Текст книги "Некромант . Трилогия"

Автор книги: Андрей Петерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 64 страниц)

Хилависта умолк и замер, задумавшись, видимо, о сложных и непредсказуемых превратностях бытия. О неожиданных последствиях и невероятных совпадениях. О жизни и смерти, и тонкой эфемерной грани, что отделяет порой одно от другого. А, может, и еще о чем…

Молчала и Осси.

Опустилась на пол, и теперь сидела, привалившись к холодной мокрой стене, уставившись в одну точку, и молчала.

В свете новообретенного знания слишком многое надо было ей переварить и осознать. Слишком много надо было переоценить и переосмыслить. А это, господа мои добрые, требовало времени. Много времени…

Глава одиннадцатая

– Ну, вот что, – Осси поднялась. – Все, что ты мне рассказал, я поняла и приняла к сведению. Даже выводы кое-какие сделала… Так, что, в любом случае, спасибо тебе…

– Что значит «в любом случае»? – Вскинулся хилависта. – Я не понял… Ты что надумала?.. Ты же не оставишь себе это… эту?.. Ведь не оставишь? – Крик его сорвался на визг, а потом, так и вообще, в тихий и перепуганный шепот выродился. – Ты ведь не об этом говоришь? Не об этом, а?..

Казалось, еще немного и заплачет он, до того его такой поворот дел расстроил. Видно, и вправду пугала его эта психопомпа, и, видно искренне верил он и очень надеялся, что прислушается к его словам леди Кай. Прислушается и бросит здесь эту дрянь, а потом поспешит отсюда, унося ноги от греха и подальше… Очень ему этого, знаете ли, хотелось. Так сильно, что исхода другого он и не ждал уже, а потому…

– Не смей! – Он заорал так, что эхо, немного было задремавшее, вновь всколыхнулось и бросилось от стены до стены, выбивая мелкое крошево из старой и отсыревшей кладки. – Не позволю! Не дам!..

Заорал и осекся, наткнувшись на взгляд интессы. Обжигающе холодный и не оставляющий ни тени надежды. И столько в нем было силы и властной решимости, что застряли прямо в гортани у Ташура рвущиеся наружу слова и возражения, и так и застыл он, как громом сраженный, а потом, медленно, как подраненный пес, отполз в сторону и замер там, забившись в угол, тихо-тихо бормоча себе под нос что-то невнятное и неразборчивое.

– Мне надо. Извини… – тихо прошептала леди Кай и повернулась к сияющему в воздухе кокону. – Я должна знать. Мне очень надо…

Она медленно и осторожно – шаг за шагом – обошла вокруг Слезы. Примерно так же, как делала это в гробнице. И также как и тогда не почувствовала при этом ничего необычного.

Вот только перстень на пальце становился все холоднее и холоднее, будто впитывал он в себя с каждым шагом иностороннюю стужу, а тихое ровное свечение его, возникшее в тот момент когда Ташур по глупости своей вскрыл сосуд со Слезой, разгоралось все сильнее, наполняя крошечное, ограниченное мокрыми стенами пространство, невесомым призрачным светом. И, словно отзываясь ему, вспыхнула изнутри Слеза, смешивая свое мертвое сияние с таким же точно свечением перстня. Но не было в этом свете ни жизни, ни тепла, а блеклые тени, что рождались в его запутанных складках казались странными и незваными гостями в этом мире.

Обойдя Слезу, или если по-правильному – психопомпу – дважды, Осси замерла в шаге от нее, а потом, повинуясь какому-то неясному порыву, закрыла глаза и протянула вперед руку.

Ту, что с перстнем.

Она не знала и не понимала, что делает, и что толкает ее на это, но чувствовала, что все правильно, что именно так надо, и что давно уже следовало…

Она тянула и тянула руку, будто разделяли ее со Слезой не какие-то несчастные полшага, а многие и многие горизонты. Тянула, переместив все свое сознание, всю себя в самые кончики пальцев. И, казалось, что длится это вечно, и что она была здесь всегда, пытаясь дотянуться до свернутой в тугой и холодный кокон смерти. И пролетали над ней годы и тянулись дни, а она все стояла и стояла в этой пустой комнате, затерянной где-то в небесах, ожидая пугающей но такой желанной встречи.

А блеклые, почти прозрачные тени, рожденные Слезой и перстнем, окружали ее, сжимая плотным кольцом, ластясь и пробуя на вкус. Выражая покорность и подчиняя себе. Той новой силе, что била уже через край, захлестывая, выворачивая на изнанку, и унося в далекую темную даль.

Леди Кай падала в бездну. Тонула. И возносилась к небесам…

Но в этом хаотическом потоке видений и ощущений краем меркнущего сознания она постоянно ощущала чье-то присутствие. Словно некая ускользающая и невыразимая сущность, не принадлежащая ни этому миру, и никакому другому проникала в ее душу, растворяясь в ней и растворяя ее саму.

Обжигающая молочно-белая пелена коснулась ее глаз, заслонив собой все. Затихли и умерли слабые отголоски далеких звуков, оставив леди Кай в одиночестве, и лишь вязкая как патока вечность таяла в гулком сумраке.

Она стояла безмолвная и бездвижная, как изваяние. Как каменный истукан. Как памятник самой себе на веки вечные и на все времена. Стояла, будучи не в силах шевельнуть даже пальцем. Время шло, и Осси уже начало казаться, что она полностью растворилась в этой наведенной пелене, окончательно потеряв себя, и слившись с мутными тенями. Но тело, хоть и обездвиженное неведомой силой еще жило, и очень скоро тому появилось явное и совсем недвусмысленное подтверждение.

Боль. Она появилась из ниоткуда, и тут же в мгновение ока заполнила ее всю без остатка. Она нахлынула как прибой и тут же откатилась назад, оставляя после себя гнетущую пустоту. Волны боли следовали одна за другой, словно проверяя на прочность и готовя к чему-то, чему нет описания ни в языке людей, ни в древних и уже позабытых наречиях.

Иногда отступали они на время, пропуская удар или два, и тогда Осси будто проваливалась куда-то вовне. Там в этой бескрайней пустоте не было ничего, кроме угасающих мыслей и нарастающего ужаса. Неодолимого. Подчиняющего себе. И… опьяняющего.

Затем пустота выплескивала ее обратно в сумеречное марево, отторгая и тут же наказывая запредельной болью. Но раздираемое невыносимой мукой тело, с которого будто заживо сдирали кожу, по-прежнему было обращено в камень и не в силах было породить ни звука, ни крика. И все начиналось сначала, и, казалось, не будет этому края.

Но в какой-то момент (Осси не знала и не понимала сколько прошло времени: день? год? вечность?) все закончилось. Ушла боль, отступил страх, и вернулось зрение. Хотя, видит бог, лучше бы и не возвращалось…

Она стояла одна посреди пустой, каменистой равнины, под нещадно палящим солнцем, а прямо перед ней от горизонта и до горизонта простиралась стена сплошного и абсолютного мрака. Как будто ночь обрела наконец материальную сущность и прилегла на землю огромным облаком.

Некоторое время этот ее новый мир пребывал в неподвижности и равновесии, а затем будто дыхнуло ледяным ветром, и все смешалось. Четкий, раз и навсегда заведенный порядок вещей, нарушился, и все, что было растворилось в хаосе разупорядоченного.

Солнце больше не висело в зените, и не склонялось к горизонту, медленно сползая по накатанной своей дорожке, а металось по небу, как очумелый хилависта, оставляя за собой медленно тающий след, изломанный множеством зигзагов. При этом, для чересчур частых своих закатов и восходов оно выбирало места самые невероятные, ни разу, кстати, не повторившись, будто само понятие о частях света было ему теперь неведомо и до отвращения противно.

Яркий свет сорвавшегося с цепи светила, также не подчинялся больше никаким правилам и уложениям, рассыпавшись вокруг леди Кай огромными огненными лепестками, утонувшими в абсолютной темноте. Впрочем, может все было наоборот: и это внезапно надвинувшаяся ночь, влилась в заполненный солнечным светом мир и теперь скользила мимо интессы острыми черными мазками, не желая ни смешиваться с остаточным свечением, ни растворяться в нем.

Безумное вращение и чередование невыносимо ярких и непроницаемо черных мазков реальности вокруг леди Кай все убыстрялось и убыстрялось, пока все эти мельтешащие пятна не слились в один сплошной мутный фон, который поглотил остатки этого странного мира, заполнив все пустотой запредельности.

Расстояния…направления… – все это растаяло и исчезло, потеряв всякий смысл, как растаяло и исчезло чуть раньше время, лишив мир столь привычных и незыблемых понятий, и нарушив естественный ход вещей.

Осси стояла в абсолютной тишине, посреди великой и безграничной пустоты, вне времени и пространства, а вызывающая головокружение и тошноту серая муть, застилавшая все вокруг, клубилась непрерывно меняющимися узорами, неподвластными нормальному человеческому восприятию, порождая фантазии и образы совершенно уже фантасмагорические.

А когда серый морок, вдоволь натешившись играми с подсознанием, развеялся, Осси увидела холодную, вымаранную смертью равнину, над которой словно остовы гигантских, вознесшихся до самого неба деревьев возвышались исполинские колонны. Огромные, необхватные они еще в незапамятные времена были старательно вылизаны ветрами и дождями, а безжалостное время власти над ними, похоже, не имело.

Вокруг них бесконечными лентами изгибались лестницы, выстроенные из тысяч и тысяч ступеней. Их широкие, как полноводные реки пролеты сходились и разбегались, образуя сложную переплетенную паутину без начала, без конца, и безо всякого, казалось бы, смысла.

Если не считать, конечно, смыслом этой невероятной путаницы из лестниц и колонн широко распахнутые двери из которых на утопающую в густых сумерках равнину бил нестерпимо яркий солнечный свет, разрывая в клочья затаившуюся здесь хмарь. Во всяком случае, большая часть лестниц заканчивалась именно так, хотя были и те, что обрывали свой бег где-то высоко над головой, просто повиснув в пустоте.

И, наверное, все-таки, именно двери эти были главной частью пейзажа, потому что было их превеликое множество, и стояли они везде докуда только глаз хватало. До самого горизонта.

Были они очень разными, и казалось, что нет тут двух похожих: широкие и узкие, высокие и совсем крошечные – такие, что не каждый карлик пролезет, все они изливали на пустошь потоки ослепительного света. Такого яркого, что смотреть на него просто невозможно было, и хвала Страннику, что потоки эти были очень узкими и почти не рассеивались в тихом сумраке. Хотя и того, что было с лихвой, что называется, хватало – очень скоро глаза уже резало и щипало так, будто в них не скупясь сыпанули турганского перца. А потому ничего удивительного, что леди Кай очень – ну, просто до невероятной жути, – хотелось убраться отсюда подальше, и лучше – если обратно в темноту.

И тогда, словно услышав ее невознесенную мольбу, двери стали закрываться.

Одна за другой.

Не закрываться даже, а просто свет, истекающий из них, становился все тусклее и тусклее, будто приворачивал там кто-то внутри адскую лампу, и сияние это безумное потихонечку меркло, а потом и вовсе постепенно исчезало. А вслед за ним также потихоньку и незаметно начали таять и двери. Причем делали они это так медленно, что если бы смотреть на них неотрывно, то даже и заметить это трудно было. Просто как-то понемногу бледнели они, становясь все прозрачней, и сливаясь со скудным пейзажем, да темнее как-то вокруг становилось. Так и погасли все.

Кроме одной.

Самой ближней.

Она стояла прямо на земле шагах в десяти от леди Кай, и ни гаснуть, ни растворяться, судя по всему, не собралась. Более того. Истекающий из нее поток невероятно яркого света расширился и теперь бил Осси прямо в глаза, заслонив весь мир, и не оставив в нем ничего, кроме ослепительно бело-голубой пелены и радужных зайчиков перед глазами. Смотреть на это было больно, а не смотреть не получалось.

Не получалось и все. Не могла леди Кай ни глаза опустить, ни прикрыть. Хотела, пыталась, но безуспешно. Так и пялилась она в это иностороннее сияние, пока слезы не выкатили, и это хоть немного, но смягчило жгучую боль в обожженных глазах.

Смягчить-то – смягчило, но, наверное, именно из-за этого Осси и пропустила тот момент, когда в белом проеме показалась чья-то фигура. Сначала почти такая же сияющая и невесомая, как и окружающий ее свет, она становилась все плотнее и темнее, и вскоре сомнений уже не было: она приближалась.

Шаг за шагом.

Вечность за вечностью.

В силуэте ее, да и во всем ее облике угадывалось что-то до боли знакомое, вот только лицо оставалось по-прежнему неразличимым.

Еще шаг, и еще одна вечность…

Она подходила все ближе и ближе, и наконец в какой-то момент Осси увидела ее столь отчетливо, что не сразу поверила своим глазам. А когда поверила, ей стало по-настоящему страшно.

Еще шаг, и развеялись последние сомнения: к ней, застрявшей посреди этой каменой пустыни меж гигантских лестниц и исполинских колонн, приближалась она сама – Осси Кай урожденная Шаретт, графиня и интесса Лиги. Во плоти, что называется, и наяву.

Лицо, фигура, одежда и даже оружие – все это было воспроизведено с невероятной, пугающей точностью, и до последней мелочи повторяло подробности оригинала. Хотя кто из них оригинал, а кто – хорошо и со вкусом сотворенная копия, Осси уже была не очень уверена. Во всяком случае, внешне двойник ничем от нее не отличался.

Да и не только внешне…

Леди Кай почувствовала, что сознание ее раздваивается, расплывается, и теперь находится сразу в двух телах одновременно.

Она видела себя выходящую из залитых светом врат предстояния (откуда взялось в голове это название она, кстати говоря, понятия не имела), и в то же время столь же ясно и отчетливо видела саму себя, стоящую в клубах темного тумана в самом центре каменистой равнины. И кто из них двоих – настоящая, леди Кай больше не знала. Она была и той и другой одновременно, оставаясь полновластной хозяйкой обоих тел, и, в то же время, чувствуя себя и там и там незваной гостьей.

А фигура, тем временем, вышла уже из распахнутого в пустоту дверного проема, и до Осси ей оставалось никак не более десяти шагов. И, по всей видимости, она намеревалась их сделать.

Это было плохо…

Раздвоенное сознание леди Кай не выдержало натиска противоречивых чувств и эмоций и запуталось окончательно: одна его часть страстно желала оказаться как можно дальше отсюда и, по возможности, как можно быстрее, вторая же, напротив, – изо всех сил стремилась добраться до нее и… слиться!

Слиться?..

Это новое, всплывшее из ниоткуда знание радости никакой леди Кай не доставило. Более того – ее охватил такой ужас, что по сравнению с ним все пережитое прежде казалось, так, – легким волнением и пустяком… Вот только сделать она, похоже, ничего не могла, потому что та ее часть, что мечтала поскорее отсюда убраться продолжала пребывать в оцепенении и полной неподвижности.

Чего никак нельзя было сказать о второй ее половине, которая продолжала приближаться. Медленно, но неумолимо.

Как смерть.

И лицо ее было при этом совершенно бесстрастным. Во всяком случае, ни радости от предстоящей встречи, ни тени сожаления от того, что должно было скоро произойти на нем не было. Абсолютно равнодушным оно было…

Равнодушным и… красивым!

Осси даже залюбовалась. Глупо, оно, конечно, в такой момент об этом думать, но, с другой стороны, – до этого как-то все в зеркале доводилось на себя смотреть, а тут – воочию, можно сказать. Все как есть и без прикрас. В общем, – ничего, так, она выглядела. Хоть и уставшей немного, но симпатичной…

Словно отзываясь этим глупым ее мыслям, фигура на миг замерла, пристально на нее посмотрела и усмехнулась.

А потом сделала следующий шаг.

И поплыла…

В смысле, – лицо поплыло. Как свеча.

Оно менялось прямо на глазах. Глаза проваливались все глубже и глубже, утопая в темных впадинах, щеки обвисали, а морщины мелкой сеткой затягивали только что гладкую бархатистую кожу, продолжая стремительно углубляться, и превращая лицо в пересохшую маску.

Она старела.

За несколько шагов она превратилась в дряхлую немощную старуху. Губы ее побледнели и потрескались, кожа сморщилась, приобрела нездоровый земляной оттенок и к тому же покрылась какими-то уродливыми наростами. Теперь она являла собой отвратительный образ человеческой дряхлости, отягощенный немыслимым количеством прожитых лет. И при этом она, без сомнения, оставалась сама собой – леди Осси Кай, и ни кем другим.

Трясущиеся ноги сделали последний шаг, и продолжавшее ухмыляться лицо древней старухи приблизилось к Осси почти вплотную.

Беззубый рот ее был полуоткрыт, а глаза текли, как грязный тающий лед, заливая глазные впадины, и сползая густой мутной слизью вниз по глубоким бороздам морщин.

Мерзкая старуха вцепилась в Осси своими скрюченными, сведенными судорогой пальцами и притянула к себе. Ее зловонное, ледяное дыхание ударило по ноздрям, и Осси едва не вывернуло от нестерпимого отвращения. И в этот же самый момент эта неведомая сущность, добравшаяся наконец до нее, взорвалась миллионом мелких дымных струй. Извиваясь подобно только что народившимся тик-палонгам [75], они зависли на мгновение в воздухе, а потом голодным роем накинулись на Осси, вкручиваясь прямо сквозь одежду и кожу, и легко проникая в тело.

Осси чувствовала, как вливается в нее лютая зимняя стужа, разбавленная жаром раскаленной пустыни и чем-то еще, чему нет в ее языке ни названия, ни определения…

Она умирала и возрождалась.

Снова и снова пересекала она ту черту, за которой обычно нет ни памяти, ни возврата. Вот только граница эта стала теперь проницаема для нее в обе стороны, и она, не задерживаясь нигде подолгу, вновь и вновь возвращалась назад…

Она наполнялась неведомой мистической силой. Незримой, но подлинной своей сущностью, с которой была разделена все эти долгие годы. А сила эта продолжала заполнять ее, захватывая власть над телом, подчиняя и перерождая сознание. Что-то темное и древнее сражалось с ней самой за обладание ее плотью, душой и сознанием. И не было у леди Кай больше ни сил, ни желания противостоять этому доводящему до безумия натиску. Она уступала…

Она ощущала себя вместилищем двух немного схожих, но все ж таки совершенно чуждых друг другу сущностей, которые сливались воедино, перерождаясь в нечто новое и целостное, приходя к равновесию, поначалу весьма неустойчивому, но с каждым новым ударом сердца все более обретающему состояние предвечного положения вещей…

Она испытывала мучительную и, в то же время, сладостную внутреннюю трансформацию, будучи не в силах противиться неодолимой притягательности своей темной половины. И пытаясь избежать окончательного уничтожения она уступила…

Мир померк. Схлопнулся до размеров маленькой черной точки. А потом и вовсе пропал…

От плит вполне ощутимо тянуло холодом, а въевшийся в них за долгие годы запах плесени щекотал ноздри. Приятного в этом было мало, и Осси чихнула.

«Будь здорова, – хохотнул в голове до боли знакомый голос. – Я, кажется, что-то интересное пропустила?»

– Хода? – Это было хорошее известие, и Осси открыла глаза.

Мир был странен и непривычен.

Во-первых, он зачем-то лежал на боку. А, во-вторых… Осси чихнула еще раз.

Во-вторых, он был как-то очень странно раскрашен. Не в том, смысле, что красное стало желтым, белое черным. Нет. Как все было, так и осталось: пол на котором лежала леди Кай был грязно серым, а стены выложены бурыми в подтеках кирпичами… То есть, все, как оно и должно быть. И в то же время… Все стало ярче. Цвета стали насыщенными, а тени густыми. Пламя все еще чадящего факела плясало восхитительным цветком, а лужа прямо перед глазами соперничала красотой с океаном. И, похоже, что такой же глубокой была…

И еще запахи… Осси различала сотни… Нет. Скорее даже тысячи запахов. Каждый по отдельности и все их возможные комбинации…

Запах мокрого камня смешивался с ароматом чесночной колбасы, исходившим от хилависты… Смола факела, тающая в огне, резкий запах извести от стенной кладки, мокрая кожа, холодный металл, кровь, пот и ни с чем не сравнимый запах смерти… – все это смешивалось, накатывало, захлестывало, укачивая до одури и новой потери сознания. Аж голова закружилась…

«Ты как?» – Хода не была бы Ходой если бы сразу не почуяла неладное.

– Эй, ты в порядке? – Хилависта тоже уже был тут как тут. Подкатил прямо по луже и замер перед носом.

Смотреть на него так – лежа на боку было неудобно, и Осси попыталась подняться.

Получилось.

Не сразу, но получилось. Качнулась пару раз, оперлась о стену дрожащей рукой, но села.

Стало лучше.

По крайней мере мир вернулся в свое привычное состояние и на боку подобно пьянице больше не валялся. Так что теперь из всех странностей остались только сумасшедшие краски да резкие настырные запахи, но с этим, по крайней мере, можно было жить. А там – стерпится, слюбится, да, глядишь, – и привыкнется…

– Ну, что? – Хилависта только что не подпрыгивал от нетерпения. – Как ты? А то я уж перепугался…

«Да, – подхватила Хода. – Тебя, я смотрю, и на полдня оставить нельзя, чтобы ты что-нибудь не учудила. Слезу ты зачем достала? И что с девшаларом, кстати?»

Слеза…

Осси подняла глаза на яркую зависшую рядом искру.

Вроде не изменилась она. А вроде…

Осси показалось, что чувствует она и видит те незримые токи, что бурлили внутри психопомпы, связывая ее, этот мир и мир мертвых. И не только чувствовала, но и понимала. И даже воспользоваться могла, если только…

Осси начала поднимать руку, чтобы проверить как оно – новое ее состояние – не обманывает ли?..

Начала и тут же замерла…

А из груди уже рвался истошный звериный крик. Рвался, но застревал где-то в горле холодным липким комом, а из перекошенного в ужасе рта истекал какой-то жалкий хриплый сип.

Рука…

Палец…

Кольцо…

Кольцо еще совсем недавно отлитое из непонятного металла похожего на почерневшее от времени серебро стало почему-то костяным, и череп, венчавший перстень, и зыркающий по сторонам своими ярко-желтыми глазищами, был теперь совсем как настоящий.

Мало того, перстень теперь являлся неотъемлемой частью пальца, произрастая прямо из него, а сам палец тоже был совершенно костяным, будто принадлежал он не молодой симпатичной девушке, а заурядному и уже немного пожелтевшему от времени скелету.

Ну и наконец, – это, наверное, чтобы совсем уже хорошо было, – заканчивался этот новый пальчик здоровенным и жутко острым когтем, которому позавидовал бы сам мастер Абатемаро, окажись он случайно поблизости. В общем, беда с маникюром приключилась…

Изменения эти непонятные и ужасные коснулись только безымянного пальца правой руки – того самого на котором перстень надет был, а всего остального, хвала Страннику, не затронули. В этом леди Кай довольно скоро убедилась, внимательно и придирчиво осмотрев себя всю. Абсолютно всю.

Хилависта, чувствуя, очевидно, ее настроение и понимая всю трагичность и пикантность момента от комментариев своих и дурацких возгласов воздержался.

То же и Хода.

В общем хранили соратники гробовое молчание, под руку не лезли и советами вперемежку с размышлениями своими не доставали, а потому и выжили, этот, без сомнения, тяжелый для всех кризисный момент благополучно преодолев.

Закончив осмотр, и удостоверившись, что кроме пальца с кольцом ничего в ней больше не изменилось, леди Кай немного успокоилась.

Нет, конечно, до полного спокойствия ей было как отсюда до Фероллы, но все-таки первый шок прошел и рвать и убивать все что под руку попадется уже не хотелось. А хотелось, как раз наоборот – спать. Наверное это была защитная реакция организма на только что пережитый шок, – апатия или что-то в этом роде. Но, как бы то ни было, а спать хотелось жутко.

Вот только Хода не дала. Истомилась она уже ожиданием:

«Ну? Чего молчишь? Как ты?»

– В порядке… – голос у нее то ли от всего пережитого, то ли от долгого молчания был хриплым, а во рту как-то горько. И пить хотелось. Осси потянулась к рюкзаку, глотнула тоника и повторила: – В порядке. Все хорошо…

И тут же получила град вопросов. Причем, сразу с двух сторон.

Они сыпались, повторяя и дублируя друг друга, уточняя, наслаиваясь и смешиваясь до полного бреда и несуразицы, но прекращаться, похоже, не собирались. А если к тому же учесть, что эхо, проснувшееся от такого базара, радостно подхватывало все Ташуровы выкрики и с удовольствием швыряло их в стену, откуда они возвращались почти сразу же, но искаженными до неузнаваемости, то нетрудно представить какое несказанное удовольствие получила леди Кай от общения со своими соратниками.

В общем, пришлось потратить часть жизни на то, чтобы рассказать Ходе и Ташуру все то, чему они свидетелями не были и быть не могли, а также то, что Хода пропустила по причине, впрочем, весьма и вполне уважительной.

За время этого рассказа, который как леди Кай не старалась, но коротким никак не получился, она успела не только выхлебать последние полбаклажки тоника, но и вполне прийти в себя. Так, что к тому моменту, когда история о ее приключениях в темном мире Слезы и слиянии с посмертным своим образом подошла к концу, она уже была в норме и готова была продолжать поход.

Оставив Ходу размышлять и анализировать полученную информацию, Осси быстро привела себя в порядок, тщательно упаковала понаделавшую столько дел Слезу и принялась собирать вещи.

Все это время хилависта беспрестанно крутился под ногами, изображая кипучую деятельность, и отчаянно мешал. При этом рта своего он не закрывал ни на миг, молотил всякую чушь и нес полный вздор, а под конец договорился до того, что вполне готов отправляться в путь, чтобы причинять добро и наносить справедливость всему, что движется и встает на их пути к заветной цели. Как все это у него голове укладывалось и увязывалось, Осси не поняла, но и спрашивать на всякий случай не стала.

Хода, тем временем, разложила все услышанное по полочкам, осмыслила и, похоже, даже к выводам каким-то пришла:

«Можно тебя?»

– Да, – Осси как раз закончила застегивать рюкзак и повернулась к ней.

«Ты сядь, – голос Ходы, равно как и начало разговора хорошего ничего не сулили. – Сядь, поговорить надо».

– Что? – Осси посмотрела по сторонам, выбрала место посуше и опустилась на пол. – Что случилось?

«Да, ничего, – усмехнулась Хода. – Ничего, если не считать того, что ты со своим посмертным образом встретилась. Да не просто встретилась – это бы еще ладно… Хотя, честно тебе скажу: не слыхала я про такое. Не доводилось как-то никому еще… А ты, вот, не просто встретилась, а еще и слиться с ним умудрилась. И не по своей, причем, воле, заметь. А это значит…»

– Что это значит?

«Что кому-то это нужно было. Вот, только кому? И, вообще, скажи, – а зачем ты к Слезе полезла?»

– Узнать хотела… Мне показалось…

«Хотела, показалось… – передразнила Хода. – Ну, и как? Узнала?»

Осси пожала плечами:

– Не знаю… Но что-то я теперь чувствую… иное. Будто вижу сквозь нее что-то. И, думаю, что смогу с той силой, что в ней заключена, справиться…

«Да?»

Осси кивнула:

– Думаю, да. Может не сейчас, но со временем точно. Мне кажется, будто я узнала что-то. Что-то важное. Только, вот, вспомнить никак не могу.

«Не знаю… – протянула Хода. – Ох, не знаю… Ладно. А как ты себя чувствуешь?»

– Да, нормально.

«Нормально? А что-нибудь новое, необычное?»

– Необычное? А этого тебе мало? – Леди Кай сунула Ходе под нос черный как смоль коготь.

«Это я и сама вижу, – хмуро ответила Хода, отворачивая голову от нацеленного ей прямо в глаз острия. – Еще что-нибудь есть?»

– Еще? – Осси устыдилась такой своей бурной реакции и тон сбавила. – Не знаю, запахи, вот, вроде, лучше чувствую… Чем раньше… Ну, краски еще ярче стали… А так, вроде, обычно все.

«Запахи… Краски… – задумчиво повторила Хода. – И все? Больше ничего?»

– Да, ничего… А что? В чем дело-то? Что я по-твоему должна чувствовать?

«Если б я знала, – вздохнула Хода. – Я ж тебе говорю: не было еще такого ни с кем. Да, не только не было, но и в теории даже не допускалось. Не может такого быть, чтобы человек с мертвым своим подобием сливался. Не может! А ты, вот, взяла и…»

– И что мне теперь? Не жить что ли?

«Не жить? – усмехнулась Хода. – Это ты хорошо сказала. В самую точку… А, что есть уверенность, что сейчас ты живешь? В смысле, – что именно ты? А, может, за тебя кто-нибудь?»

– Что?

«А, вот, то! Ты вообще уверена, что ты – это ты? Та самая Осси Кай, которая из Фероллы однажды вышла, которая в подземелье лазила и которая с Абатемаро вино потом напополам с кровушкой попивала? Или, может, ты – это уже не ты? А умертвие какое под твоей личиной, незнамо кем и незнамо зачем туда засунутое?»

Осси задумалась.

Долго молчала. Хода тоже.

– Да, нет! Я это! А кто ж еще?

«Не знаю… – протянула Хода. – Может, ты, а может и нет… Это пока, знаешь ли, вопрос. Большой вопрос…», – задумчиво повторила она.

– Хорошо. И как нам на него ответ найти? Что ты предлагаешь?

«Ну, для начала…»

– Для начала, для начала! Говори уже! Не тяни! Вижу ведь: что-то задумала!

«Для начала, давай-ка я тебя посмотрю. Если какие изменения в тебе есть, то, скорее всего, я их замечу».

– Ну, заметишь ты их… А дальше что?

«А дальше видно будет, – философски рассудила Хода. – Откуда я знаю? Посмотрим, а там решим. Может, и нет ничего».

– Может, и нет, – согласилась Осси. – То есть, наверняка, нет. Давай, – она поерзала немного, отодвигаясь подальше от лужи, и легла на пол. – Смотри.

– Ну, и чего мы тут улеглись? – Тут же подскочил Ташур. – Не належалась еще? Мы что тут навсегда остаемся? Жрать нечего, вода со всех сторон течет и этот, вон, – хилависта кивнул в сторону бренных останков дважды умершего. – Воняет – сил нет! А она разлеглась! Пошли уже!

– Отвали! – Рявкнула Осси. – Видишь, мы с Ходой заняты! Не мешай! Встань, вон там в углу и жди. Молча.

– Заняты они… – взвизгнул хилависта. – Надо же! Заняты!

– Отвали, сказала! – Повторила Осси и начала приподниматься.

– Ну ладно, ладно, – забурчал хилависта, откатываясь на безопасное расстояние. – Чего ты? Я ж не знал, что вы тут делом… Я думал так просто… Чего орать-то сразу. Орать не надо. Если мы все тут орать будем, то как же тогда? Тогда никак. Я же не ору? Не ору. А могу тоже орать. Но ведь не ору же. Вот и ты… – бубнеж его стал совсем тихим и почти неразличимым, скрывшись за занавесом капающей с потолка воды. Только губы его мясистые продолжали беспрестанно шевелиться, без устали пережевывая одни и те же словеса, умудряясь при этом, однако, создавать все новые и новые словесные конструкции.

– Ну, давай, уже! Начинай! – Осси снова откинулась на спину, закрыла глаза и стала ждать.

Что там делала Хода, она не видела, да и не больно-то ей хотелось, честно говоря. Просто лежала и тупо ждала, заодно потихоньку прислушиваясь к своим ощущениям. А ощущения спали, и нового ничего не говорили, не считая легкого, почти незаметного покалывания то там, то тут. Но это были, так сказать, издержки полевой диагностики и спорадическая реакция на то, что Хода там над ней вытворяла. А то, что она что-то вытворяла, так в этом и сомнений не было. Ей, как говорится, только волю дай…