Текст книги "Микенский цикл"

Автор книги: Андрей Валентинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 60 страниц)

– Новую найдут, – улыбнулся я. .

– Или друг друга рвать станут. Я здесь из-за тебя, мальчик. Слишком много глупостей ты наделал.

– О чем ты, мама? – возмутился я. – При чем здесь...

– Молчи! – крикнула она, и я похолодел от ЕЕ голоса.

– Отец... МОЙ отец все никак не мог решить, как всех вас лучше собрать? Чтобы всех сразу! Не забыл?

– Но ведь это не война! – пробормотал я. – Это не война, мама!

А у самого кончики пальцев заледенели. Гекатомба! Всех вместе, всех сразу!..

– Пока еще не война, сынок! Пока... Думаешь, Атрей не выкрутится? Да ведь ему тоже вас всех стравить – слаще меда! Еще не понял?

Не понял. Но уже начал понимать.

– Надо уезжать. Дары вручить – и уезжать. Но, боюсь уже...

– Диомед! Эй, Диомед! Фу ты! Заговорились!

Любимчик! Подбежал, фарос нараспашку, волосы рыжие торчком...

– С кем это ты? Радуйся, красивая!

Я замер. Обмер. В истукана превратился. Жалко Лаэртида! Останутся сейчас от него одни сандалии. И то едва ли. Расплавятся!

– Ой! – это мама.

Мама?!!

– Не бойся, красивая! Я Одиссей, с Итаки. А ты откуда?

И улыбается! А мама...

– Я Арсиноя, Тидида сестра. Троюродная, из Куретии. Ой, Одиссей, а где это – Итака? Это далеко?

Плохо мне стало...

* * *

Звон, крик, уханье, стук, гогот, стоны. Копья – в щепки, щиты бронзовые гулом гудят. В самом разгаре потеха. Богоравные герои удаль показывать изволят!

А я в сторонке сижу, травку жую. Вроде как ни при чем. Горькая травинка попалась!

– Эй, Подалирий, выходи! Щас сделаю тебя!

Кто там такой страшный? Ну конечно, Аякс Теламонид, здоровило бычелобое. Покраснел, пыхтит, копье в лапище сжимает. Плохо сейчас Подалирию придется, хоть и Асклепиев он сын!

– Диомед, а может, мы с тобой на мечах? Деревянных?

Эге, длинный нос, кудри белокурые...

– Тебе все еще на бронзовых нельзя, Менелай Атрид?!

Плечами дернул, рядом со мной на траву бухнулся. Травинку сорвал...

– Мне все можно, Тидид! Кровь только...

– Пелопсова? – восхитился я. – Благородная больно?

(А Теламонид-то молодец! Сделал Подалирия, теперь сразу двумя занялся. Ну, бычок!)

– Гнилая, – вздыхает белокурый. – Царапина если – неделю не заживает. А поглубже – вся вытечет. Слыхал о таком?

Посмотрел на него – не поверил даже. Потом еще раз взглянул...

– Ты что, Менелай? Правда?

Отвернулся белокурый, губы ниточкой сжал...

(А Теламонид уже целыми тремя занялся! Ну и грохот!)

– Такие, как я, и не выживают обычно, Тидид. И дети у нас больные. Если мальчики. А если девочки – ничего вроде. Ихор – кровь богов, слыхал? Танталово проклятие, говорят. Брат-то ничего, хвала богам. А вот у дяди Фиеста и у дяди Эврисфея...

И вновь плохо мне стало. Что же это ОНИ с нами делают? Белокурого-то за что?

– Давай на деревянных, – кивнул я. – А если хочешь, на бронзовых. Покажу тебе, как без царапин обходиться...

– Эй, Диомедик!

Поначалу и оборачиваться не хотелось. Был уже один такой, Диомедиком меня кликал. Где он сейчас, Губа Заячья?

– Чего в сторонке сидишь? – смеется Аякс Теламонид. – Ты, говорят, у себя на копьях первый? Ну, так я тебя сделаю! Давай на боевых. Чтоб по-настоящему было!

Пыхтит бычок, ухмыляется. А вокруг – стая целая. Битая стая. Всех Теламонид победил, теперь им на меня полюбоваться хочется. Как я на травке валяться буду.

– Давай, давай, коротышка! – хохочет Аякс. – Тут тебе не Аргос!..

...Плеснуло в глаза, в ушах зашумело. Удержался на самом краю. Нельзя! Нельзя!

– На деревянных, – сквозь зубы процедил. – Хватит с тебя и дерева...

– Боишься, сморчок?

...Река шумит совсем рядом, тихая, спокойная. Странно, я не могу ее увидеть. Только плеск – и легкий теплый ветерок.

Вынырнуть! Вынырнуть! Вынырнуть!

Тихо-тихо.

Тихо...

Вижу!!!

Вижу его! Будто сквозь туман – но вижу его, Аякса! Все вижу! И рожу красную, и капли пота на лбу его бычьем. Я вижу – а он меня нет! Слепо глядят глаза...

Река совсем близко, только шагни, только вдохни поглубже свежий прозрачный воздух...

Вот, значит, как ? Он такой же! Такой же, как я! Только я сумел вынырнуть, он – нет!

Плещет, плещет...

– Держи их! Держи!

Очнулся. Четверо на руках висят, один в плечи вцепился. Эх, Капанида куда-то гарпии унесли! За горло хватать меня надо, ребята, за горло!

– Ты чего, Диомед? Мы же не на войне!

...А в руках – деревянный обломок вместо копья. Хоть крови-то нет? Нет вроде...

– Все! Хватит! Хватит, говорю! У кого это голос такой? А-а, Патрокл Менетид! Вовремя подоспел! А бычок-то где? Жив?

– Эй, богоравные, может, воды? Хрипит ведь!

Вначале удивился, потом понял. Не я хриплю – Аякс хрипит. Лежит на травке, голову закинул – и хрипит. Не иначе по горлу ему попало, там, где доспеха нет!

Водой я сам его отпаивал. Отпаивал, подняться помогал. Тяжелый он, Теламонид! Хвала богам, очнулся наконец!

– Извини!

– Да ладно!

Хрипло так сказал. Не сказал – буркнул. Буркнул, отвернулся. Хотел я его про реку спросить, но не решился. И так все ясно.

(А я все-таки вынырнул! Вынырнул, вынырнул, вынырнул! В первый раз – вынырнул!)

– Этих двоих вместе не сводить! Поняли?! Иначе сам вам, дуракам богоравным, шею сломаю!

Все верно, Патрокл, все верно...

И снова вдвоем сидим, снова травку жуем. Я жую – и белокурый со мной.

– Теперь ты на ней женишься!

– На ком? – поражаюсь я. – На Елене?

Дергает плечами Атрид, губами тонкими дергает.

– Ведь ясно, или ты, или мой брат. А ведь он... Он ее не любит даже!

Хотел посмеяться – не стал. Не шутит Менелай Атрид!

– Я ведь все понимаю, Диомед! Я – мальчишка, слабак. Даже не наследник. Отец ради меня и пальцем не шевельнет. Только я... Как взгляну на нее, на Елену, и – словно золото в глазах. Словно ветром уносит... Извини, болтаю много!..

– Пошли, – вздохнул я. – Драться будем. На деревянных. Потом – на бронзовых. Пока ты меня не побьешь!

* * *

– И что скажете, мужи аргивянские?

– Сам ты муж аргивянский... А получается так: если Тиндарей Агамемнона выберет, все волками кинутся. И если кого другого – тоже кинутся. Знаешь, Тидид, не нравится мне это!

– Понял, Амфилох... А ты что думаешь, Капанид?

– Думаю, думаю... Дурак я, что женился, Тидид! Елена, она... Эх!

– Ладно, богоравные, выше носы!

– Сам ты богоравный!

* * *

Хотел встать – вскочил. Вскочил, фарос зачем-то поправлять стал.

– Спасибо за дары, Диомед! Только кому ты дарил их – богине или мне?

Она улыбалась, Елена, Елена Прекрасная. А я все на ее лицо смотрел. Говорят ведь, будто каждый лицо ее по-своему видит. Ведь у каждого красота – своя...

– У нас на улице твой храм. Прекрасная. Я туда с детства забегал...

– Храм...

Вздохнула, отвернулась, а мне вдруг не по себе стало. Словно обидел ее чем-то.

– Я не хотела быть богиней, Тидид! Я не виновата, что у меня ИХ кровь. И ты не виноват...

Она видела. Впрочем, чему тут удивляться? Богиня!

– Агамемнон... Он ведь не любит меня, правда? И ты не любишь. Я для всех, как Золотое Руно, так?

А я не понимал, о чем Прекрасная со мной говорить хотела? Вот, значит, о чем!

– Я вас всех старше, Диомед! Мои братья, Кастор и Полидевк, они уже на Олимпе. А я все такая же молодая... Знаешь, хочу быть старой! Хочу сидеть у очага, и чтобы рядом возились внуки... Плохо быть бессмертной! И вечно молодой – плохо. Может, тем, кто на Олимпе, легче?

Отвечать нечего. Прекрасная говорила не со мной. И не мне было понять ее.

– Отец... Мой земной отец, Тиндарей... Я для него тоже что-то вроде Золотого Руна... Женщине – просто женщине, без ихора в жилах, иногда везет. Иногда ее любят. Это так мало – и так много!.. А меня просто хотят продать, Диомед! И нет никого, кто бы заступился. Не за богиню – за женщину...

А мне опять не по себе стало. Словно я виноват во всем. Словно я это сватовство затеял. А ведь и правда! Сцепились богоравные за Золотое Руно!

– Есть парень, – улыбнулся я. – Когда он на тебя смотрит. Прекрасная, у него – золото перед глазами. Но не то, на которое быков покупают. Знаешь, что такое, когда тебя ветром ночным над лесом уносит?

– Ветром... – тихо повторила она. – Ночным ветром... Завидую той, кого ты любишь, Диомед! Но... Я попросила тебя прийти не для разговора о любви. Не знаю, какую нить плетут Парки, но я долго жила на земле среди людей. Очень долго... Может случиться беда! То, что придумал отец, очень плохо кончится. Постарайся, чтобы не было крови, Диомед!

Теплые золотистые пальцы на миг прикоснулись к моей щеке. Давний знак просьбы, даже не просьбы – мольбы...

Я молча поклонился, пытаясь понять, о каком отце говорит Прекрасная? О земном или о НАСТОЯЩЕМ?

* * *

– Фанори кироси ама. Миноси каатавити тумо апаса...

Слушаю. Киваю. Киваю – уроки дяди Эвмела вспоминаю. Те самые «танаси» и «куноси». Сам виноват – заговорил с этим парнем на Древнем языке!

...Ладонь – как корабельная доска: широкая, крепкая. И смоленая, с вечными мозолями. И сам он – весь просмоленный, обожженный чужим, ненашим солнцем. В светлых глазах – океанская зелень. И высокий, словно сосна корабельная. Завидно даже. Вот уж кто моря не боится!

– Миносе та? – удивляюсь. – Миносе акате но?

А как не удивиться? Оказывается «Минос» – не имя, как думают все у нас, но и не титул, как рассказывал дядя Эвмел, а что-то среднее. Вроде как степень посвящения. Растет себе царевич, царем становится, а после уже – Миносом.

– А ты... ты тоже Минос? – спрашиваю осторожно. Уже не на Древнем (Дий Критский с ним!) – на нашем, общепонятном.

– Нет, – на смуглом, загорелом дочерна лице (привет Эвриалу) еле приметная усмешка. – Мой дед был последним. Отец не успел...

Я киваю – слышал. Идоменею, басилею Крита, последнему из династии Миносов, было, как и мне, шесть, когда погиб его отец, Девкалион Миносид. И царства великого Критского больше нет, и Кносс, древняя столица, уже в руинах. Но все равно...

Говорим о пустяках – как и положено при первом знакомстве. О серьезном – после. За широкой спиной критского басилея – пять сотен кораблей, наследство Великих Миносов. С таким союзником никакие Микены не страшны! Но это потом, сейчас – просто болтаем. Но и это интересно. Да еще как интересно!

– А те куреты, что на Крите жили, – не отстаю я. – Они из Этолии? Или наши, этолийские, с Крита?

Теперь он уже не улыбается – смеется. Смеется, длинными жилистыми руками разводит:

– Ну ты и спросил, Тидид! Тебе бы с моим дядей покойным поговорить, с Астерием. Он-то все знал! А я с семи лет в море. Сегодня – Таршиш, завтра – Кеми. Какие уж тут куреты!

– С Астерием? – удивляюсь я, вспоминая уроки дяди Эвмела. – Но твой дядя...

– Его еще Минотавром звали, – охотно поясняет Идоменей Критский. – Дядя Минотавр тебе бы всю эту древность вмиг разъяснил!

Шутит? Нет, не шутит, моряк! Да-а! А хорошо звучит: мой дядя Минотавр, моя бабушка Гидра...

Впрочем, я и сам Медузы Горгоны праправнук!

* * *

И снова богоравные на поле толпятся, снова орут, снова руками машут. Но на этот раз не копейщики по доспехам гремят – лучники мастерством хвалятся.

– У-у-у-у-у-ух! А-а-а-а-а-а-ах!

Это, конечно, Любимчик. Три стрелы, одна задругой – и три голубя, одурев от нежданной свободы, взлетают в жаркое белесое небо. Срезаны нитки – как раз посередине каждая.

– Э-э-э-э-э-э-эх!

Улыбается Лаэртид, от удовольствия нос морщит. Всех победил, даже Аякса Оилида, даже Тевкра. А ведь тот лучшим считался!

(Ну, лук-то понятно. А вот вчера Любимчик даже меня удивил – на мечах всех обставил. И ростом вроде бы не вышел, и статью, и двигается, словно краб по песку, – а поди ж ты!..)

А я на рыжего смотрю – и все диву даюсь, маму вспоминая. Нет, он действительно Любимчик! Пожалела его мама! А ведь могла бы и в паука превратить. Говорят, это у нее хорошо получается! А как она по-куретски щебетала! Смех, да и только! Интересно, о чем это они так долго разговаривали?

Но как нос дерет, Любимчик! Прямо Агамемнон какой-то!

– Радуйся, Диомед!

Засмотрелся! А если в бою сзади подойдут?

– Радуйся!

Киваю, а сам вспомнить его не могу. Немолод уже, хоть и не стар, морщинки в уголках губ, на висках седина, как у Патрокла, а глаза... Ой, непростые глаза!

– Я – Протесилай из Филаки.

Точно! Какой-то родич тамошнего басилея, кажется.

– У нас много общих знакомых, Диомед Тидид.

Сказал – и странно так взглянул. Словно я догадаться должен.

– Бывает, – согласился я. – Ты мне, случаем, не дядя?

Чуть дрогнули губы. Смеется? Смеется! Словно дедушка над неразумным внуком.

– Не дядя, Тидид, хотя мой дядя, говорят, очень любил тебя. А вот твоя мать меня не любит. Боюсь, это взаимно.

А в глазах... Словно кто-то другой на меня смотрит.

Страшно даже!

– Моя мать...

– Я не имею в виду Аргею, дочь Адраста. Прощай, Диомед. Если буду тебе нужен, приезжай в Филаку.

Вновь дрогнул губами, поклонился. А я с трудом сумел собственную челюсть поймать – руками. Отвалилась челюсть.

Любимчик меня по плечу своей лапищей хлопает, смеется, головой рыжей качает.

– Видел, как я их всех? Видел? Пошли выпьем, а? По чаше, не больше!

– Пошли, – вздыхаю я, а сам о Протесилае Филакском думаю. Ничего себе, намеки! Да кто он такой, Протесилай этот?

А Одиссей меня к поварне дворцовой тащит, не отпускает. Ну, лапищи у парня!

– Сделал я их, сделал! И Тевкра сделал, и Оилида! Эх, жалко, сестра твоя не видела!

Чуть не спросил «какая?», да вовремя язык прикусил.

– И угораздило ее замуж так рано выйти! Такая девушка, я тебе скажу, куда там Елене! Прямо здесь бы и женился, Афиной клянусь! Как у нее кожа пахнет! А губы!.. Эй, ты чего, Диомед? Ты не падай!

Упадешь тут!..

* * *

– Человек о богах

Должен говорить только доброе,

И на нем не будет вины.

Пелопс, сын Тантала!

Я скажу о тебе иное, чем предки...

Впервые вижу толстого аэда! Щеки лепешками свисают, а брюхо такое, что лиру ставить можно. Зато голос и вправду – всем голосам голос!

– Я скажу, что некогда твой отец,

Созывая богов на милый Сипил,

Благозаконно

Воздавал им пиром за пир...

Впрочем, голос голосом, а слушать его, кажется, никто и не собирается. И то, песен про Пелопса нам не пели, что ли? Сидят у нас всех эти Пелопиды костью в горле!

«У нас» – потому, что все мы здесь, у дворцового портика. Всех собрал Тиндарей. Слева от меня Эврипил, сын Эвемона (козопас – и борода козлиная!), справа Асклепиады – Подалирий и Махаон, Капанид с Амфилохом – чуть сзади, Атриды же, как водится, впереди – носы копьями выставили.

– И когда-то сверкающий трезубцем бог

Схватил тебя и унес,

Ибо страсть придавила его сердце.

На золотых конях

Он вознес тебя к Зевсу

В небесный широкославный чертог...

Ревет аэд, Пелопса прославляя. А мы меж собою тихо так: «Шу-шу-шу! Шу-шу-шу!» Знаем, не зря собрали! Неужто сегодня скажут? Пора вроде!

Напировались!

Неужели все-таки Агамемнон? Не разорвали бы его прямо здесь, на месте! За эти дни точно решили: «Кто угодно – но не он!»

– Ты исчез,

И люди искали, но не нашли тебя для матери;

А завистник-сосед

Стал, таясь, рассказывал людям,

Как в воду, кипящую на огне,

Острым изрубленное ножом

Падало тело твое...

Елены нет, Атрея нет (ни разу его не видел!), а Тиндарей сидит на троне, глаза закрыл – то ли спит, то ли аэду внимает.

– Эй, богоравные, а ведь не зря нам про Пелопса поют!

(Кто-то сзади. Кажется, белобрысый Пенелей Гиппалкид.)

– Пусть поют! Мы этого носатого... как Пелопса. В воду, кипящую на огне! (Слева! Аякс Теламонид!)

– Нет!

Я не смею назвать людоедами богов!

Слишком часто кара настигала богохульников...

А богоравные уже – в полный голос:

– Если Агамемнон – все встанем! Не позволим!

– Не позволим, не позволим, не позволим...

Катится по рядам камнепадом, ширится. А мне не по себе почему-то. Вроде для того и ехал сюда, для того и коней торопил...

– А когда расцвели его годы,

Когда первый пух отметил его щеки,

Он задумался о брачной добыче,

О славной Гипподамии, дочери писейского отца.

Выйдя к берегу серого моря,

Он один в ночи

Воззвал к богу, носителю трезубца-а-а-а!..

Старается аэд, не горлом уже поет – брюхом. Да что нам эти Пелопсовы страдания! Не о Гипподамии сейчас речь идет...

– Пилос, Алиба, Мизы, Итома, Феры! Вместе, вместе, вместе!

– Дулихий, Саламин, Гиестия! Вместе!

– Аргос! Аргос! Аргос!

– Да чего мы молчим, богоравные? Встанем, скажем...

Эй, а чего это?

А действительно, чего? Смолк аэд, про свадьбу Пелопсову не допев, Тиндарей с места вскочил... и другие вскочили!

– Кто это?

– Где?

...Высокий, худой, долговязый, в простом черном плаще, с мечом у пояса, с золотым венцом на голове. Идет, на нас не смотрит. На Тиндарея смотрит. Подошел... поклонился... сел...

– Это же Менестей! Менестей Афинский! Эврисфей Эврисфей убит! Эврисфей убит, богоравные! Слышали, Эврисфей, ванакт Микенский, убит! Уби-и-ит!

А я не на Менестея смотрел – на Агамемнона. Вернее, на то место, где он только что сидел. Сгинул Атрид, словно и не было его!

* * *

– Слышали? Слышали? Слышали? Ведь как было? Афиняне их у Элевсина встретили, а Эврисфей приказал колесницы развернуть. Вот я и говорю, какие там колесницы на Элевсине? Поле неровное, кустарник, а Менестей велел там еще и ям нарыть – с кольями. Ну, и привет Танталу, ясное дело! Эврисфея, говорят, родичи Геракла в плен взяли, взяли – а до Афин не довели. И еще болтают, будто Алкмена, Гераклова матушка, ему, Эврисфею, глаза спицами выколола. Вот я и говорю, какая Алкмена? Ее и в живых уже, рассказывают, нет. Да самое интересное не это. Гадес с ним, с Эврисфеем, а вот Атрей! Мы-то думали, он здесь, в Спарте, изгнанник, у алтаря Геры Волоокой о заступничестве молит, а он давно в Микенах! Ну, хитрец! А сейчас и Агамемнона к себе вызвал. Ясное дело, Атрей – ванакт, а носатый – наследник законный. Так что не до Елены им, власть брать надо. Как задумано, а? Мы тут, они – в Микенах, никто Пелопидам этим и помешать не сможет, за Эврисфеевых детишек не вступится! Во дела какие!

Но что с Еленой-то будет, богоравные ? Если не Агамемнон, то кто ? Может быть, я? А почему бы и не я ? У меня, между прочим, сам Поседайон Черногривый в родичах! Не-е-ет, теперь я своего не упущу!

В темном покое – неровный огонек светильника. Дрожит, колеблется, вот-вот погаснет. Душно. Ночь.

– Теламонид кричит, что каждого убьет...

– Подалирий с охраной ходит, с хеттийцами...

– Да все мы с охраной ходим! Дожили!..

– Идоменей, говорят, своих пиратов уже кликнул. Он ведь Атрею свояк...

– Тиндарей со мной говорил. Трясется, весь белый. Что делать, спрашивает. А что делать? Завтра возьмут его за грудки, он назовет зятя – вот тут и начнется!

– Да чего там начнется! Уже началось!

– Так что Тиндарею сказать?

Пятеро нас: Патрокл Менетид – он вроде как старший, мы с Капанидом, Антилох Несторид из Пилоса. И Любимчик – в углу спрятался, в тени черной.

Думаем. Да только думается плохо.

Только что Патрокл был у Тиндарея. Надеялись, сообразит что-нибудь старик, а выходит, он сам от нас помощи ждет!

– А если... это, ну... сказать, что Елена заболела? – Капанид, баском. – Чтобы, мол, через месяц приезжали?

– Богиня-то заболела? – Антилох Пилосский головой качает. – Да и не поможет. Разнесут тут все!

– А может, уедем? Прямо сейчас? Ну их всех!

Это Любимчик – из угла. Переглядываемся. Плечами пожимаем.

– Поздно, – решает Патрокл. – Поздно... ...Да, поздно. Игра Атрея в разгаре. Понял, хитрец, что встанет против него вся Эллада! Понял, подождал, пока страсти разгорятся, и... (Хотел бы я знать, как это с Менестеем Афинским так удачно вышло? И колесницы микенские не на том месте , развернулись, и приехал афинянин миг в миг, лучше и не придумать. Ах, Атрей, Атрей!.. А теперь вокруг – звери. Волки! Вот-вот в горло друг

Другу вцепятся. Только уже не друг другу – враг врагу! Угадала мама – потеряли гончие дичь. И теперь в Микенах смеяться будут, хохотать, глядя, как их недруги резню начнут. А там и колесницы выкатить можно!

Да и только ли в Микенах? Как и задумано – все вместе, всех сразу. Вот она, Гекатомба!

Умирает светильник. Дернулось пламя, мигнуло. Погасло. Тьма!

– Мы на шаг от войны. От всеахейской войны! Всеэллинской, понимаете? Каждый – за себя, один Зевс за всех!

Тихо звучит голос Патрокла. Мы не спорим, хотя мне есть что сказать. Не ЗА всех, Менетид. ПРОТИВ всех!

 
...И брани быть, и городам гореть,
И женщины вина, а не богов,
Что сгинут и герои, и вожди...
 

И ты не прав, пьяница-аэд!

– Если... Если мы сейчас, прямо сейчас, что-нибудь не придумаем...

– А я придумал. Войны не будет.

Кто это сказал? Неужели опять Любимчик?

– Сбежать, что ли? – хмыкает Сфенел. – Слышали уже!

– Нет, не сбежать! – смеется Лаэртид. – Я лучше придумал! Каждый за себя, значит? Вот и славно! Как думаете, Тиндарей не спит еще?

– Да какое там спит! – откликается из черной тьмы Антилох. – Небось подвал ищет, какой поглубже. С засовами из кипрской бронзы. Да только не поможет это...

– И не надо! – хохочет Одиссей. – Вот увидите, все будет хорошо... Ну, я побежал?

Зашевелился, за скамью ногой задел, ойкнул. Хлопнула дверь.

– Резвый мальчик, – негромко роняет кто-то.

Не отвечаем. Молчим.

Тьма.

* * *

Не фаросы, не венцы – панцири и шлемы. Мечи пока в ножнах. Пока...

– Если что, Аякса на себя беру, – шепчу я. – Ты, Капанид, – его брата, Тевкра...

– Угу!

Улыбается Сфенел, бой чуя. Скалится, Капанеева кровь!

– Амфилох, спину прикрываешь!

– Не бойся, ванакт! – смеется Щербатый. – Мы – Аргос!

Да, мы – Аргос. А рядом – Пилос, Дулихий, Саламин, Гиестия, Мизы, Итома, Феры.

И каждый за себя! Никто не сидит – стоим. Шепчемся. Слева от нас – Патрокл с Антилохом, эти пока не нападут, можно даже спиной обернуться...

Вот и первый союз! Оборонительный покуда. А справа – Любимчик лук свой поглаживает. Тоже союз – но уже наступательный.

Охрана близко, но ей к началу не успеть. Сперва сами богоравные схватятся. Потом между гетайрами рубка пойдет. А кто уцелеет, домой поспешит – дружины собирать.

Съездили, называется, посватались!..

– Богоравные! Мужи ахейские!

Дребезжит голос Тиндарея Спартанца. Дрожат худые руки.

– С радостью... С радостью великою обращаюсь я к вам, благородные герои. Ибо дочь моя Елена, Елена Прекрасная, Елена Прекраснейшая, сделала свой выбор...

Гул над толпой. Негромкий, недобрый. Кое-кто уже за меч схватился...

– Хорошо все будет, Диомед! – шепчет Любимчик. – Вот увидишь, хорошо все будет!

Шепчет, а лук не прячет. И Оилид Аякс с луком, и Махаон Асклепиад. А бычок Теламонид уже шлем на глаза надвинул, копье ручищей сжал.

– Все мы здесь друзья, богоравные басилеи, все мы здесь братья! Верю, порадуетесь вы сейчас за мою дочь и за избранника ее! Знаю, все вы достойны, все равны...

Кто-то засмеялся. Вспорхнул над толпой смешок, взлетел... сгинул. Бедняга Тиндарей! Скоро по всей Элладе аэды петь станут про Тиндарея Войны Зачинателя!

– А посему поклянемся согласно обычаю, что никто не поднимет оружия на мужа дочери моей, но придет на помощь ему в трудный час, не жалея сил, крови и самой жизни!..

– Чего это он? – не понял Капанид. – Это, значит, Аякса выберут, а мы ему помогай?

– Именно, – хмыкнул я. – А если тебя?..

А если меня? А если Любимчика? Хлопнул я себя по лбу, по шлему медному, хлопнул, ладонь отбил.

– Лаэртид, ты придумал?

Смеется рыжий, нос от удовольствия морщит. А вокруг – шум, а вокруг крики:

– Правильно, правильно!

– Поможем, крови не пожалеем!

– Клятва, богоравные! Клятва!

Ишь, переменились! То есть не переменились, прежними остались, просто......просто каждый о СЕБЕ подумал! О себе самом! Даже самый распоследний басилейчик-козопас в этот миг-задумался. А вдруг ЕГО выберут? Его, любимого?

Ну, Одиссей!

– Клятва! Клятва! На коне, на крови! По обычаю! . – Клятва! Клятва-а-а! Клятва-а-а-а!

А у Тиндарея все готово. Вот и коня, красавца вороного, ведут. Вот и секира взметнулась... Не ржание – крик человеческий! (Не могу смотреть, когда коней убивают! Не могу!)

– Кля-я-я-я-ятва-а-а-а-а-а-а!

Теплая кровь на камне, теплая кровь на сандалиях...

– Мы, герои Ахайи, герои Эллады, богоравные потомки Олимпийцев...

На всех нас – кровь! Спешили, заляпались...

– ...клянемся Зевсом, Поседайоном, Геей, Гелиосом и Афиной, богами и богинями Олимпийскими, которые владеют нашими городами и землей нашей...

Мертвые конские глаза прямо на меня смотрят. Огромные, темные...

– ...с сего дня и навеки быть единомыслены в защите Елены, богини нашей, и мужа, которого она избрать соизволит, и потомства их, и добра их, и городов их, и царства...

Мне бы радоваться. Хорошо все кончилось! Вместо войны – союз, да еще какой – кровный, нерушимый! И Атрей-хитрец не выиграл – проиграл!

– ...и враги их нашими врагами станут, друзья же – друзьями, а братья – братьями. И да укрепит нас в клятве этой великий Кронион и боги Олимпийцы! Навечно! Навечно! Навечно!

Да, мне бы радоваться, но я не радуюсь. Может, из-за крови – слишком много ее. Не кровные мы братья – кровавые! Не обошлись мы без крови, Елена! Не человеческой, правда. Пока еще...

А может, другая клятва вспомнилась. Вспомнилась – де забывалась никогда...

« – ...На этом камне, пред ликом владыки нашего Зевса Величайшего, Повелителя Ясного Неба, царя богов и царя мира мы, Семеро, клянемся честью, кровью и жизнью своей...»

Ты тоже клялся, папа!

СТРОФА-II

 
Два есть бога-огненосца: Аполлон и Дионис.
Оба в пламени повиты, дух в обоих огневой.
Оба жар приносят людям: тот лучами, тот вином.
Этот гонит сумрак ночи, этот – сумерки души.
 

Вот и гоним – чашу за чашей...

– Еще!.. Еще одну – и все! За новобрачных! Гера, Гестия, хай!

– Ха-а-ай!

Пьян Любимчик, вино проливает, со скамьи валится. Да и мы все не трезвее. Словно после боя – отпускает. Понемногу, понемногу...

– За Елену! За Менелая! Ха-а-ай!

...Белым было лицо Менелая Атрида, когда Прекрасная надела ему на голову венок. Белым – одни глаза жили. Упал на колено, прижался к ее руке...

Неужели она мои мысли прочитала? Или не нужно ей это, сама все поняла? Богиня!

– Слушай, Дио... Диомед! – Любимчик навалился, задышал на ухо. – А мне Тиндарей девушку одну сосватает! Вроде бы как в награду. Пенелопа, дочь Икария. Познакомили уже – красивая! И хозяйственная, шить умеет.

– Поздравляю! – смеюсь я. – Чтобы лучник да без добычи уехал!

– Э-э-эх! – взлетает вверх иссеченная тетивой ладонь. – Пенелопа – хорошо, конечно... Ну, скажи, Диомед, чего твоя сестра замуж так рано вышла? Я бы... Она такая!.. Обнимешь, губами кожи коснешься... Да ты чего?

Убить его, рыжего, что ли?

Ох, мама, мама!

– Выпьем! – Тевкр Теламонид вскакивает, опрокидывает гидрию прямо на пол...

...Тр-р-ра-ах!

– На счастье! На счастье! – вопит пьяный хор.

– Выпьем! – не сдается саламинец. – За наш союз! За наше братство! Братство лучших! Братство героев! Братство Елены!

– Ха-а-а-а-ай!

– И если что, мы все, как один... Все, как один, бронзовой... железной рукой!..

– Ха-а-а-а-а-а-а-ай!

– Сразу видно – братья, – шепчу я грустному Капаниду, за весь этой пьяный вечер не проронившему даже слова. – Друзей обычно выбирают.

– Жа-а-алко! – вздыхает Сфенел. – Елену – замуж! Жалко... Я, знаешь, думал... Нет, Тидид, я все понимаю, но все-таки!.. Думал...

Вздыхает, бедняга! Что тут скажешь? Наверное, каждый из нас об этом думал – хотя бы на миг краткий. Тонкие золотистые руки, невесомая тяжесть венка из роз на голове...

Будь счастлива, Прекрасная!

– А выпьем еще за!..

Не договорил Тевкр – со скатертью поцеловался. То-то!

А Любимчик на кратер критский, осьминогами расписанный, покосился, чашу в сторону отодвинул:

– В-все! Дионис, хайре! Слушай, Диомед, ты меня с собой на войну возьмешь? Ты же обещал!

Я только моргнул. Видать, не только Дионис ему пригрезился, но и сам Арей Эниалий!

– На какую войну, Лаэртид?

– На такую! – твердо ответствовал рыжий.

Еще и война ему! Хорошо Одиссею, ему с невестой об овцах и козах итакийских толковать (ведь хозяйственная!), на свадьбах гулять – Менелаевой и своей... и о войне мечтать («Колесницы-ы-ы-ы впере-е-е-ед!»). А нам домой пора! Ванакту-челноку самое время мчаться в Аргос, потому что Атрей уже сидит на микенском престоле, игра продолжается, вот-вот снова выбросят кости...

...А я так соскучился по Амикле! Так соскучился!

Ничего, маленькая! Скоро буду!

Скоро!

«...Ванакт – солнце, а солнце сжигает тех, кто стоит слишком близко. Пожалей эту девочку, спрячь ее, увези!..»

Зачем, мама, ты это сказала?

* * *

...Близкой грозой дышала туча – громадная, непроницаемо-черная, клубящаяся скрытым огнем. Я замер, застыл, превратился в камешек на речном берегу, в тающую ледышку...

– Радуйся, внук! – пророкотал гром. – Радуйся!

– Радуйся и ТЫ, – с трудом выдохнул я. – Кем бы ТЫ ни был...

Громыхнуло. Острая молния унеслась куда-то в близкую бездну.

–Я – это Я!

Закрыть глаза, замереть, исчезнуть... Не могу! Да и есть ли у меня сейчас глаза? Я камешек, я ледышка...

– И я – это Я, ДЕД! Каждый из нас это – Я.

– Узнаю свою кровь, Диомед! – захохотал гром. – Слушай, внук! Ты сделал то, что нужно было МНЕ, – и Я подарю тебе великую славу. Ты ведь этого хочешь?

И снова молния – еще ближе, еще страшнее. Горячая боль опекла лицо...

– Мне... Мне не это нужно, ДЕД!

Гром обрушился со всех сторон – сверху, снизу, отовсюду. Туча клубилась, горячий ветер открывал клочья, УНОСИЛ прочь.

– Остальное завоюй себе сам, мой нахальный внук! Открою тебе секрет: покорностью от НАС ничего не добьешься. Мне было не легче твоего, Диомед! Мой отец тоже был сумасшедшим. Дерись! Сражайся, пока не победишь – или не погибнешь!

– С кем? – проорал я прямо в черную тьму. – С кем драться? С ВАМИ? С вашей Семьей? С ТОБОЙ?

Мир замер. На миг почудилось: сквозь темную пелену на меня смотрит ЕГО Лик. Холодно, надмирно, безразлично. Но вот что-то живое вспыхнуло в ярких, как утреннее небо, глазах.

– А хоть и со МНОЮ, мальчик. Если бы Я боялся, то до сих пор прозябал бы в чужой утробе. Вам, людям, легче – вам нечего терять! Кем лучше быть – овечьим стадом или львиной стаей? Я не стану помогать. Я превращу тебя в серый пепел, если станешь мешать МНЕ. Но все равно – сражайся! Иначе ты – не МОЙ внук!

Полыхнуло, закрутилось огнем, желтым, невыносимо жарким пламенем, я сгинул, исчез, провалился в Тартар, в безвидность, в никуда...

– Сражайся! – все еще грохотало в ушах. – Сражайся!

...Пот струился по лицу, и не было сил даже привстать, даже провести ладонью по лбу. Нет, неправда! Этого не было! Просто сон, страшный сон, такие иногда снятся перед рассветом...

«Покорностью от НАС ничего не добьешься! Сражайся!»

* * *

Я так и понял – случилось!

Понял, когда в чуткой вечерней тишине простучали возле окон копыта, когда засуетились куреты, когда хлопнула дверь, и Мантос, старшой гетайров, быстро поклонившись, взглянул мне прямо в глаза...

Тегея – маленький пыльный городишко среди гор. Даже не городишко – полтора дома на холме. Мы как раз собирались ужинать, и Любимчик начал рассказывать одну из своих бесконечных баек...

(Увязался-таки со мной рыжий! До Гереи Аркадской проводить вызвался. Стада Лэртовы, оказывается, возле той Гереи пасутся, пригляда требуют. Хозяйственный парень!)