Текст книги "Ангатир (СИ)"

Автор книги: Андрей Журкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

– Как такое земля-то носит? – ошарашенно пробормотал Светозар.

– Никак, – ответила Люта, изучая то, что осталось от существа с ужасом и толикой восхищения. – Это не нечисть, а кое-что похуже.

– Что может быть хуже этого? – обронил Грул, к груди которого льнула трусящаяся Латута.

– То, что нашелся опытный и искушенный в обращении с метвецами колдун, который создал эту тварь, как цепного пса, для того, чтобы напасть на нас, – ответил Гату, осторожно касаясь шеи в месте укуса волколака.

Глава 29. Ангатир

Пахло кровью. Запах железа раздражал и одновременно дразнил чуткий нюх волколака, заставляя нервничать, срываться и даже иногда поскуливать от тревожного чувства, что прошивало нутро насквозь. Чем дальше они заходили, тем больше находили зловещих знаков присутствия той тьмы, о которой предупреждал Гату. То там, то здесь они натыкались на свидетельства боя, хотя и боем это не назвать. Бойня, кровавая жуткая, до того выворачивающая наизнанку, что хотелось глаза закрыть и идти вслепую, да только без толку. Кровью пахло. Тела мелкой нечисти, людей, что проживали неподалеку, животных, растерзанные до неузнаваемости, оскверненные и брошенные словно куклы, что в селениях делают детям из соломы и тряпок.

«Нет никого позади, – с содроганием думала Люта. – Враг впереди. А может и не один».

Она бросала взгляды на Гату, не решаясь спрашивать, да и не ответил бы он, уж так задумался. Казалось, чудь ушел глубоко в себя, настолько, что и никаким колдовством не достанешь. Да только бдительность не терял, чутко отзывался на любой шорох, треск, уханье и никого не терял из виду. Особенно Люту. Не понравился ему блеск в глазах ведьмы при разглядывании умертвия, что сотворил неизвестный колдун. Будто вызов ей кто бросил, и она вот-вот примет его, дабы похвастаться умениями и знаниями. Одна радость – остался свет в девке, пусть крошечный, пусть еле теплится как затухающая лучина, но держится и ее держит от последнего шага в бездну.

Латута следовала по пятам крепко сжимая хрупкую ладонь ведьмы. После жути-жуткой, что увидала она на болотах, твердо уверилась девка – ведьмы надо держаться. Ужо она понимает чернь ту, значитца и защитить могет. Гату, конечно, тоже, да только побаивалась она его, ведьма та родней. А Грулу доверия нет, вона как на ту жуткую бабищу глазенки пялил, еще и с чудем дрался за рыбину грудастую. Латута от возмущения даже фыркнула, поймав на себе удивленный взгляд Люты, но только плечами пожала, подтянула мешок изрядно схуднувший, и дальше потопала.

Грул остановился так внезапно, будто на стену какую наткнулся, принюхался, почесал затылок, а после, поморщился и пробурчал:

– Гадливо-то как, Гату. Аж тошнит идти дальше, чего-то там не хорошее, нюхом чую, даже в волка и то оборачиваться не надо, чтобы знать – хвост туда лучше не совать.

Гату только хмуро зыркнул и ступил дальше. Гадливо не гадливо, а путь один, значит надо идти. Они ступили на выжженую землю, но не огнем, а мраком, тьмой, такой черной, такой паскудной, что дышать было тяжело. Словно воздух застыл студнем и дрожит.

«Смертью пахнет, смерть она и есть».

Люта опустилась на корточки и коснулась земли, но тут же отдернула ладонь, будто ужалил кто.

– Здесь тварь сотворили, – процедил Гату и сделал еще несколько шагов к самому сердцу требища(17), туда где валялись какие-то ошметки, остатки одежды и откуда несло кровью сильней всего. Чудь шел с трудом, словно прорываясь сквозь густую массу, а за ним, как зачарованная, шаг в шаг, следовала Люта.

Её необъяснимо влекло туда, тянуло будто за невидимую нить за самый пупок. На лбу выступила испарина и если бы не вцепившаяся в нее мертвой хваткой Латута, она бы сорвалась на бег, и Гату оттолкнула бы и чаровала, чаровала, неистово и жарко, желая узнать, почувствовать… но что?

Она лихорадочно осмотрела место сотворения умертвия, дрожащие пальцы потянулись к остаткам, но тут же одернулись от несильно шлепка. Гату сурово навис над ней и мотнул головой в сторону.

– А ну шла отсюда, тебе не место здесь, ведьма. Выглядишь так, что на колени сейчас бухнешься да поклоняться черни этой начнешь. Не лезь, Люта, не по тебе тьма эта, а залезешь дороги назад не будет.

– Будто есть она для меня, – буркнула девчонка и мотнула косой, перекидывая ее с плеча за спину. И хотела было отойти, да глаз зацепился за странное. След на землице был такой знакомый, что сердце сжалось в какой-то томительной тоске и…страхе.

– Ты чеши, чеши гриву-то получше, – проворчала наставница. – И шкурку почистить не забудь, да копыта от грязи расчистить.

Люта терпеть не могла Тодорку обхаживать. Вечно норовил, то косу зажевать, то мордой толкнуть, а то и хвостом по лицу хлестнуть. А уж как копыта чистить его она не любила! Одна Морана и знает. Того и гляди в лоб стуканет.

Хлесть!

– Ай!

Громкий шлепок по крупу и конское возмущенное ржание огласили поляну. Тодорка злобно косил налитым кровью глазом на наглую ведьму, которая отвечала с не меньшим гневом. Копыто его она схватила с каким-то остервенением, ей-ей ногу вырвать хотела. Конь и правда чуть по лбу не зарядил, да свист Ягини помешал.

– А ну хватит тут балаган устраивать, ишь, чего удумали. Ты – стой ровно, а ты, – заскорузлый палец с острым ногтем уткнулся чуть ли не в нос воспитаннице, – чисть нормально, не то пойдешь на ночь в гости к лиху, он ужо соскучился без тебя. Сетует, мол, силы душевные тянуть не из кого, сны, порченные, наводить не кому.

Люта поежилась и уже спокойней взяла в руки первое копыто, а когда грязь вся слезла отпускать не спешила.

– Чего застыла, следующее бери, – поторопила ее Ягиня.

– Надо же, – протянула Люта. – Копытце-то какое эдакое. Будто узор морозный нарисовался.

Ягиня заглянула через плечо девушке и хмыкнула, похлопывая коня по крупу.

– Даааа, особенный у нас Тодорушка, с копытцами волшебными.

«Волшебные копытца», – проговорила про себя Люта и с трудом сглотнула вязкую слюну. Она сделала шаг назад, потом еще один, бледная как смерть. В голове мысли так и роились, будто пчелы залетели туда скопом: гудят, жужжат, жалят.

«Не могла же Ягиня здесь появиться, сама то говорила, что заказана дорога ей сюда. Так чего коню ее здесь делать? Ну не мог же конь умертвие соткать. Не мог же?».

– Гату, – она попыталась позвать белоглазого, но голос подвел и получился какой-то шепот и хрип. Люта прочистила горло и повторила уже уверенней: – Гату.

Чудь обернулся и вперил тяжелый взгляд в девушку. И чего ей снова надо, сказал же – уйди.

– Опять за свое, опять упрямишься?

– Да не то все, – всплеснула руками Люта. – Следы тут коня.

– И что? Следов коня не видела, что ль? – попытался уязвить ее Грул, но под хмурым взором Гату умолк.

– Видела, – огрызнулась Люта. – Да след этот не обычного коня, а Ягини. Тодорки это след, другого нет такого, будто мороз подул и узор оставил. Вот только не мог он здесь быть. Ягине же сюда не добраться, а ежели сунется, так Чернобог тут как тут будет, нельзя ведь ей здесь быть. Но вот же следы, я не ополоумела, Гату! Такие не спутаешь. Неподкованный конь и узор диковинный… Он это.

Последние слова она не проговорила, а прошептала, обреченно как-то.

«Опять он прав, – подумала жрица, подняв взгляд на Гату. – Самому-то не надоело?».

Вдруг Люта почувствовала, что её вены наполнил лёд. Страх словно незримый паук сковал тело. Обхватив ноги, он поднимался все выше и выше, подчиняя себе плоть, а за ней и сознание. Ведьма даже не сразу поняла, что именно её так напугало. Гату смотрел на след разинув рот, ни жив ни мёртв. Его глаза расширились, а черточки зрачков замерли. Чудь наклонился, осторожно, словно боясь спугнуть наваждение, коснулся примятой земли.

– Гату? – окликнула его жрица. – Гату? – повторила она, чувствуя, что голос снова дрожит. – Что ты видишь?

– Кто-то играет злые игры с тобой, – пробормотал белоглазый вставая. – Или со мной, – добавил он совсем тихо.

Они ушли от требища так быстро как смогли, густой душный смрад, казалось, проник в легкие и осел там липкой пеленой. Дышать стало трудно и мучительно, а потому и на разговоры сил не оставалось. Только отойдя подальше они смогли вздохнуть чуть легче, но все одно не так хорошо, как хотелось бы. Со всех тек пот в три ручья, хотелось пить, а еще лучше растянуться и не вставать, будто сама земля тянула прилечь, прекратить идти туда, куда не звали.

Латута вновь ухватилась за руку Люты, отчего та поморщилась, но вырывать ладонь не стала. Если девке так легче, то с нее не убудет. Очередная ночь накрыла их холодным одеялом, вызывая зубную дробь и дрожь по всему телу. Они сгрудились у огня, потирая ладони, зябко ежась и кутая замерзшие носы в воротники.

– Защита нам нужна, – угрюмо начала Люта, не решаясь сразу вываливать то, что назрело еще у требища. – Раз за нами идет кто, а то и впереди есть враги, так не справимся с напастью своими силами, уставшие, замученные…

– Чего предлагаешь, ведьма, – перебил ее Светозар. С момента гибели сокола, парень ходил как в воду опущенный, потухший, молчаливый, а сейчас и обозленный.

– Надо свое умертвие сделать.

Слова на миг зависли в воздухе, а после упали тяжестью каждому на сердце. Грул подавился воздухом, силясь высказать все, что думал и думает о ненавистной ведьме, Светозар только нахмурился сильней и отвернулся, а вот Гату встал, нависая над Лютой, что скола над муравьем.

– И думать забудь, дура. Что, любопытно стало, как оно, во тьме-то кромешной живется? Руки чешутся силушками померяться с колдуном непонятным? А сгубить душу чужую сможешь так же легко? Вылепить из живого человека мертвое чудовище, подчинить воле его своей, слушая вопли и стенания, мольбу остановиться, крики боли и отчаяния!

Люта злилась. Вот оно, опять уроки от чудя белоглазого, как жить да поживать и врагов по голове гладить, покуда тебе самому шею-то пилят.

– Ну так давай помрем! Сдохнем тут прямо, облегчим задачу преследователю нашему! – закричала Люта, не в силах уже сдерживаться. По горло сыта она этими дрянными наставлениями, да нападками. Все-то ведьма она злобная, что не сделай, то грязь да тьма!

– А сделаешь, так и так помрем, от рук того чудовища, что смастеришь. Дура ты, дура. Ни черта не разумеешь, а все туда же, с головой в колодец. Разговор окончен, не будет никакого умертвия, а защититься и так сумеем, без черного колдовства. Хоть немного душу свою пожалей!

В ту ночь Люта насилу уснула, все думая о словах чудя. И думалось ей, что прав он, что плохо все это, мерзко, да только как вспомнит она тягу невероятную к требищу, как руки ее дрожали, как покалывали кончики пальцев от колдовства необычайного, так хочется силу свою на волю отпустить. А главное защитить себя, всех защитить от зла. Ведь будет умертвие ее стеной стоять перед ними, никому в обиду не даст, а ежели не выживет, так и не жалко же, все лучше, чем кто-то из них. Найти бы селянина какого заблудшего, да и во благо обернуть. От этой мысли Люта встрепенулась. В душе кольнула иголочка и голос совести зашептал:

«Чего ж это ты, ваши жизни выше любой другой ставишь что ль. Прям как Изу-бей, наместник хазарский. Чего уж, так же на селения мором пойдешь ради целей своих жадных?».

Ужаснулась своим мыслям девушка, выкинула их подальше и поддалась сну, сморившему ее. Спалось всем плохо, видел Гату в очередной раз бодрствуя и неся дозор, как постанывала ведьма, как отбивался отчего-то Грул, как безмолвно плакал Светозар по погибшему другу, как хныкала Латута, цепляясь за ладошку Люты даже во сне. Не давала земля им отдыха, сопротивлялись их пути боги. То тут то там была видна нечисть, затаившаяся во тьме, выжидающая, ну как слабину даст чудь. Но тот только ветви в костер подбрасывал, да светом тьму разгонял.

Следующий день и того хуже был. Силы таяли что снег по весне, ноги не шли, а волочились и неизвестно было, что впереди их ждет. Светозар шел словно слепец, без сокола он не мог разведать путь и увериться в его безобидности, да и не было более ничего безобидно в тех землях, по которым шли они. Люта то и дело дергалась и оглядывалась, ожидая нападения каждую минуту, морщась от боли, – так крепко сжимала ее руку Латута. В какой-то момент ей показалось, что воздух сгустился, а стопы увязли в земле, она рванула ворот на платье, попыталась выдернуть вторую руку из захвата подруги, но та вцепилась мертвой хваткой и что-то пробасила.

– Чего? – переспросила Люта, на миг закрывая глаза.

– Нету никого, – повторила Латута. – Ой ты ж батюшки! Потерялись, заблудились!

Латута завыла раненным медведем, а Люта осоловело моргнула и пришла в себя. Гату, Светослава и Грула не было рядом, чащоба сомкнулась вокруг них двоих, зажимая в тесном плену, обволакивая белой густой мглой, окуная в холодное марево, застилая взор.

«Чернобог вновь в нашу сторону обернулся», – мелькнула у Люты мысль, от которой ее затопило страхом, да таким сильным, что в ушах зашумело, даже вопли и причитания Латутки слышны быть перестали.

«Страшно, мне страшно, страшно!».

Ее плечи сжали с нечеловеческой силой, а после тряхнули так, что голова мотнулась и заболела шея.

– Тьфу ты, Латута! Опять трясешь меня как мешок!

– Дак зову тебя, зову, а ты все никак не отзываешься, – в голосе Латуты чувствовались слезы, она плакала, но изо всех сил старалась держаться, чтобы Люту вновь не затянуло в то жуткое отрешенное состояние.

– Идти нам надо, нельзя здесь оставаться, – Люта нервно оглянулась, не зная какое направление выбрать, куда податься и как найти остальных спутников.

– А куды?

– Да хоть бы туды, – передразнила девку Люта и шагнула наугад, утягивая за собой Латуту.

Туман все никак не рассеивался и если по началу Люта шла быстро, то со временем шаг замедлился, ноги стали заплетаться и спотыкаться о каждую корягу, что не видели глаза. Пару раз она чуть было не врезалась в дерево, да вовремя останавливалась, спасая нос и лоб. Страх не оставлял ее, наоборот он разрастался, расцветал красным цветком, расправлял каждый лепесточек, грозя разлететься истерикой. Так страшно ей никогда не было. Она чуяла, будто кто поджидает ее в этой густой белизне, следит за каждым шагом, шепчет на разные голоса, то притворяясь Милославом, то зовет отцовским баском, то ругает как тетка, а иногда соблазняет как Изу-бей.

Ее удерживала только рука Латуты от того, чтобы сорваться на бег с позорным криком. Простодушная селянская девка так крепко обхватывала ее ладонь и столько тепла было в этом простом жесте, что тьма немного, но отступала. Они вырвались из тумана неожиданно, вот он был и ррраз – чистота, даже воздух как-то посвежел, пусть и находились они в том же лесу, что и раньше.

Девушки прошли еще немного, стараясь отдалиться от ненавистного тумана и тяжело опустились на поляне, с трудом переводя дыхание. Люта подтянула ноги к себе и уткнулась носом в колени. Ее бил озноб, а страх все никак не проходил. Он бился птицей в груди, расширяясь, разбухая, словно краюха хлеба в молоке.

«Теперь они достанут меня, теперь им никто не помешает, Гату нет, волколака и того не дозовешься, а Латутка того и гляди сама богу душу отдаст. Не отыскать мне камня, ежели мертвой буду».

Люта с какой-то обреченностью зажмурилась, а после раскрыла глаза и взглянула на подругу. Та хоть и была измучена, да волновалась больше не о себе. Она смотрела на Люту с заботой, теплотой, которую и от отца-то девушка редко видала.

– Ну чаво ты, ведьмочка, найдем своих-то, отыщем и каменюку вашу достанем. Оно ж все поправимо, ежели вместе.

– Ага, – только и смогла выдавить из себя Люта. Глаза защипало, она часто и быстро задышала, сморгнула пелену слез и кинулась к Латуте, обнимая ту за шею.

– Прости меня, Латуточка, прости, родненькая. Да только помощь мне нужна, силы мне нужны, слышишь, я верну тебя, верну, милая, обещаю!

Латута не успела и слова молвить, как точный росчерк кинжала прочертил красную полосу по ее шее. Ошалелым взглядом Латута посмотрела вниз на сбегающие алые дорожки, а после в черные глаза той, которую называла подругой. Еще один взмах и следующая полоса пришлась на грудь.

Взмах – живот.

Взмах – ноги.

Взмах, взмах, взмах!

Люта полосовала ее, будто пыталась вырезать что-то одной ей ведомое. Она вся вымазалась в крови Латуты, работая настолько быстро насколько возможно, стремясь закончить до наступления темноты. Она знала, – опустится тьма и пролитая кровь привлечет всю нечисть, что выползет из своих нор.

Последний стежок, что она сделала иглой, связывая нитью кожу не Латуты, но существа, что послужит ей защитой, а связь крепкая, которая образовалась между ней и подругой, только в прок пойдет. Девушка работала быстро, точно, стараясь не думать, ведь плакать можно потом. Изредка она останавливалась, гладила существо по голове и только повторяла: «Верну тебя, слышишь, милая, верну обязательно».

Тьма упала с небес неожиданно, но успела Люта в срок, простерла руки над телом, гортанные страшные слова сорвались с губ, вплетаясь в силу, что саму душу вытягивала, меняла так как одной ей угодно. Покуда слова последние сказаны не были, не шевелилась Люта, не смотрела по сторонам, а нечисть не спала, обступала со всех сторон, повизгивая, покрикивая в предвкушении пира.

Омут тёмных вод избави,

Разорви душевных цепи,

Оглянись на переправе!

Сделай шаг на мёртвых степи.

Вырви силу этой плоти,

Дай мне вожжи этой жизни!

Камнем стань на повороте,

Сила крови сей прокисни.

Позабудь о силе ветра!

Выкинь прочь заботы детства!

Зачерпни землицы недра,

Привыкай к её соседству.

Крик пронзит небес границу,

Расплескает черну силу,

Не видать тебе гробницу!

Не снискать себе могилу!

Будешь мне служить отныне,

Рвать моих врагов ты станешь,

Хоть в болотах, хоть пустыне,

Всех и каждого достанешь.

Встань рожденная из крови!

Распахни голодны очи.

Все лови на полуслове,

Ты на страже вечной ночи!

Когда умертвие шевельнулось и заворочалось, вставая, отряхиваясь и урча от просыпающегося голода, Люта, не теряя времени, запрыгнула сверху созданной ею твари и что есть сил вцепилась в загривок.

– Прочь отсюда! – крикнула она на нечисть. Ей вторил рык умертвия. Оно сорвалось с места по первому же приказу, устремляясь от сгрудившейся кишащей массы, топча ее, разрывая в клочья, ежели попадалась на пути.

К ним тянулись полупрозрачные тощие костлявые руки. Мертвенно бледные губы шептали проклятия, суля страшную погибель, кары и муки. Ведьма лишь огрызалась, тыча ножом направо и налево. Умертвие то и дело хватало, до кого удавалось дотянуться на ходу, в миг разрывая на части. Вот кикимора зазевалась и лишилась руки. С воем застыла, свистящим голосом призывая остальных гнать жрицу прочь. По кочкам скакали игоши, безрукие, безногие существа похожие ни то на уродливых младенцев, ни то на личинок какого-то исполинского насекомого. Их челюсти хищно клацали в предвкушении живой крови, но умертвие мчалось, не разбирая дороги и сминая тех, кто попадался на пути. Жрица вдруг поняла, что страх отступил. Она мчалась на спине монстра, который служил ей. Она увлекала за собой погоню, не боясь, что настигнут. Даже наоборот! Ей хотелось, чтобы их догнали! Дать бой, опрокинуть скулящую от ужаса нечисть… Чтобы кромсать и брать… Черпать полными пригоршнями нечеловеческую силу, коя плескалась словно море, у которого нет берегов и хозяина. Люта скакала сквозь туман, ощущая, что только теперь стала свободной. Её взгляд горел почище огней морского маяка.

«Спасибо тебе, Латута. Ты искала в подруги ведьму, мечтала о дружбе с ней. Так служи! Твоё желание исполнено!».

Мало-помалу, на место оголтелой ярости, преобразившегося сознания, начали возвращаться позывы все еще слабой и живой плоти. Люте казалось, что она скачет непомерно долго, руки начали дрожали и не слушались, они застыли на загривке твари, скрючившись и ноя. Затекло все тело, спину ломило и сказывалась потеря сил, после не легкого колдовства. Отчаявшись найти остальных, девушка хотела было вернуться назад, попытаться поискать даже в том жутком тумане, ежели таковой найдется, но вовремя увидела свет от костра на пригорке.

Она смертельно устала, до жути продрогла и все еще чувствовала отголоски восторга от свершившегося колдовства, что пьянил похлеще любого хмеля. Потому не сразу поняла, что ей кричат найденные спутники. Не увидела, как натянул тетиву Светозар, наставляя на нее стрелу. Как зарычал неистово Грул и что Гату рядом нет.

– Ты чего наделала, ведьма? – прорвался рык сквозь глухие удары крови в ушах. Ей показалось, будто она вынырнула из воды на поверхность, снова начав слышать.

– Защиту, – пробормотала она непослушными, синими губами. – Она теперь защищать нас будет.

Светозар опустил стрелу и с опаской переглянулся с Грулом. Волколак сделал шаг вперед и вгляделся в тварь, что послушно застыла рядом со своей вымазанной в крови с головы до пят хозяйкой. Оно было голым массивным, таким уродливым, что внутренности Грула сжались, а к горлу подкатил комок. Но было в его глазах что-то такое тоскливое, такое… знакомое.

– Где Латута? – волколак побледнел и сделал еще шаг, но уже к Люте. Он хотел схватить ведьму за волосы, встряхнуть так, чтобы этот взгляд черных глаз, сейчас таких безразличных, затопила боль. – Где она, ведьма?

– Так нужно было, – только и смогла прохрипеть Люта. – Ежели не сделала, то погибли бы, а так у нас теперь тоже есть защита. Есть кому биться, не только Гату.

Отчаянный волчий вой разрезал ночную тишину, переходя в грозное рычание. По хребту волколака прошла волна, скручивая его пополам. Он воткнул нож в землю и кувыркнувшись через него уже зверем побежал к Люте, желая вцепиться в бледную шею, перекусить все эти тонкие косточки, напиться ее кровью вдосталь, разорвать кожу на лоскутки и слышать, как кричит, как захлебывается дрянь.

Но не добежав, упал на землю, катаясь и скуля от боли. Его словно наизнанку вывернули и швырнули в костер, переворот произошел и без ножа в земле. Трясущийся, словно от степной лихорадки мужчина завывал от боли и бессилия. Он не мог убить ненавистную ведьму.

– Отпусти, тварь, – просипел он, глядя в черные, словно в лицо смерти смотрит, глаза. – Отпусти меня и проваливай. Не буду тебе служить боле, лучше сдохнуть. Ежели ты с друзьями так, то уж со мной и того хуже будет. А я не хочу закончить как Латута, не хочу стать мертвяком у тебя в услужении.

Люта на миг прикрыла глаза, а после решительно достала нож и полоснула по ладони.

– Не слуга ты мне больше, волколак. От клятвы освобождаю, с силы твоей оковы снимаю, больше не служишь ты мне, долг уплачен, не явлюсь и во сне.

Грул как-то судорожно вздохнул, сжал и разжал ладони, поднялся, пошатываясь, словно захмелевший, и не раздумывая кинулся к Люте, в желании задушить, разорвать, сдавить черепушку до хруста, но не успел. Гату встал перед жрицей, подобно стене.

– Ты что же, братец за неё впряжешься? – возопил Грул. – Али глаза твои всевидящие подводят? Изволь, глянуть, да повнимательнее.

– Твое служение окончено, – пророкотал Гату, пропуская мимо доводы волколака. – Уходи, – бросил он, и глянув на Светозара добавил: – И ты уходи. Дальше нет для вас дороги.

Светозар опустил лук, ничего не ответив. Было видно, что он готов полезть в драку следом за Грулом, но благоразумие все же брало верх.

– За тобой должок, – напомнил он, испытующе глядя на Гату.

– Лови, – тотчас ответил чудь, срывая с пояса кожаный мешочек и кидая его охотнику.

Светозар ловко подхватил брошенный кошель. Раскрыл. На его ладони оказались два рубина, с перепелиное яйцо каждый. Достойная плата. Но не для того, чтобы отдавать жизнь. Закинув лук за спину, он коротко кивнул Гату, и ничего не сказав, зашагал прочь. Проходя мимо волколака, он хлопнул того по плечу, увлекая за собой. Люте показалось, что тот с облегчением вздохнул. Горячка, что вспыхнула в его душе по первой, теперь сменилась осознанием, что он был в шаге от страшной гибели. Гату обернулся к ведьме. Опустил взгляд на умертвие.

– Слезай, – скомандовал он.

Люта нехотя повиновалась. Чудь подошел к покорно застывшей твари и от души приложил её кулаком, разбивая череп. Обернувшись к ведьме, он коротко бросил:

– Отпусти её. Она уже сослужила.

Люта с удивлением отметила, что это звучало как просьба, а не приказ. Не раздумывая и мига, она шагнула к умертвию. Кинжал скользнул в ладонь. Руки сами делали то, что требовалось. Люта не думала, не вспоминала. Порождение её тёмной воли покорно распалось на части, которые тотчас начали уходить под землю. Стоящий рядом чудь, тихо шептал что-то, будто извиняясь перед землей за себя и за жрицу. Когда дело было кончено, они двинулись в путь, не разговаривая.

Шли долго, покуда ночь не опустилась на землю, лишая глаза зоркости. Гату мог идти дальше без преград, он видел во тьме как днём, но то ли не хотел нести ведьму на себе, то ли решил дать обоим отдыха. К тому моменту, как белоглазый выбрал место для ночлега, вокруг было уже черным черно. Люта не понимала, где они, кончилось ли болото, начался ли снова лес. Она уже давно брела, как во сне, подчиняясь чутью Гату и всецело вверив ему же свою жизнь. Прошла пора искать подвоха, да жрать ежечасного поучения. Их теперь было лишь двое. Только она и он. Ведьма и ходящий. Жрица Мораны и древний хозяин этой земли.

Ночь была тихой, словно все сверчки и ночные птицы разом вымерли. Пропало даже кваканье вездесущих жаб. Ни далекого воя волков, ни чуткой поступи лося или ворчания барсука. Люта отстраненно подумала, что уже давно не слыхала даже комариного писка. Гату прислонился спиной к стволу дуба, а жрица, последовав его примеру прикорнула с обратной стороны того же древа. Так и уснули, не глядя друг на друга, и слова не обронив.

Белоглазый впервые за все путешествие не поднимал вопрос ночного дозора. Он словно знал, что бояться некого. Его лицо все чаще было задумчивым и тревожным, но чудь не высказывал каких-либо опасений. Все время Гату проводил в тяжелых думах, которыми не делился. Едва очнувшись ото сна, он поднялся и принялся сверлить взглядом горизонт. Так его и застала Люта, проснувшись. Чудь стояк как каменный истукан, устремив взор вдаль. Жрица с интересом и удивлением принялась оглядывать место, где они оказались. Половины предыдущего дня она не помнила. В памяти сохранилась только усталость, которую прорывал лишь образ спины чудя, упрямо бредущего к цели.

Они оказались в ложбинке, образованной россыпью громадных валунов. Повсюду росли сосны. Невысокие, худосочные, но очень старые. Вся кора деревьев была покрыта лишайником и мшистой порослью. Тяжелые гроздья свисали с ветвей, клоня их к земле.

– Долго ещё? – обронила Люта, отчаянно зевая.

Чудь оглянулся, словно не поняв её. Он выглядел обескураженным и… растерянным?

– Гату, в чем дело? – тотчас запричитала Люта, почуяв неладное.

– Мы пришли, – ответил чудь хрипло, но то, как он смотрел на жрицу было страшнее всего.

Его взгляд порой был жестким, иногда полным гнева и ярости, но теперь… Теперь белые глаза Гату полнились изумлением и страхом. Подойдя к спутнику, ведьма уставилась туда, куда смотрел чудь, когда она проснулась. Впереди пролегала широкая поляна. На ней высились шесть каменных столпов, обтесанных вручную, это сразу бросалось в глаза. Между ними в земле зиял провал, а вокруг лежали чьи-то тела.

– Когда это произошло? – ошеломленно пробормотала Люта.

– День, может два назад, – ответил Гату, проводя её взгляд. – Они еще вчера здесь были.

– И ты ничего не сказал? – жрица чудь не подпрыгнула от удивления, сначала её было обуял гнев, тотчас сменившийся оторопью. – Гату, не томи! Что происходит? – взывала Люта, едва не плача.

– Пошли, – коротко бросил Гату и зашагал к провалу в земле не оглядываясь, идет ли за ним ведьма.

Они приблизились к дыре, остановившись шагов за пять. Люта опасливо поглядывала на тела людей, разбросанных здесь же. Семеро. Все они были воинами, при добром оружии, да и одеты не как крестьяне. Богатые пояса, кольчуги двойного плетения, хорошие, даже дорогие сапоги. Ничего не было тронуто, никто их не грабил. Кожа мертвецов была похожа на ссохшуюся ягоду. Люди будто враз постарели и отдали души. Подойдя к одному из тел, Люта почувствовала, как у неё затряслись колени. Это был Бажен брат её Милослава. Он раскрыл рот, словно в предсмертном крике, да так и застыл на веки вечные. Карие глаза некогда так зло на неё смотревшие, превратились в мутные пятна на сером полотне отмершего лица. Люта ни жива ни мертва смотрела на проклятого предателя. Сколько раз она вспомнила его мерзкую рожу? Сколько раз гадала, он ли стоял за тем, что учинила Радислава? Теперь он замер, забыв, как дышать, а она стоит над его телом. Люта подняла глаза на Гату. Тот снова был похож на идола. Его взгляд вперился в одну точку под ногами. Ведьма подошла и уставилась туда же.

След Тодорки выходил из-под земли прямо из черного провала, а затем обрывался… Дальше начинались другие следы. Когтистые. Похожие на следы Гату! Люта подняла взгляд на чудя. Она не верила себе. Белоглазый был обескуражен и парализован. Жрица даже не знала, что он способен на такие проявления слабости, а от того ей было зябко, будто ледяной ветер подул.

– Ну, пожалуйста, скажи, – взмолилась она. – Что ты за человек… Не человек, а чудь, не чудь, а какая-то бледная смерть… Глаза б мои тебя не видели! Ну, скажи же! Скажи!

Гату вздрогнул, словно отойдя ото сна. Глянув на Люту, будто впервые её видел, он на диво спокойно сообщил:

– Мы опоздали. Камня нет. Тебя использовали, чтобы украсть моих жен. Чтобы снять защиту с этой земли. А потом пришел он и забрал его.

– Это все? – холодно осведомилась Люта.

– Нет смысла скрывать. Ты даже не представляешь, что тут случилось. Но я расскажу.

Гату вдруг схватился за голову, будто хотел разом вырвать на себе все волосы. Казалось, чудь на грани умственного помешательства. Нет-нет, глядишь заревет и поминай, как звали.

– В нашем племени издревле поклонялись Роду. Это не ваш бог. Вы его не можете ни понять, не услышать. Он ходил по этой земле, когда все ваши были детьми. Раз в десяток лет Род являлся к своим любимым детям – чудским заступникам. Род приходил в тела наших жен, оставляя там нового ходящего. Так рождались наши шаманы. Так родился и я. Ты слыхала про Чернобога, но знаешь лишь то, о чем говорят ваши легенды. А у него был брат, его отражение, Белобог. Он никогда не ходил по земле. Как и подобает отражению, он обитал там, где нет брата с изнанки. Когда Род являлся нашим жёнам, давая сына или дочь, он оставлял в них частичку своих любимых детей Чернобога или Белобога. – Гату запнулся, но совладав с собой продолжил. – В тот день, когда я родился в наше племя пришла великая радость. В мир явились сразу два сына Рода я и мой брат. Такого не случалось не одну сотню лет. Старцы плакали от счастья. Шутка ли, сам Род даровал племени братьев, наделенных обоими силами и Чернобожьей и Белобожьей. Неслыханная щедрость, стало быть. Так все думали. Но никто ещё не знал, как племя заблуждалось. Шли годы, а мы с братом росли рука об руку. Не было на всем свете детей счастливей нас. Мы с легкостью постигали силы матери земли, говорили со скалами, ходили за тридевять земель в подземные царства. Весь мир, казалось, лежал у наших ног. Однажды, брат признался, что обладает даром, коим был обделен я. – Гату вдруг хмыкнул, глянув на Люту так, словно рассказывает весёлую историю. – С замиранием сердца, он поведал мне, что может оборачиваться в коня. Таких у нас называли саюдани. Двоедушник, по-вашему. Мы не рассказывали взрослым про это. Решили, что его дар станет нашей общей тайной. Глупость, конечно, но мы были детьми. Нам хотелось иметь что-то сокровенное, такое, чего не ведают даже умудрённые годами старейшины.