело от отвращения, но вместо того, чтобы выплеснуть отраву наружу, кадык вдруг сглотнул. По горлу разлилось странное тепло. Оно двигалось подобно лесному пожару, проникая во все члены и уже скоро тело пылало невидимым огнем. Гостомысл распахнул глаза и вскочил, аки ужаленный. Ведуна и след простыл, а нутро жгло все сильнее. Парень начал судорожно срывать с себя одежду, а когда остался голым, понял, что и то не помогло. Жар стал настолько нестерпим, что хотелось на живую сдирать собственную кожу.

Кажется, он кричал, корчась в мучениях, катаясь по отчего-то ставшей острой траве. Все причиняло боль, даже незримые касания ветра. Вдруг он услыхал сдавленный всхлип. Остановился. Привстал на четвереньки. На него смотрела изумленная Фроня. Глаза девушки расширились от ужаса, руки дрожали, прижатые к груди. Гостомысл кинулся к ней, но отчего-то не мог встать прямо. Спина не слушалась. И тогда он поскакал прямо так, как был на четвереньках.

Девушка дико закричала и кинулась прочь. Она опрометью бежала туда, где не стихал гомон их друзей и сельчан. Бежала нагая, словно позабыв и стыд, и совесть. Белозар бросился за ней, не понимая, что происходит. Он кричал ей в след, но изо рта почему-то вырывались бессвязные хрипы. Фроня споткнулась и упала, да так и замерла. Ударившись головой о камень, она лишилась чувств. Гостомысл замер над ней, пытаясь растормошить.

«Фронечка, милая, очнись! Что же ты».

На лбу любимой набухала большая шишка с кровоподтеком. Кровь алой струйкой скользнула вниз по щеке. Ему отчего-то захотелось слизнуть ее. Едва язык коснулся кожи, а во рту разлился железный солоноватый привкус, Гостомысл вздрогнул. Ничто на свете не было милее и желанней этого вкуса. Рот наполнила слюна, а он с ужасом уставился на свою милую.

«Да что ж это делается?» – промелькнуло в голове.

Фроня приоткрыла глаза. Ей хватило одно взгляда на него, чтобы мертвецки побледнеть. Рот раскрылся, но не послышалось крика. Она была так напугана, что уже не могла кричать.

– Фроня, это я! Что с тобой? – пытался сказать парень, но отчего-то ничего не выходило. – Это я – Гостомысл! Это я! Гостомысл!

Ничего не выходило.

Собравшись изо всех сил, он сжал челюсти, стараясь унять полнящее тело желание снова ее лизнуть, и прохрипел.

– Го-строо-сл!

Девушка только мотала головой.

– Гор-р-р-сл! – снова попытался парень, чувствуя, как ярость наполняет сердце от бессилия.

– Гр-р-р-л! Гр-р-л! Гру-у-ул! – заревел он так, что весь берег стих. – Грул! – ревел он, стараясь заглушить самого себя.

Отовсюду послышались крики. Люди бежали кто куда, указывая на него пальцами. Их вопли сплелись воедино, а сердце Гостомысла билось все быстрее, разгоняя просыпающуюся кровь охотника. Хищника. Ночного убийцы. Его морды коснулось дыхание девушки, лежащей снизу. Ноздри щекотнул запах ее кожи. Теплой. Мягкой. Податливой.

Опустив взгляд, он ее уже не узнал. Как и не узнал самого себя, вгрызаясь в горло и захлебываясь горячей кровью, хлещущей во все стороны.

Грул тихо постанывал в тревожном сне, то и дело ворочаясь. Светозар поглядывал то на него, то на остальных. Никто в этом месте не нашел себе покоя. Все то и дело всхлипывали, постанывали, да перекладывались, хоть и не открывая глаз. Охотник прождал до первых лучей рассвета, так и не разбудив Гату. Когда тот очнулся, тотчас упрекнул за это.

– У нас тяжелая дорогая. Почем геройствуешь зазря? – зевая спросил Гату. – Я могу дольше вашего не спать.

– Да что-то не хотелось, – уклончиво ответил Светозар.

Белоглазый оглядел посапывающих, просыпающихся спутников, как вдруг взгляд остановился на пустом лежаке, который с вечера занимал Братислав. Парня не было.

– Куда? – обронил Гату, оборачиваясь на Светозара.

– К колодцу пошел, – кинул тот.

– Я же сказал не пущать, – охнул Гату. – Давно ушел?

– Да спали все, я разбудить вас не хотел, – ответил Светозар, хмурясь. – А ведь порядком уж нет его… Задремал что ль там?

Белоглазый уже не слушал его, бросившись в глубь пещеры. Только проснувшаяся Беляна удивленно шарила глазами, ничего не понимая. Наконец сообразив, что к чему, она прыснула вслед за чудем, побежала вниз да так и налетела на его могучую спину. Гату замер, глядя на черный провал, заполненный водой. Рядом с мертвыми камнями кладки колодца на земле лежала деревянная фигурка Велеса, которую Братислав носил на шнурке на шее.

Глава 27. Шишок

– И явился пред Мораною муж могучий на коне вороном, в одной руке череп животного, на другой ворон сидит, злобно зыркает. Ничего не успела сделать богиня-мать, схватил Чернобог ее, поперек коня закинул, да и деру дал, только копыта и промелькнули, огонь высекши.

– Не уж-то Морана за себя постоять не смогла?

Ягиня усмехнулась. В зубах у нее торчал колосок, в руках она держала маленькую деревянную фигурку лошади, которую сама же только что вырезала.

– Что, Тодорка, похож на тебя? – она прищурилась, вытянула руку с лошадью вперед и подвела к жующему траву коню, как картинки, сравнивая. Люта всегда подозревала, что Тодорка не прост, претворяется неразумной животиной, а на деле не глупей хозяйки. Вот и сейчас, коняка фыркнул, топнул копытом и помотал башкой.

– Ну и гуляй отседова! – беззлобно выругалась Яга, выкидывая деревянную лошадку в костер. Лютка только ахнула. Красивая ведь была фигурка, чего ж жечь-то сразу. – На чем там я остановилась… ах да. Морана за себя постоять могла, да за мужа, Даждьбога боялась, знала, что Чернобог сильней. Хотя все равно от беды не уберегла.

– Убил что ль?

– Нет, на страдания обрек. Распял того на Мировом Древе, чтобы кровь животворящая стекала в Подземный мир и питала его, укрепляла тамошних обитателей.

– А что же Морана?

– А что она, ей и того хуже пришлось. Силушку Черна-Матери Чернобог выпивал, что водицу студеную, с большой охотою, и вызволить некому было ее. Да случай помог. Пришел Велес спасти Даждьбога, а Чернобог очень уж любил выходить в мир Яви в человечьем обличии, да не простом, тогда-то и подловил его Велес, да и рубанул то обличие секирой своей двузубой. Тем и воспользовалась Морана. Ослаб Чернобог после удара, не успел вовремя вернуться в мир Нави и остановить пленницу. Скрылась ото всех Черна-Мать, и никто не знает где она да куда подалась, редко-редко являет себя, вот как с тобой получилось, когда избрала она тебя жрицей своей.

– И не уж-то не искал ее Чернобог? – Люта угрюмо рассматривала ночной лес, что завораживал чернотой бездонной и так и упрашивал ступить в самую гущу, суля защиту. Да только знала она, то морок. Ступишь – пропадешь.

– Да как же не искал! Все искали, но хорошо схоронилась Морана, уверившись, что только на себя надеяться и может.

– Понимаю, – вздохнула Лютка под насмешливым взглядом Ягини. Она тоже только на себя и могла надеяться. Никто ее не спас от Изу-бея, ни отец, ни Милослав, только сама и смогла убечь от ужаса и боли.

– А что же, Чернобог Моране совсем-совсем не понравился? – задала вопрос и тут же пожалела Люта, детским он каким-то получился, глупым. Так потому и получила гадкое в ответ:

– А тебе наместник хазарский, чего ж, тоже совсем-совсем не понравился?

Воспоминания мелькали у Люты в голове, вырываясь яркими, а иногда словно бы ожившими картинками. Всполохи огня плясали в отражении глаз, делая взгляд поистине колдовским. Наткнись она на кого сейчас и тот отпрянет да богов всех позовет в помощь.

Уж как мечталось Гату, да и всей честной компании, что позади горести и беды, а если и не позади, так хоть разногласия утихли. Да куда там. Уж как Беляна кричала, уж как рвалась к Люте с ножом наперевес, да только держал Гату ее крепко. Бесновалась она недолго, повисла на руках белоглазого, слезы глотая, да имя брата повторяя вновь и вновь. На силу встряхнули, идти заставляя. Нечего больше было делать в капище, а и того лучше подальше уйти, чтобы богам не вздумалось еще одну жертву взять в уплату.

– Братислав сам выбрал судьбу, – обронил Гату, когда Беляна, совсем умаявшаяся, уснула тревожным сном, свернувшись у огня калачиком. – Я тоже видел такое, что позабыть хотел. Колодец манил. Но нет в нем самом зла. В нас оно спит, в каждом.

– И я видел, – подтвердил Грул, а остальные отмолчались.

Да и что тут было говорить? Оправдывать себя? Хвалиться, что именно ты сдюжил, да превозмог наваждение? Сейчас, может и да. А потом что? Красноречивое молчание повисло над временной стоянкой. Путники стараясь не пересекаться взглядами разбрелись кто куда, дровишек подсобрать, отвара заварить, или вовсе прогуляться до ветру – лишь бы не разговаривать.

Погода уже не прояснялась, словно буря никак не хотела отпускать истерзанную землю. То и дело припускал дождь, а когда его не было завывал такой ветер, что едва ли не с ног валил. Шли по большей части молчаливо, мерзливо кутаясь в изодранные одежды. Беляна брела на редкость молчаливая и смурная, жалась ближе к Гату, как бы говоря, вот он мой защитничек единственный остался, его держаться и буду. На Люту волком глядела из раза в раз. Теперь былая неприязнь казалось легким ветерком в сравнении с бурей, что бушевала в её сердце.

«Это все она! Она специально! Она нарочно! Она! Это всё она!» – читалось в глазах Беляны.

В какой-то момент Люта поняла, что ей стало все равно. Ну зло таит девка и что? Пусть за спину встает тем, что до неё ожидают расправы над жрицею. Не одна она первая, и уж точно не последняя.

«Да и что она может? – как бы ненароком про себя думала Люта. – Днём сама распну, пусть только пикнет, мокрого места не останется. Ночью Гату не даст шалопутничать».

Спокойствие само отодвинуло весь мир от тревожного взора жрицы. Она вдруг поняла, что близится час её триумфа. Никто и ничто не встанет на пути к заветной цели. От того совсем в себя ушла ведьма, смотрела на огонь, что зачарованная, да перебирала, перебирала в памяти разговоры да дела свои и чужие.

– Чегось ты, ведьмочка совсем не ешь, – рядом плюхнулась Латута, чуть не опрокинув Люту с бревна. – Ты ж умаялась в конец, так и силушек не останется, а кто колдовать-то будет тады?

– Иди ты, Латутка. Нужно мне твое сочувствие, что дереву задница.

Где-то рядом раздался краткий рык волколака. Не любил он, когда девку простую обижали, прикипело волчье сердце к ней. Но встревать не стал.

– И то правда, – Светозар задумчиво перевел взгляд с огня на Люту. – Чего удумала, ведьма?

И хотелось Лютке огрызнуться, да сил внезапно не осталось.

«Ужель вы стали такими боязливыми? А меня ли вам надо опасаться? Я ли вам вред причинить успела? – мрачно подумала жрица, принимая уже как должное клеймо «ведьма», что бросал каждый, едва не сплевывая от отвращения. – Дождь пошел – ведьма виновата. Умер кто – снова ведьма. Яблоко зачервивело, обратно ж ведьма посулила. До чего же просто, до чего удобно, как по-житейски сообразно».

Люте показалось, что стало холодать. То ли и правда зима заявляла свои права все стремительней, то ли это дыхание смерти довлело над испуганными душами, которые тащились невесть куда. И то сказать, что ни день, то грызня. Все друг за дружкой стали приглядывать. Что ни рожа – все мрачные. Но как травить – всегда известно кого в первую очередь. Тут уж как не следуй завету Ягини, да душа и так в клочья, можно же хоть раз спокойно поговорить.

– Про Чернобога вспомнила и Морану легенду. Как похитил он ее да Даждьбога к древу словно бабочку приколол. Уж как Моране повезло сбежать-то от него, нам так не свезет.

– Когда это она от него сбегала-то? – Светозар до того удивился, что мигом с себя сонливость стряхнул, подобрался весь, напрягся, словно бы не про богов речь ведется, а про матушку с отцом родных.

– Ну так, когда Велес человечью личину его разрубил, ослаб Чернобог и сбежала Морана из клетки, – Люта тоже встрепенулась. Уж очень не понравился ей вид Светозара. Казалось вот-вот усмешка с губ его слетит.

– А клетка золотая небось была, – протянул Светозар, под хмыканье Грула. – Не сбегала твоя богиня, а вытурили её и много позже, когда в очередной раз вздумала мир яви изничтожить. Уж так Чернобогу это надоело, что выгнал он ее с Нави да запер в междумирье, чтобы боле не портила ни ему, ни людям настроение.

– Неправда!

Лютка подскочила с бревна так быстро, что чуть в костер же и не упала, если б не Латута, так ходить ей без косы.

– Чернобог пленил ее, жену чужую! Силой увел! А Даждьбог и спасти не смог, никто даже пальцем не пошевелил. Это что же такое, еще и враки вон какие повсюду кажут!

Гату хмуро поглядел на разошедшуюся Люту, понимая, что не история Мораны жжет ей грудь и заставляет кричать, а ее собственная. Девчонку-то никто не спас, не уберег. Да только разные у них с Мораной истории. Белоглазый чуть не сплюнул от досады, уж как умеет Яга мозги песком посыпать, так то одной Моране и известно.

– Прав он, Люта, – тихий голос чудя привел в чувство ведьму и заставил сесть на бревно обратно. Сама себе не поверила, а послушалась и хотела подскочить вновь, да тут уж Латута удержала, все боялась, что в костер опять ведьма нырнет.

– То, что Чернобог похитил ее, то верно, да только не против Морана была, влюбилась она в Навьего Владыку, а тот взаимностью ответил, пострадал Даждьбог от обоих. Не собиралась Морана никуда сбегать, нравилось ей Навью править, да только ежели Чернобог хранил равновесие между тремя мирами, Моране то быстро наскучило. Раз взбаламутила вековые устои, два, на третий Владыка не выдержал, всяк терпению предел имеется. Пошто и твержу тебе уже не первый раз – хватит повторять за Ягиней как эхо её. Знания она тебе вложила в голову хорошие, да только не всё и так как ей удобней. А всё ради одного.

Гату умолк после длинной речи, и так понятно было, что сказать хотел да не при Белке. Та и для вида спать могла, а нечего ей в голову вкладывать не нужное. Люта отвечать не стала, что толку спорить, когда ты один против всех, проще при своем остаться. Разве что зерно сомнения все же улеглось в землицу.

Утром небо вновь нахмурилось, собралось темными кучевыми облаками, грозя пролить на головы путников еще больше воды. Вдалеке гремело, Перун по пятам шел, не отпускал, грозился копьями сверкающими, возникающими то там, то тут, высвечивая взволнованные, хмурые лица. С каждым шагом казалось, что на ноги надевают мешки с камнями, стопы вязли в размокшей земле, скудная дорожная еда оседала в желудках, но не приносила сытости. Уже перевалило за полдень, а они все шли за молчаливым чудем. Любые попытки нытья или же просьб остановиться, передохнуть пресекались. Привалы нынче делались только на ночь. Гату лишний раз не стеснялся напомнить, особенно Люте, что время на исходе, зима уже на пороге, еще немного и идти они не смогут.

Небольшое поселение появилось перед ними внезапно, словно из-под земли выросли соломенные крыши на бревенчатых избах, да покосившиеся частоколы. Путники остановились, всматриваясь в чернеющие провалы окон. Тихо. Так тихо, что слышно, как ветерок пошатывает скрипящие ставни. Куда-то подевалось привычное любому селению брехание собак, покрики гусей, да петухов. Даже лесные птицы смолкли, будто не хотели нарушать эту мёртвенную тишину.

– Что-то мне не нравится это место, – обронил Светозар, оглядывая покосившиеся домишки. – Куда все подевались?

– Придут, не сомневайся, – ответил Гату, цепко вглядываясь в дверной проем одной из хижин.

Люта проследила за взглядом чудя, заметив мелькнувший силуэт человека. Девушка почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Почему они прячутся? Что за напасть людей так скрутила? Вдруг в дверях снова появился человек, им оказался дряхленький старичок в летах. Выглядел он донельзя чудно. На ногах до того сношенные валенки, что даже пальцы торчат, одет в красную рубаху, вышитую желтенькими петушками, а на голове котелок! Люта сначала подумала, что это такой шлем странный, но пригляделась – нет же, ручки по бокам, и правда котелок. Задорно подпрыгнув, словно былая молодость вновь ударила в башку, старичок направился навстречу гостям, бормоча скрипучим голосом:

– Жаренные гвозди, жеванные лавки! У моей то бабки, выпали все зубы, черные змеючие жирные пиявки! Будет мне потеха, податься в лесорубы.

– И вам не хворать, – ошарашенно пробормотал Грул, наблюдая за безумным дедом, который подбоченясь застыл напротив него.

– Ежели то скучно, можно поглядати, у меня за лесом шесть медвежьих свинок! Месяц жибко жирный, надобно снимати. Я его нарежу, наделаю снежинок! – доверительно заявил дед, подмигнув Латуте.

Однако белоглазый смотрел на старичка, казалось бы, и без удивления вовсе. Люте тотчас подумалось, что он его знает.

– Здравствуй, Шишок, – улыбнувшись пробасил Гату, словно в подтверждение её мыслей. – Все сторожишь?

– На посту из веток, храбро, аки ёжик! Мне-то, что теряться, сбрую ветер носит. Я плотину строю, глотаю многоножек. Дерево не баба, жрать и пить не просит.

Путники переглянулись. Дед явно был совершенно безумен. Он шепелявил и свистел гнилушками редких зубов, то и дело подпрыгивал. Его передергивало и трясло из стороны в сторону. Но Гату это почему-то не смущало. Чудь обернулся к спутникам, мотнув головой по направлению к селению.

– Заночуем здесь.

– Ты ему доверяешь? – осторожно осведомился Грул, косясь на старика, который в этот момент приставал к Латуте, заискивающе расшаркиваясь.

– Это Шишок, здешний сторож. Кроме него в деревне никого. Он… – чудь помедлил – не опасен. Во всяком случае не опаснее болотной гадюки.

– То есть ядовитый и может цапнуть? – уточнила Люта.

– Если его не трогать, то и Шишок не тронет, – пожал плечами Гату. – У нас один путь, и он через его деревню.

Больше чудь ничего объяснять не стал. Беляна как воды в рот набрала. Было видно, что она перепугана до одурения, едва ль не падает. Светозар отпустил верного сокола, да так и не придумал ни одного оправдания, супротив того, чтобы остановиться в странной вымершей деревне.

Шишок привел их в свою избу, бережно притворив дверь, висящую на единственной оставшейся целой петле. Внутри было натоплено, хотя запаха дыма не чувствовалось. Нехитрый быт его лачуги составлял крепкий дубовый стол и одна табуретка. Дед суетился, будто и правда пытался быть полезным. Он ненадолго исчез, а по возвращению притащил охапку сена. Еще с десяток раз старик сбегал туда и обратно, устилая весь пол покрывалом из сухой травы. Как ни странно, это придало уюта. Люта тотчас почувствовала, как на нее навалилась усталость. Привалившись к стене, она села и тихонько задремала. Сквозь чуткий сон, то и дело доносилось скрипучее бормотание странного деда:

– Коли хочешь ёрзать, не ложись на полку. Я-то парень видный, мне любая в пору. Только кости ломит, как сухую ёлку. На роже бородавки, як у мухомору.

Однако ж усталость брала своё, и скоро даже бессвязный поток слов сумасбродного хозяина улетел прочь. Люте снилась зима в родной Глиске. Кожу покусывал колючий морозец, но это не казалось неприятным. Наоборот, хотелось набрать пригоршню снега и растереть лицо, чувствуя, как горячие капли стекают по щекам. Вокруг неё играли дети. Они весело попискивали, бросая друг в друга снежки. Их щебет звенел так оглушительно и задорно, что улыбка сама по себе ниспадала на лицо. Того и гляди, кинешься следом за ними. На душе было тепло и спокойно. Никаких мыслей, только далекая зима из прошлого, иль может будущего? Один сорванец, погнавшись за другом метнул в него снежок, да попал в щеку Люте. Ей не было больно. Она весело рассмеялась и, притворно хмурясь, погрозила мальцу пальчиком. Да так и застыла на вздохе. Ребенок смотрел на нее темными провалами на месте глаз. Обычное детское лицо, а заместо очей дымная клубящаяся бездна. Люта вздрогнула и проснулась.