Текст книги "Микенский цикл"

Автор книги: Андрей Валентинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 60 страниц)

– Из Калидона, ванакт. Война!

В темных глазах курета – темный огонь. Соскучился по Арею, чернобородый!

А я на Одиссея покосился. Ведь ляпнул он перед отъездом о войне! Спьяну, конечно, но все-таки! Накаркал – или угадал?

– Гонца сюда!

А в голове уже мысли в строй становятся, латами звенят. Локры напали? Пираты? Мятеж? Но почему сейчас? Только-только Атрей венец золотой надел...

Подмигнул Капаниду, Щербатому подмигнул. Ничего, прорвемся.

Мы – Аргос!

Оказалось, не локры, и не пираты. Мятеж! Старые знакомые, дедовы племянники – Онхест, Келевтор и Ликопей. Собрали разбойников, ночью взломали ворота...

Дед в темнице, в цепи закован, и дядюшка Терсит в темнице...

...Дий Подземный! Откуда в Калидоне темница?

А в Калидоне – грабеж и бабий вой. Гуляют разбойнички, душеньки тешат.

Ясно! Одно непонятно – почему сейчас?

– Капанид! Амфилох! Вы – в Аргос, верхами, не останавливаясь. Ворота на замок, все войска, что у нас есть, – к Тиринфу. Нападет Атрей – только обороняться, без меня вперед – ни шагу. Что бы ни случилось! Ясно?

– Да, ванакт.

– Всем нашим – тревога. Дружины поднять, но из городов не выходить – пока я не прикажу.

– Да, ванакт!

– Я – в Калидон, за месяц, думаю, управлюсь.

– Счастливой охоты, Тидид!

– А я? Диомед, ты же обещал!

Возле коновязи догнал меня Лаэртид. Коней уже оседлали, осталось в седло взлететь – и ходу, южным Зефиром через Аркадию, через Калидонский залив...

Сопит (прямо как Сфенел!), в глазах обида плещется.

– Ты же обещал, Диомед! Если война... Обещал! Я тебе пригожусь! Я ведь лучник! Я... Я корабельщиков знаю, помогу войска перевезти!..

Поглядел я на него...

– Но ведь ты обещал!!!

Я понял – парень еще ни разу не был на войне. Парень хочет быть взрослым.

– Ладно, верхами ездить умеешь?

Просиял! Как мало человеку нужно!

– Кстати, – хмыкнул я, – почему ты тогда, в Спарте, про войну спрашивал? Сон тебе был, что ли?

– Почему сон? – удивленно моргнул Лаэртид. – Ведь ясно – Атрей на престоле, значит, сейчас начнется!

Ну, Любимчик!

* * *

Ветер в ушах, ветер! Не тот, легкий, серебристый, что над ночным лесом вдаль уносит. Другой – горячий, яростный, терзающий листья, ломающий ветки, вырывающий с корнем столетние дубы...

Я – ветер! Не остановить меня, не задержать. ТЫ обещал мне славу, дед, мой НАСТОЯЩИЙ дед, но мне не нужна слава, я просто хочу быть ветром, бурей, ураганом. ТЫ меня поймешь, ТЫ сам Молния, ТЫ знаешь, что такое нестись навстречу врагу, неудержимо, беспощадно...

Я – ветер! И в ушах моих – ветер!

* * *

Не ушел никто. Да и некуда им уходить! Дядя Андремон своих куретов у всех дорог расставил, стены заставами окружил, а у ворот калидонских – мы с Фоасом, да его дружина, да мои гетайры в придачу.

И Любимчик – чтобы страшнее было.

Лаэртид главного и срезал – прямо в лоб, навскидку. Они как раз ворота открыли, толпой орущей вывалили – на прорыв. За плечами – мешки с добром, в руках – дубины, на рожах бородатых – злоба и ужас. Впереди – громадный детина, почти голый, на чреслах – пояс золотой (из дедовой сокровищницы, поди!). Вот его Одиссей и срезал. Спокойненько так, будто по мишени стрелял. А потом лук опустил, рассмеялся...

Я даже позавидовал. Первый убитый все-таки! Из кипрской бронзы печень у парня!

Ну а затем пошла резня.

А пока мы разбойников этих добивали, пока ловили Да на деревьях развешивали, пока добро награбленное собирали, я никак понять не мог. Все как-то не так было. Ну, решили дедовы племянники, Онхест со товарищи, отомстить. Они отомстить, разбойники – добром Живоглотовым разжиться. Ну так режь, грабь, жги – и ноги уноси. Так нет же, в городе сидели! В винные подвалы провалились, что ли? Или... Или подмогу им обещали? Да такую подмогу, что рискнуть стоило?

Жаль, спросить некого! Разбойнички – те только мычать и умели, Келевтору башку мечом снесли, а Онхеста и Ликопея сами добрые калидонцы и придушили. Спрятаться хотели, душегубы! Да куда спрячешься, Калидон – городишко маленький!

Город почти и не пострадал. Только дедовых даматов пограбили да храмовое серебро утащили. А вот дворцу досталось. Двери – вдребезги, столы-табуретки – вдребезги, в сокровищнице – ветер гуляет, трон дедов (скамья то есть) на боку лежит. А по всему дворцу рабыни ревом ревут – простоволосые, в синяках. Потешились с ними лихие люди, ни одну не пропустили, даже старух не помиловали.

Ну, пусть теперь висят, головорезы, босыми пятками сверкают! .

А деда Ойнея в подвале нашли (и вправду, откуда в Калидоне темница?). Умирал дед – кто-то, убегая, не забыл, мечом полоснул...

На белых рыбьих губах – кровавая пена. В пустых глазах – боль.

– Увезите! Не хочу... В Калидоне... не хочу! Ненавижу! Ненавижу!

Мы с Фоасом переглянулись. Ойней не бредил. Не бредил – и все еще ненавидел. Даже на черном пороге Гадеса.

– К алтарю Телефа... Там... Там... Там мы поклялись в вечной дружбе... с Беллерофонтом. Он... Кубок, найдите кубок!.. Беллерофонт... ненавижу... Почему он успел умереть? Вовремя... Вовремя...

«Иногда надо умирать вовремя», – сказала когда-то мама.

Я отвернулся.

– Это за городом, – прошептал Фоас. – Только не довезем, Тидид! Плох старик, ай плох, совсем плох!

– Алтарь... Алтарь Телефа! – упрямо прошептали губы. – Туда!

Рядом толпились придворные – такие же белые от ужаса. Только дядюшка Терсит сиял полной луной. Сиял – улыбался, зубами редкими светил. Еще бы! Его тоже в подвале нашли, но – живого. Забыли в спешке, видать!

Горго, дедова внучка, стояла в стороне. Пустым было ее лицо – как Ойнеевы глаза. Словно не ее дед умирал на старой истоптанной подстилке. Фоас перехватил мой взгляд, вздохнул...

И что в ней мой родич нашел?

– Хорошо, – кивнул я. – Перевезите. Тугую повязку на грудь, конные ноши...

Эх, дед, дед!

* * *

– А вот он, кубок, племянничек, вот он! Не пропал, хи-хи, не пропал! Беллерофонтов кубок – он, Главкид, деду твоему в знак побратимства подарил. Тяжеленький, хи-хи! Я и все прочее собрать приказал вроде, не пропало ничего. Не успели унести, хи-хи, пожадничали! Теперь это все твое, племянничек, ты ведь наследник! Диомед, басилей Калидонский, хи-хи!

– Ха-ха, дядюшка Терсит! Да только я не басилей!

Я не басилей.

И не только потому, что Танат не спешит и дед все еще дышит – редко, захлебываясь мокротой и кровью. Я не басилей, потому что молчит толпа на площади, знакомо молчит...

Чужак!

Гетайры мои в сторонке стоят, и Фоас с Одиссеем в сторонке. Негоже им, куретам да прочим пришлецам, в чужие дела вмешиваться. Самому мне с добрыми калидонцами объясняться. Да только что им объяснить?

– Дед умирает, – тихо проговорил я. – Умирает...

Услышали? Кажется, да. Кое-кто переглядываться стал, но большинство все так же на меня смотрело. На меня, на чужака. И я понял – не признают. Внуку Ойнея Живоглота, сыну Тидея Непрощенного, последней поросли проклятого рода, не место на калидонском престоле.

В Аргосе испугались Алкмеона. Этим уже нечего бояться.

Я-не нужен!

– Дед умирает! – крикнул я. – Престол не должен пустовать! Горго, его внучка, будет править вами!

Ага, проснулись!

Проснулись, зашумели бурным морем, вперед подались. Только бы не улыбнуться!

– Диомед! Тидид! Диомед! Нельзя ее! Нельзя! Девчонка она еще! Девчонка! Дай нам царя!

Теперь – молчать! Пусть покричат, этолийцы-гордецы. Я не нравлюсь? И не надо!

...А мне что надо? Калидоном все равно не править – далеко он от Аргоса. Наместника тут не потерпят, чужака – тоже.

– Царя! Царя! Диомед, дай нам басилея! Царя! Не отдавай нас девчонке! Не хотим внучку Живоглота! Не хотим его род! Диомед! Диомед!

То-то! Меня не хотят – и меня же просят. Вот так и правят – лицом к югу.

Я огляделся. Гетайры, Фоас с Одиссеем... Курет в сторону смотрит – привык к этолийской волюшке, а итакиец, раскрыв рот, слушает. Интересно, как там у Лаэрта Пирата с демократией?

– Царя?! – гаркнул я так, что площадь дрогнула. – Я дам вам царя, калидонцы!

Чужака они не потерпят. А если не совсем чужака?

– Согласно обычаю дочь или внучка басилея выходит замуж, дабы муж ее правил царством. Не отступим от обычая! Фоас Курет женится на Горго, внучке Энея Партаонида. Куреты и калидонцы – братья! Фоас Андремонид – ваш басилей!

Тишина – заслушаться можно! Долгая, мертвая. Но вот дрогнуло, покатилось:

– А-а-а-а-а-а-а-ах!

И тут я наконец улыбнулся.

– Что делаешь, Тидид? Твое царство, твой престол, твой Калидон! Зачем отдаешь, зачем уступаешь? За сестру твою, за Горго, спасибо, век помнить буду, век братом твоим буду, а Калидон не возьму. Твое царство, ты наследник!

Горячится Фоас, мой родич, а сам бороду треплет – смущается. Вроде бы не согласен. Вроде бы...

– Я Куретии наследник, отца своего наследник, ты – деда наследник...

Поглядел на меня – умолк. Тоже обычай – отказываться. Раз отказался, два отказался...

– Этолия должна быть единой, Фоас! Она и станет единой.

– Хм-м-м...

А я в небо белесое, жаркое поглядываю. Не все ты еще слышал, братец мой названый!

– Ты присягнешь мне, Фоас. Как своему ванакту. Как царю царей. Ты получишь Калидон из моих рук.

Сейчас кричать станет. Чтобы он, вольный курет!..

– Эй, Диомед, что говоришь? Чтобы я, вольный курет, присягал? Режь меня, убивай – никому не присягну! Отцу присягал, деду присягал – тебе не стану!

Кричит! А сам бороду черную треплет. Треплет – на меня поглядывает. Сейчас о дани говорить будет. Сколько быков в год, сколько овец...

– За кого меня считаешь, родич? Думаешь, дань платить стану? Сто быков в год платить стану? Сто быков, тысячу овец? И десяти не заплачу!..

А Любимчик рядом стоит, глазами лупает. Учись, рыжий!

* * *

– Так ты чего, Диомед, царство ему отдал?

– Не отдал, Лаэртид! Не отдал. Приобрел! Править надо, сидя лицом к югу.

– А-а... А почему к югу?

* * *

От алтаря только камни остались. Развалили алтарь! Камни, молодая трава сквозь трещины тянется... И никто не скажет даже, какому Телефу алтарь возводили. Слыхал об одном, так он жив еще, за морем где-то правит.

А здесь – только камни среди травы.

Забылось!

Возле камней и положили его – деда Ойнея. Положили, покрывалом красным накрыли. Горго, внучка, золотой венец принесла, на голову надела, вытерла кровь с бледных губ...

Все собрались. И мы с Фоасом, и Лаэртид, и старшины калидонские, и куреты. Уходит басилей! Каким бы он ни был, Ойней Живоглот, но все-таки полвека жезл золотой держал. Всех пережил, всех похоронил – детей, друзей, врагов. И вот теперь сам уходит.

– Дед! Это я, Тидид! Может, воды тебе дать?

Молчал Ойней Живоглот. Только горлом хрипел – тихо, бессильно. И все так же глаза светились – ненавистью. .

Зачем уходить, ненавидя? Зачем, дед?

– Прочь!..

Медленно поднялась рука, сжались в кулак худые пальцы...

(А я вдруг деда Адраста вспомнил. Только Злосчастному легче было. Он завещал нам мечту. Мечту – а не ненависть!)

– Прочь, сын греха!..

– Но почему, дед? – не выдержал я. – За что? Ты ненавидел отца, ненавидишь меня, всех ненавидишь! За что?

Захрипел, дернулся...

– Пусть... Пусть уйдут все. Тебе... скажу...

Я оглянулся. Так ведь нет никого, одни мы с дедом!

Остальные в сторонке стоят – ждут. Даже Горго не подошла.

– Мне... Мне больно... Пусть и тебе будет больно, сын греха! Сын греха...

А мне вдруг его жалко стало – как когда-то.

– Я... Я должен был умереть раньше... с Беллерофонтом, с остальными... Но я остался. Остался, хотя и знал... Мы все прокляты, все! Мы, недобоги...

Я вздрогнул. Недобоги! Все, в чьих жилах ИХ кровь!

– Беллерофонт... он сошел с ума, но успел... Успел уйти. А я... Я полюбил. Полюбил то, что нельзя любить!

" – Почему Ойней меня ненавидит ? Ведь он и не видел меня ни разу! Это из-за папы ? Или он болен? Как мы все: дядя Геракл, Эвмел, папа ? Как я?

– Он болен, сынок. Если, конечно, любовь – это болезнь".

– Я полюбил... Полюбил свою кровь!

– О чем ты, дед? – поразился я. – Свою кровь?

– Свою кровь! – упрямо прохрипел он. – Твой отец... Он не сын Перибеи, моей жены. Он... Его мать – Горго, моя дочь!.. Я любил свою кровь, свою дочь! Твой отец... И Горго, внучка...

Пустые бесцветные глаза смотрели в упор, и я понимал – это правда. Мой отец... И эта девочка, назвавшая только имя матери!..

– Я... Я презирал себя, ненавидел, но все равно – любил. Любил – и ненавидел! Всех, всех! А потом Горго умерла, и я полюбил ее дочь... мою внучку. Мою кровь...

Странно, я не чувствовал ничего – ни боли, ни ужаса. Словно не об отце, не обо мне шла речь. Только жалость чувствовал – к Горго, к этой несчастной девочке.

А если бы знал раньше? Убил бы его?

Кто знает?

– Я проклят, и ты... проклят, и отец... твой отец!.. Я ухожу, а ты остаешься... И теперь ты будешь... ненавидеть... Это мое... мое наследство...

Вздох... Окрасились кровью губы.

– Ненавидеть...

Медленно закрылись пустые глаза...

И снова – знакомый страшный треск догорающих дров, горячий пепел на ладонях, жертвенная кровь на сером известняке, горькое вино на губах...

Прощай, дед Ойней! Я не возьму твоего наследства!

Хайре!

* * *

– Я, Диомед сын Тидея, ванакт Аргоса, Арголиды и всей Ахайи, повелитель Тиринфа, Трезен, Лерны, Гермионы, Азины, Эйона, Эпидавра, Масеты, Эгины Апийской и Калидона, вручаю Фоасу Андремониду, моему брату, наследнику Куретии Плевронской, город Калидон и все земли Этолии Калидонской, с тем чтобы он правил городом и землями в согласии с волей моей и желанием моим, и платил дань, и посылал войска, и был верен мне и наследникам моим...

– Я, Фоас, сын Андремона, наследник Куретии Плевронской, басилей Калидона и всей Этолии Калидонской, по доброй воле и по желанию доброму присягаю Диомеду Тидиду, моему брату, ванакту Аргоса, Арголиды и всей Ахайи...

* * *

Плохо спится в старом дворце! Все кажется – беда рядом. Подкрадывается, за утлом дышит...

Я бы и не ночевал здесь, в Живоглотовых палатах, да ночевать в Калидоне больше негде. Дом дяди Геракла давно продан, а в гости идти не к кому. Вот и пришлось остаться здесь, в пустых мертвых покоях, где даже днем чудятся призраки.

Тихо-тихо!

Так тихо, что даже слышно, как меняется стража у крыльца, как звенит оружие. А вот и шаги за дверью – то ли служанка, то ли и в самом деле призрак...

Не спится!

Мне уже рассказали: у деда тоже была бессонница. Только он не лежал, глядя в потрескавшийся потолок, – бродил по дворцу, проверял печати на дверях кладовых, пересчитывал амфоры в подвале... И в гинекей заходил – к своей внучке. К Горго.

...Снова шаги – но уже далеко, рядом с поварней. Не иначе, кто-то тоже решил амфоры пересчитать. И заглянуть в них заодно.

Я вдруг представил, как встаю, накидываю хитон, спускаюсь по лестнице, открываю скрипящую дверь... Ждала ли она его, своего любовника-деда? Встречала ли у порога? Или просто лежала на покрывале – безразличная, покорная? Наверное, даже глаза закрывала, чтобы его не видеть. Закрывала, дышала тяжело, исходила терпким потом...

Тьфу ты! Ну и мысли! Впрочем, чему удивляться? В этих-то стенах!..

Ага! Конский топот! Странно, городские ворота закрыты...

Почему мне кажется, что беда рядом?

Лучше не думать! Лучше просто лежать, руки за голову, нос кверху, Амиклу вспоминать. Подмигивали мне тут рабыни, да только ну их! Еще от разбойничьих лап не отмылись!

Дверь! Шаги!

Меч!

Впервые с мечом у изголовья ночевать приходится. Хоть и охрана, хоть и тихо вокруг...

Нет, уже не тихо! Бегут по лестнице, сюда бегут!

Почему мне кажется?..

– Ванакт! Ванакт!

Нет, не кажется. Беда!

АНТИСТРОФА-II

В первый миг я даже не узнал его – Промаха Партенопида, Промаха Тиринфца. Словно он ростом меньше стал, Дылда Длинная, словно постарел...

– Что?!

На меня не посмотрел, сжал губы, отвернулся.

– Радуйся, Тидид! Хотя радоваться и нечему. Агамемнон взял Аргос. Сфенел ранен, в плену, и Киантипп в плену, и Полидор...

Я повторил все слово в слово – про себя, шевеля губами: «Агамемнон... взял... Аргос...»

Аргос? Аргос!!!

– А почему жив ты? – заорал я, слыша, как плещется незримая река – рядом, совсем рядом. – Почему не убит? Почему здесь? Почему не в Тиринфе?

Отшатнулся – словно ударил я его. Медленно-медленно поднял взгляд. Помолчал.

– Потому что... Потому что меня послал к тебе Амфилох. Потому что ты должен знать. Потому что...

– Ладно! – выдохнул я. – Рассказывай!

– Сейчас...

Промах с силой провел ладонью по лицу, мотнул головой. Я вдруг понял, что он смертельно устал. Гнал коней, спал по часу в сутки...

– Они с моря высадились, у Лерны. Полидора обманом взяли, сказали, что посольство, он ворота открыл. Восемь кораблей, триста человек...

Вот так! Мы ждали микенцев с суши, а они пришли с моря. Мы привыкли к микенским колесницам, а они сели на коней...

Игра Атрея! Вот, значит, кто подталкивал в спину калидонских разбойничков!

Ловко!

Но самое страшное даже не это. Триста человек не сила. И ничего бы Агамемнону не добиться, ни с кораблями, ни с конницей, если бы...

– Им ворота открыли, Тидид! Диркские ворота! В Аргосе у нас войска мало, только стража, Сфенела сразу ранили... А потом... А потом им указали ход в Лариссу. Подземный ход, понимаешь?

Понимаю! Ворота может открыть любой караульщик, а вот о подземном ходе, что ведет в акрополь от храма Деметры Пеласгийской, знали только свои. И своих этих даже не дюжина – меньше. А я-то думал, что среди нас изменников нет!

Зря, выходит, думал!

– Киантиппа они при себе держат, Агамемнон заявил, что теперь Киантипп городом править будет – от имени Атрея. Эматион-лавагет хотел сразу войско из-под Тиринфа двинуть, но ты запретил. Амфилох сейчас у нас старший, он послал меня...

Хвала богам! Хоть это сделано правильно. Главный удар все равно будет у Тиринфа, некуда Атрею деваться, значит, подставлять спину нельзя, и дробить войско тоже нельзя, а микенцы обязательно ударят, их больше, у них конница, у них колесницы, у них Аргос... Дий Подземный! Никак поверить не могу! Аргос!..

Игра Атрея! Кости брошены. На моих – «пусто»!

* * *

И снова над Плевронским полем грозное, неодолимое:

«Кур-р-р-р-р-р!»

Горят костры, бьют копытами гривастые невысокие кони, скалятся чернобородые куреты, чуя бронзовую поступь Эниалия.

Кур-р-р-р-р-р!

– Фоас?

– Двенадцать сотен, койрат. Если надо, отец еще...

– Хватит!

Теперь я снова койрат – вождь. Басилей на троне сидит, ванакты только в сказках бывают. Койрат ведет в бой

– Лаэртид?

– Лодки уже в заливе, Диомед. Большие – быстро перевезут. И кимбы, и гиппагоги – для лошадей. Вот видишь, и я тебе пригодился! А можно я..

– Нет!

В Аргос Любимчика я не беру. Пусть едет домой, на Итаку, к Лаэрту Пирату, пусть договаривается о союзе, мне так нужны корабли – настоящие, морские! К Идоменею я уже послал гонца, хоть критянин – Пелопидам родич. Но вдруг! И пусть Лаэртид напомнит по дороге всем, кого встретит из наших, из клявшихся на конской крови. Поглядим, исполнят ли обет.

(Я тоже гонцов послал, да вот ответа пока не дождался. И дождусь ли?)

– Промах?

– Они еще не выступили. Все там же стоят, у Тиринфа.

– Ясно!

И ничего мне не ясно! Уснули они там в этих Микенах, что ли? Почему их войско стоит у границы? Ведь надо бить сейчас, пока у них больше сил, пока я в Этолии, а не возле Аргоса!

Проклятый Атрей! Какую игру он придумал на этот раз?

А над огромным полем, над конскими спинами, над бронзовыми шлемами, над остриями копий, над дымом костров:

– Кур-р-р-р-р-р-р!

Веди нас, койрат! Веди!

* * *

...почему они стоят, почему ждут, чего ждут, ведь я не иду – лечу, дороги сухие, пустые, коней много – заводных взяли, а они все ждут, Атрей все ждет, ведь это глупость, глупость, глупость, я просто задавлю носатого с его сотнями в Аргосе, обложу в Лариссе, закидаю из катапульт горящей смолой, Дий Подземный с дворцами и с храмом Трехглазого – тоже Дий Подземный, а Атрей все ждет, не выступает, а я все ближе, и Аякс Теламомид гонца прислал, что обязательно поможет, кто бы подумать мог, что бычок сподобится, экий молодец, и Асклепиады помогут, а микенцы все стоят у Тиринфа, ждут, Атрей, наверное, спятил, ведь он тоже недобог, как и мы все, спятил – и бросил сына под куретские мечи, нет, нет, нет, тут что-то не так, не понимаю, проклятый Атрей, проклятая игра, он умнее, он старше, он уже дважды провел меня, и теперь хочет снова, знать бы, кто предатель, неужели из нас, из нас, эпигонов, но кто, Дылда, Амфилох, толстяк Полидор, нет, нет, не верю, а если с Капанидом что-нибудь случится, я всех Пелопидов на куски разрублю, как Тантал Пелопса, разрублю, в котел кину и собакам скормлю, почему они стоят, почему стоят, почему стоят, Амикла не должна попасть им в руки, не должна, Мама, ты все видишь, ты все можешь, спаси ее, мне помогaть не надо, я взрослый, сам справлюсь, только я никак не пойму этого Атрея, этой проклятой игры, сейчас засну прямо в седле, нельзя спать, нельзя, мама, помоги ей, помоги, если бы они выступили, мне было бы легче, мне было бы совсем легко, не пойму, не пойму, не спать, не спать, не пойму, Тиресия бы сюда, жаль, умер, не пойму, не пойму, почему они...

Я понял это в одном переходе от Аргоса. Орхомен был уже позади, и граница уже позади, враг близко, и я был готов ко всему, то есть мне казалось, что ко всему...

Ко всему – но не к такому.

– Богоравный Фиест Пелопид, ванакт Микенский и всей Ахайи, своему брату и другу богоравному ванакту Диомеду Тидиду, повелителю Аргоса, – радуйся!..

Гонец затвердил речь слово в слово, наизусть (хоть и заикался слегка!), но слова скользили мимо, отскакивали, как скверные стрелы от халибского панциря.

– Радуйся, ванакт Диомед, ибо вражды между Микенами и Аргосом отнюдь нет, и войны между ними отнюдь нет, войска же от границы отведены будут...

Рядом ошалело переглядывались мои гекветы. А я слушал, пытаясь понять, какая игра идет на этот раз, новая игра, но такая же хитрая, такая же подлая, меня даже назвали ванактом!..

– Что касаемо шайки, беззаконно захватившей Аргос в твое отсутствие, то богоравный ванакт Фиест передать велит, что шайка эта в твоей власти и погибели всеконечной их, разбойников этих, он, ванакт Фиест Пелопид, искренне рад будет и в том удачи тебе желает...

Гонец даже заикаться перестал, ухмыльнулся – и я понял.

Атрей Великий МЕРТВ.

Уже через час я узнал, что не ошибся. Богоравный Атрей Пелопид не успел еще раз бросить кости. Его игра кончилась. Кончилась в тот миг, когда мертвоглазые убийцы набросились на охрану, на хризосакосов, набросились внезапно, у входа в храм, и устлали трупами дорогу, по которой прошел Эгисф Фиестид [60], сын двух отцов, любивший одного и ненавидивший другого. Прошел – чтобы ударить Атрея Великого критским кинжалом в сердце.

Игра кончилась, ибо Атрей думал, будто играет со мной. Фиест Пелопид считал иначе – и выиграл. Братья наконец-то свели давние счеты...

Прощай, Атрей, Великий Атрей, желавший покорить мир. Ты был страшным врагом! Хайре!

* * *

 
...Черная весть принеслась из Микен, крепкостенного града,
Славного града, великого, первого в землях Ахейских,
Страшная весть: спит во гробе Атрей богоравный,
Братом родимым убитый – безбожным, распутным Фиестом.
Царскою кровью залиты ступени высокого трона,
Скиптр окровавленный пальцы злодея сжимают...
 

Сфенела я встретил прямо у Трезенских ворот – одного. Стражи, ни нашей, ни микенской, не было и в помине, но Капанид и сам мог заменить целое войско. По крайней мере, с виду. Он восседал на колеснице, еще одна, перевернутая, стояла рядом, а вокруг сверкала бронзовая гора – шлемы, щиты, поножи, копья, мечи...

Ну, Арей!

Арей был грустен. Может, из-за окровавленной повязки, налезшей на самый нос-репку, может, из-за того, что обошлось без битвы и Кера на этот раз прокричала зря.

– Радуйся! – гаркнул я, соскакивая с седла. – Всех победил? Уноси тепленького!

– Уноси... – вздохнул Капанид (ба-а-асом!). – Да они сами оружие бросили! Бросили и домой попросились. Я и отпустил...

Это я уже знал. Наемники ушли, не дожидаясь нас, не приняв боя. Город был пуст. Город – но не акрополь.

– Агамемнон наверху, в Лариссе, – кивнул Сфенел. – Заперся. Слушай, Тидид, да объясни мне, чего происходит? Ни Гадеса понять не могу!

Я поглядел в сторону холма, на красные черепичные крыши дворцов, на золоченую кровлю храма Зевса Трехглазого.

«Шайка эта в твоей власти, и погибели всеконечной их, разбойников этих, он, ванакт Фиест Пелопид, искренне рад будет...»

Фиест убил отца, мне предстояло покончить с сыном.

Игра Фиеста. Мой титул в обмен на голову носатого.

– Киантипп с ними, – снова вздохнул мой друг. – А Полидор вроде как дома уже – отпустили. Так что, правда, Атрей убит? Чего они там, в Микенах, с ума посходили?

И снова – знакомый золотой блеск щитов. Их было мало – царских хризосакосов, не больше десятка, но никто не ушел, не скрылся. Остались – чтобы умереть вместе с повелителем. Короткая команда по-хеттийски – и золотая, ощетинившаяся копьями стена выросла между нами и тем, кто стоял в воротах акрополя.

– Отойдите! Опустите оружие!

Повиновались нехотя, оглядываясь, злобно скалясь.

Псы!

– Я здесь, Диомед!

Агамемнон был без шлема и поножей, в одном золоченом панцире. На недвижном лице – ни кровинки. Он тоже был готов умереть, гордый Атрид.

– Ты лучший на копьях, я – на мечах, Диомед. Впрочем, все равно. Нападай!

Он ждал, я – тоже. И не только из уважения к его отчаянной последней храбрости. Престол, титул, венец – все это можно завоевать. А можно ли купить? Один титул – за одну голову. За эту носатую голову в тонком серебряном венце...

Я отдал стоявшему рядом гетайру отцовский щит, положил на землю копье, расстегнул ремень шлема.

– Поговорим!

– О чем? – поморщился он. – Я захватил твой город, но мне не в чем извиняться. Так приказал ванакт Атрей. И пусть нас всех рассудит Минос!

– Фиест ошибся, – усмехнулся я. – Причем дважды.

Я не спеша подошел ближе, пытаясь найти верные слова. Да где их найдешь, верные? У носатого только что убили отца, его самого бросили на заклание, как ягненка у алтаря...

– Фиест ошибся, Атрид. Он мерит всех по себе. Признал меня ванактом, думая, что я признаю его, братоубийцу. Это первое. А второе – войска от границы не следовало уводить. Путь на Микены открыт, Агамемнон! Тебе дать моих куретов, или сам справишься? Можешь крикнуть: «Диомед идет!» Иногда помогает.

Теперь не спешил он. На бледном лице жили только глаза – как у его брата, когда белокурый склонился перед Еленой.

– Мне не нужны твои куреты, Тидид! Но... Дядя мог признать тебя ванактом. Я – никогда. Лучше умереть.

– Еще успеем, – хмыкнул я. – Когда на могиле Фиеста дуб вырастет!

– Дядя! Дядя Диомед!

Кто-то маленький, в коротком ярком фаросе, выбежал из ворот, подскочил, повис, уцепившись руками за шею. Киантипп!

– Дядя Диомед! Дядя Диомед! Я им не присягнул! Не присягнул! Я сказал, что ванакт – это ты!..

– Молодец!

Я осторожно опустил мальчишку на землю, погладил по растрепавшимся длинным волосам. Этак скоро стричь парня придется!

– Видишь, Атрид? А ты надеялся ею всем Аргосом справиться!

Он подумал, кивнул.

– Хорошо... Когда я изгоню убийцу из Микен, то возмещу все, что мы разграбили и разрушили. Но мира не обещаю, слышишь, Тидид? Не обещаю! А сейчас – возьми!

Щит – тяжелый, круглый, сверкающий старым золотом.

– Зачем? – поразился я. – У меня свой есть!

– Возьми, – упрямо повторил он. – В храме повесишь.

– Но почему?

– Потому что... – Агамемнон замялся, дернул щекой. – Потому что ты... ты победил!

* * *

– Это тебе за Елену! За Елену! За Елену!

Маленькие кулачки молотили по спине – Амикла развоевалась не на шутку. Я прижался к ее плечу, закрыл глаза, вдохнул сводящий с ума запах ее пота, прикоснулся губами к знакомой родинке на груди...

– Сейчас ты хочешь меня, господин мой Диомед, потому что тебе не досталась Елена, эта старуха, старуха, старуха!..

Я подхватил ее на руки, опустил на ложе. Кулачки разжались.

– Стару-уха-а...

– ...Ты сегодня сумасшедший, господин мой Диомед, и я тоже сумасшедшая, потому что соскучилась, я так хотела тебя, с ума сходила, а ты ездил к этой Елене, а потом еще куда-то, а теперь все говорят, что ты женишься...

– Что-о?!

Амикла привстала, невесело улыбнулась.

– Не слыхал еще, господин мой Диомед? Говорят, цари узнают новости последними. И то если им расскажут любовницы...

– Погоди! – простонал я. – Женюсь? Зачем? На ком?

Она подползла ближе, положила голову мне на колени, сжала зубами кожу.

– Я хочу тебя съесть, мой Диомед, закусать до смерти, пока тебя не съела эта Айгиала...

– Кто-о-о-о?!

Самое время хохотать – до упаду, до икоты. Айгиала! Сестричка Заячьей Губы, конопатая дура-перестарок? Да я и не видел ее больше года! Айгиала! Ну, выдумали!

– Говорят, Аргосом должны править два рода. Анаксагориды и...

– ...Амифаониды, – вздохнул я. – Алкмеон изгнан, Дмфилох отрекся от своих прав...

– Значит, править должна их сестра!

И тут мне стало не до смеха.

– Ванакты не выбирают жен – им выбирают. Ты женишься на этой старой худющей уродине, а она велит выгнать меня. И тогда я умру, господин мой Диомед, потому что мне незачем будет жить...

Ее руки обхватили меня за плечи, дрогнули, застыли, а я молчал, вновь не зная, какие слова найти.

...Серебристый свет, легкий ветер над ночным лесом...

– Ты будешь со мной, Амикла! Всегда! Тебя... Тебя мне послали боги! Боги, понимаешь?

– Бо-о-оги? – протянула она. – Боги ревнивы, господин мой Диомед! Они меня и заберут. Я знаю – заберут!..

Как трудно иногда бывает улыбнуться! Улыбнуться, когда на сердце – лед.

«...Ванакт – солнце, а солнце сжигает тех, кто стоит слишком близко...»

Что же мне делать, мама?

ЭПОД

Кто из них? Сфенел, Полидор, Промах, Амфилох, Эвриал, дядя Эвмел...

Кто?

Пора было начинать, впускать в тронный зал толпу козлобородых гиппетов, садится на трон, брать в руки золотой скипетр, но я все медлил, медлил, медлил... И они не спешили – словно чувствовали.

За окнами – знакомая площадь, серые известняковые плиты. Два года я уже здесь, два года! Я здесь, потому что они, те, что сейчас собрались вокруг меня, захотели этого. Они помогали мне, дрались за меня. Мы были братьями.

И все-таки кто-то предал!..

Надо было сказать – прямо в лицо, спросить, не скрывая. Но я уже знал – промолчу. И сейчас, и завтра, и потом...

– Тут еще одно дело, Тидид, – нерешительно проговорил дядя Эвмел. – Прежде, чем мы начнем...

Я лишь плечами пожал. Еще одно? Кажется, все обговорили. Бегство Фиеста, воцарение носатого (только сегодня получили его послание – с благодарностью басилею Диомеду), строительство новой гавани в Лерне...

Что там еще? Неужели об этом?

Я ждал, что заговорит дядя, но начал почему-то Капанид. Неуверенно, словно нехотя.

– Тут это, Тидид... Такое дело... Такое!.. Снял венец, повертел в руках. Отречься вздумал, что ли?

– Такое... Эвриал, скажи!

Еще и Смуглый! Ну, Трезенец за словом в мешок не полезет.