Текст книги "Микенский цикл"

Автор книги: Андрей Валентинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 60 страниц)

Кносс. Руины дворца. Вечная дорога привела меня к своему истоку.

Царство Миносов. Крит.

– И ты решил, Идоменей?

– Еще нет...

Мы встретились здесь, в развалинах Кносса, в двух шагах от страшного Лабиринта, где до сих пор бродит тень Астерия. Минотавра, где в разрушенных залах слышен шелест давно истлевших одежд, где лики сгинувших в далеких веках царей смотрят со стен на чудом уцелевший каменный трон – тяжелый, высеченный из цельного мрамора. Трон Миносов... Мы здесь, потому что Идоменею, басилею Крита, больше негде встретить гостя. Бывшему басилею...

– У меня больше тысячи воинов, Идоменей. Мы могли бы отвоевать Фест, затем двинуть на восток, в Этеокрету...

Он не ответил, даже не обернулся. Потомок Миносов не смотрел на погибший город, на твердыню его великих предков. Вдаль глядел – на серое осеннее море, на неровное пятно у горизонта...

...Островок Дия – первая земля, куда ступил мой Дед, мой НАСТОЯЩИЙ Дед, когда пришел ЕГО час покинуть Крит и начать Титаномахию...

– Мы разрушим Фест, устроим резню... Что дальше, Тидид? Ты ведь сам не стал возвращаться в Аргос!..

Скучна наша судьба, судьба вернувшихся в родной... в чужой дом. Скучна, одинакова – как похожи истлевающие трупы на поле боя. Родич-предатель, захвативший престол, жена, уставшая ждать и греющая чужое ложе...

На Крите мятеж, на Крите война. И никому уже не нужен слишком поздно вернувшийся басилей.

– Я думал найти дочь, Тидид. Верил, что она еще жива, надеялся... А теперь мне уже не на что надеяться...

Что сказать, как утешить? Родич-предатель, захвативший престол, позаботился о том, чтобы наследница Миносов исчезла навсегда.

Дрогнули широкие плечи под черным плащом. Медленно, не спеша обернулся Идоменей. И пуст был взгляд его глаз.

– Уплывай, Тидид! На Востоке, на Кипре, сейчас со-эираются все уцелевшие. Там – твое царство.

– А ты?

He спешил с ответом критянин, молчал. И почудилось, будто над мертвым городом прошелестели железные крылья Таната Жестокосердного.

– Я хочу умереть Миносом...

– ...Ты Сияющий, Диомед, но Сияние – знание тех, кто живет сейчас, в наши дни. Оно лишь отсвет древней мудрости. На Крите помнят очень многое, особенно потомки тех, кто жил здесь еще до Зевса. Думаешь, я не смог бы отомстить, не смог бы сдвинуть с места горы и обрушить их на головы предателей? А что дальше? Люди не имеют права на такое. А мы – еще люди, Тидид, и я – человек... Не очень трудно завоевать царство, и править им не очень уж трудно. Но Миносом так не стать. Для этого мало власти, и знаний тоже мало. Нам с тобой известно о Номосах, о бесконечном мире, сотворенном Единым. Но что дает знание? Уверенность в себе – не больше. Минос – – это тот, кто сам меняет мир, кто прокладывает дорогу в недоступные Номосы, соединяет миры воедино. Когда-то сын Дия, первый Миное, открыл дорогу на Восток. Я стану последним Миносом, Диомед. Путь на Запад закрыт уже многие годы – я открою его вновь. Попытаюсь... И если это удастся, мне не будет стыдно смотреть в глаза предкам, когда мы встретимся с ними у Белого Утеса. А тут мне уже нечего делать! Пусть Океан даст мне силы...

Над Кноссом, городом руин, – ранние осенние сумерки. Негромко звучит голос критянина. Серые тени с громадными рогатыми головами обступили нас со всех сторон.

Слушают.

Кивают...

...И снова – серое осеннее море, черный «Калидон», злой ветер, бьющий в лицо, холодные соленые брызги на щеках. Мы плывем на восток. Дамед-ванака возвращается в свое царство.

Но отчего так не хочется возвращаться?

На острове Халка – маленькой рыбешке, прижавшейся боком к каменной громаде рыбы-Родоса, – крик до небес. На острове Халка – пир мертвецов. Знакомые мертвые лица, знакомые мертвые голоса. Одна гордыня еше жива – она умирает последней, даже после надежды.

Крик, крик, крик...

– Я завоюю Кеми! Я... Я покажу этим эфиопам!.. Я покажу!..

...Менелай, белый от пьянства, с безумными круглыми глазами.

– А я... Я эту... Ливию! Я стану ванактом ливийским!.. ...Гуней – тот, кто пытался первым бежать из-под Трои.

– А я Фракию покорю! Фракию! Фракия моя, слышите?!

...Демофонт, младший сын Тезея-афинянина. Приплыл под Трою за два дня до победы. Недовоевал!

– А я пеласгов! Нечего им было Приаму помогать! Я их всех огнем выжгу! Как крыс!

...Антиф – его я вообще не знал, тут познакомились.

– А я... А я не знаю чего, но все равно завоюю! За что боролись? За что кровь проливали?

...Филоктет Олизонец – прятался всю войну на каком-то островке. Теперь вынырнул.

– За-а-а-аво-о-о-о-ою-ю-ю-ю-ю-е-е-е-ем!!!

Бывшие басилеи, бывшие наследники, бывшие эллиньг. Изгнанники.

Мертвецы.

– Все завоюем! Все-е-е! А потом вернемся в Ахайю – и всех резать станем! Резать! Жечь! Мстить!

– Ме-е-е-е-е-е-есть!!!

Крик над островом Халка, рев, ор нечеловечий. Гуляют мертвецы, давятся неразбавленным.

– Агамемнон убит – значит, я главный!

– А почему – ты?! Я – Менелай, третий воевода!

– Я буду воеводой! Я Гектора убил! Самого Гектора!

– Ты?!

– Ну... ранил. Все равно!..

Не навоевались мертвецы, не напились крови. Да и деваться им некуда – не пускает родная земля. Этим хоть повезло – они еще кричать могут. Только двое не орут, чаек не распугивают. Подалирий Асклепид – да я. Тихо сидим, тихо пьем. И разговариваем тихо.

– Я в Дельфах был, у пифии, – улыбается Асклепиад. – Спросил – вдруг подскажет. А она мне вопит: «Небо! На всех упадет небо! Поезжай туда, где небо тебя не задавит!»

– В Херсонес Карийский, – улыбаюсь я в ответ. – Он со всех сторон горами окружен. Если что – только накроет, как крышкой ларца...

Смеемся, хоть смеяться и не над чем. Стая мертвецов ищет место среди Номосов. Призрак Великого Царства снова бродит среди нас, распадаясь на мелкие смешные обрывки. Великое Царство Гунея Кифийца, Великое Царство Филоктета Олизонца...

– Ты думал, Тидид, всех их собрать? – кивает Подалирий на разгулявшихся Царей Великих.

Пожал я плечами. Думал. Уже не думаю. На Кипре нас немного, еще меньше в Азии, в Килии, Сирии, Финикии. Те, кто пошел со мной, – Аргос Корабельный, уже высаживаются в Аласии и на побережье Киццувадны, но их все равно слишком мало. Эта пьяная орава очень помогла бы Амфилоху Щербатому против хеттийцев и воинов ванакта Кеми. Но я уже понял – бесполезно. Эти орущие – уже не войско...

...Не войско? Проснулся на миг во мне Дамед, владыка жестокий, оскалил зубы. Не войско – но польза будет. Накинутся эти недобитки на хеттийцев и кемийцев – найдется чем соседей пугать! А как помрут они, уже всеконечно, под копьями и булавами, так и мне спокойней станет. Вот только Менелая белокурого жалко.

Послушал я Дамеда-ванаку, послушал себя-прежнего – ох и стыдно стало. Стыдно, тоскливо...

– Ты им объяснишь? – словно услыхал мои мысли Асклепиад. – Завтра, как проспятся?

И вновь пришлось плечами пожимать. Объясню, конечно. На пальцах растолкую, что порознь нечего и пытаться Номос Востока покорить. Да вот послушают ли?

...Ой, не послушают!

– Ливия моя! Моя! Так и называйте меня: Гуней Ливийский!

– А я Пеласгийский!

– А я этот... кра... тра... Фракийский!

– Молчите все! Я Me... Менелай! Я Т-трою завоевал!

– Рога ты завоевал, зятек! Утю-тю-тю, наш рогатенький!

Ну вот, уже кулаками машут. Переглянулись мы с Подалирием. Встали, прочь пошли – от мертвецов разбушевавшихся.

– Тебе будет нужен лекарь на Кипре, Диомед? Теперь он уже не улыбался, сын Асклепия.

– Нужен, – кивнул я. – А еще нужнее мне будешь ты, Подалирий...

Дрожит рыба-остров от ора мертвячьего, плавниками-скалами дергает. Качается меднокованое небо, качается – вот-вот рухнет, И хохочут ОНИ, невидимые всемогущие. Верным путем идете, герои-разгерои! Самые смелые под Троей погибли, самых упорных добивать пришлось. А вы и без НАС в Гадес приползете!

Остров Халка.

Пир мертвецов.

А чем я лучше их? Чем? Тем, что все-таки выгрыз зубами кусок Номоса и теперь смогу душу потешить – на троне сидеть, щеки надувать, казнить, миловать, города жечь? Снова возьмет меня в плен Дамед-ванака, владыка жестокий?

"...И ответил Господь Противоречащему, сказав: «Поведай Мне, слуга лукавый, когда раб становится свободным?»

* * *

– Э-э, куда смотришь, Диомед-родич? Туда смотри, вперед! Там Кипр, там земля наша. Там твой Аргос теперь будет, там свой город построишь!

Улыбаюсь я чернобородому Мантосу, верному другу-гетайру. Улыбаюсь, головой качаю.

– Там? Еще не знаю...

Серое осеннее море вокруг, бескрайнее, бездонное. Впереди Аласия, Кипр, Медный остров. Но я не гляжу вперед, на восток, чужой Восток, так и не ставший мне родным. Я смотрю назад, на уходящее от меня царство Эреба, отныне тоже мне чужое, где никому не нужен Диомед-изгнанник. Забывшая меня земля не спрашивает, обойдусь ли я без нее, не околею ли от тоски, как собака под стеной чужого города...

Чужой Восток, чужой Запад. Что теперь искать? Но вот почудилось – на миг, на одно биение сердца, что за серыми волнами, за отторгнувшим меня миром, нежданной серебристой зарей блеснула вечная плоть Седого Океана.

Идоменей-критянин хочет умереть Миносом. А чего хочу я?

АНТИСТРОФА-I

– Горе! Ибо пришли дни последние, и станут они первых хуже, ежели не покаетесь вы, аласийцы, народ жестоковыйный!..

Я протиснулся поближе. Все такой же пророк – голосистый, истовый. Разве что седины в бороде прибавилось.

– – Покайтесь! Ибо настал час, явился в наш мир Ахве-Единый, ступил пятой Своей на землю грешную нашу. Ведет Он народ Свой по пустыне Синайской, и столп огненный путь народу Его указует!..

Пророк все такой же, да вот народец на базаре славного города Аласии иным стал. Уже не вяжут крикуна, не тащат воду в кожаных ведрах. Слушают.

– И построит в дни недальние народ Господа державу Его, и поставит Скинию Его в Храме, и разнесется слово Ахве-Господа по всем мирам, так что и мертвые услышат слово Его в своих гробах!

Кивают аласийцы, переглядываются. Видать, обломал их пророк за эти годы. Обтесал! Да только недоволен седобородый. Крутнулся волчком, палец худой вперед выставил:

– А вы, аласийцы, народ жестоковыйный! Слышите вы – но не внемлете. Обступили меня тельцы тучные во множестве своем, годные лишь для заклания! Простелите пути Господу! Покайтесь! Отвернитесь от богов своих, ибо они лишь камень и дерево. Ибо Он – Господь ревнивый, немилосердный! Пошлет Он на вас, грешников закоренелых, и мор, и голод, и земли трясения, и страшного Дамеда-ванаку, о котором вы напрасно забыли!..

В Аласию мы тихо пробрались, без шума. Да и к чему шуметь, в трубы дуть, в щиты медные бить? Был Дамед-ванака – да весь вышел.

И надо же, еще помнят!

– Отцов ваших Дамед наказывал плетьми, вас же станет карать «скорпионами»!..

– Эй-эй, почтенный! – не выдержал я, про «скорпионы» услыхав. – Зачем людей пугать-то?

Дернулась седая борода. Темным огнем загорелись безумные глаза.

– Ты?!

Вздохнул я, руками развел. Я и есть.

Тряхнул косматой гривой пророк, шагнул ближе.

– Почему ты здесь, Дамед, владыка жестокий? Разве было тебе повеление губить людей этих? Разве не дано им время покаяться? Уйди в ад, откуда ты вышел, уйди!..

Терпеливей стали аласийцы, добрей. Но тут уж и они не выдержали. Охнул пророк, за руки схваченный. А вот и веревку несут! Вот и ведро с водой...

– Не обижайся, уважаемый гость. Вечно этому бедняге Дамед-ванака мерещится!..

Это уже мне. Не узнали, видать! И хорошо, что не узнали! Повернулся, начал сквозь толпу пробираться.

– Дамед! Дамед! Слушай меня, владыка жестокий!

Даже оборачиваться не стал. Что взять с безумца?

– Слушай, что говорит тебе Элохи-пастырь!..

Замер. Не поверил. Почудилось!..

...Пастушье царство Ездралеон, камень Гилгал, лепешка, переломленная над ночным костром...

– Элохи-пастырь велит тебе основать город великий возле желтой реки, и в том городе расцветет слава Ахве-Господа, и вырастет вокруг него новый мир – мир Божий, и прогремит имя Его по всем иным мирам...

Вздохнул я, головой покачал. Все-таки бредит! Донесся до безумца слух о хранителе Гилгала, в уши влез, из уст выкатился.

...Желтая река – проклятый Скамандр. Трою мне, что ли, отстраивать? Бред! Но почему-то вспомнилось: «Оракул сказал, что ты сокрушишь один мир, спасешь другой и построишь третий».

Сговорились они, что ли?

Подслушивать нехорошо. А уж подглядывать – тем паче. Но что делать?

– Чего они там, дядя Диомед? – в левое ухо, шепотом.

– Уже начали? – в правое, тоже шепотом.

Тайная дверца, хитрая, с маленьким незаметным окошком. Сиди на скамеечке резной, подглядывай, подслушивай вволю...

– Ну, дядя-я-я!!!

Это мне окошко досталось. А Киантиппу с Алкмеонидом приходится лишь догадки строить да меня спрашивать.

– Начали, начали! – смилостивился я. – Вон стоят, глядите! Да только лбами не толкайтесь, орлы!

Аласия. Палаты богоравного басилея Амфилоха Амфиараида, прозываемого среди людей Щербатым. Тронный зал. И мы за дверцей – вроде как в засаде.

Прямо с порога сюда и попал. Вначале меня даже не хотели к Амфилоху пускать. Мол, не до тебя, гость почтенный, занят басилей, да не просто занят – всеконечно. Потoм присмотрелись. Потом на колени брякнулись...

...А вот это уже не я. Не ползали на коленях перед Дамедом-ванакой, хоть и был он владыкой жестоким. Ох, Амфилох, Амфилох!

Увидел меня Щербатый – только головой покрутил.

Мол, погоди, Диомед-призрак, дела у меня, вечером крови жертвенной тебе плесну. Потом глаза протер, ручищи свои огромные раскинул...

Ой!!!

А затем прямо сюда и потащил – в зал тронный, в тайник за стеной. Отбивался я, за косяки дверные цеплялся. Да только не отпустил Амфилох, дотащил-таки. А как поведал, в чем закавыка, отчего во дворце все вверх дном, так я и сам принялся затылок чесать. Вовремя Диомеда-изгнанника ветром на Медный остров занесло!

Ну и орлы за мной увязались – в засаду.

– А чего они в одних хитонах, дядя? – вопросил любопытный Киантипп, оттесняя от дверцы не менее любознательного Амфилоха-младшего. – Фаросы, что ли. не могли надеть?

– Да это не хитоны! – вздохнул я. – Это и есть фаросы, только хеттийские. Видишь, серебром шиты?

– Ага... А мы их что, резать будем?

Хотел я дать подзатыльник басилею Киантиппу Эгиалиду – пожалел. Взял за ухо, от дверцы отодвинул.

– Цыть!

Да, вовремя я приехал! Вовремя – и не зря. Иногда, как угадаешь, – и колесницы в нужный миг выкатятся, и стрелки точно за вражьи спины зайдут.

Хеттийское посольство. Да непростое!

– ...тому рада, и всяческого здравия тебе, басилей Амфилох, сын Амфиарая желает. А еще царевна Цулияс, дочь Великого Солнца Суппилулиумаса, правительница Царства Хеттийского, велит сказать тебе, басилей, что ждать она более не станет, и желает, чтобы мир между державами нашими был в сей же час заключен...

Старается посол, ахейские слова из пуза толстого выдавливает. Да только не на него я смотрю (было бы на что!). На того, что рядом стоит, гляжу. Такой же фарос, серебром тканный, повязка цветастая на голове...

...И не узнать тебя, Курос, верховный дамат!

– ...Знай также и то, басилей, что войска наши уже заняли землю Киццувадна, называемую вами Киликией, и в землю Мукиш вступили...

Да, плохи дела Щербатого! Хотя и не так, как хотелось бы этому толстопузому...

...И тебе, Курос, верховный дамат! Рядом обиженно сопят мои орлы. Сопят – не понимают. Чего ждет дядя Диомед? Взять наглеца-посла за ворот его фароса да в море искупать, чтобы болтал меньше!

– А условия мира такими будут. Приедешь ты, басилей Амфилох, в город Хаттусу, в логовище Золотых Львиц, и склонишься перед государыней нашей царевной Цулияс, дочерью Великого Солнца Суппилулиумаса, и жертвы искупительные принесешь за гибель столицы нашей, сожженной нечестивым Диомедом-ванактом, и станешь платить дань тяжкую...

Усмехнулся Курос, верховный дамат. Знай, мол, наших, «ахиява»! Вот тебе, Диомед, враг мой! Сокрушу царство твое, как сосуд горшечника!

Губастая решила мстить по-царски. Цари не посылают убийц, они посылают воинов.

А рядом уже не шепот – рычание. Не орлы – волчата!

Не хотел я в это во все вмешиваться. Но понял – надо. Много долгов у нечестивого Дамеда-ванаки, и незачем их на чужие плечи перекладывать. Ведь не с Амфилохом решила посчитаться дочь Великого Солнца Суппилулиумаса – со мною. Значит, мне и платить.

По-царски!

И не в войне даже дело, мало ли мне воевать приходилось? Цулияс здесь, совсем рядом... Видать, ТЫ и вправду решила со мной помириться, Пеннорожденная?

– Остров же Аласия, называемый вами Кипром, останется в пожизненном владении твоем, басилей Амфилох Амфиараид, но не получат его потомки твои без воли Великого Солнца, ванакта Царства Хеттийского...

И вновь кривит пухлые губы Курос-дамат. Доволен! Сладка царская месть!

Поглядел я на орлов, перья распушивших...

– Пошли?

Хорошо дверь подвесили – и не скрипнула!

– И условия эти должен принять ты, басилей, пока стоим мы в зале этом и пока солнце еще не зашло...

Осекся толстяк – меня.увидел. Да только не стал я его рожей любоваться...

Узнал меня, Курос-дамат?

А в зале тишь могильная, словно не дворец – толос. Но вот охнуло, зашумело прибоем морским:

– Дамед... Дамед... Дамед-ванака... Вернулся...

Хабирру уверяют, что гордыня – смертный грех. Не знаю, не знаю... Прошелся я по залу, ни на кого не глядя, словно вокруг не люди, колонны каменные, к трону подошел...

...Привстал Щербатый, да только подмигнул я ему: сиди, не ерзай, мол. И сам присел – прямо на ступеньки.

Молча.

Пристукнули эмбатами Киантипп с Алкмеонидом (знай наших!), по бокам стали. А руки уже на поясе, поближе к мечам. Стих прибой, заглох. Но вот грюкнуло – бухнулся на колени один из даматов, самый догадливый, видать. А после со всех сторон стук пошел.

То-то!

Застыли послы, глаза выпучили. А я на них даже смотреть не стал – пока что. Даже на Куроса губастого. Мстить мне решила, Цулияс, царевна Хеттийская? Чтобы Дамед-ванака не в свое царство – на пепелище вернулся? Войной грозить?

А что сейчас скажешь?

Поглядел я поверх спин склоненных, вновь подмигнул Щербатому:

– Кто?

И на послов головой мотнул – не оборачиваясь даже. Пожал Амфилох плечами широкими, венец золотой поправил. Вздохнул:

– Заброды хеттийские, ванакт. Грозятся!

Кивнул я, по сторонам поглядел, на орлов моих, тоже вздохнул:

– Басилей Киантипп Эгиалид! Басилей Амфилох Алкмеонид! Велю вам сокрушить Царство Хеттийское, Хаттусу же, Логовище Львиц, – сжечь. А заброд, что нам грозить смели, – в темницу!

– Диомед! Диомед!

Даже не обернулся я на ее крик. Ты хотела мести, царевна? А теперь чего хочешь?

– Да ты чего делаешь, Тидид? Какая Хаттуса? Какая темница?

– Ничего, Щербатый. Мои аргивяне уже в Киликии, оттуда в Хаттусу дорога прямая. Да и не будет войны. Сейчас один из послов, губастый такой, будет ко мне на встречу проситься...

– Уже просится! Я ее сразу узнал... Ну и напугал ты всех, богоравный!

– Сам ты богоравный!

Маленькие кулачки молотили по груди, дробь выбивали.

Больно!

– Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!..

Хеттийской львицей кинулась ко мне Цулияс, слова сказать не дала.

– Ненавижу тебя, Диомед! Всю жизнь ненавидела, всю жизнь! Ненавижу!

И – кулаками что есть силы!

– Да погоди, царевна! – начал было я, да не тут-то было.

– Ненавижу! Веди свои войска, веди своих головорезов! Я разобью их всех, я растопчу их, я разорву тебя в клочья...

Львица!

Поймал одну руку, затем другую. Дернулась. Заплакала...

– Ненавижу...

– Погоди, – вздохнул я. – Что ты задумала? Войну начать? Ты же правительница, подумай! Что ты делаешь?

Мотнула головой, застонала.

– Если бы ты знал, Тидид! Если бы ты знал... Но поздно, пусть боги войны нас рассудят!

Отпустил я ее руки, отвернулся. Нет, не львица. Не царевна. Просто женщина...

...И я – бесчувственный пень при дороге!

– Из-за чего ты мне мстишь? Из-за чего войну начинаешь? Из-за того, что я, дурак, сорвал с тебя покрывало? Из-за того, что не захотел...

– Будь ты проклят! Проклят!..

Снова кинулась, вцепилась пальцами в плечи.

– Не прощу! Никогда! Никогда!

Осеклась. Только сейчас заметила – не одни мы. Видать, громкую беседу вели Дамед-ванака с хеттийским послом!

...У моих орлов – глаза на лбу. Один Амфилох спокоен – и не такое он видел, Щербатый! Переглянулись орлы, почесали затылки.

– Это царевна Цулияс, ребята, – сообщил я как ни в чем не бывало. – А это мои родичи, Амфилох-младший и...

– А может, вам с ней лучше пожениться, дядя? – сочувственно вздохнул добрая душа Киантипп.

* * *

Ночь, темень за слюдяным окошком, умирающий светильник в углу. Покрывало пахнет ее телом. И моя кожа пахнет. И мои пальцы...

...И серебристый свет перед глазами. И легкое дуновение ночного ветра...

– Если бы ты знал, Диомед, как я тебя ненавижу... как люблю...

Ее голова у меня на груди. Сплелись руки...

– А ты снова уходишь! Куда? Мы могли бы править вместе...

– Я не хочу править...

Ее ладонь скользнула по моему лицу, скользнула, легла на губы.

– Ты меня всю искусал! Искусанная царица – какой ужас!.. Почему ты не можешь остановиться, Тидид? Где твой дом? Где твоя жизнь?

Что тут ответишь? Права была ТА, что пришла ко мне вместе с теплым дождем: иногда надо просто не отталкивать то, что само падает в руки. Просто не отталкивать...

– Куда ты хочешь плыть? В никуда? Тебе уже мало нашего мира?

Я осторожно отвел ее пальцы от лица, повернулся, прижался к ее плечу.

– Нет. Но этот мир... эти миры – чужие. Если хочешь... Если хочешь, мы уплывем вместе...

Привстала, поглядела мне прямо в глаза.

– Вместе? А ты? Ты этого в самом деле хочешь, Диомед?

– Да!

– Спасибо...

За слюдяным окошком темень, осенняя ночь навалилась на Аласию, умирает бронзовый светильник. В эту ночь она не стала его гасить...

– Помнишь, я рассказывала тебе о лидийце Гиге? Тот воевода был неглуп – выбрал жизнь и царство. Его потомки до сих пор правят в Лидии. А ты решил бежать...

– Вместе с тобою, – улыбаюсь я.

Сплелись наши руки, острым потом пахнет ее тело...

– Тидид, глупый Тидид! Ты не царь, ты просто наемник, перекати-поле, тебе все равно, по какой земле вести войска. А я – правительница. Я и есть Царство, понимаешь? Пока я жива, пока не вырос мой сын...

– Значит, я искусал все Царство Хеттийское? – смеюсь в ответ.

...Ее кулачок снова впивается в ребра.

– Это тебе, ванакт! Да, я и есть – Хеттийская держава. Венец снимают только вместе с головой...

...Или бросают на каменные плиты. Или просто кладут на алтарь. Но я не стал спорить. Цулияс, царевна Хеттийская, дочь Великого Солнца Суппилулиумаса, права. Не все рождены быть царями.

И не надо!

Я прижался губами к ее груди, скользнул ладонью к влажному лону...

– Погоди! – застонала она. – Погоди, Диомед...

Выпрямилась, снова взглянула в глаза.

– Если... Если когда-нибудь я найду тебя? За Океаном, в Эребе, в Тартаре, в царстве Телепина, на полях Иалу? Мы... Мы будем вместе, Тидид?

«...Иногда для счастья нужно так мало – просто протянуть руку... Не отталкивай... не отталкивай... не отталкивай...»

– У этого алтаря, пред ликом богов, я, Диомед, сын Тидея, клянусь...

– У этого алтаря, пред ликом богов, я, Цулияс, дочь Суппилулиумаса Тиллусия, клянусь...

* * *

– И что скажешь, дядюшка Антиген?

Ишь на что размахнулся, маленький ванакт! Да только океан – это тебе не наше Лиловое море. Тут мы ползаем от острова к острову, от берега к берегу, ровно лягушки какие. А там лягушкам делать нечего, в Океане этом. Кто же с тобой пойдет?

– Ты пойдешь, дядюшка. И все, кто захочет. Я спрашивал – соглашаются.

– Ну-у, ежели так... Тогда послушай, маленький ванакт, чего тебе коряга старая скажет. Другие корабли нам нужны, не эти, побольше чтобы были, повместительней. И припас нужен, и кормчие, посмелее которые. И сам смелостью запасись – да не на день, не на неделю. Это раньше на Запад вольно ходили, а теперь там небо с морем сомкнулось, ни островов, ни камней – один Океан. А сколько по нему плыть – и сам не знаю. И что там увидим, кого встретим – тоже не знаю. Каждый раз – новое что-то.

– Это ты про Сирен, дядюшка Корягиос?

– Смейся, смейся, маленький ванакт! Это только в сказках глупых Сирены вроде баб с хвостами рыбьими. Видел бы ты тех Сирен! А уж слышать-то их!..

– Увидим, дядюшка. Услышим!

– Ну, когда же такое бывало? Ванакт аргивянский Сирен слушать собрался!.. А корабли, какие нужны нам, я тебе сам обрисую. Первое дело – мачты...

– Э-э, ванакт Диомед! Зачем обижаешь, ванакт Диомед, зачем спрашиваешь? В Азию ходили, под Трою ходили, теперь в Океан пойдем, да! Только знаешь, родич, дед мне рассказывал, давно уже рассказывал. Будто решил один царь со своим войском до края света дойти...

– Ну и как? Дошел?

– Ва-а-ах! Год шел, десять лет шел – дошел. Смотрит – а на краю света ничего – одно болото грязное. В то болото Гелиос-Солнце ныряет, понимаешь? Как тины болотной коснется – шипит, горячее потому что...

– А что было за тем болотом, Мантос?

– Ох, Тидид! Ох ты, Собака Дурная!

– Да не охай, Щербатый. Закис ты тут, на Аласии, жирком порос! Что, венец уже ото лба не отдирается?

– Венец-то отдирается... А люди? Нам присягнули, Тидид, нам верят. И что – все бросить?

– Зачем бросать? Ты же Сияющий, Амфилох, ты знаешь, что, если Номосы соединятся, дорога будет открыта. Раз в неделю в гости к тебе плавать стану!

– Это – если... Океан – подумать страшно. Ведь там даже времени нет!

– А мне этот Крон уже в печенках сидит! Ничего, войско у тебя есть, мои орлы тебе подсобят. С правительницей хеттийской я вроде как... м-м-м... договорился, а Кеми в одиночку с нами не справится.

– Ты знаешь, вчера сюда приплыли Гелен Прорицатель с Энеем. И Калхант с ними...

– Не помер, значит, боговидец? Вот Эней – это хорошо! А где наши?

– Менелай разбит. Кемийцы потопили его корабли, сам он в плену, на Фаросе. Одиссей пропал где-то в Финикии. Гуней Кифиец тоже в плену – в Ливии...

– Довоевались, бродяги!.. Жалко белокурого! И рыжего жалко!

– И Гунея Кифийца жалко?

– Кого-о?!

– Станем Миносами, курет Идоменей?

– Миносе то этаной, курет Диомед!

– Подалирий?

– Ну вы и спятили, ребята! Без лекаря вам точно не обойтись. Так что я с вами.

– Гелен? Эней?

– У нас больше нет дома, ванакт. Лучше уж-в Океан!

– Калхант?

– Боги-и! Вели-и-икие-е боги-и-и мои-и-ми-и-и уста-а-а-м-и-и глася-я-ят, что-о-о...

– Короче, боговидец!

– Да!

* * *

...Лучшая древесина – клен или сосна. Борта высокие, в два раза выше обычных, реи должны поворачиваться, чтобы паруса наискось к ветру ставить, скамейки для гребцов – на сто человек, по два на скамье, а еще лучше гребцов в два ряда усадить, один над другим...

Н-да... Никогда не думал, что корабельщиком стану! Но взялся за копье – не говори, что не мое...

Титаны Океан-Ограничитель и Крон-Временщик – родные братья, сыновья Урана-Неба и Геи-Земли – были разделены изначально. Поэтому для Времени нет ограничений, а в Океане царит безвременье.

Паруса... Обычно мы только гистон ставим да еще маленький – долон – на самом верху. А тут паруса должны в два ряда идти, как и гребцы... Не перепутать бы: гистон, долон и еще этот, средний, никак название не запомню...

А я-то думал, что Миносом просто стать! Взобрался на палубу, скорчил рожу героическую: «В Океа-а-а-а-ан!!!» И – уже Минос. А тут – форма киля, весло рулевое (одно или два, кстати?), а еще борта красить надо, чтобы гниль не взяла, да еще пифосы для воды, и сама вода – протухнет ведь, если не добавить чего надо. А чего надо?

Болтались тут какие-то юркие, с бородами крашеными. Мол, сами все построим, Дамед-ванака, за милую душу построим! Как же, построят! Как в той байке, что мне Идоменей рассказывал: пришел какой-то оборванец на корабль наниматься. Его в шею, а он и говорит: «Вот повезло вам! А то бы я наработал!»

...А еще хорошо бы кедра достать – хотя бы для обшивки. Ох, и дорогой же этот кедр! Разве что малоизвестного Исин-Мардука за бороду тряхнуть, пусть пособит...

Якоря, «вороньи гнезда», канаты... А из чего канаты? Пеньковые, пальмовые? Финикийцы пальмовые предлагают, а вот Идоменей... Ох и тяжко! Да что делать? Лишь того, кто любит труд, люди Миносом зовут...

Так все-таки какие канаты?..

Стучат топоры, пилы визжат, летит во все стороны пахучая стружка. А вот и смола – в глиняном котле булькает, наружу просится. Хорошо!

В последний раз так весело было, когда богоравный Сфенел своего «Коня» мастерил (эх, Капанид, басилей репконосый, как ты там?). А еще говорят, что я только войну люблю!

– Эй, дядюшка Антиген, правильно строим?

– Правильно-то правильно... Да только глаз нужен. А то вон «Арго» построили, умники, только на одну ходку и хватило!..

Желтые ребра уже торчат из оснований-килей. Толпятся вокруг аласийцы, и финикийцы толпятся, бороды на пальцы наматывают. И чего это «ахиява» такое задумали? Столько по морю ходим, а подобного еще не бывало!

– Что это, Подалирий?

– Сок дерева хумбабы, у митанийцев купил. Будем в воду добавлять. Попробуй, какой кислый!

Труднее всего решиться. И на войне, и не на войне. А если решился, то все просто. Вот войско вражеское, вот Океан. Вперед – и пусть сомнения дымом прочь уносит!

– Ну как там боги, Калахант? Одобряют?

– Бо-о-о-о-оги-и-и-и с на-а-а-ами!..

А хоть и не с нами! Не боялся я ИХ под Троей, не побоюсь и сейчас. Пусть ОНИ нас боятся!

– Эй, Гелен! А где наш богоравный Плакса?

– Слезы утирает. Во-он в той харчевне, что у пристани!

Ну вот, все работают, а он прохлаждается!

...Эней Анхизид действительно оказался в харчевне. Это же каким мизантропом надо быть, чтобы в этакую грязную дыру сунуться! Что-то пить много стал наш дарданец! Э, да он не один!

...Красный колпак, какой моряки носят, рыжая прядь к уху прилипла... Не может быть!

– Любимчик! Ну даешь

Даже и не думал, что так рад буду. Врезал его, паршивца, по спине, аж гул по харчевне пошел.

– Рыжий, еж морской! А болтали – сгинул, болтали, будто финикийцы тебя Баал-Зебубу подарили!

Обернулся Одиссей Лаэртид, поглядел странно. Тут вся моя веселость и пропала.

– Диомед... ты?..

Что-то не так с Любимчиком, ох, не так! Постарел вроде? Да с чего ему стареть? Ведь, хвала Деметре Теплой, не в Кроновой мы ловушке! И глаза...

– Ты чего, Лаэртид, мухоморов наелся?

– Лотоса... – То ли шутит, то ли нет. Не разберешь даже.

– А почему ты не на Итаке, Одиссей? Чего тебя сюда занесло? Дома бы сидел, приплод овечий считал...

Не договорил даже – осекся. Обжегся я о его взгляд...

– Итака...

Не проговорил – прошептал. И тут я только понимать начал...

...А Эней уже в три ручья ревет! Да что с него взять?

– Вы... Вы куда-то собрались, Тидид? Далеко? В Океан?

Плохи, видать, дела на Итаке, если рыжий об Океане заговорил!

– Я... Наверное, тоже с вами. Только они... пустят ли?

Они? Но тут же дошло – ОНИ!

– Кружение птиц подсказывает мне, что наша встреча неслучайна. Как неслучайно все, творящееся под медным куполом небес... Бо-о-о-оги-и-и!..