Текст книги "Хозяин Леса. История большой любви и маленькой лжи (СИ)"

Автор книги: Андрей Ренсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

–Из-за ранения? – осторожно спросила я.

–Из-за водки. Когда я приехал в командировку, Андрюша был уже на последней стадии. Мог в душе, извиняюсь, на полу навалить, подтереться трусами и повесить их на крючок в раздевалке.

–Что же у вас таких никчёмных в ряды набирают?

–Всяких набирают. Люди, они не железные. А этого просто всё достало. Понял он, что ошибку совершил, когда сюда приехал, что по кабакам агентуру искать – оно спокойней. Стал Андрюша домой проситься, а его не пустили: это же не пионерлагерь. Намекнули: если что-то не нравится, клади рапорт на стол. Вот у него в головёнке что-то и сломалось.

–Сильно?

–Сначала он начал косячить, нарочно, чтобы его домой отправили. За это ему люлей навешали, физически – для повышения квалификации. Суд офицерской чести, так сказать. После этого у него вообще из рук всё стало валиться, и стал он очень странный. Ну, а про ручки – это вообще анекдот!

–А что про ручки? – спросила я, выбравшись из-под руки. Если лежать там дальше, то можно пригреться и уснуть. Лучше уж сесть, в своей любимой позе: обняв колени руками.

–У Андрюши каждый день пропадали ручки. И каждый день он у кого-нибудь спрашивал новую. Мужики уже начали подшучивать: мол, какой ты опер без ручки? Как кобель без сучки. Потом надоело. Скинулись, и купили Андрюше на рынке целую коробку этих ручек. И что ты думаешь, хватило их только на месяц! Стали думать – куда же он их девает?

–Нашли?

–Нашли. Санёк Яшкин случайно телефон уронил в... Ну, представляешь, как устроены удобства на улице? Оказывается, этот Андрюша садился на горшок, отрывал бумажку и подписывал – "52", к примеру. Потом подтирался, заворачивал в бумажку ручку и кидал в дырку. Отмечал, так сказать, каждый прожитый день. Короче там, внизу, все ручки и оказались.

–Господи, – поморщилась я, пытаясь прогнать возникшую перед глазами картину. – Так вот почему в этой книжке страниц не хватает...

–Когда об этом узнал товарищ подполковник, то приказал Андрюшу никуда не брать. Сказал – пускай дела подшивает. Андрюша посидел денёк, поподшивал, да и запил, по-чёрному. Дошло до того, что ему стали сопровождение выделять, чтобы его местные не украли. И вот так он жил месяца три: нажрётся и лежит эту самую книжку читает, пока не вырубит его.

–Чувствую я – не очень хорошо это всё кончилось.

–Не очень. Подорвался он на гранате. Может, сам так захотел, а может, просто доигрался по синьке. В общем, увезли Андрюшу в цинке, а книжку эту я взял себе. Сам не знаю зачем. У меня в детстве сосед был, Генка-алкаш. И вот вздумалось ему повеситься. В общем, провисел он с месяц, пока не спохватились. Так вот – мы с уроков сбежали, чтобы посмотреть, как Генку выносят. А он чёрный, страшный, жижа какая-то с него течёт. Вроде противно, мерзко – а всё равно, интересно. Вот и здесь то же самое, наверное.

–Что в этом может быть интересного? – скривилась я.

–Ну, например, как молодой здоровый мужик сумел сам себя сломать о коленку? Ведь причин для того, чтобы сходить с ума, у Андрюши особо не было. В общем, я решил, что всё дело в этой книжке: не зря же он от неё не отрывался. Вот и вычитал, наверное, что-то на свою голову.

Макс потянулся в угол, отчего палатка заходила ходуном. Со второй попытки он выудил красный томик из-под скомканных спальников.

–На, посмотри...

Я пересилила отвращение, и посмотрела, одним глазом. Прикасаться, а тем более, держать в руках эту гадость – увольте.

–Видишь: вот этот отрывок он подчеркнул.

–Одной из тех ручек? – спросила я, борясь с тошнотой.

" А ему вдруг стыдно своих белых шелков.

Подальше бы отсюда, снова стоять одному, в латах.

С ног до головы в латах".

–Стоять одному с ног до головы в латах... И что это значит?

–По сюжету, молодой корнет находится у женщины. Но ему хочется обратно, на войну. А может, наоборот, хочется любви – этих модернистов и постмодернистов хрен поймёшь.

–Макс, убери это от меня, я больше не могу. От этого бреда кто угодно с ума сойдёт, тут и алкоголь не нужен.

–Текст, конечно, сложноват, – сказал Макс, закрывая книгу. – Вот и я поначалу ни хрена не понял. Потом дела навалились и книжку я в тумбочку забросил. А ещё через неделю агент сдал нам одного абрека.

–Какой ещё агент? – не поняла я. – Как Джеймс Бонд, что ли?

–Почти. Если по-простому, то это – осведомитель. Вообще, мы агентурную работу почти не вели – не шли местные на контакт. Поэтому с этим, считай, повезло. Нашли мы у абрека в подвале грязные бинты и шприцы. Тот упёрся: по-русски не понимаю, кровь моя – барана колол и обрезался. Подполковник велел его везти в управу и колоть до победного. Ну, прихватили заодно ещё троих – чего два раза ездить. Колонна ушла, а мы приотстали: "Нива" у нас была капризная в плане электрики. Предохранители часто горели, а в тот раз вообще серьёзно задымило. "Тяжёлые"– спецназ, в смысле – предложили к ним на трос, к бэтэру. А Яшкин отказался: не хотел перед местными операми позориться. Было у нас с ними кое-какое недопонимание.

–Понятно... Мужской коллектив...

–Плюс национальный колорит. Ну, наши второй раз предлагать не стали, уехали. Мы замотали всё изолентой, кое-как, и рванули следом. От колонны ещё хвост видно было. Ну, а через пару километров опять дым в салоне, дышать нечем. Мы вылезаем, все красивые такие, чёрные броники, надпись "РосГосСтрах" на всю спину. И стоим, репу чешем, раздолбаи.

Я смотрела на лицо Макса. Оно стало похоже на кипящую воду.

–Не знаю, зачем они стали стрелять. Казалось бы – дождись ночи и уходи себе без проблем. Может, нервы сдали, может броники увидели, с буквами. Справа от меня Горе стоял – Пашка Горин, из Читы. У него желудок сильно болел. И вот он говорит, коротко так: ой. И складывается пополам, как стол-книжка. У меня первая мысль – ну всё, отпился Пашка коньяку, похоже, язва. А потом, по ушам – хлесть, хлесть. И звон такой тупой, металлический, как будто град по железной крыше бьёт. Бам, бам, бам.

Я затаила дыхание, глядя, как Макс ожесточённо лупит раскрытой ладонью по сгустившемуся воздуху.

–Автоматы в машине, броник Яшкинский в машине, а сама машина уже как решето, насквозь прострелена. Дёргается, прыгает – как живая. Стекло с неё летит во все стороны, пластик. Я лежу, а через дырки видно, как за ней трава растёт. Красиво, прямо, как в кино. Потом они ещё ВОГами добавили – а я уши закрываю и думаю: ну почему мы людей с тросом не послушали? Давно бы уже дома были.

–А что такое ВОГ? – тихо спросила я.

–Граната для подствольного гранатомёта. Есть такая штука, прыгучая, как сайгак. Называется "Морковка" . Налево поглядел: Яшкин ещё ворочается, а Павлик – всё. Как упал, так и лежит, и броник не спас. А справа "зелёнка", неширокая, насквозь просвечивает. До неё метров сто. И вдруг отчётливо вижу, как кто-то мне из-за веток рукой машет: давай, сюда, дескать! Пригляделся, вроде свой: жилет наш, разгрузка, шлем. Рванул к нему, а сам думаю – кто же ты такой? Лица не видно. Но по фигуре, по жестам – кто-то знакомый. Понял только, когда метров сорок пробежал. И встал столбом: мозги отключились. Ни хрена себе – да это же Андрюша, как живой.

–Призрак, что ли, увидел?

–Не совсем, – покачал головой Макс. – Ты же помнишь, что Хозяин Леса может принимать любой облик? Наверное, покопался в моей голове, что первое нашёл, то и принял.

–А что, по-твоему, ему было нужно?

–Услышал, как я прошу о помощи, и пришёл на меня посмотреть.

–В такое трудно поверить. – Только это и придумалось мне в качестве ответа. – Может, показалось?

–Да, может... Но пока я стоял, глаза протирал, меня сзади догнало гранатой. Не больно, в общем – просто толкнули в спину и потушили свет.

Запустив руку под свитер, я без труда нащупала бугристые жёсткие шрамы, напоминающие уродливые наросты на гладкой коре крепкого дерева.

–Болят?

–Уже нет, – сказал Макс, погладив мою руку через свитер. – В общем, меня броник спас, а сам – всё. Пластины выпали, какие-то лохмотья одни чёрные свисают. И мясом горелым пахнет – не иначе, как моим. С головой ещё хуже: всё вокруг плывёт. Совсем близко, думаю, рванула. Оглядываюсь, а там ни воронки, ни дыма, ничего. Травка растёт, мухи летают. Лес густой, старый, совсем не те три дерева, к которым я рванул. И тут в голове всё начало назад откручиваться, как будто кино задом наперёд пустили. Вспомнил я про то, что метров шестьдесят до тех кустов не добежал. И про то, что леса никакого там даже близко не было.

–И что?

–Нас учили, что всему на свете есть разумное объяснение. Списал на контузию: полз, наверное, пока сознание не потерял, да и приполз куда-то. Потом про Андрюшу вспомнил, его списал на стресс – показалось, мол. Когда в живого человека стреляют, и не такое выдумаешь. Но до конца себя обмануть всё-таки не получилось, всё равно сомнения остались. Где-то глубоко-глубоко. Когда они всплывают, я достаю Андрюшину книжку и сижу, читаю. Всё равно, с какого места, хоть с конца. И уговариваю себя, что он просто алкаш и слабак, а я – контуженый инвалид. И всё, что мне привиделось – результат кровоизлияния в мозг. Знаешь, говорят, если у Хозяина Леса что-то попросить, то он даст, но потребует высокую цену.

–Дай мне сюда эту книгу, – потребовала я. – Заверни только во что-нибудь: не хочу до неё дотрагиваться.

–И что ты сделаешь? – поинтересовался Макс.

–Сожгу. Не хочу, чтобы за ней пришли из леса.

–Никто не придёт. – Его пальцы пробежались по моим волосам, отчего глаза заволокло дремотой. – Нет там никого. Всё только в моей голове.

–Тогда кто там стоял, наверху? Кого ты видел?

–А ты? – криво улыбнулся Макс.

–Я же говорила. Мужика, какого-то в плащ-палатке. Здорового.

–А я – себя.

–В смысле?

–Себя, – повторил Макс. – Я там стоял, на том пригорке, собственной персоной. С ружьём.

–Вспомни, чему учили. Всему есть своё объяснение, – твёрдо сказала я. – Нет больше в мире таких вещей, которым не придумали названия.

–Да? – удивился он, протягивая мне книжку, завёрнутую в какую-то грязную майку. – А наши с тобой отношения, Лиса? Им название придумали? Интересно было бы послушать.

Так, как ответа я не знала, пришлось промолчать.

–Иди спать, – сказал Макс. – А то засиделись мы с тобой, как чайники у первого костра. Завтра день тяжёлый.

–А конец у этой истории есть?

–Есть, наверное, – сказал он, подумав. – В следующий раз, Лиса.

–Когда? – спросила я, нащупывая в темноте ботинки.

–Когда-нибудь. Когда придёт время.

–А о чём ты думал сегодня, перед тем, как он пришёл? – вдруг спросила я, неожиданно даже для себя. – Чего ты хочешь на самом деле, а, Макс?

–Иди спать, – повторил он, не глядя на меня.

С Горбуновым мы столкнулись нос к носу – ноги сами вынесли меня на него. Да он особо и не прятался. Стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на меня, прищурясь.

–А ты что это в палатке у Палыча делала?

–А сам-то ты тут что делаешь? – спросила я, прикидывая про себя, сколько он успел услышать.

–Так, – замялся он. – Не спится.

–Вот и мне тоже. Решила у Палыча свою книжку забрать.

–Интересная?

–Очень, – сказала я, прижимая свёрток к груди. – Думаю, что сегодня уже не усну. Подальше бы отсюда, снова стоять одному в латах...

–Чего?

–Ничего.

Угли в костре уже спали, подёрнувшись тонкой серой поволокой, по цвету неотличимой от разошедшегося снега. Чтобы их раздуть, пришлось повозиться, даже голова закружилась от частых глубоких вдохов. Когда красные точки всё же ожили, я щедро подкормила их вырванными из книжки страницами. Вспыхнув в ночи, они отразились в глазах Горбунова двумя маленькими огоньками.

–Похоже, не такая уж она интересная, эта книжка.

–Палыч говорит, что читать можно, – возразила я, с хрустом отрывая обложку. – Хотя текст сложноват.

–А зачем тогда ты её сжигаешь?

–Потому, что она моя, – сказала я, бросая в воскресшее из ледяных углей пламя ещё и майку. – Что хочу, то и делаю.

Я замолчала. Лукашин сидел, как притихший первоклассник. Переваривал услышанное, крутил в голове, раздумывал: верить мне, или нет? Разумеется, многое я опустила, иначе впечатлений было бы ещё больше.

–Странная история... А продолжение? Ты его слышала?

–Я обещала тебе одну историю. Она достаточно страшная?

Но Лукашин, кажется, проникся услышанным всерьёз.

–Может, он обманул? Ты говорила, что руководители пугают вас.

–Может... – согласилась я, глядя из-под ладони, как на гребне холма вырастает, словно тридцать три богатыря из морской пучины, долгожданная группа. Сначала головы, потом туловища, навьюченные туго уложенными рюкзаками, потом ноги. – Если тебе так интересно, спроси у него самого.

Лукашин обернулся, резко, как ужаленный, а я помахала рукой, адресуя свой привет высокому человеку в красной ветровке, который внимательно смотрел на нас с холма, опираясь на длинную суковатую палку.

ЖЕНЯ

Водонос.

После днёвки Палыч нагрузил меня гречкой и картошкой, до треска в швах рюкзака – за опоздание. Рюкзак получился неприподъёмный. Марина пристроилась впереди, рядом с боссом, и я мог любоваться только её спиной. Скорее всего, она не обращала на меня внимания, чтобы другие не задавали глупых вопросов. Хорошо бы это было так. Мысль о том, что она просто пренебрегает мной, неожиданно оказалась очень жгучей и неприятной.

Продержался я в этом темпе не больше часа, да и то, не знаю, как: проклятая гречка завалилась набок и тянула рюкзак влево. Пришлось останавливаться и перекладывать всё заново. Ребята подождали в отдалении, с терпеливым спокойствием, а Рифат даже поучаствовал в процессе:

–Вот так... И не дёргай его, ручку оторвёшь. На коленку сначала ставишь, а потом подлезаешь в лямки, понял?

–Спасибо, – поблагодарил я, оценив результат. Рюкзак вжался в спину, как влитой, вес никуда не делся, просто волшебным образом переместился с плеч на бёдра. – Я уже устал раком идти, всё время назад наклоняет.

–Плечи перетянул, – сказал невозмутимый татарин. – А пояс болтается. Вот этот, ремень, нагрудный, можешь вообще не застёгивать, а то задушишься ненароком.

–Спасибо. Не знаешь, привал скоро?

–Устал уже?

–Не в этом дело. Расскажешь, наконец, как её натягивать, эту переправу. Ну и вообще – поговорить надо.

–Поговорим, поговорим, братан... – Татарин хитро прищурился, профессионально пробежал взглядом по всем Марининым изгибам, потом цокнул языком и вынес вердикт: – Неплохо. Значит, вот из-за неё это всё? Ну, ты авантюрист, Женяка... Попрыгай на месте – удобно?

–Лучше, намного, – признался я. – А что с переправой?

–А забудь. Если до этого никогда не натягивал, с первого раза ни за что не получится. Я могу, конечно, подсказать что-то, но это теория всё.

–Может, его отговорить можно как-нибудь, Палыча?

–Это вряд ли. – Татарин ободряюще похлопал меня по плечу. – Похоже, у него к тебе какой-то интерес имеется. Не бойся, мы с Лягиным поможем: будем рядом стоять и ржать.

–И что же делать? – беспомощно спросил я.

–А я откуда знаю? Отмажься как-нибудь.

–Как?

–Думай, пока время есть.

И я стал думать, благо заняться было нечем. Какое-то время мы шли по узкой песчаной дороге. Песок был сырым и плотным, особенно в низинах, где приходилось обходить большие, наполненные мутной водой, лужи. Лес, он такой – есть места, где давно прошедший дождь всё ещё висит в воздухе сырой туманной пеленой. Зато идти хорошо – не жарко.

Когда Палыч велел сворачивать на просеку, стало гораздо хуже. Густая сырая трава стала цепляться за штанины. Ботинки вымокли почти сразу, отчего в них появилось неприятное тёплое хлюпанье. Через некоторое время они стали сваливаться с ноги. Пришлось зашнуровать потуже.

С чьих-то слов я узнал, что привал будет, когда мы выйдем к какой-то горе. Когда она, наконец, показалась, огромная, тёмная, моё сердце забилось чаще. Наверное, в этом и заключается туристический кайф – больше просто не в чем. Это был прямо древнегреческий катарсис, очищение через страдание. На какое-то время я забыл обо всём, обо всех – даже о Марине, даже о Палыче. Но он про меня не забыл, и назначил водоносом.

Водонос, так водонос, только бы не ставить палатки, в которых я ничего не понимал. Но, сделав одну лишь ходку, я понял, что жестоко ошибся, тем более что ничего сложного в установке палатки не было. Всего делов-то: собрать алюминиевые дуги и засунуть в нужные места. У Палыча вообще оказалась палатка-автомат, по конструкции напоминающая зонтик, который он играючи разложил и укрепил колышками меньше, чем за минуту.

Вторая ходка доставила и вовсе непередаваемые ощущения. На обратном пути я представлял себя Джеки Чаном, взбирающимся по крутой горной тропинке с тяжёлыми вёдрами и Учителем, сидящим на спине. К тому же, мне не давал покоя один деликатный вопрос, который я хотел задать Марине. Для этого потребовалось отыскать её – такое впечатление, что она поставила целью снизить наше общение до минимума.

–Марина, – тронул я её за рукав. Она повернулась, комкая в руках тент от палатки. – Я хотел спросить...

–Ну? – соизволила она. Её тон мне не понравился.

–А где мы с тобой спать будем?

Некоторые, в том числе и деловито стругающая картошку Оля, поглядывали на нас, кто с усмешечкой, кто с явным интересом. Марину, правда, это скорее позабавило. Не обращая внимания на мои усиленные подмигивания, она ответила. Как мне показалось, серьёзно, ни капли не играя:

–Женя, ну я же тебе говорила, сто раз уже: у Палыча так заведено, что мальчики спят с мальчиками, а девочки с девочками. Подожди до дома. А если уж совсем прижмёт, помоги себе сам. Технику представляешь?

Пономаренко уронила в траву очищенную картофелину, и долго шарила под раскладным стульчиком. А когда подняла лицо, щёки оказались красными, а глаза мокрыми, от смеха. Первая мысль была такой: объясниться, что ничего такого я в виду не имел. Но, посмотрев на Марину, я решил: нет, всё она поняла правильно, и грубость была осознанной.

Ну, и плевать, всё равно ты будешь моей – сказал я ей, про себя, конечно. Никуда ты не денешься. Даже если я не подхожу тебе, не вписываюсь в твои жизненные планы. Ты можешь меня ненавидеть, избегать, презирать, но этой настырной щекотки в моей груди вполне хватит на двоих. У тебя нет ни шанса. Клянусь в этом притихшим лесом и прозрачным молодым месяцем. Услышь меня, Хозяин Леса и исполни моё желание – пусть эта девушка будет моей. Готов платить любую цену.

Прозвучало это очень красиво и романтично – в теории, конечно. Но всё опять опошлила Оля, демонстрируя мне чёрное от грязи дно котелка:

–А у нас вода кончилась. А водоносу нашему подруга не даёт, и он в печали, бедняжка. Самой, что ли сходить?

Марина предпочла ничего не услышать, а я ответил:

–Оля, а у тебя парень есть?

–Нет, – печально вздохнула она. – Как же ты догадался?

–А знаешь, почему его нет?

–Са-ань? – Оля нараспев, протяжно, позвала ушастого из Маринкиной компании. – Он меня толстой назвал.

Аверин, раздетый до пояса, и красный, как рак, нехотя разогнулся. За ним высилась целая гора нарубленных дров: никому не пришло в голову остановить Сашу. Низкий лоб, глаза навыкате, и особенно огромные уши делали его похожим то ли на мопса, то ли на вампира. Но кем бы Аверин не был, выглядел он внушительно, даже без топора в руках.

–Какая же ты толстая, – сказал он, отгоняя топором комаров, почуявших вечернюю прохладу. – Ты полная просто. А так ничего – я бы вдул.

–Вдул бы он, – гордо ответила Пономаренко. – Как будто кроме тебя некому, ушастый. Я, может, любви хочу.

–Я за водой, – сказал я, сам не зная кому. – Только носки переодену.

У рюкзака пришлось задержаться – носки лежали в самом низу. Тут за моей спиной возникла длинная чёрная тень, и я вполголоса выматерился. Меньше всего мне сейчас хотелось бы общаться с этим человеком.

–Как настроение? – поинтересовался улыбчивый Палыч.

–Хорошо, – ответил я, доставая из рюкзака полотенце и с наслаждением вытирая белые сморщенные ступни. – Только спина болит немного. Мне завтра опять это всё тащить?

–А ты не думай об этом, – посоветовал он, постучав меня по спине. – Ты думай вот о чём: завтра твой груз уменьшится на одну восьмую.

–Да ладно... Справлюсь.

–Справишься, ты парень подготовленный, сразу видно... Где устроишься? Решил уже? Должен сразу предупредить: со своей девушкой, извини, не получится. У нас всё-таки спортивное мероприятие...

–Да, мне уже рассказали... Мальчики налево, девочки направо... Нет проблем, я у Якупова переночую.

–Вот и хорошо, – обрадовался Палыч. – А с Мариной вы можете и у костра помиловаться. Только недолго.

Он, наконец, отстал, но к ручью я не пошёл, решив сначала просушить ботинки – пока таскаю воду, они, глядишь, и высохнут. Подсмотрев, как это делает татарин, я подпёр их палочками и поставил к огню внутренней стороной. А потом, воспользовавшись, случаем, объявил:

–Я у тебя сегодня ночую. Пустишь, что ли?

–Ну, куда деваться, – Рифат развёл руками. – Ночуй. Хотя я лучше бы вон того к себе взял, мясистого.

Мясистым оказался знакомый мне по собранию Лягин – белобрысый завистник с мордовской внешностью. Ничего не подозревая о планах татарина, он сидел верхом на полене, и что-то увлечённо выстругивал. Ну да, у нас дежурят и работают все, даже руководитель, а как ещё?

–А почему его?

–Посмотри, какой у него задок – прямо тазик! Ночью возьмёшься за него, прижмёшься... Ну чем в темноте не баба?

–Тьфу, – сказал я и отправился к ручью, сопровождаемый звонким заливистым смехом. Лягин, услышав его, недоумённо покрутил головой по сторонам, словно старый, поседевший сыч.

Чтобы убить время, пришлось считать шаги – раз, два, три, четыре. Что-то вроде барабана на галере, который задаёт темп движению вёсел. Третья ходка заняла сто семьдесят два шага до ручья и сто шестьдесят обратно, что косвенно подтверждало теорию о спешащей домой лошади. Оля меня жалела: с каждой ходкой приказы стали всё больше походить на просьбы.

–Женечка, ну ещё разочек!

–Сама не можешь? – ответил я, отдуваясь после шестой ходки. Ног я уже не чувствовал: вместо мяса и костей моей опорой была только тяжёлая тупая боль, периодически сопровождаемая острыми уколами судорог.

– Я же девочка! – удивилась Оля. – А это мужская работа.

–Мужская работа – мамонта загонять, – ответил я, разминая окаменевшие мышцы. – А жрать всегда готовили бабы и вода – это их забота.

–Ну, пожалуйста, последний раз, – попросила она. – Пригорает же, неужели не чувствуешь?

–Да по хрену, – признался я, падая на землю рядом с костром. – Лично я съем и горелым. Риф, проверь мою обувь, а?

Риф, сидящий у другого костра в позе лотоса, отреагировал неторопливо: отыскал среди нескольких пар обуви мою, потом задумчиво поднял один ботинок, дымящийся свежим паром, и сказал:

–По-моему, не готов ещё. С кровью.

–Ладно, – ответил я, опрокидываясь на спину. Небо стремительно приобретало серый оттенок, и по нему стали проклёвываться малюсенькие звёздочки. – Ты их переворачивай, чтобы не вышло как у Оли с кашей.

–Про татарское иго я слышал, – недоверчиво ответил Рифат. – А про то, чтоб татары были рабами у русских – ни разу.

–Но я же не просто так прошу, а – ПОЖАЛУЙСТА...

–Мы, татары, такого слова не знаем.

–А ПО ЩАМ – такое слово знаете?

–Нет, – степенно ответил Рифат. – Такого вообще не может быть, чтобы русские татарам по щам надавали. Никогда о таком не слышал.

–Было такое, – вяло возразил я, наблюдая за тем, как в Олиных глазках проступает тревога. Пусть проступает, не говорить же ей, что она присутствует при нашем любимом занятии – имитации межнациональной розни.

–Когда? – загорячился татарин. – Хоть одну разборку назови, пусть даже из девяностых? Когда такое было?

–Это ещё раньше было, в восьмидесятых, – мечтательно закинув под голову зудящие ладони, ответил я. Прохладная земля жадно высасывала из вспотевшего тела всё тепло, но мне было приятно и спокойно. Наверное, так чувствует себя жертва вампира: ей уютно и беззаботно.

–Пусть в восьмидесятых! Где? В городе или в области?

–Между Доном и Непрядвой. Есть там такое Куликово Поле.

–Тьфу, блин, – сказал изрядно разозлённый Рифат, но потом всё же заржал. Похмыкали и ребята, сидящие чуть дальше. А Оля напомнила:

–Дуй за водой. А то все будут активированным углём питаться.

–Ещё раз, и сдохну, – пообещал я, глядя на то, как прозрачное пятно луны прямо на глазах обретает форму, плотность и цвет.

–Женя, ну, пожалуйста, последний разочек, – заканючила Оля. – А я тебе потом котёл помогу помыть.

Марины нигде не было видно. Наверное, как залезла в палатку, так там и сидела. Ладно, подумал я, проявляя ранее несвойственную мне житейскую мудрость. Схожу за водой, пока не уснул. А после ужина, глядишь, Марина и подобреет.

Последняя ходка оказалась самой простой. То ли мышцы отдохнули за две минуты лежания на земле, то ли нервная система просто отключила чувствительность в конечностях. Даже не пришлось считать шаги – вместо этого на ум пришла какая-то старая и ужасно глупая песня:

Ты не бойся муравья

Если рядом буду я

Обещаю до утра

Защищать от комара.

Холодные мокрые вёдра бились о коленки, как мёртвые осьминоги. Бросив их на землю, я свалился рядом на собственный, изрядно похудевший, рюкзак и впал в какое-то подобие транса. До тех пор, пока Оля не разогнула мои синие скрюченные пальцы, и не засунула в руки миску с кашей.

–Вкусно, – удивился я, почувствовав, как радуется гречке с тушняком единственная мышца, оставшаяся рабочей – желудок. – Подсыпь-ка ещё. И кетчупа побольше положи.

–Морда не треснет? – сварливо отозвалась Оля, но исключительно для вида, чтобы не разрушать имидж.

Пока ложка стучала по дну, собирая последние крупинки, мимо меня прошёл Палыч, идущий от мусорной ямы с пустой миской. Интересно, пожадничал с порцией, или просто не понравилась Олина стряпня?

–Что, Женя, понял теперь главную туристическую мудрость? Надо быть поближе к кухне!

Сил ответить что-то остроумное, да и вообще ответить хоть что-то уже не осталось. Я ограничился коротким кивком, усиленно изображая проголодавшегося до смерти. Особо и притворяться не пришлось.

–Спасибо, Оля, сегодня очень вкусно.

–Пожалуйста, – кокетливо наклонив голову, пропела Оля. Её куцые серенькие хвостики поднялись вверх, наэлектризованные оказанным вниманием. – Только если так вкусно, зачем вы кашу выбросили? Я всё видела.

–О-оля, – развёл руками Палыч. – Разве ты не знаешь, что в бочке с мёдом есть маленькая ложечка дёгтя? Вот эта ложечка мне и попалась.

Миску и ложку он отправился мыть сам, показывая другим пример трудолюбия. Слава богу – значит остаётся лишь котелок и вода для чая. И это надо сделать быстро, потому, что из набитого желудка пошло по всему тело вязкое ленивое тепло, от которого начало неумолимо вдавливать в сон.

На полпути я обернулся. То, что я увидел, неприятно кольнуло меня в сердце, ещё больнее, чем раньше. Тем не менее, я придумал для Марины целую дюжину оправданий, не успев ещё дойти до ручья. Помешательство какое-то, не имеющее ничего общего с реальностью – что лишний раз подтвердила плюхнувшаяся рядом Оля:

–Странная у тебя подружка. Как только ты ушёл, она вылезла, наложила каши, и бегом обратно. Она у тебя нормальная? А то ведь мне с ней спать в одной палатке.

–Дома была нормальная... Может, стесняется меня просто?

–Стесняется, – фыркнула Оля. – Да она от тебя просто бегает, я же вижу. Поругались, что ли?

–Да не то, чтобы, – ответил я, испытывая огромное желание бросить к чёртовой матери и этот котелок, и губку, и Марину, и свои предчувствия.

–Вот что я тебе скажу, – нагнулась над моим ухом Оля. От неё пахло костром – ожидаемо, и конфетами – неожиданно. – Просто стерва она у тебя, вот и всё. Крутит перед тобой хвостом, потому, что сама не знает, чего хочет.

Зато ты знаешь точно – чуть не сказал я. И ещё пару вещей чуть не сказал. А в итоге не сказал ничего, только больно прикусил губу. Очень советую так поступать, если есть нужда хоть как-то приглушить другую боль.

–Чего молчишь? – спросила Оля и придвинулась ещё ближе. Это значительно подсократило расстояние между нами. Я потихоньку нивелировал его. Надеюсь, что незаметно.

–Просто я её люблю, – вырвалось у меня. После этого между нами повисла тактичная пауза, заполняемая журчанием ручейка, а также скрябающими уши и душу звуками.

–Хвощом бы надо, – не выдержала Оля. – Только его сейчас нет, он к июлю вырастает. Такая хорошая трава – всё оттирает.

–Угу, – сказал я, отогревая дыханием ледяные пальцы. – Но я бы предпочёл "Фэйри". Который расщепляет жир даже в холодной воде.

–Должен будешь, – игриво сказала Пономаренко. – Шоколадку хочешь? Могу захватить – у меня ещё много.

–Я не ем сладкого.

–Ну и дурак.

Я проводил взглядом её туго обтянутые шуршащей синтетикой ягодицы – переваливающиеся, подпрыгивающие. Прямо мечта фламандского живописца. Будто почувствовав мой взгляд, Оля обернулась, и пришлось опустить глаза в воду, уносящую вниз по течению чёрные крошки пригоревшего жира. Господи, зачем я здесь? Что я тут делаю?

Вернулась она быстро: её шаги и пыхтение я услышал за спиной минут через пять. Специально так сел, чтобы не искушать себя – к ручейку передом, к Марине задом.

–Вылезла твоя из норы, – сообщила Пономаренко. – На бревне сидит, курит. Вот тебе твоё "Фэйри", потом в хозпалатку поставишь. А если уж очень сильно приспичило – беги, целуйся со своей змеёй, я сама домою.

Наверное, и правда думала, что побегу, всё побросав. По крайней мере, на её рябом лице это читалось отчётливо.

–Успею, – коротко ответил я. Пену от "Фэйри" понесло вниз, туда, где ручеёк терял силу, превращаясь в каменную ванну метровой ширины и примерно такой же глубины. Странно, столько пены, а запаха химии не чувствуется вообще. Словно дикая вода растворяет её всю, без остатка.

–Иди, говорю, – Оля пихнула меня в зад, вроде шутливо, а на самом деле, достаточно сильно. – Ты думаешь, я для тебя стараюсь? Как бы не так. Пока вы там будете сидеть, с язычком целоваться, я спальники перетряхну. Больно уж мне не нравится, что она ест прямо в палатке. Вчера всю ночь снились эти крошки. Вроде бы это к болезни соперницы снится, да откуда же ей взяться, сопернице, если и кавалера – то нет?

–А ты что, Оля, во снах разбираешься? – спросил я, с трудом разогнув спину. – К чему лиса снится?

–Кому, тебе?

–А в сонниках только про меня написано? Вообще, я имею в виду.

–Ну, вообще – нехороший сон – поиграв бровями, ответила заинтригованная Оля. – А она что делала, твоя лиса?

–А почему она моя, эта лиса?

–Ты сам сказал...

Попытка понять и принять женскую логику всегда приводит к головокружению. Тем более, когда она, голова, битком набита сегодняшними впечатлениями. И, к тому же, того и гляди, просто закроет глаза и уснёт.

–Я сейчас с ума сойду... Перечисли все варианты.

–Ну, смотри... – Слегка сбитая с толку Пономаренко стала загибать пухлые маленькие пальчики. – Значит, лиса вообще, просто лиса – это враг. Хитрый, коварный, который другом притворяется. А нюансов очень много.