Текст книги "Микенский цикл"

Автор книги: Андрей Валентинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 60 страниц)

Не договорила. Медленно встала, улыбнулась... Сгинул трон!

...Рядом со мной присела – на цветастый ковер, коснулась меня рукой.

– Это ты, Тидид? Никто уже не верит, что ты жив. Даже те, кто любил тебя, кто боялся...

И что тут ответишь?

– Мои советники требуют, чтобы я побыстрее заключила мир с Дамедом-ванакой. Это разумно, но я хочу другого...

Не стало царевны, не стало правительницы Великого Царства. Усталая женщина склонила голову мне на плечо.

– Очень тяжело, Тидид! Ты меня поймешь, ты знаешь, что такое править царством. Но ты все-таки мужчина...

И вновь – что сказать? Впрочем, как это она говорила о глупых шутках?

– Не падай духом, правительница! Я пошлю к твоим врагам Агамемнона. Он возглавит их войско...

Знакомый кулачок поцеловал меня между ребер. Не то чтобы очень сильно...

– Это тебе, Тидид! Давно хотелось... Но на Агамемнона я согласна. Пусть возглавит лидийское войско!

Теперь она смеялась. Помолодели глаза, совсем знакомым стало лицо. Губастым...

– Мы не станем воевать, Тидид. Но ты мне присягнешь, твое царство станет данником Хаттусы!

– Еще чего! – возмутился я. – Как говорят шардана, нахальство – второе счастье. Но не до такой же степени, Курос, верховный дамат!

– ...А я присягну тебе. Мы объединим наши войска и победим весь мир – если будет твоя воля. Ты станешь моим соправителем. А если захочешь, то... кем-нибудь еще. По согласию, да? По согласию?

Ее этолийский был бесподобен. Крепкие пальцы вцепились в мои плечи.

– – Как может мужчина почувствовать власть над женщиной? А как женщина – над мужчиной? Так по согласию, да?

Я не двинулся с места, даже не улыбнулся. Все-таки бесчувственный я чурбан!

...Хуже! Валун на горной дороге!

– И не смей отталкивать меня, Диомед! – тихо сказала она. – Не смей, понял?

Белое покрывало скользнуло на ковер. Ее рука одним ударом перевернула бронзовый светильник. Запах горящего масла... запах ее губ...

– Не смей... не смей...

...Черная ночь над Троадой, мерные удары капель в невидимой клепсидре, легкий шелест крыльев Ники, легкий шелест крыльев Таната... И тихий порыв ночного ветра, еле заметный, едва уловимый. Ночной ветер, ночное зарево над лесом...

...лучится красота Ее... искать... всю жизнь... возжелай... льнущей к ладоням моим... искать Тебя, глаза Твои... искать... стройные бедра ведут спор... всю жизнь! всю мою жизнь! таинственно лона... искать Тебя... та, что блистает... блистает...

Нет, только кажется. Гибкое женское тело, острый привычный запах пота, запах потревоженного лона, опытные умелые пальцы, опытные умелые губы...

...И бесчувственный чурбан на ковре. Валун при дороге. Или все-таки?..

– ...Не отвечай сейчас, Тидид. Пожалуйста! Ответишь потом, еще есть время!

Светильник она зажгла сама. Впрочем, покрывало накинула еще раньше. Азийский обычай – только муж имеет право видеть женскую наготу. Остальные женщины дарят любовь только во тьме – чтобы не видели боги, чтобы не видели глаза. Особенно если к тебе пришла не девка площадная – царица. Даже если только что губы впивались в губы...

Когда мне впервые рассказали об этом – я лишь посмеялся. Азия! Своим случайным женщинам я не позволял прикрываться темнотой. И лишь однажды подумалось, что с ними станется после...

– Я не могла забыть тебя! Даже когда носила ребенка, когда кормила его. Вначале мне казалось, что это – ненависть, потом – что уважение. А после поняла... Подумай, не спеши! Ты хотел править Великим Царством, Диомед. Мы построим с тобой державу, которой еще не бывало под солнцем!

Она оставалась правительницей, Цулияс, царевна Хеттийская, дочь Великого Солнца Суппилулиумаса. Даже когда впивалась зубами в собственную руку, убивая хриплый утробный крик.

...Неужели ей было со мной хорошо?

– Мы увидимся, скоро увидимся, и ты мне ответишь. А сейчас слушай, Тидид. Отец не стал помогать Приаму. Троя держалась слишком вызывающе, ее пепел убедит тех, кто усомнился в нашей власти...

А ведь знакомое что-то!

– К тому же под Троей сложили свои дурные головы самые буйные наши данники...

Я только вздохнул. Хорошо выучился Курос, мой верховный дамат!

– Но хеттийское войско – это не все, чего вы должны опасаться. НЕ ВСЕ! Больше ничего сказать не могу...

Стук капель в невидимой клепсидре внезапно стал раскатами грома. Близкого грома...

...НЕЧТО!

– Мне пора, ванакт. Надеюсь, ты запомнил все, что я тебе сказала? Твердо запомнил?

– Угу...

Я встал.

Лишними были эти слова, Цулияс, царевна хеттийская! Я еще не твой данник, и твои войска пока что не сильнее моих.

...И в самом деле! Ввалилась в шатер к великому ванакту, изнасиловала его, как какая-нибудь Айгиала, расхвасталась, понимаешь!

Взялся за край белого покрывала...

– Нет! – крикнула она. – Светильник, пожалуйста. Потуши!

Еще чего! Так как женщина может почувствовать власть над мужчиной? А мужчина над женщиной?

– Нет...

Покрывало лежало на ковре, еще теплом от наших тел.

– Не смотри! Стыдно...

Зажмурилась, прижала ладони к лицу. Сверкнули в неровном свете изукрашенные ногти на маленьких пальцах...

На ней был золотой поясок – почти такой же, как тогда, в Хаттусе. Впрочем, не на поясок я глядел.

...В Хаттусе мои гетайры пялились на обычную девчонку, дочь какого-то неведомого жреца. Они не знали, их взгляды скользили мимо, не задевая гордости. Теперь я знал, кто она. Я смотрел на царицу.

– Зачем... так, Тидид? Зачем? Зачем унижать...

Хотелось сказать, что в этом тоже урок. Незачем указывать мне мое место. Опасно это! Но тут же понял – плохо дело.

Всхлипнула горлом, опустилась на ковер, так и не отрывая ладоней от лица. А потом заплакала – тихо, безнадежно.

– За что?.. За что... Нельзя... Как я теперь?..

И тут я понял, что случилось. Царица подарила мне свою любовь. Я превратил царицу в шлюху. Собака я – и любовь у меня собачья! И нет ничего страшнее, чем вновь почувствовать дыхание ночного ветра, увидеть отблеск ночного зарева. Почувствовать, увидеть... потерять.

Валуны на горной дороге мертвы. Им не больно.

– Не плачь, не надо...

– Ты... Что же ты сделал со мной, ванакт? Тебе ведь известны обычаи Азии. Темнота смывает грех, а теперь я ничем не лучше жрицы Астарты или девки с базара!.. Знаешь, в Лидии когда-то правил царь Гиг. У него была красавица-жена, и Гиг любил хвастаться ею. Однажды он решил показать ее обнаженной – вопреки всем обычаям – своему воеводе. Тот спрятался в ее спальне... Когда царица поняла, что опозорена, то предложила воеводе выбор: или он умрет, или убьет Гига и сам станет царем и ее мужем...

– И... и что он выбрал?

– То, что выберешь ты, Диомед...

– Э-э-э, ванакт Диомед! Зачем отпустил ее, зачем не оставил? Хорошая девушка, правильная девушка, хорошо на тебя смотрела. А уходила – совсем не так смотрела. И я смотрю на тебя, Диомед-родич, смотрю – понять не могу. Умный вроде, да? Смелый вроде, да? А если смелый, если умный – протяни руку, ее за руку возьми! Я вот что тебе скажу, только ты не обижайся: глупый ты, Тидид, совсем глупый!

* * *

Я ждал, что наутро в лагере будет плохо. Ошибся. Стало не плохо – стало хуже некуда. Над шатрами реял геройский храп вперемешку с похмельным чадом, Ио-Корова слизнула шершавым языком последних дозорных, а самые ретивые уже вовсю грузили корабли. Воины Гунея

Кифийцы, радостно подвывая, выбивали подпорки из-под черных дельфинов.

– А ударь, к примеру, даже не троянцы, не амазонки – какая-нибудь приблудная разбойничья шайка? Славный котел придумал ты, Приам! Два дня – и мы уже разбиты без всякой драки. Даже если это НЕЧТО – выдумка, разве сможет пьяндыга Атрид вновь поднять войско, вновь заставить идти на смерть?

Сорвана глотка от крика, ноют разбитые костяшки. К счастью, не все сдурели. Хмурый Аякс побрел на берег – разбираться с излишне резвым Гунеем, мы с Лигероном занялись дозорными, остальные разошлись по шатрам – устраивать побудку с последующим отливанием морской водой.

К полудню утихомирилось вроде. Да что толку? Будет еще завтра, будет и послезавтра.

А возле Крепкостенной – пусто. Заперты Скейские ворота, недвижны дозорные на высоких башнях. Замерла Троя. Словно и не перемирие, словно вот-вот бой начнется – решающий, главный... А почему, собственно, «словно»?

Ждет Крепкостенная... Дни считает, часы, каждый стук капли в клепсидре, каждый удар сердца.

Ждет!

– Агамемнон! Атрид! Проснись! Проснись немедленно! Надо что-то делать... Войско – уже не войско, даже не толпа! Атрид – ты же верховный вождь, ты же воевода! Проснись, дурак козлобородый!

– Д-диомед, ты? А что случилось? Они уже с-сдались?

И снова серые ширококрылые птицы неслышно парят над лагерем. Взмах, взмах, взмах... Там, где будет труп...

– И чьи это корабли, Идоменей?

– Не знаю, слишком далеко они были. Гнаться мы не могли, у меня только три кимбы на воде. По виду не наши – троянские. И не финикийские, те не спутаешь. Знаешь, мне показалось, что это корабли из Кеми. Приметные очень, с красными бортами...

– Да брось, откуда тут кемийцы? А вот все остальные... Говорят, корабли Приама совсем рядом, в Геллеспонте...

Почему никто не смотрит на небо? Ведь птицы уже совсем низко, даже клекот слышен – торжествующий, победный. Говорят, мой Дед, мой НАСТОЯЩИЙ Дед, когда-то посылал орла, чтобы тот клевал печень Амирану-Прометею.

А кто прислал этих? Их не видят – никто, кроме меня, даже Калхант...

Но разве трупы могут видеть?

– Да брось, Тидид! Нет там никаких орлов. И троянцев нет, и хеттийцев. Я сам вместе с Фоасом все у Трои этой проклятой оглядел. Мы заставы к самой Ассуве послали – и ничего... Да почему ты такой грустный, Диомед?

– А ты что-то больно веселый, Капанид?

– Я?! Веселый?! Собака ты, вот что я тебе скажу. Она, басилисса моя, всю ночь меня прождала, а я по твоей милости... Знаешь, она о тебе все время расспрашивает, что да как. Вот чуть обвыкнет – поговорите. Она... она хорошая очень!.. Тидид, а ты мне поможешь с моей, которая в Аргосе? Ты же ванакт! Шепни жрецу...

– Стрепсиаду?

– А хоть ему! Сделаем мою... бывшую... э-э-э... дулькой!

Никто не видит серую стаю, никто не слышит орлиный клекот. Так и должно быть, наверное. Не видим, не слышим... Гелен предупреждал не зря, и Цулияс предупреждала не зря.

НЕЧТО!

Почему я не упал к ней в ноги, почему не прижался лицом к ее коленям? Испугался? Проще было поставить ее на место – голую, униженную, оскорбленную. Не простит – она гордая, хеттийская царевна. Она и так подарила мне все, что могла, даже саму себя, даже свой венец.

Что выбрал незадачливый воевода царя Гига?

– Менелай! Нужны твои спартанцы. Все! Надо выставить дополнительных дозорных, и на равнине, и у берега...

– Ты... Ты был в Трое, Тидид? Ты видел ее... Елену?

– Да...

– Какая она теперь? Нет, не говори, я сам... седой. Что с нами происходит, Диомед? Мы же старики! А мне только двадцать три... Знаешь, я не вернусь в Спарту. Даже когда... даже если победим, если Елена и я все-таки... Что мне делать дома? Я ведь там чужой, басилей-зять. Зя-тек... Раньше хоть немного уважали – из-за нее, из-за Елены. Выбрала меня все-таки! А теперь... Всякий... всякая сволочь будет показывать пальцем на меня... на нее... И я буду помнить – каждый день, каждый час. Лучше утонуть в Океане!..

– Есть такая земля – Азия. У тебя осталось войско, у тебя еще достаточно сил. Найди себе страну на кромке мира. Говорят, там есть край, где растут лотосы – цветы забвения...

– Азия... Значит, ты все-таки был там, Тидид? Расскажи!..

Птицы исчезли только на закате, когда сверкающий венец Солнцеликого утонул в Лиловом море. Исчезли, зато пришли ОНИ.

Пес – Дурная Собака Небес – пугливо прятался между лап Орионовой стаи, убежав к самому горизонту, за молчаливо плещущий звездным огнем Эридан, когда-то принявший в свои вечно сонные воды павшего с небес Фаэтона. А правее, точно на юге, под блеском Овна Золотое Руно, собрались все ОНИ. Красным огнем горел Арей, сине-белым переливалось знакомое око Афродиты, маленький, еле заметный зрачок дяди Гермия весело подмигивал, оранжево горел венец Деда-Зевса, не блекнущий даже рядом с серебристой Селеной-Артемидой.

Крон-мертвец разместился чуток в сторонке – неяркий, сонный, словно Прадеду были уже неинтересны дела темные. Он сделал свое дело, Крон-Время, и теперь просто дремал, прекрасно зная, что вскоре увидит.

Злой блеск ИХ взглядов впивался в глаза. И меркли испуганные звезды.

– Зачем волнуешься, родич Диомед? Что на небо смотришь, что там видишь? Все в порядке, Тидид. Дозорных я оставил, всюду поставил, коней стреноживать не будем, спать по очереди будем...

– – Не знаю, Фоас. Что-то... Не так что-то!

– Сам вижу, сам понимаю. Плохая земля! И люди тут плохие, и кони плохие, и собаки плохие. Ничего, скоро домой поплывем, да? Не смотри ты все время на небо, родич Диомед, небо тут тоже плохое!

АНТИСТРОФА-II

Добряк Морфей, лучший друг на войне, на этот раз не был милостив. Не торопился, медлил, заглядывал исподтишка, окружая себя бесформенными радужными призраками, – и снова исчезал, посмеиваясь. Сон не шел, ныли руки, закинутые за голову, духота шатра казалась особенно невыносимой.

...Ковер все еще пах ее телом.

И наконец, как всегда неожиданно, черная тьма сменилась неярким отсветом ночного костра. Знакомая поляна, тропинки крестом, брошенные на теплую землю Серые эфебские плащи..

...И сам не заметил, как на краю поляны оказался. Обернулся, на малиновые угли поглядел. Назад?

Я сделал шаг и вдруг услышал...

Нет, не услышал! Словно ветер сзади подул. Легкий, почти незаметный. Только не ветер это. Листья не шелохнутся, травинки не дрожат...

– Янаанааа-а-а-а! Янаанааа-а-а-а!

Далеко? Нет, близко, только тихо!..

Спасибо, друг Морфей! Хоть и не спешил, но удружил. Из ночи – в ночь, из проклятой Троады – в аркадскую глушь, где мы когда-то ночевали с Капанидом по пути в Ка-лидон. Сейчас я снова увижу Ее. Пусть во сне, пусть всего на миг!

...та, что блистает под стать Новогодней звезде в начале счастливого года... блистает... блистает...

– ...Янаанааа-а-а-а!!

По затылку вроде как муравьи пробежали. Пробежали – сгинули.

Испугался, герой? Ну, поют, ну и что? Тем более голос женский. Даже не женский. Вроде как девчонка пищит.

– Янаанааа-а-а-а! Янаанааа-а-а-а! Нет, не девчонка. Девчонки!..

Давно мне не снилась эта ночь. Даже вспоминаться стала редко. Словно кто-то другой совал любопытный нос в густые заросли, чтобы напугать своим сопением маленьких дриад, к кому-то другому в серебристом сиянии шагнула Она...

...Я ошибся. Пели не близко, а очень близко. Прямо за деревьями, и дюжины шагов не будет, – еще одна поляна.

Тоже круглая, но побольше. На той стороне – дерево поваленное. Старое...

Да, так и было! Сейчас я увижу маленькие яркие огоньки – над самой травой, словно рой светляков. Увижу, упаду на землю, замру, чтобы не спугнуть, и огоньки закружатся в танце, будут петь про неуклюжую черепаху-хеле-хелину...

Но где же все? Где?

Пусто. Темно. Мертво.

Недвижная поляна, легкий, еле приметный запах гниющих старых веток...

– Янаанааа-а-а-а... – в последний раз, неверным, исчезающим эхом.

Все...

Я оглянулся, пока еще не понимая, надеясь, что сон вернется, и все будет, как было, как и должно быть...

Тщетно! С каждым мгновением все темнее на поляне, все страшнее. И уже не легкий запах тления – трупный смрад рвет ноздри. И я понимаю, что я уже не в Аркадии Счастливой, я на Поле Камней, на поле Армагеддона.

– Светлая! – отчаянно кричу я. – Светлая, где ты?! Мертво! Даже эхо смолчало.

– Ты здесь, я знаю! Я виноват перед Тобой! Очень виноват! Но приходи, прошу Тебя!..

Уже нет голоса, не кричу – хриплю. А черная тьма сгущается, подступает, трупный смрад становится непереносимым...

– Светлая...

И вдруг я понимаю – Она мертва. Мертва, как и я сам. А мертвым не нужно ничего в этом мире – даже любви. Диомед, сын Тидея, погиб под Троей...

Вначале я обрадовался. Не то чтобы слишком, но все-таки. Не зря мы вчера горло срывали и сбивали в кровь кулаки. Просыпается воинство, нехотя, медленно, почесываясь, но все же вылезает из шатров.Вот и вода в котлах булькает, и мясом, на углях печенным, тянет. И дозорные на месте, и пифосы с площади лагерной исчезли. Красота! Не совсем, конечно...

– Ванакт! С берега сообщают: какие-то торговцы плывут...

Вначале я и внимания не обратил. Мало ли кто к нам жалует? Особенно в последние дни, когда истончились стенки черного Котла.

– Наши?

Просто так спросил, даже не подумав. Для порядка.

– Не наши, ванакт. Большие такие корабли, красные, сразу видно – торговцы...

Красные... Красные?!

Вчера решил было, что ошибся зоркий Идоменей. Откуда у наших берегов?..

– К бою-ю!

Кеми! Все-таки Кеми! Издалека их краснобокие суда и вправду можно принять за...

– К бо-о-ою-ю-ю-ю!!!

Еще ничего не понимая, но уже чуя беду, кинулся на берег. Если расставить лучников, если выстроиться фалангой прямо на сером песке...

Поздно! ...Горели сторожевые кимбы – маленькие, верткие, но бессильные против краснобоких чудищ, закрывших весь горизонт. Легкий ветер раздувал огромные желтые паруса с красным Оком Ра в центре. Ни криков, ни песен – молча мчались к берегу корабли ванакта Черной Земли. Поздно думать – откуда? Поздно гадать – почему?

НЕЧТО! Вот оно – НЕЧТО!

С запасом попросил времени старый хитрец Приам.

Четыре дня! Хватило и двух... Ох и дураки же мы все!

– Фтия! Саламин! К бою-ю! Микены! К бою-ю-ю!

Спарта-а!..

Но я понимал – поздно. Не успеть. Они уже рядом совсем близко...

– Дядя Диомед!.. Тидид!.. Ванакт!..

Нестройной толпой бежали ко мне воеводы, застегивая на ходу ремни сверкающих шлемов, стуча по песку не плотно надетыми эмбатами. Лигерон, Аякс Большой, Менелай, Одиссей...

– Кто это, Тидид?!

Объясняться нет времени. Его вообще нет. Первые стрелы уже свистят в воздухе – длинные, тяжелые, хищные...

– Лучники! Вперед! По кораблям! По палубам!..

Молодец, Любимчик, молодец, стрелок, да только ты еще не видел, как бьют кемийские луки!..

– Менелай! Отводи всех на равнину! Строиться в две фаланги, вторая – лицом к Скейским воротам. Лавагет Лигерон, Аякс!..

– Мы прикроем, дядя! Вы успеете!..

Малыш тоже понял, что в лагере не удержаться. Нас просто перережут у шатров, переколют копьями с широкими, как меч, наконечниками из сияющей бронзы.

А стрелы уже свистели, жужжали, впивались в тела. Кто-то, совсем рядом, близко, молча рухнул на песок. Стрела, пробившая панцирь, еще подрагивала, словно не в силах удержать злобу...

– Наза-а-ад! Отходим!

Неуверенно, робко запели трубы. Поздно, поздно! Краснобокие корабли уже тыкались высокими носами в песок, с бортов горохом сыпались невысокие крепкие парни в белых набедренных повязках. Смуглые лица, высокие, почти ростовые щиты с закруглением наверху...

– Отходи-и-и-им!!!

Последнее, что я успел заметить, – сброшенные вниз сходни, по которым уже сталкивали на песок сверкающую золотом колесницу.

...Задержать мы их смогли только у частокола. И то ненадолго. Муравьев-мирмидонцев и саламинцев Аякса спасала теснота. Луки тут были почти бесполезны, а против копий, секир и боевых булав еще можно было продержаться. Какое-то время, конечно... Смуглые копьеносцы дрались молча и так же молча умирали. Но чаще умирали мы.

Мой щит был пробит уже в двух местах, но я не отходил, высчитывая в уме мгновения. Еще одно, еще... Белокурый должен успеть, должен выстроить войско до того, как эти вырвутся на Фимбрийскую равнину, как откроются Скейские ворота (а ведь откроются!) и мы окажемся в пкане, в мешке, в котле...

Приамов котел! Котел из сверкающей кемийской бронзы! Мелькнула и сгинула мыслишка о нашем вожде вождей. Небось и на этот раз не проснулся? Ну и Гадес с ним, с носатым!

– Лигерон! Аякс! Уходим!..

Частокол уже подпирает лопатки. Пора к воротам, на прорыв, иначе никому не вырваться!

– Лигеро-о-о-он!

– Я...Я здесь, дядя.

Уже по голосу понял – плохо дело. Никогда еще у малыша не было такого голоса – слабого, растерянного.

– Я... здесь...

Лавагет Лигерон Пелид, непобедимый герой Ахилл, сидел на земле, вцепившись окровавленными пальцами в стрелу, пробившую плечо. Почему-то почудилось, что кровь, струившаяся из раны, – черная. Не красная, не серебристая...

Удивляться было некогда, некогда даже подумать, отчего малыша, не получившего за все эти месяцы и царапины, все-таки достали.

...Смыкалась морская плоть сына Фетиды Глубинной под ударами меди и бронзы. Но кемийская стрела оказалась сильнее. Зверобоги Номоса Черной Земли Презирали волшебство наших богов.

Десяток уцелевших мирмидонян гибли под копьями, прикрывая раненого вождя. Окровавленного, растерянного...

– Меня... Меня ранили, дядя Диомед! Ранили!

Так изумляется ребенок, впервые оцарапавший до крови коленку.

– Братишка? – проревело рядом. – Держись, братишка! Каменная гора с шумом и пыхтением проломилось через вражеские щиты. Аякс Теламонид, страшный, заляпанный кровью и грязью, бросился к Лигерону. Только сейчас я вспомнил, что они и вправду – двоюродные братья. И ведь похожи!

– Аякс! Ты же сам ранен!.. – крикнул я... охнул.

Стрела с жужжанием ударила в обнаженный локоть Теламонида. Ударила – отлетела прочь. Словно бычок и вправду был гранитной глыбой.

Чудится?

Аякс легко взвалил брата на плечо, обернулся ко мне.

Подмигнул.

– На меня еще стрелу не сработали, Тидид!

Мне бы удивиться – не удивился. Некогда. Берег мы потеряли, потеряли лагерь... Что осталось?

Осталась Фимбрийская равнина – та самая, трижды проклятая, пропитанная нашей кровью. Остался желтый, дротухший от трупов Скамандр, за которым выстраивались остатки войска.

...Троянцы уже наступали – из Скейских ворот, из ворот Дарданских, отовсюду. Колесницы с острыми серпами, лучники, пращники, толпы легковооруженных в полотняных панцирях. Впереди бледным электром* сверкали круглые щиты – в бой шла личная охрана Приама.

*Электр – естственный сплав золота и серебра.

С бронзовым лязгом захлопывался капкан.

Но страх проходил. Все-таки мы воевали не первый день, к тому же ярко светило солнце, каждый видел своего товарища в строю, видел своего вождя...

...Не каждый, конечно. Даже на первый взгляд было ясно, скольких мы оставили в лагере. Тех, кто не успел даже схватиться за копье.

– Ряды ровнее. Ровнее! Строй «вепря»! Лучникам приготовиться...

А из лагерных ворот уже выезжали золоченые невысокие колесницы, впереди которых гордо вздымали головы белые кони-красавцы, выбегали смуглые копьеносцы в светлых головных повязках. Ни шлемов, ни панцирей, только высокие щиты. С такими драться можно, особенно если сойтись лицом к лицу, но...

Лучники! Еще в Сирии я узнал, что такой кемийский лук, что такое кемийская стрела, бьющая на сотни шагов, пробивающая любой наш доспех. Вот они, такие же невысокие, смуглые, плечистые. Рассыпались вдоль строя, стали на колено, деловито достали стрелы из огромных колчанов.

...Колчан его – как отверстый гроб.

Я понял – враг не будет спешить. Сначала ударят стрелы. А отступать некуда – троянцы уже строились у Ватиейского холма, совсем близко...

– Что... Что это?!

Дохнуло перегаром. Очумевший дурак с лохматой козлиной бородой, босой, в одном хитоне...

– Диомед! Откуда они взялись? Что нам теперь делать?!

Великий ванакт, вождь вождей Агамемнон Атрид изволил удивиться.

– Что делать?!!

– Умирать, дурак! – буркнул я, отворачиваясь. Сейчас лучники возьмутся за тетиву... Нет, еще не сейчас. Одна из колесниц – побольше, вся в яром золоте, не спеша выкатила вперед.

– Ахиява-а-а!

Почему-то голос мне показался знакомым. И не только голос. Тот, кто стоял на колеснице, сверкая роскошным панцирем...

– Ахиява-а-а! Бросай оружие, Ахиява!

Только на этот раз воеводе Ра не требовался толмач.

Глупая привычка – разговаривать перед боем. Да что делать? Не мы тут приказываем.

Я подошел ближе. Щит брать не стал, копье тоже. Черноликий Мемносе не станет убивать меня просто так.

– Дамед?!

Он заметил меня еще с десяти шагов. Узнал, радостно сверкнул белыми зубами, легко спрыгнул с колесницы – огромный, широкоплечий, гибкий. На груди сияло знакомое ожерелье – Гор-Сокол... А за его спиной над стройными рядами врагов медленно вознеслись страшные звериные морды на высоких шестах. Круглые черные глаза с презрением глядели на обреченных «ахиява». Боги Кеми шли по земле Троады.

– Радуйся, ванакт Диомед! Кажется, мы оба-с тобой немного постарели?

Он весело смеялся, эфиоп Мемносе, приемный сын ванакта Черной Земли. Пусты были его слова – уж он-то точно остался прежним, даже словно помолодел.

...Разве что ахейский выучил. А может, и раньше знал, только виду не показывал. Но теперь он не посол – воевода, скалящий зубы прямо в лицо попавшему в капкан врагу.

– Мой брат, Великий Дом, Владыка Двух Царств, Владыка Двух Венцов Государь-Бог Сети Уашхепрура Мериамон, жизнь, здоровье и сила, велит тебе, ванакт Диомед, и всему войску твоему умереть!..

Веселой улыбкой кривились темные губы, звонко, красиво звучали беспощадные слова.

...Сети Уашхепрура Мериамон? Выходит, Мернептах-собака уже на полях Иалу? Впрочем, что та собака, что эта...

– Твои союзники несколько лет назад посмели напасть на границу великого Кеми. Отец мой, Государь-Бог Мернептах, растоптал их кости. Настал теперь твой час, Диомед!..

Я кивнул. Самые буйные, самые неуемные из усатых-чубатых не послушались меня и все-таки попытались сокрушить неприступный Номос Кеми.

Прощайте, безумные смельчаки! Хайре!

– Сейчас мои братья идут по Сирии, чтобы горячей бронзой выжечь вашу скверну по всей стране. Мне же брат мой. Великий Дом Государь-Бог Сети Уашхепрура Мериамон, жизнь, здоровье и сила, повелел ступить пятой на землю Троасы... как ты, ванакт Диомед, когда-то пришел в страну хеттийцев!..

То ли показалось... Нет, не показалось. Весело подмигнул мне Мемносе, воевода Ра. Мол, понял ли, Диомед?

Понял. Когда-то я сам ворвался прямо в сердце Царства Хеттийского. Ванакт Кеми решил повторить мою задумку. Лягут в землю Троады-Троасы наши кости, а главные силы кемийцев тем временем спокойно будут брать город за городом. Удержится ли Амфилох хотя бы на Кипре? Ведь совсем близко – хетгийцы!

– Если вы мужчины – умрите! Если женщины – бросайте оружие и склоните головы, чтобы вечно, в тяжком рабстве, служить Великому Кеми. Тебе же, ванакт Диомед, пощады не будет. Я убью тебя сам, в честном поединке, ибо так повелел мне брат мой, Государь-Бог Сети Уашхепрура Мериамон, жизнь, здоровье и сила!..

Упивался своими словами черный Мемносе. Не один год, поди, речь заучивал. Но и болтал неспроста – ждал, пока троянцы выровняют ряды.

...Да и нам лишние мгновения не помешают!

– Как получится, воевода, – пожал я плечами. – Поглядим, кого вечером вороны клевать станут... А где твой брат Месу, воевода Птаха?

Погасла усмешка, камнем подернулся черный лик:

– Человека с таким именем больше нет. Жалкий изгнанник Моше бродит с шайкой хабирру по пескам, и не будет ему построена гробница в священной земле, и вечно его Ка будет терзать его Ба...*

* Подробный рассказ о военной службе Моисея (Моше) в египетской армии содержится у Иосифа Флавия («Иудейские древности», книга II, глава 10). К а и Б а – по египетским представлениям, две души человека, которые не найдут покоя, если погребение не состоится согласно определенным обрядам и обязательно в земле Египта.

Когда раб становится свободным? Станут ли свободными жестоковыйные хабирру?

Первые стрелы ударили нерешительно, будто примериваясь. Но вот запело, зажужжало, засвистело. Словно ударил град из черной косматой тучи – беспощадный, смертоносный.

Не спасали щиты. И шлемы не спасали. И панцири.

Сначала умирали, стоя на месте, молча. Затем начали пятиться, оставляя на окровавленной траве неподвижные тела. Потом первое, пока еще нерешительное, чуть ли не шепотом: «Бежим!..»

Бежать было некуда. Сзади ждали троянцы. Шакалы были готовы урвать добычу у львов.

А стрелы все били, и не было им конца, и мы умирали, умирали, умирали...

Черные глаза зверобогов равнодушно глядели на нас.

И так же равнодушно смуглые лучники опустошали колчаны. За ними молчаливыми рядами сгрудились копьеносцы, ожидая своего часа...

Гетайры стояли рядом со мной, выставив бесполезные кожаные щиты. Я не спорил – скоро придет и мой черед. Вот упал пронзенный насквозь Фремонид Одноглазый, улыбнулся на прощанье, оскалился...

Хайре, друг! Я – следующий.

И вот уже умер стоявший рядом со мною Антилох Несторид, храбрый сын трусливого отца, вот уже бросились обезумевшие люди вверх по склону, прямо на троянские копья, уже катилось по неровным, поредевшим рядам безнадежное: «Бежи-и-и-и-им!»

Еще можно было спастись – кинуться прямо на стрелы, прямо на жужжащую смерть, опрокинуть лучников, сцепиться с копьеносцами. Но как заставить гибнущих сделать первый шаг? Меня не слышали – и никого не слыщали. Еще немного – и войско исчезнет, обратится в скопище, в толпу, в мясо для рубки...

– Диомед! Надо что-то... Надо... Слюна текла по козлиной бороде ванакта микенского. Босые ноги уже успели испачкаться чьей-то кровью.

– Отец... Отец говорил... Если стрелы, нужна песня... Эмбатерия!.. Надо...

Я не стал слушать. Певун нашелся! Хоть бы умер достойно, вождь вождей!

– Да, да! Эмбатерия – песня, которая глушит пение стрел! Да! Да!

Я не стал отвечать. Кажется, и мне рассказывали о таком. Да что толку?

– Надо!..

Босая нога скользнула по мокрой от крови траве. Ат-рид неловко взмахнул руками, с трудом устоял и вдруг, оттолкнув ближайшего щитоносца, стал пробираться вперед.

В первый ряд – под стрелы.

– Воины! Ахейцы! Это я, Агамемнон! Слушайте!.. Визгливый пропитой голос резанул по ушам. Резанул – стих. И снова засвистели стрелы.

– Песню!.. Эмбатерию! Запева-а-а... Я отвернулся. Не люблю носатого, но смотреть, как он умирает, тоже не хотелось.

– Эмбатерию-ю!

«Доля прекрасная – пасть в передних рядах ополченья-я!..»

Закашлялся, умолк... Неужели все? Бедняга носатый!

– "Доля прекрасная – пасть в передних рядах ополче-нья!.."

Что это? Эхо? Неужели?..

– ...Родину-мать от врагов обороняя в бою! Родичи, братья мы все необорного в битвах Геракла. Будьте бодры, еще Зевс не отвратился от нас!

Сперва негромко, недружно, растеряннымислабыми голосами, затем все звонче, все сильнее:

– Вражеских полчищ огромных не бойтесь, не ведайте страха,

Каждый пусть держит свой щит прямо меж первых бойцов,

Жизнь ненавистной считая, а мрачных посланцев кончины -

Милыми, как нам милы солнца златого лучи!

Равнялись ряды, светлели лица. А эмбатерия гремела уже во всю мощь, сгинул омерзительный голос стрел, затвердели взгляды, и первый раз мелькнула растерянность в черных глазах кемийских зверобогов.

– Воины те, что дерзают, смыкаясь плотно рядами,

В бой рукопашный вступать между передних бойцов,

В меньшем числе погибают, а сзади стоящих спасают;