Текст книги "Ангатир (СИ)"

Автор книги: Андрей Журкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Глава 15. Твоя смерть

Подземный переход дался очень тяжело. Гату питался силой, что давали жёны, но того все одно не хватало, чтобы протащить пятерых до самого дома. Земля приняла чудские тела и выпустила, едва их связь стала нарушаться.

Белоглазый так и не смог подняться. Каждое движение причиняло боль. В глазах сверкали безумные звезды. Перевернувшись на спину, он ощупал бок. Переломленное древко стрелы глубоко засело. Шерра опустилась рядом с ним на колени, осторожно касаясь краев раны. Кровь больше не шла, но началось воспаление. Пробитая кожа потемнела. Черная густая жидкость, выходившая из отверстия при малейшем надавливании, исторгала смрадный запах.

– Змеёныш отравил стрелы, – тягуче протянула Шерра, принюхиваясь.

– Надо было его прикончить, – отозвалась Вия, сжав кулаки. – Я сделаю повязку из трав.

– Это не поможет, – Шерра лишь покачала головой, изучая края раны. – Нужна ворожея. Он потерял много времени. Почему ты не сказал сразу? Ты же должен был почувствовать.

– Мы спешили, – прошептал Гату.

Его лицо осунулось, под белесыми глазами запали синие круги, на лбу выступила испарина. Голос Гату заметно ослаб. Пересохшие губы лопались при каждом движении рта. Мита и Ресу проворно поднялись, выпалив хором:

– Мы приведем помощь. Пахнет дымом. Рядом селение!

Шерра призадумалась. Ее волосы золотистыми волнами спадали на плечи и грудь, наполовину скрывая своеобразное, но без сомнения прекрасное лицо. Сапфировые глаза, не мигая, смотрели на жуткую рану мужа. Из-под верхней губы торчали два острых клыка, придававшие ее образу звериной стати.

– Если ворожея побоится идти с вами в лес, мы только потеряем время. Его у нас и без того не осталось. Мы отнесем мужа.

Она осторожно и очень нежно коснулась щеки белоглазого.

– Гату, придется идти к людям. Яд очень сильный. Гадёныш явно не сам его сварил.

Белоглазый не ответил. Он провалился в сон. Губы едва шевельнулись, но никто не услышал и звука. Сознание ходящего уносило прочь от тела, пронзая барьеры земных законов. То, что чудь сейчас видел, нельзя было назвать сном. Грезы не бывают столь черны и полны отчаяния. Даже кажущийся бесконечным жуткий кошмар однажды проходит. Душа сбрасывает оковы власти мрачных видений, очищаясь. А Гату смотрел в бездну, у которой не было конца, края и даже имени.

Он стоял на краю обрыва. Внизу – клокочущие языки земных недр, раскаленная лава, пожирающая скалы. Над головой – неистовый вихрь, заполняющий горизонт от края до края. Исполинская воронка, грозящая сожрать все сущее. Гату смотрел перед собой, словно не замечая того, что мир вот-вот будет поглощен. Он оставался недвижим даже когда за спиной появилась черная тень. Белоглазый чуял ее, но ничего не предпринимал. У тени не было лица. Безлика она была не потому, что скрывалась, а от того, что не осталось в том существе ничего кроме ярости и злобы. На черном пятне сверкали лишь два красных полных ярости глаза. От макушки к ногам тени спадали извивающиеся как черви волосы цвета воронова крыла, окутывая силуэт подобно прогнившему могильному савану. Грянул гром. В тяжелых небесных раскатах слышались голоса богов. Их гнев сотрясал землю.

Гату резко обернулся, перехватывая выброшенный вперед кинжал. Он сжал предплечье убийцы, опуская глаза вниз. Опоздал. Удар бы стремителен, как росчерк молнии и неотвратим, как судьба. В глазах стало тесно от рези. Голова упала на грудь. Темнота.

Он снова стоял на краю обрыва. Клокочущие языки земных недр, хищно поднимались заполняя голодную бездну пламенным океаном. По спине пробежали мурашки. Тень медленно кралась за спину. На этот раз Гату попытался обернуться сразу. Ничего не вышло. Тело полнилось тяжестью, словно стало стократ тяжелее. Движения выглядели медлительными и слабыми. Сверкающий росчерк проклятого металла пробил плоть прежде, чем белоглазый успел помешать.

«Кто ты?».

Молчание. И резкая боль, вспышкой пронзающая все тело, разрастаясь подобно лесному пожару.

Раскат грома грянул, аж земная твердь затряслась. На лицо упали тяжелые капли дождя. Лава у подножия скалы зашипела, исторгая облака пара. Гату снова стоял на самом краю, глядя в бездну. Тень за спиной замахивалась для удара. Не обращая внимания на убийцу, белоглазый шагнул вперед. Кинжал нашел лишь пустоту. Тело вспыхнуло, как солома, мгновенно чернея от сажи. Он кричал от боли, но ветер относил слова прочь.

«Гату, опасайся людских ведуний и ворожей. Ты слишком доверчив. Я вшила в твой пояс свою любимую иглу. Однажды она отведет от тебя злые чары, – в голове зазвучали слова Шерры, сказанные несколько лет назад. – Храни ее, а она сохранит тебя. Но коли смерть будет дышать в затылок, рвани и кинь по ветру! На конце той иглы будет спать твоя смерть».

Он стоял на краю бездны. Грохот в ушах заглушал шаги за спиной. По щекам стегал бешеный ливень, волосы липли к спине, а твердь под ногами стонала в мучительной агонии. Пальцы скользнули за пояс, нащупали тайник, надрывая нитки. Гату почувствовал укол. В ладони лежала игла из темного металла, а подушечка безымянного пальца кровила. Вспышка молнии, отразилась в его глазах, по спине снова пробежали мурашки. Белоглазый не глядя кинул иглу в пропасть, разворачиваясь к убийце. У самого лица застыла тень, победоносно сверкая краснющими очами, полнящимися голодной ненависти.

Кинжал вошел в живот Гату по самую рукоять. Чудь замер, вслушиваясь в свои ощущения. Тень застыла напротив. В следующий миг она закричала. Этот вопль был полон ярости и негодования. Он был пропитан бессилием и скорбью. За спиной белоглазого ревела лава, в воздух взлетали пылающие камни закипающего бедствия мира. А Гату смотрел на обмякшую тень, что упала к его ногам. В пляске теней начали проступать очертания.

«Что это, палач?».

Белоглазый завороженно следил за убийцей, не видя, что за спиной пронесся могучий селезень. В клюве его была зажата игла.

«Гату, почему я не могу больше дышать?».

«Гату, ты должен мне».

Мир вспыхнул. В ушах застучали кузнечные молоты. Тело согнулось пополам. Из глаз прыснули горячие слезы. Хватая ртом воздух, чудь жадно глотал воду из миски. Убрав ее от лица, он понял, что сидит. По коже еще бегали мураши, а мышцы сводило судорогой. Незнакомая женщина приложила ладонь ко лбу белоглазого грубо и бесцеремонно.

– Жарит будь здорово, – пробормотала она, забирая миску. – Но это хорошо, значит дух начал бороться.

– Где я? – пробормотал чудь, борясь с головокружением.

– У меня, – ответила женщина и расхохоталась. – Нет, это ж надо такому приключиться. Даром я что ль всю жизнь корячилась! Ох и заживу теперь.

– Что со мной случилось? – Белоглазый не мог разделить ее веселья, с трудом соображая, как оказался в незнакомо месте.

– Уж не чудо приключилось, – хохотнув ответила бабонька, стуча ножом по доске.

Он сидел на лежанке из соломы. Рядом печка. Добротно сложена, домовой поди аки петух ходил от восторга. Окна есть на бревенчатых стенах, не землянка, стало быть, изба. На стенах множество полок с кадками, крынками. Развешана всякая всячина, тут тебе и грибы, и ягоды, и коренья.

– Ведьма ты, что ль? – Гату снова попытался внести ясность в положение.

– Иди ты, – буркнула женщина, не оборачиваясь.

Нож размеренно стучал по доске. Она нарезала кубиками репу. А еще пахло травами и выпечкой. Белоглазый тотчас почувствовал, что заурчало в животе.

– А-а-а! Жракать-то хочет, нутрина! – она опять засмеялась. – Точно говорю, поправляешься. Гату, ты должен мне…

Женщина обернулась, цокая языком, глядя в потолок. Ей было около сорока лет. Русые волосы, в которых уже начала пробиваться седина. Широкие бедра и такие же широкие плечи. Бабонька была коренаста и походила скорей на лесоруба, чем на ведунью. Ее зеленоваты глаза светились азартом. Она явно была довольна собой.

– Должен будешь мне самоцветов всяких. И жемчуга речного, да поболе! Он мне дюже люб. Бусы сплету, буду такая вся ходить, да женихов охмурять! Га-га-га! – женщина вновь расхохоталась, да так, что даже закашлялась. – Да шучу я! Чего пыришься? Ну током не про камушки шучу, само собой. Их ты мне отсыпаешь не скупясь, чудь белоглазая.

– Звать-то тебя как? – спросил Гату, понимая, что на предыдущие вопросы она не ответит из вредности.

– Щепетуха я, – с достоинством ответила женщина, упирая руки в бока. – Ведунья местная. А мы древляне, чтоб ты знал. Тебя бабы синеглазые приволокли полудохлого.

– Давно?

– Недавно. Месяц назад то бишь.

Гату дернулся, словно плетью огрели. Да в сердцах сплюнул под ноги.

– Эй-эй-эй! Ишь ты разошелся! Поплюй мне тут! Сейчас прочь выставлю.

– Прости, хозяйка, – ответил Гату. – Для меня худо то, что сказала ты. Где родичи мои?

– Про-о-о-сти, – передразнила его Щепетуха. – Лечишь их, окаянных, выхаживаешь, ночами не спишь, а они на пол харкают. Думаешь, ты на пол мне плюнул? То ты мне в душу саму плюнул, так и знай, чудь ты белоглазая!

Гату резко поднялся. Голова все еще кружилась, но он справился. Лопатки уперлись в потолок. Ведунья немного присмирела, но виду не подала, все же ответив:

– Бабы твои на улице. Месяц назад встали по углам моей избы, стало быть, и стоят пырятся. Убрал бы ты их уже по добру по здорову. Народ у нас терпеливый, да токмо бабы твои уже всем по самое, значится, горло поперек.

– Чем же тебе мешают девы зрящие? – спросил Гату, ухмыляясь.

Он чувствовал себя прескверно, но все же в тело начинала возвращаться сила. Очнувшись ото сна, Гату не сразу вспомнил, что с ним сталось. Чего-то он и не знал, в забытье провалившись.

– Ха! Вы только посмотрите на него! – заносчиво выпалила Щепетуха, делая вид, что злится. – Где это видано, чтобы на улице и денно и нощно стояли бабы аки столбы на капище? Так ежели б они просто стояли там. Они же пырятся! Сверкают в ночи синими зенками своими. А мы к такому не привыкли. Ко мне селяне ходить из-за вас бояться стали. Ладно бы бабы твои еще просто стояли да пырились, так они иногда шептать начинают!

– Зрящие девы у стен дома – это добрый знак и удача роду на два колена, – ответил Гату. – Они гоняют ночную нечисть, да удачу наводят. Хранили они покой мой, да твою избу.

– А я просила о том? А?

Понимая, что с ведуньей без толку спорить, Гату еще раз поблагодарил хозяйку и вышел прочь.

– Далеко не уходи. С тобой староста побалакать просился. Я пошлю за ним! – прокричала в след Щепетуха.

Оказавшись на улице, Гату тотчас наткнулся на Миту. Дева просияла, сверкнув глазами. Подойдя к мужу, она встала на цыпочки и поцеловала его в лоб. Гату ответил тем же. Подошли Шерра, Ресу и Вия, обнялись. Им было, о чем поговорить, но место не располагало к беседе. Вокруг тотчас начал собираться народ, едва Гату на порог вышел. Селяне повыскакивали из избушек и землянок, собираясь, как на ярмарку. Сами пришли, да деток приволокли. Эка невидаль, пятеро чудей пожаловали, да самый главный белоглазый не издох!

Меж тем, люди не выказывали ничего дурного. Иные просто смотрели, да улыбались, болтая между собой. Другие подходили, мужики в основном, по плечу Гату хлопали, представляясь. Белоглазый было, осерчав по началу, немного смягчился. То были простые люди, бесхитростные труженики. Разве ж можно их винить, что из домов повыскакивали, увидав чудь белоглазую? Это раньше чудской род в города людей часто захаживал, дары привозил, да чудеса показывал. Прошли времена те. Память быстро повыветрилась. Иные и не знают теперь, кем они приходились роду чуди, кой выродился.

Расталкивая мужиков появился староста. Статный такой, широкоплеч, да высок. Усы и борода чернющие, ни волоска белого! А глаза меж тем хитренькие, хоть и беззлобные.

– Рады гостям дорогим, – приветствовал староста, даже поклонившись. – Хоть и давно ты, мил человек, к нам пожаловал, да током все беседою меня обижал!

Староста заржал, аки конь, своей шутке, а окружающие тотчас подхватили. Отсмеявшись, он нахмурил брови и продолжил:

– Тишило я, староста местный, а мы – древляне, народ мирный, да себя уважающий. Изволь, гость дорогой ко мне зайти, за здравие, стало быть, откушать, да за исцеление.

– Я – Гату, – ответил белоглазый, склонив голову, как сделал сам староста. – Спасибо за приглашение. Меня одного зовешь, али родичей моих тоже?

– Всех зову! Всех, конечно же! – закивал староста, явно почувствовав себя неловко. – Ты не подумай, что я женщин твоих не уважил! Мы им и кров, и пищу, а они молчат у тебя. Так тут и стояли, как подпорочки…

– То они удачу и благо на деревню наводили, да от нечисти болотной защиту заговаривали, – подала голос Щепетуха, высунувшись из оконца. – Каждый знает, что чудские зрящие жены в селении к удаче и счастью!

– А я знал! – замахал руками староста, недобро зыркнув на ухмыляющуюся ведунью. – Я-то знал, люди вы чудские! Я своим так-то все это время и сказывал: вам защиту дают, дурьи вы головы! Сходите, поклонитесь чудским заступникам!

Пока староста расхваливал себя и свое селение, Гату с женами следовали за ним. Белоглазый сразу заприметил, что дела у древлян не особенно-то и ладились. То тут, то там попадались избы с опаленными бревнами. Дома были отремонтированы, но не выглядели новыми. Одежды селян по большей части тоже смотрелись простенько. Ни вышивки тебе, ни украшений каких, все серое, едва не дырявое. Мужиков было едва ль не вдвое меньше, чем бабонек и очень мало детей.

«Их кто-то разорил, – догадался Гату, прислушиваясь к своим ощущениям, ступая по земле. – Никак хазары тут лютовали, али еще какая погань земная, да человеческая».

Оказавшись в доме, Тишило усадил гостей за стол, который уже накрыли. Надо сказать, что для дома старосты угощения были весьма простенькие. Тарелки с ухой, да одна на всех сухая краюха хлеба. У такого хозяина и угощаться было постыдно. Уж не остался бы кто-то из домочадцев сегодня без трапезы. Но и отказать гостеприимству, да еще и старосты тоже никак нельзя было. Откушав, Гату поблагодарил Тишило, да сказал прямо, как на духу:

– Нас тоже разорили три луны назад. Жен моих в невольники угнали, насилу отбил. Спешим, мы, староста. Земля родимая зовет, не кричит едва ль. Ответствуй, чего тебе за вашу доброту надобно. Отплачу. Тебе ж известно, кто такой чудь белоглазый.

– Известно, – не стал спорить староста, явно довольный, что не пришлось ходить вокруг, да около. – Селение наше пожгли, людей порубали, деток многих сокрали, все и сам видишь ты. Помоги нам, Гату, как за себя, да людей ради прошу. Помоги, милый чудь, вернуться нам к жизни людской! Живем же, что собаки побитые. Все ведь забрали, твари раскосые! Ежели мы до осени амбары не набьем, то поляжем от голода. Сажать – нечего. Дичь бить на шкуры почти некому. Кузнеца своего нет, мотыги да серпы поправлять, поверишь ли?! Умираем, мы, Гату! Наживу издохнем, ежели до осени пропитания не сыщем.

– Каменьев хочешь? – спросил напрямик белоглазый.

– Хочу, – не стал лукавить староста. – Нам бы нанять себе варягов дружину в охрану, оружия, иструментику там сям наторговать, да зерна купить чужого. Да еще, чтобы хватило той милости годины на четыре, глядишь и выживем.

– Я слаб после хвори. Силы вернуть можно, но это не быстро. Будь по-твоему, Тишило староста. Добудем для вас каменьев. Но девы мои сейчас же уйдут. Они в таких делах не помощницы, а земля родная давно по ним плачет. Согласен?

Староста, не раздумывая, хлопнул по протянутой ладони, едва не поранившись об огромные когти, до того рад был. Прощаться долго не стали. Гату отвел жен за частокол на границе деревни, обнял каждую, в лоб поцеловал, да сказывал:

– Идите лесами. К людям не выходите. Я приду к вересени [15]. Убаюкайте его. Не дайте проснуться лиху.

Девы покорно кивнули и двинулись прочь. Шерра обернулась. Ее глаза задержались на муже. Губы чуть расступились, являя острые клыки.

– Приходи домой, Гату. Мы тоже по тебе тосковали. Не впускай в сердце чужие горести. Помни что я тебе сказывала.

Вскоре их спины скрылись за ветвями деревьев. Гату немного постоял, призадумавшись. Сунул руку за пояс, да не нашел ничего. Пропала игла, Шеррой вшитая. Сон ли то был, иль взаправду меж грез сокрылась?

Глава 16. Зубы, когти да желтый туман

Люта подкинула в ладони клубочек и еще раз внимательно его осмотрела. Нитки как нитки. Волшебством не пахнет, не светится аки солнышко и не разговаривает человеческим голосом. Положи в корзинку с другими клубками и тут же потеряешь.

«Но Ягиня как-то находит! Как? – Чтобы точно увериться в своих выводах, Люта лизнула клубочек. – И на вкус – нитки».

Глупо хохотнув, девушка покачала головой, какой только дуростью не начнешь страдать, от страха и неизвестности. То, что ей страшно, Люта признала за день до ухода от Ягини. Ей всучили в руки клубочек с наказом:

– Не потеряй!

– Разве вещи волшебные могут потеряться?

Взгляд Ягини дал понять, что лучше бы глупые вопросы потерялись вместе с Лютой, а вот волшебные вещицы всегда найдутся, на то они и волшебные. Женщина только проворчала:

– Они могут не подчиниться, будешь раздумывать, укатится от тебя и ищи потом свищи. Как воспользуешься клубочком, шепни ему домой возвращаться и отпусти, дорогу сам найдет.

Люта тяжко вздохнула, сжав клубок в ладошках, словно согреть хотела. Ягиня может и не хотела выспрашивать, чего пригорюнилась ученица, да не помогло, Люта продолжала горестно вздыхать и ходить хвостом за женщиной.

– Ну чего еще?

– Страшно.

– От чего? Раз страшно, так иди топись, мешать не буду, клубочек только верни, – Ягиня потянулась было за вещицей, но Люта тут же отпрыгнула и помотала головой.

– Ну нет, с клубочком все веселей.

– Топиться? А ну верни!

– Тьфу! Да при чем здесь это? Не собираюсь я помирать. В пути, говорю, веселей. А страшно от неизвестности. Чего там ждет меня? Я ж мир и не видела. Только и того, что родное селение, да соседнее, а после стан хазарский. Какие там люди? У кого помощи просить? Кого опасаться? Кому доверять?

Ягиня отложила в сторону щетку, которой расчесывала спутанную гриву Тодорки. Ее вмиг посерьезневший взгляд заставил Люту сильней сжать клубочек и настороженно сделать шаг назад. Последний раз, когда Яга смотрела на нее так, девушка плакала от боли и ощущения, что ее кости ломают, что тот хворост для костра.

– Доверять? Смотри-ка чего удумала. Доверять она собралась. Заруби себе на носу, на косе, а лучше в темечко вбей: доверие – путь к предательству. Тебе могут клясться, могут обещать, могут всеми силушками честность свою показывать, но суть одна, чуть что не так, спиной повернутся, а все обещания и клятвы трухой осыпятся. Пойми, Люта, люди везде одинаковые, видят, что не похож ты на них – изгоняют. Потому вот наказы мои: помощь тебе не нужна, – я достаточно вложила в тебя сил и умений. Опасаться нужно всех, даже зайца на поляне – зубы у него мощны. Доверять никому нельзя. Ищи не помощника, а союзника, да не забудь клятву взять, того лучше, если найдешь на него управу и сможешь управой этой давить в нужных местах.

– Так-то ж угроза! Зачем запугивать, когда подружиться можно. Сам ведь добровольно сделает все.

Ягиня с какой-то странной усмешкой, в которой злоба с гордостью перемешалась, окинула взглядом ученицу и протянула:

– Надо же, а как невинность-то строишь, а сколько коварства! Я не добро во плоти, Люта, сама знаешь, да только и у тьмы есть свои правила и честь. Это свет может дружить, а потом делать так как хочет, хоть спину казать, хоть попой вертеть. Тьма говорит честно: «Я тобой воспользуюсь, возьму то, что мне нужно и уйду, но и ты в накладе не останешься». Потому не ищи друзей, ищи союзников. А страшно всегда будет. Мне вот сейчас очень страшно, что, если ты не сойдешь с этого места, мои высаженные семена так и не взойдут. Брысь!

Люта вздрогнула от голоса Ягини, раздавшегося в голове. Надо же, уже два дня не слышала этой ехидны, а будто бы и не уходила. Девушка наконец вышла на главный тракт, и пора было определяться с направлением, а не предаваться воспоминаниям. Тут бы еще с предсказанием разобраться, угораздило же на птицу треклятую нарваться и ладно б путное чего сказала, так нет же, навела тумана и была такова. Еще раз примерившись к клубочку, Люта поднесла его к губам и шепнула:

– Покажи путь до жен зрящих.

***

Две седмицы пути прошли до того спокойно и мирно, что Люта было заскучала. Люди на тракте попадались на диво дружелюбные. Ее даже на телеге немного прокатили и в небольшом селе, чуть ли не три домишка, покормили и выспаться дали. Клубочек послушно замирал, когда девушка переставала следовать за ним и дожидался, покуда не возобновиться путь. По началу, когда попался ей первый путник, Люта испугалась, а ну как увидит клубок волшебный, но нет, виден он был только девушке.

Люта не знала сколько еще ей предстоит пройти и как далеко жены те, на которых Ягиня указала. Приходилось усмирять нетерпение и раздражение от безызвестности и невозможности что-либо изменить. Не придумали еще волшебство такое, чтобы ррраз! и ты уже там, где надо.

Неожиданно впереди послышались крики и непонятно было то ли о помощи взывают, то ли убивают кого. Люта ушла с дороги, чтобы обойти то, что ее никак не касалось. Не с руки было вмешиваться и внимание к себе привлекать лишний раз. Она придерживалась одной и той же истории: к сестре иду. А там уж люди сами все додумывали. И то, что разлучили сестер в детстве или, что сестра замуж вышла, – богато воображение людское, только волю дай.

– Ты у меня ща увидишь, так увидишь, шлында! Уважу тебя и по хребту, и по башке твоей божедурьей! А ну пшел отседова!

Женский басовитый голосок перемежался мужскими криками и глухими ударами. По мере приближения громкость голосов увеличивалась, а частота ударов учащалась. Когда Люта подобралась совсем близко, она чуть не расхохоталась, вовремя зажав рот ладонью.

Девушка, рук не достанет обхватить, гонялась за двумя мужичками и поколачивала их крепкой палкой. Доставалось бедолагам знатно. Они бы и хотели от нее деру дать, да палка слишком длинная была, а удары точными, не успевали ни уклониться, ни устойчиво на ноги встать.

– Ворье паршивое! Руки ноги есть, дык пахать иди! А он, ишь, ворует! Ща я тебе ручищи-то твои и пообрубаю!

Тут девица остановилась дыхание перевести, да оглядеть лежащих и стонущих воров, как разглядела Люту.

– Ой! Милая, постой! Иди сюда!

Люта нехотя сделала шаг к воинственно настроенной девушке. Хотела же подальше держаться, да любопытство не одну кошку сгубило. И чего ей надо, палку подержать что ль? Или мужиков, чтоб синяки ровней ложились?

– Слышь, постой здесь пяток минуточек, сгоняю до поля, там мужичье посевами занимается, кликну. Посторожи ворье, а я с подмогой вернусь. Держи, шоб знали, сволочи!

Толстую палку всучили в руки Люте и, подхватив корзину со снедью, ускакали в сторону леса. Палка тут же была брошена на землю. Два мужичка хитро посмотрели на тоненькую Люту и потихоньку начали вставать.

– Сидеть, – ледяным тоном ответствовала она им, и оба с перепугу опустились на зады. – Мне палка не нужна, я вас и так удержу, ежели что.

Следить за мужиками было не с руки. Клубочек подпрыгивал в нетерпении, и сама Люта понимала, что время утекает сквозь пальцы как вода. Жены могут уходить все дальше и дальше, а то и совсем скрыться. Сунула она руку в сумку заплечную нащупала порошочек заветный. И ей сторожить не надо, и мужики никуда не денутся. И покуда не опомнились побитые, подошла к ним Люта быстро, наклонилась и дунула в лица обалдевшие.

Как закатились их глаза и раздалось мычание несмышленое она глядеть уже не стала, тут же развернулась и ушла. Не хватало ей еще знакомиться со всем ближним селом.

Не прошагала она и каких-то пять десятков шагов как со спины раздалось:

– Стой! Да стой же ты, вертлявая! Ух, ото ж скелетина, а вона силищи в ногах сколько.

Люта чуть не завыла обессиленно.

– Чего тебе? – буркнула она подкатившейся шариком девушке. Большая корзинка бухнулась на землю, вывалившись из рук, внутри что-то возмущенно хрупнуло. Русая коса растрепалась, лицо покраснело как кафтан праздничный, потом разит так, что не продохнуть. Люта аккуратно начала делать шажочки, чтобы хоть ветер в другую сторону подул, от нее подальше.

– Дык чего ж сбежала? За мужичков спасибо, чегось только ты с ними сделала, палкой небось отдубасила, да? Как блаженные, тудыть их растудыть. Но ничего, разберутся. Я ж отблагодарить тебя хотела. Может молочка тебе, али хлеба. Смотри какая худая, кушаешь небось плохо, по лаптям вижу, что в дороге долго. Вот и зашла б, а я тебе новые дам.

Люта осоловело поморгала и сделала два шага от девки, пока та тараторила, будто семки щелкала. Что вижу, то и говорю.

– Не надо. Ни лаптей, ни хлеба, ни молока. Идти мне пора. Прощай.

– Да ну стой же ты! Куда так торопишься? К родственникам что ль? Или к жониху? Ну так и сказала б! Я ж с добром!

Люту аж скрутило от напоминания лишнего. Повернулась она резко к девице, глазами чернющими сверкнула и процедила.

– А ну пошла в свое селение и нечего тут вызнавать разнюхивать. Тебе чего от моих бед? Уходи, и чтобы не видела боле!

От девки отвернулась с каким-то облегчением и чувством вины, за что тут же себя отругала. Нечего цацкаться со всякими дурами приставучими.

– Ой ты ж бедная… – провыло чудо у нее за спиной и тут же крупные ручищи сомкнулись вокруг Люты. Ее слегка приподняли над землей. Удушливый запах пота врезался в ноздри, от тесных объятий стало нечем дышать. Люта замотыляла ногами в воздухе.

– Отпусти! – прохрипела она.

Ее ту же выпустили, но крупные ладони остались лежать на плечах и развернули Люту лицом к хозяйке.

– Чо, помер что ль, жоних? – участливо и на диво проницательно промолвила девка со слезами в голубых глазищах. – Прости, дуру! Я ж не со зла. Слышь чо, проси чо хошь! Все сделаю!

– В покое меня оставь! – гаркнула Люта прямиком в рожу девке.

Той хоть бы хны. Отмахнулась как от мухи.

– Не, не оставлю я тебя. Придумала, с тобой пойду. Батька с мамкой поймут, снеди взяла, так шо дело решенное.

Корзинка взвилась вверх и вновь осела на ручище девки. Люту затрясло. Уверенное рябое лицо вызвало прилив необъяснимой ненависти. И если бы в руки клубочек не ткнулся, ей-ей, не жить толстухе. Внезапно девушка успокоилась и глубоко вздохнула. Вспомнились слова Ягини: «Ищи союзников». Люта прищурилась, еще раз осмотрев девку.

«А может и пригодится. Ежели что и на жертвенник сойдет», – злобно подумала она и перекинула черную косу с одного плеча на другой.

– Зовут тебя как?

– Дык Латута я!

– Оно и видно, – пробурчала себе под нос Люта и двинулась вслед за нетерпеливым клубочком, раздавшийся сзади топот и пыхтение, отбросили надежду на то, что Латута передумает.

***

– А чегось мы тута делаем? – шепотом спросила Латута, глядя, как ее спутница водит по речке рукой, что-то нашептывая. – Так ты ведьма шоль?

Неугомонная девка, казалось, не боялась ничего. Ни зверей диких, ни очей черных Люткиных. Ее громкий раскатистый бас отпугивал всех, кто имел хоть какие-то нехорошие планы на девушек. За одну луну Латута осточертела так, что еще немного и Люта задушит нахалку.

– Да замолчи ты уже! – шикнула она на девку, вновь сосредотачиваясь на видениях.

Покажи мне водица быстрая,

Покажи мне водица чистая,

Куда девицы-красавицы путь свой держат?

Где жены чудские свои стопы ставят?

– А чось за жены такие? – вновь встряла Латута, отчего Люта ругнулась и хлопнула ладонью по воде, вызвав брызги.

– Отойди отсюда! Мешаешь ведь, – вызверилась она на девку. Та послушно отошла и замерла в стороночке, при этом вытягивая шею и стараясь разглядеть, чего там интересного деется.

Сложно сказать почему Люта не прогнала странную деревенскую дурынду. Ну какой прок от болтливой растяпы? Что не ляпнет, хоть стой, хоть падай. Но почему-то не погнала, хоть и могла, наверное. И не сказать, чтоб видела в ней Люта нечто родное или о себе позабытое. Да только на душе стало спокойнее. Открытая нараспашку аки амбар Латута, создавала необъяснимый словами уют. Простая, в доску своя, она стала напоминанием о другой жизни. Жизни, где есть место мечтаниям, не знавшей зла, молодой девушки.

Люта вновь и вновь повторяла заговор, плавно ведя рукой по воде, создавая круговорот, не отрывая взгляда от закручивающейся воронки. Когда глаза уже начали слезиться, картинка проявилась. К величайшей радости девушки и не малому удивлению, женщины, которых она искала, были недалеко. Они шли сквозь леса, обходили стороной поселения, но то на руку Люте и было. Прервав закрученный поток воды, она поднялась и направилась к Латуте.

– Дай хлеб и пяток яиц, – протянула она руки.

– А зачем?

– Затем, – огрызнулась Люта. – Хочешь идти спокойно, надо лешего задобрить.

– А! То дело доброе, – кивнула Латута и вручила Люте запрошенное. Какой бы доброй толстуха не была, а над снедью тряслась, что конь над отборным овсом. Прижмет корзинку к груди необъятной, глазищи выкатит и грудным голосом вопрошает, за какой такой надобностью снедь нужна. Только Латута решала, когда и сколько они едят. Люта диву давалась, как та разъелась с таким-то порядком.

Девушка подошла к ближайшему пню и положила на него подношение. Отойдя на пару шагов, она проговорила:

– Дядька Леший, помоги мне, не откажи в просьбе. Задержи четырех девиц, запутай дорогу им, а я в долгу не останусь, где надо деревце подлечу, куда не надо стопу свою не опущу.

Спустя не долгое время, показались прядущие заячьи уши. Латута сзади охнула и грузно опустилась на траву, когда косой подскочил к пеньку и сгреб еду одним махом. Подпрыгнул, лапами стукнул и ускакал. Лес заскрипел, зашуршал, словно бы весь в движение пришел. Люта довольно улыбнулась. Никуда не денутся от нее женушки.

– И вправду, ведьма, – протянула Латута сзади.

Люта обернулась с насмешливой улыбкой на губах.

– Что, готова домой возвращаться?

– Еще чего! – вскинулась Латута. – Я можа всю жисть мечтала с ведьмой туда-сюда ходить, да ворожбу творить. Нет уж, остаюся я!

Люта только хмыкнула на такое упрямство.

– Даже если скажу, что Моране Черной служу?

Латута громко сглотнула, но тут же упрямо заталдычила:

– Черная, белая, серая. Я в глаза людям гляжу. Добро у тебя там, хучь кому служи, все одно доброй останешься.

– Ну-ну, – задумчиво промолвила Люта и кивнула Латуте следовать дальше. – Идти пора.

***

Лес шумел, будто бы вокруг развернулась самая настоящая буря. Ветви ходили ходуном, то и дело надламываясь. Чудские девы медленно продирались сквозь чащу. Клонясь к земле от резких порывов ветра, они практически ползли, двигаясь так, словно карабкались по лестнице вверх.

– Не понимаю, – пробормотала одна. – Правильно ведь идем, не уж-то хозяин леса разозлился на нас за что-то? Чем не понравились ему?