Текст книги "Хозяин Леса. История большой любви и маленькой лжи (СИ)"

Автор книги: Андрей Ренсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Палыч присел на корточки, заглядывая мне в глаза. Я сосредоточился на подсчёте и маленьком, только проклюнувшемся сквозь землю кустике подорожника. Он то приближался к моему лицу, то отдалялся.

–Скоро покажешь, на что способен, – сказал он мне. – Потерпи до завтра. Завтра – переправа.

Ждать, когда мы доделаем отжимания, Палыч не стал – развернулся и ушёл в палатку. Если бы в ней была дверь, он непременно хлопнул бы ей, да так, чтобы из петель вылетела. Случилось это примерно на сороковом сгибании рук, которые начали трястись, как овечий хвост. И я, недолго думая, рухнул на траву, жадно глотая кислород. Спустя секунду так же поступил и Аверин, давно обогнавший меня, но, по-моему, тоже смухлевавший.

–Хороши! – с чувством сказала Оля, глядя на то, как мы валяемся на земле, как загнанные борзые.

–Спасибо, – сказал я, с трудом отыскав силы говорить. – Сочтёмся.

–Я раньше не думала, что ты такой дурак, – сказала она, с известной долей восхищения. Аверин встал на ноги, пожирая меня глазами. Какую-то секунду мне казалось: сейчас оно последует, продолжение веселья. Но нет: Санёчек поднял миску и отошёл от нас. Друзья навсегда – подумал я.

–Красавчик! – Рифат поднял руку для приветственного хлопка, но я её проигнорировал. – Не понял, ты что – обиделся?

–Я не слышал, как ты кричишь – держите его...

–Так вы один на один выходили, – очень серьёзно сказал Рифат. – А с чего это я в ваши базары полезу? Так что ты это сейчас зря сказал, не в тему.

–То есть я ещё и виноват, да? – спросил я, но огорчённый татарин поднялся с бревна и гордо удалился. Ну как так получается, а? Женю все полощут, как бельё в проруби, а ему никому и слова сказать нельзя!

Через некоторое время разгорячённые нервы стали остывать, и тело покрылось липким противным потом. Достав из рюкзака полотенце, я спустился к воде, и немного освежился, зачерпывая мутную воду пригоршнями. Постояв немного в раздумьях – стоит ли сейчас подходить к Марине, я решил: была – не была, вот только немного успокоюсь.

Вид у Марины был серьёзный: лоб нахмурен, волосы растрёпаны, внимание полностью поглощено отчётом. Усаживаясь рядом, я сказал:

–Палыч велел провести со мной беседу.

–Да не буду я с тобой разговаривать, – раздражённо ответила Марина, заправляя за ухо упавшую прядь волос. – Зачем это мне? Хочешь быть клоуном – будь им, пожалуйста.

–А может, всё проще? – Я наклонился поближе к её уху. – Может, не надо клоунов натравливать на меня?

–В смысле? – Она подняла на меня взгляд, и в какой-то момент я почти поверил ей. – Я никого на тебя не натравливала. Ты больной, что ли?

–Хочешь сказать – это всё случайность? – Я кивком головы показал в сторону пинающего всё, что попадалось на пути, Аверина.

–Это закономерность. – Проследив за моим взглядом, Марина, как ни в чём не бывало, продолжила чирикать карандашом в марщрутной книжке. – Дело в том, что ты не умеешь себя вести по-человечески.

–Понятно, – В этот момент мне хотелось лишь одного: крепко взять её за плечи, и трясти, пока не отвалится голова. – Значит, ты его на меня натравила, а я же ещё и виноват. Прекрасно. Чудесно.

–Я никого на тебя не натравливала, – повторила она. – И я не считаю, что виноват ты один – оба хороши.

–Спасибо, – поблагодарил я, от всей души, с низким поклоном в пояс. Тут Марину немного проняло, наконец.

–Лукашин, тебе что, кажется, что ты для меня такая большая проблема? Что для того, чтобы тебя отшить, мне нужна посторонняя помощь?

–Вот и вся благодарность, – развёл я руками.

–Вообще-то я тебе уже поблагодарила, – сказала она, наконец-то отложив в сторону свой проклятый блокнот. – Но тебе оказалось мало, и ты увязался за мной в поход. Я снизошла, разрешила. А теперь, вместо того, чтобы сидеть на попе ровно, ты начинаешь меня позорить.

–Что? – замотал я головой, не веря своим ушам. – Я что начинаю? Позорить тебя? А ничего, что мне все вокруг говорят, что ты на меня забила? Думаешь, мне это приятно?

–А я и не обещала, что тебе будет приятно, – невозмутимо сказала Марина. – И разговаривать с тобой я не обещала. Что, нашёл уже ужасную опасность, которая мне угрожает? Ищи – разве не для этого ты сюда шёл?

–Не для этого.

–А для чего?

–Я тебя люблю, – сказал я, не слыша своего голоса: от волнения заложило уши. – Нравится тебе это, или нет.

–Ни то, ни другое. Мне безразлично, – спокойно ответила она, и ничто в её голосе даже не дрогнуло. – Потому, что и ты мне безразличен. Ну да, Лукашин, ты – добрый, ну да – весёлый, с чувством юмора, но на любом базаре таких, как ты – пять рублей пучок. Других конкурентных преимуществ у тебя нет. А теперь отстань от меня, пожалуйста – работать надо.

В принципе, на этом можно было бы закончить. Так хладнокровно меня ещё ни разу в жизни не унижали. Потому и не было опыта, как реагировать на такие вещи. Улыбнуться и уйти со словами: всё равно у нас ничего бы не получилось? Попросить разрешения остаться друзьями? Притвориться, что ничего не понял?

Я выбрал свой вариант. Тот, что подсказало мне сердце, гоняющее пылающую от избытка адреналина кровь по двум закольцованным маршрутам – малому и большому. Мой кулак врезался в дерево, под которым сидела Марина, и чёрные крошки размолотой коры посыпались вниз, на её волосы. Что-то хрустнуло, кажется один из пальцев. Круто, подумал я, кусая губы. Кажется, переправа отменяется по техническим причинам. Какая жалость.

–Пусть так, – ответил я, как только снова обрёл способность говорить. – Пусть всё, что ты говоришь – правда. Но всё равно, у меня есть право иметь к тебе чувства. И никто не смеет отбирать у меня это право, даже ты. Я буду любить тебя всегда, что бы ни случилось. Ясно тебе?

–Звучит, как угроза, – заметила она.

Потом я долго бродил по поляне, там, где чуть раньше выплёскивал обиду на гнилых пеньках мой ушастый друг Саша Аверин. Мозг распался пополам, на два полушария, и у каждого из них была своя правда. Левое говорило, что не стоит быть насильно милым. А правое кричало, что у меня всё получится – вот-вот, и её сердце дрогнет. Это были ужасные минуты, и я очень обрадовался, когда Палыч приказал выдвигаться.

Оля плелась рядом, лениво помахивая сорванным прутиком. От одного вида её рыхлого лица, уродливых хвостиков и перекатывающегося под майкой жира мне хотелось плакать и рвать что-нибудь зубами. Неужели отныне меня ожидает только такая мерзкая действительность, в которой нет места светловолосым девушкам с зелёными глазами? И, как апофеоз этих бессмысленных мучений – возвращение домой, к маме?

А потом – долгая счастливая жизнь.

Не помог мне Хозяин Леса. Выходит, он и впрямь – всего лишь фольклорный персонаж. Фуфло, короче.

Утопиться, что ли, в этой старице?

Наконец, мы остановились на длинной и узкой поляне, в половине пятого, где-то. Палыч снова назначил меня водоносом, и хорошо – Рифат по-прежнему обижался, а кроме него ни с кем говорить не хотелось. Я с жадностью схватил ещё мокрые нейлоновые вёдра, когда остальные лениво копались в рюкзаках. И таскал, таскал, таскал эту воду, не обращая внимания на пульсирующую боль, пока с воем не рухнул на траву: ноги свело судорогой.

–Ты же сейчас убьёшься, – не выдержала Оля. – Из-за кого? Из-за неё, что ли? Она этого не оценит.

–Тебе воды хватит? – морщась от боли, спросил я. Когда-то чистые и вполне новые джинсы превратились в обшарпанные бомжовские портки всего за два дня. К тому же и промокли насквозь – а замены нет, не взял.

–Пока хватит.

–Тогда вари свою гречу, а от меня отстань, пожалуйста...

–Больно надо, – гордо сказала Оля, отворачиваясь к закипающему котелку. А потом добавила, тихо, но так, чтобы я услышал: – Урод...

Скорее всего, так оно и есть, мрачно думал я, пытаясь проглотить вязкий, плохо проварившийся комок каши. Взять остальных, нормальных – все сидят, кушают, негромко общаются. А я, сижу в одиночестве и излучаю в пространство лучи ненависти ко всему живому. Надо что-то менять.

Рифат сидел рядом с нашей палаткой, в компании головастого Лягина. Чуть не в обнимку с ним – кто бы мог подумать. На меня он посмотрел искоса, недоверчиво. Ну, а Лягин даже не поднял на меня белёсых глаз – это уже стало нормой в наших отношениях.

–Риф, извини, я был не прав, – начал я ещё на ходу. – Вот тебе моя рука, брат. Что-то я какой-то дурной стал в последнее время.

–Не просто дурной, а вообще из-за угла мешком прибитый, – сварливо добавил татарин, и, словно прикидывая, можно ли мне верить, подождал немного, зыркая раскосыми глазами. Потом всё-таки пожал протянутую руку. – Женяка, послушай меня: бабы – это зло. Я-то знаю.

–Давай не будем сейчас об этом, – ответил я, так дипломатично, насколько смог. – Чем занимаетесь?

–А, да, ты же ещё не видел! – Казалось, как только с моей стороны прозвучали извинения, Рифат мгновенно забыл о нашей ссоре. – Смотри, что Андрюха сделал!

Предметом, вызвавшим у циничного потомка Темучина столь неподдельное восхищение, оказалась женская фигурка, с несомненным талантом вырезанная из куска какой-то светлой, с желтоватым восковым оттенком, древесины. Так вот, чем Лягин занимался при тусклом свете костра.

Статуэтка – думаю, её можно было так назвать – изображала женщину, повернувшуюся к резчику в профиль и закинувшую руки за шею. Длинные волосы спускались вниз тугой белой волной, оборачивались вокруг бёдер, скрывая все подробности, и закручивались в спираль, похожую то ли на змеиный хвост, то ли на толстые корни деревьев. Работа не была идеальна: одна рука получилась явно короче другой. Но она, несомненно, впечатляла. В ней что-то было – в изгибе тела, в длинных волосах, превратившихся в корни. Что-то очень древнее.

–Кто это? – тихо спросил я.

–Вирява, Хозяйка Леса, – скупо ответил Андрей, и требовательно протянул широкую ладонь со следами порезов: посмотрел, и хватит. Я отдал, с некоторым сожалением. Но, перед тем как вернуть, ещё раз присмотрелся к пока ещё весьма грубым, не доведённым до ума чертам лица Хозяйки. Даже сейчас нетрудно было догадаться, кто послужил скульптору музой.

–Красота! – с чувством сказал татарин. Я ждал, что дальше последует что-то вроде: я бы вдул. Ну, потому, что такая его реакция на статуэтку прямо напрашивалась. Но Рифат, любующийся Вирявой, на этот раз промолчал. Вот она, волшебная сила искусства!

–Куда потом денешь? – спросил я. – Подаришь девушке?

Лягин наконец-то соизволил поднять глаза. Вот где муть-то: кажется, что глазницы полны щедро разбавленного водой молока. Лишь зрачки чуть выделяются на общем фоне.

–Завтра переправа. Оборудование будешь смотреть?

–Зачем? – широко улыбаясь, спросил я. – Я уверен, всё в порядке.

–Гляди, – многозначительно сказал он и ушёл, не прощаясь. Просто сдвинул на поясницу сидушку и побрёл в поисках уединённого места, где нет навязчивых людей, только шелест листьев и шуршание мышей.

–Он с какого факультета? – спросил я у татарина.

–Не знаю. С физмата, кажется. Там все странные.

–Заметил, что эта его Вирява похожа на Рябинину?

Татарин брезгливо поморщился.

–Женяка, не начинай опять, а?

–Скажи, что не похожа!

–Ну, похожа, допустим, – покрутив в воздухе рукой, сдался Рифат. – Немного... И что? Художник должен черпать откуда-то вдохновение, иншалла... С кого ему ещё резать эту Виряву? С Оли, что ли? Или с меня?

–И всё равно, чудной он. – Я вздохнул и начал медленно разминать веки. Наверное, завтра будет дождь: в глаза, будто песка сыпанули. Повышенное внутриглазное давление – это старая примета, ещё с детства.

–На себя посмотри.

Я уже придумал, кем его обозвать в ответ, но не успел: по поляне пронёсся оглушающей волной командный бас:

–Товарищи туристы! Проходим на построение!

Какое ещё построение – подумал я. Вопросительно посмотрел на Рифата, тот только пожал плечами.

Пока мы поглощали ужин, Палыч переоделся: сменил обтягивающие штаны на короткие красные шорты, довольно легкомысленные.

–Через десять минут по лагерю объявляется отбой, – сказал он, и, дождавшись, когда стихнут нестройные возгласы недоумения, добавил, подняв к небу указательный палец:

–Но в двадцать ровно жду всех на полянке за моей палаткой. При себе иметь форму и хорошее настроение.

–Футбол, Максим Павлович? – Пока все непонимающе смотрели друг на друга, верный Серёжа Горбунов догадался первым. И получил за это ожидаемую косточку:

–Раз ты такой догадливый, значит, тебе и мячик делать.

–Сделаем, Макс! – пообещал Горбунов. Человека, счастливее его не было в эту минуту на всём белом свете. Наверное, Серёжа сейчас очень жалел о том, что у него нет хвоста – как вилял бы сейчас, как вилял!

–А всем остальным – переваривать пищу! – Палыч демонстративно посмотрел на часы. – Можно заодно подремать часок, мы вас разбудим. Кру-гом! Отдыхать ша-гом марш!

–Есть отдыхать! – звонко выкрикнул Горбунов, лихо развернулся через плечо и проследовал к месту отдыха. При этом он странно подбрасывал ноги: пытался имитировать строевой шаг. Мы с татарином переглянулись, и Рифат, не скрываясь, покрутил пальцем у виска.

–Он всегда такой? – спросил я, проходя мимо Марины.

–Какой? – спросила она с некоторой опаской. Из-под пледа, накинутого на голову, торчали бледный носик и самые непослушные локоны.

–Ответственный, – нашёлся я. – А ты что это вся в одеяле? Холодает?

–А сам не чувствуешь, что ли?

–Ну, есть, да. Немного. Похоже, с утра дождь будет.

–Плохо. Надо не забыть палатку окопать.

–Ну, до встречи. На футболе.

–Женяка, ты просто гений съёма, – съязвил Рифат, конечно же, слышавший весь разговор. – О погоде поговорили, о футболе тоже. Теперь ещё пара комплиментов, и она твоя, тащи её в койку. Пятьдесят граммов?

–Да он у тебя резиновый, что ли? – искренне удивился я.

–Так мы ещё и половину не освоили, – ответил Рифат, отмеряя очередную крышечку. Отнёсся он к этому делу очень серьёзно и тщательно, даже язык высунул от усердия.

В общем, совместными усилиями всё-таки ополовинив термос, мы ожидаемо отрубились, прямо посреди разговора. Полноценным сном я бы это состояние не назвал: скорее меня сковала зыбкая дремота. Какие-то странные, малоразличимые образы мелькали в белом киселе, по которому плыло моё тело. С уверенностью я опознал только один: Хозяйку леса Виряву. Не вырезанную из дерева, но живую, ослепительную и грозную.

Уложи квотербека!

Солнце уже ушло за линию горизонта, оставив лишь красное марево на пол-неба. Луны и большей части звёзд не было видно – похоже, пока мы спали, нагнало облаков.

–Холодает, – зевнул Рифат, растирая озябшие плечи.

–Ну, накинь что-нибудь сверху, – предложил я. – В одной борцовке, конечно, холодно.

–А смысл?

–Не понял.

–Сейчас поймёшь...

Палыч, глядевший на темнеющее небо, встретил нас словами:

–Итак, товарищи туристы, прошу всех за мной. Инструктаж по технике безопасности проведём на месте. Серёжа, дай-ка сюда мяч.

–Лови, Макс, – радостно воскликнул Горбунов и швырнул Палычу что-то, напоминающее туго набитый чехол от палатки. Швырнул достаточно легко, от груди двумя руками – так делают передачу в баскетболе. Хорошо – значит внутри что-то лёгкое, нет ни кирпичей, ни камней. Хотя, если бы и были, я б не удивился. Кто знает, может, швыряться тяжёлыми предметами считается у туристов занятием весёлым и увлекательным?

–Нормально, – одобрил Палыч, для порядка помяв чехол пальцами.

–Куда идём? – спросил я у татарина, пока остальные, пристроившись друг другу в затылок, спускались в овраг, следуя за руководителем. Чем-то всё это действо напоминало сказку о Крысолове – и от этого было не по себе.

–Наверное, вон на ту поляну, – показал Рифат. – А чего, нормально. Там удобно, и светло будет, не то, что в лесу.

–Да ЧТО будет-то?

–Тебе же сказали: американский футбол! – Татарин посмотрел на меня, как на слабоумного. – Ну, ты и олень! Я из деревни, и то знаю, что такое американский футбол.

В общем, на этом месте следовало, наверное, прекратить разговор, во избежание – так я и сделал.

Преодолев овраг и небольшой перелесок, мы вышли в заросшее уже довольно высокой травой поле, с трёх сторон окаймлённое чёрной бахромой леса. До лагеря по прямой отсюда было метров двести, не больше. Палатки, догорающий костёр и сохнущая на жердях одежда были видны абсолютно отчётливо. Протяни руку и дотронешься.

Группа остановилась и немедленно начала рассыпаться. Палыч, обнаружив почти невидимую в сумерках жердь, торчащую из земли, привязал к ней китайскую световую палочку. Переломленная, она загорелась неярким желтоватым светом – так светит лампа с абажуром из толстой ткани. Через минуту метрах в пятнадцати загорелась, рассеивая мрак, другая. Похоже, жерди, к которым их привязывал Палыч, были заготовлены заранее.

Марина стояла в одиночестве, как всегда. В её пальцах тлела тонкая сигарета. Она задумчиво глядела на линию горизонта, где красное постепенно сползало вниз, и оставалось лишь багровое и серое. Конечно, она слышала мои шаги: я и не думал скрываться. Но всё равно не ушла – уже хорошо.

–Красиво, – сказал я, подойдя на расстояние, которое сам счёл приличным. Она кивнула, стряхивая пепел. Порыв ветра пригладил высокую траву, растрепал Марине волосы, умчался куда-то за наши спины, и там, вдалеке, тотчас вспыхнула третья, фиолетовая палочка.

–Но прохладно, – отозвалась она и зябко поёжилась. В темноте загорелась четвёртая палочка.

–Извини меня, пожалуйста, Марина, я вёл себя очень глупо, и вчера, и особенно сегодня. Хочу загладить. Вот. – Я расстегнул куртку, изо всех сил надеясь, что содержимое внутреннего кармана не помялось.

–Что это? – растерянно спросила она, роняя сигарету в траву. – Это же анютины глазки, где ты их нашёл?

–У родника, когда за водой ходил.

–Лукашин, мне, конечно, очень приятно... Но ты в курсе, что эти цветы девушкам не дарят?

–А что с ними тогда делают?

–На могилках сажают.

–Правда? – только и смог сказать я. – Этот факт был мне неизвестен. Я подумал: какие красивые цветы, на Маринины глаза похожи...

–У меня вообще-то зелёные глаза.

–Ну... Я образно. В смысле – такие же красивые. Столь же. И что ты теперь будешь с ними делать? Выбросишь?

–Оставлю, – вздохнула Марина. – Ты же старался, собирал... Слушай, Лукашин, я понять хочу: ну как это у тебя получается? Даже, если что-то хорошее хочешь сделать, выходит, хрен пойми что?

Если бы я и знал ответ на этот вопрос, то всё равно бы не успел его озвучить. Над полем разнёсся залихватский свист – это возвращающийся с дальнего края импровизированного стадиона Палыч звал всех на инструктаж.

–В тех группах, которые ходят со мной, есть традиция, – сказал он, дождавшись, когда подтянутся все. – Вообще-то, пошла эта традиция с зимних походов: так мы всегда отмечали первый снег, если он заставал нас на маршруте. Но постепенно общим решением стали переносить её и на лето, дело-то хорошее. Лукашин, Аверин, подойдите сюда.

Эту речь я слушал в пол-уха, наслаждаясь близостью Марины. Поэтому, услышав свою фамилию, вздрогнул и машинально сделал шаг вперёд. Ну, а уже потом пришлось делать второй и третий – куда деваться.

–Вы, ребята, сегодня вроде бы решили выяснить отношения, – сказал Палыч, недобро играя желваками на щеках. – И как, выяснили?

–Не успели, – хохотнул Аверин, а я промолчал.

–Сейчас я дам вам такую возможность, – пообещал Палыч. – Все мы здесь туристы, то есть спортсмены. Поэтому выяснять отношения будем цивилизованно, то есть в спортивном состязании. Итак, дамы и господа, прямо здесь и сейчас состоится матч по американскому футболу между сборными Лукашина и Аверина.

–У-у-у! – завизжала Оля, а Марина ограничилась двумя короткими хлопками в ладоши.

–Замечательно, – сказал Палыч, когда крики восторга стихли. – В таком случае, напомню правила. Надо занести мяч в пространство между двумя горящими палочками. Это стоит одно очко. Кто набрал десять, тот и выиграл. Команда проигравших катает команду победителей на лошадках – девушек, естественно, это не касается – и дежурит три дня.

–Максим Павлович, – капризно сказала Оля, похожая на нахохлившегося снегиря: из-под воротника торчало ярко-алое горло свитера. – А можно я не буду играть? Те, за кого я играю, всё время проигрывают, а потом мне претензии предъявляют. Якобы я слишком тяжёлая.

–Нет, Оля, – Палыч был безжалостен. – Ещё вопросы?

–Правила, – спросил я. – Что можно, чего нельзя?

–Греко-римскую борьбу представляешь? – Я неуверенно кивнул. – Хорошо. Значит, тут так: можно блокировать соперника, цеплять, валить на землю, но только руками. Без подножек, и, упаси Господи, без ударов. Особенно по лицу. Девушек трогать запрещается от слова совсем – в их отношении только блокировка. Если, не дай Бог, кто-то нарушит правила умышленно, то будет удалён с поля и станет дежурным до конца похода. Вроде бы всё. Приступим. Кто первый?

Кто первый – что? В поисках ответа я обернулся, но все встреченные взгляды были либо безразличными, либо светились нездоровым азартом. Ни в одном мне не удалось отыскать не то, что подсказки, но даже сочувствия.

–Пусть истфак начинает, – снизошёл Аверин. – На Руси испокон веков убогим подавать принято.

–Выбирай, Женя.

Высокая поджарая фигура Палыча выделялась в сумраке. На фоне всё еще светлого неба она казалась чёрной. Её контуры были словно высечены из большого куска темноты, и эта темнота задавала мне вопрос, не имеющий смысла.

–Выбирать ЧТО?

Аверин пренебрежительно махнул рукой и отвернулся. Видимо, решил, что прогулка будет лёгкой, и победа над таким недоразумением как я, не принесёт никакого удовольствия.

–Игроков в свою команду. Ты выбираешь первым, значит, Саша первым начинает, у него мяч. У вас что, физкультуры не было в школе?

–Были, – Странно: вроде Палыч ничего такого не сказал, а получается так, словно я оправдываюсь. – Мы всё время через козла прыгали.

–Через тебя, что ли? – выкрикнул Аверин, и заржал, оглядываясь на остальных, призывая поддержать веселье. Только что руками не размахивал, заводя толпу – смейтесь, смейтесь, друзья, это же так СМЕШНО!

–На публику работаешь? – спросил я. – Ну, работай, работай, публицист. Рифата я выбираю, Якупова.

Татарин нехотя, всем видом демонстрируя смирение перед таким ударом судьбы, поднялся с земли.

–Эх, дурак, – прошипел он сквозь зубы. – Палыча надо было выбирать! Теперь точно дежурить будем!

Аверин широко развёл руки, призывая всех в свидетели, что он щедро предоставил мне шанс, а я, по скудоумию, не воспользовался им.

–Палыч, ну какие тут варианты – ты, конечно.

–Польщён, – сухо сказал Палыч. – Женя?

–Серёгу, Серёгу бери, Женяка, – шипел разъярённой кошкой татарин, пока я приглядывался к оставшимся рекрутам.

–Горбунов, – неохотно согласился я.

Серёжа вздохнул с нескрываемым разочарованием: наверное, хотел играть в команде старого друга, но не судьба. Извини, ничего личного. Просто против двух крепких ребят играть сложно, а против двух крепких ребят и одного здорового мужика практически невозможно. Будь у нас на поле ещё хоть десять девчонок и парочка вялых увальней вроде Андрюши.

–Пойдём, Андрюха, – покровительственно сказал Аверин, и Лягин шагнул в его сторону, покидая девушек.

–Олю, Олю, – от напряжения татарин сбился на тоненький визг, похожий на звук от свистка чайника. – Не вздумай, не вздумай взять Марину!

–Марина, – сказал я, отпихивая повисшего на плече татарина. Она кивнула, принимая мой выбор к сведению.

–О-оля! – Аверин расплылся в улыбке. – Иди к нам, цыплёночек! А вы разминайте спины, на которых будете катать нашу БОГИНЮ!

–Да заткнись ты, – отозвалась богиня. Что-то она сегодня на редкость немногословна – видно, не в духе. Губки бантиком, бровки домиком, похожа на маленького сонного... слоника.

–Форма одежды – голый торс, – сказал Палыч, постукивая "мячом" по ладони. Традиция – вещь упрямая, ничего не попишешь. Девушек это не касается, разумеется. Складывайте одежду у ворот, а то потом не найдёте.

–Так вот почему ты в одной борцовке, – сказал я Рифату, снимая майку.– У-ух! Бр-р-р... Свежо!

Марина стояла ко мне боком, и не смотрела в мою сторону, но я всё равно на всякий случай набрал воздуха и расправил плечи, чтобы казаться шире – было стыдно за свои тощие формы и бледную кожу.

Серёжа неторопливо стянул футболку, и под ней обнаружились тронутые жирком, но довольно рельефные мускулы. Да он чуть ли не здоровее Аверина будет, просто тот прокачан лучше. Не случайно ещё в парке его рукопожатие показалось мне тяжёлым и заслуживающим внимания.

–Что это у тебя? – Я сощурился, пытаясь разглядеть переплетённую цепочку странных символов, напоминающих снежинки, сбегающую с плечей на спину. – На руны похоже.

–Разбираешься, – сказал Серёжа, разминая плечи. – Это руны, да. По детству увлекался скандинавским язычеством. Это вот компас Одина – чтобы никогда не заблудиться. А это шлем ужаса – три раза его прокалывали, никак не заживал. А это – молот Тора.

Всё-таки, эти туристы странный народ. В кого не ткни пальцем, тут же вылезает какая-то чертовщина. Один читает книжку мертвеца, другой вырезает из дерева языческую богиню, третья толкует сны, четвёртый в детстве любил играть в берсерка... Отличная компания для парня с кучей комплексов и призраком под окнами – подумал я.

С дальнего конца поля заулюлюкали: показывали, что готовы к бою. Аккуратно сложив свою борцовку поверх набросанных маек, Рифат завопил:

–Эй, начнём, что ли?

–Поехали! – донёсся из темноты голос Палыча. И сразу же после этого – глумливое Аверинское:

–Соси, истфак!

–Вот гнида ушастая, – не выдержал татарин. Горбунов недобро покосился на него, но промолчал. – Пошли, оборвём ему локаторы!

–Марина, не хочешь куртку снять? – решил я проявить галантность. – Это контактный вид спорта, испачкаешься.

–Вот ещё! – Она удивлённо уставилась на меня. – Стану я по земле валяться, делать мне больше нечего!

–Ну, тогда пожелай мне удачи в бою, – улыбнулся я. – И не остаться в этой траве.

–А ты мне кто?– спросила она и отвернулась.

–Вот сука, – вроде бы тихо сказал я, сам не веря в то, что произнёс это вслух. Но Горбунов, кажется, услышал.

–Ты это кому?

–Да вот, рука болит...

Больной палец и в самом деле дёргало нестерпимо, очень хотелось его просто оторвать и выкинуть. Как с таким пальцем его ловить, этот чехол?

–Ну, что, погнали? – Татарин рвался в бой, его ноздри раздувались, как у разгорячённого жеребца. – Вдвоём валим того, кто с мячом, третий страхует, Марина на стрёме!

И мы пошли, не отвлекаясь на улюлюканье противника, молча, клином – как волчья стая. Я – по центру, Рифат слева, Серёжа по правую руку.

Небо оставалось ещё довольно светлым, плотные облака пока не сгрудились сплошной стеной: по всему, дождь откладывался до утра. Если напрячь зрение, можно разглядеть несколько серых фигур, бредущих навстречу. Так вот в чём прикол этого ночного футбола: для того, чтобы остановить соперника, сначала его надо увидеть. Лучшая стратегия, в данном случае – просто лечь в траву и затаиться. Как пить дать, чужая команда пройдёт рядом, не заметив тебя.

Внезапно одна из серых фигур ускорила движение: Аверин пошёл на прорыв. Я побежал наперерез, шмыгая штанинами по траве, но опоздал. Ушастый, рывком освободившись из неплотного захвата Горбунова, ушёл. Мои пальцы только скользнули по его спине, отозвавшись запоздалой вспышкой боли. Когда Аверин пролетал мимо со скоростью электрички, Марина лишь повернула голову, не вынимая руки из карманов.

–Ну, Марина, ты что? – сказал я, не скрывая разочарования. Бежать следом за ним было уже бессмысленно.

–Что? – спросила она. – Мне надо было его держать, пока вы не соизволите подойти? Вы не охренели, мальчики?

Тем временем, Аверин, добежавший до тусклого жёлтого пятна, победно вскинул над головой чехол и издал восторженный вопль. После чего показал нам неприличный жест, а потом ещё несколько раз повторил.

Наша ответная атака захлебнулась в центре поля. Палыч заблокировал все направления передачи своими длинными руками. Прорваться сквозь него было нереально, поэтому я тянул время, как мог, поджидая партнёров. Но Серёжа опять затупил, маяча впереди, и требуя пас – то есть то, чего я сделать не мог чисто физически. Прибежавший на подмогу Аверин сел на Рифата верхом, а из-за спины Палыча прогулочным шагом вышел Лягин, крепко прижавший мои руки к телу.

–Вернись, Серёга, вернись назад! – Полураздавленный татарин надрывался даже, когда выпавший "мяч" уже схватил Палыч. – Вернись, падла!

Бился Рифат до конца, надо отдать ему должное. Даже лёжа на земле, он не сдавался: почти стянул с Аверина штаны. Марина отреагировала на бегущего в обнимку с чехлом Палыча предсказуемо: отошла в сторону.

–Твою ж мать! – Татарин в сердцах ударил в землю кулаком, глядя, как ушастый кривляется вокруг воткнутой в землю жерди, изображая, что это шест для стриптиза. – Нет, ну как так-то?

Вскоре мы пропустили третий, и в воздухе запахло разгромом. На этот раз нам удалось прижать Аверина с компанией к воротам, но всё опять испортил Серёжа, не сумевший поймать "мяч" – тот отскочил от груди. Палыч, не теряя времени, послал его прямо в руки Лягину. Андрюша сначала побежал, а потом остановился и пошёл пешком: а смысл надрываться?

–Слушай, Серёжа, ты играть будешь, нет? – Татарин, нашёл виноватого, и теперь выплёвывал всё ему в лицо. – Или ты за них играешь?

–Дайте мяч, – сказал Горбунов, выслушав претензию с каменным лицом. – Смотрите и учитесь.

Своих громких слов он не оправдал: немного пронёс на плечах Лягина и Палыча, вцепившихся в него, как лайки в медведя и рухнул под их тяжестью. Палыч сделал обманный выпад, и я повёлся, кинулся наперерез. Ну, а он, перепрыгнув через Серёжу, легко и красиво ушёл, продемонстрировав на прощание свою покрытую сеткой шрамов спину.

Потом татарин отыграл один мяч, заложив огромный крюк и прокравшись по темноте чуть не до самых ворот. После этого удача окончательно покинула сборную Лукашина, и нам занесли три подряд, на любой вкус. На Рифата было страшно смотреть: по-моему, он был единственным из нас, кто отнёсся к игре серьёзно, и потому переживал больше всех.

Каким образом это получилось, я и сам не понял. Просто, в один прекрасный момент, Аверин решил пробежаться мимо меня по флангу: наверное, хотелось закончить с нами быстрее. Но я, набегавшись до белых кругов в глазах, не стал долго думать и заехал под него в классическом футбольном подкате. Честно говоря, у меня мелькнула мысль, что это приём здесь неуместен, но поздно: я уже скользил по траве с вытянутыми ногами.

–Эй, ты что творишь?

Проигнорировав окрик, я заковылял к тому месту, где в траве корчился и охал Аверин. Эти несколько шагов стали самыми трудными в моей жизни: мне реально было страшно. И за него, и за себя. Казалось, что ушастый убился насмерть, или, по крайней мере, сломал что-то важное. Но у страха, как водится, оказались большие глаза и, когда я подоспел к телу, оно уже стояло на ногах и отчаянно тёрло затылок.