Текст книги "Дубликат (СИ)"

Автор книги: Андрей Северский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Однако у взбешенного Фиделя Кастро не было подобной уверенности. Он знал об учебном лагере в Гватемале и был убежден, что готовится какой-то удар по его режиму. Считая, что, несмотря на заявление президента Кеннеди, готовится не что иное, как вторжение войск Соединенных Штатов на Кубу, он полагал, что над ним нависла серьезная угроза. Кастро отдал распоряжение своим войскам безопасности арестовать всех известных или подозреваемых участников оппозиции. Почти 100 тысяч человек было арестовано и заключено в лагеря, созданные по всей стране. Это был первый удар, имевший катастрофические последствия для операции в заливе Кочинос: ядро сил, могущих прийти на помощь высадившемуся на побережье отряду, было арестовано.

Первый налет кубинских бомбардировщиков B-26 на аэродромы Кастро был признан успешным, поскольку, по данным аэрофотосъемки, проведенной после налета, выяснилось, что примерно половина самолетов Кастро была уничтожена или повреждена. В соответствии с ранее разработанным планом один бомбардировщик B-26, возвращаясь после налета на Кубу, приземлился в Майами, а его пилот заявил, что он дезертировал из военно-воздушных сил Кастро. Такой маневр призван был несколько сгладить впечатление, вызванное бомбардировкой у мировой общественности, и свести до минимума «шумиху» в прессе. Замысел этот оказался безуспешным, так как «шумиха» не была предотвращена: Соединенные Штаты в Организации Объединенных Наций подверглись нападкам, их обвиняли в причастности к этой акции.

В это время бригада уже покинула свой лагерь в Гватемале, отправившись на кораблях в залив Кочинос. В воскресенье вечером 16 апреля полковник морской пехоты, прикомандированный к ЦРУ и непосредственно командовавший операцией, впервые за много дней отправился домой пообедать, приказав своим коллегам не позволять «им» ничего менять. «Им» – в данном случае руководящим правительственным деятелям. Приказ полковника отражал озабоченность руководителей операции тем, что свобода их действий может быть еще более ограничена.

И полковник был прав. Вскоре после его ухода позвонил Макджордж Банди и сообщил, что президент принял решение отменить второй налет военно-воздушных сил свободных кубинцев. Генерал Чарлз Кэйбел, исполнявший в тот вечер обязанности директора ЦРУ (Аллен Даллес находился в Пуэрто-Рико), отправился вместе с Ричардом Бисселом в госдепартамент на совещание с государственным секретарем Раском. Государственный секретарь подтвердил, что президент принял решение отменить второй налет в связи с усиливающимися протестами в Организации Объединенных Наций, но посоветовал генералу Кэйбелу обратиться непосредственно к президенту, который находился в своем загородном доме близ Миддлберга, штат Виргиния. Генерал Кэйбел, решив, что подобное обращение будет бесполезным, вернулся в штаб. Здесь его встретила группа разгневанных сотрудников, считавших произведенные изменения плана не чем иным, как «преступным пренебрежением». Генерал Кэйбел попросил коллегу из Объединенного комитета начальников штабов принять участие в совещании и спросил его, что могут предпринять регулярные войска для оказания содействия операции. Было решено держать поблизости от залива Кочинос авианосец «Боксер», полагая, что, даже если его самолеты нельзя будет использовать, он окажет большое психологическое воздействие. Интересно отметить, что, когда этот генерал из Пентагона выходил в тот ранний предрассветный час из здания ЦРУ, он сказал сопровождавшему его сотруднику: «Кэйбел, безусловно, знает, что операция провалится, не правда ли?»

В этот момент высадку еще можно было отменить. Имелся план, на случай если высадка в последнюю минуту будет отменена, а кубинские парашютисты еще не покинут аэродрома в Центральной Америке, – план, предусматривавший изменение направления десантных кораблей на Пуэрто-Рико. Однако организаторы операции были глубоко убеждены, что, если операция по каким-то причинам не состоится, кубинская бригада либо станет действовать самостоятельно, либо взбунтуется, что создаст такой переполох, который причинит гораздо больше неприятностей, чем даже провал операции. Поэтому, хотя многие уже не верили в возможность успеха этого мероприятия, было решено действовать.

Ход высадки кубинской бригады уже неоднократно описывался. Можно лишь сказать, что в военном отношении этот этап операции прошел успешно. Парашютисты приземлились в заданной местности. Четыре батальона из пяти высадились в намеченных пунктах побережья, а пятый батальон, хотя и не смог высадиться там, где намечалось, в конце концов пробился к побережью и вступил в бой. Однако с наступлением рассвета начала действовать авиация Кастро, и с этого момента шансы на успех уменьшались с каждым часом. Кастро имел всего 5 реактивных самолетов – 3 американские учебные машины Т-33 и 2 английских самолета «Си-фьюриз», тем не менее они решили исход сражения, потопив один из десантных кораблей и уничтожив значительную часть боеприпасов и средств связи. Самолеты повредили еще один корабль, а остальные отогнали в море.

Формирования «свободных кубинцев» сражались отважно и нанесли тяжелые потери войскам Кастро. Но реактивные самолеты Кастро господствовали в воздухе, боеприпасы и подкрепления подвозить было невозможно. Хотя введенные в действие на второй день бомбардировщики B-26 нанесли серьезные удары по противнику, они уже не могли изменить исход сражения. На третий день все было кончено. Командир бригады в ответ на поступившее с американского корабля предложение спасти оставшихся в живых кубинцев послал американцев ко всем чертям. Основной состав бригады был захвачен в плен. Их судили, заключили в тюрьму и затем освободили за выкуп.

Для Вашингтона это было подобно шоку. Роберт Кеннеди назвал этот день самым мрачным в жизни его брата. Президент дал указание генералу Максуэллу Тэйлору создать комиссию для расследования в составе президента, министра юстиции, адмирала Арли Берка и Аллена Даллеса. В прессе этот шаг истолковывался как свидетельство того, что руководство партизанской войной будет передано в ведение Пентагона.

Внутри ЦРУ Аллен Даллес поручил мне как генеральному инспектору изучить, как планировалось проведение операции и как шло ее осуществление. Я не должен был касаться анализа политических решений, относящихся к операции. Задача сводилась к тому, чтобы изучить, насколько успешно ЦРУ справлялось со своими обязанностями. На протяжении нескольких последующих месяцев ряд моих сотрудников изучали все аспекты операции, беседовали почти со всеми сотрудниками ЦРУ, имевшими к этой операции отношение, и пытались как можно глубже разобраться в этом деле. Подготовленный секретный доклад носил критический характер и был посвящен оперативным вопросам. Вместо того чтобы правильно воспринять главную цель доклада – предупредить повторение подобных ошибок в будущем, – сотрудникам, принимавшим участие в операции, он не понравился, и они подвергли его резким нападкам.

В последовавшей после операции волне взаимных обвинений президент Кеннеди взял на себя всю ответственность. Подобно тому как поступил президент Эйзенхауэр в случае с самолетом U-2, глава нашего государства и на этот раз признал участие Соединенных Штатов в инциденте, чего он ни в коем случае не должен был делать.

Ф.Кастро со своими войсками, отражающими высадку

Никогда в человеческой истории главы государств открыто не признавали участия в тайной деятельности; недаром агентов разведки готовят к тому, чтобы они после провала не ожидали помощи от своей страны. Это не просто твердость, проявляемая ради того, чтобы казаться твердым, это реалистическая политика. Она позволяет сохранять нормальные международные отношения, не допуская их осложнения, что наверняка происходило бы, если бы государства признавали своим каждого задержанного агента.

Дважды президенты Соединенных Штатов сочли возможным игнорировать это неписаное правило, и в результате происшедшие осложнения в международных сферах были гораздо более глубокими и затяжными, нежели можно было ожидать от самих инцидентов. Если бы Вашингтон после уничтожения самолета U-2 в районе Свердловска хранил молчание, дело ограничилось бы обычным обменом нот протеста, и, возможно, удалось бы спасти конференцию в верхах. Однако президент Эйзенхауэр своим признанием, что он санкционировал полеты U-2, нанес удар по престижу Хрущева, принявшего решительные меры. Точно такой же характер носило признание президента Кеннеди ответственности США за операцию в заливе Кочинос.

Правда, в обоих случаях и тот и другой президент заверяли американскую общественность, что им было известно, что происходит в их государственном аппарате. Однако не ясно, компенсирует ли положительный эффект, достигнутый внутри страны, тот урон, который мы несем за ее пределами.

После провала операции в заливе Кочинос все правительственные ведомства в Вашингтоне наперебой пытались снять с себя ответственность и возложить ее на кого-то другого. Одни пытались обвинять в провале министерство обороны и Объединенный комитет начальников штабов, участие которых в операции было ограниченным, другие намекали, что посол Стивенсон и вообще противники операции оказывали сдерживающее влияние на президента, чем в не малой степени способствовали провалу вторжения. Были даже такие участники операции, которые позаботились, чтобы пресса наиболее полно узнала об их роли в операции.

Президент Кеннеди был прав, сказав, что ответственность за провал операции несут все. Но прежде всего этот провал был провалом Центрального разведывательного управления, на которое была возложена ответственность за проведение операции.

Однако причины краха операции коренятся не только в ошибках разведки. В основном операция была подготовлена хорошо. Она не увенчалась успехом из-за допущенных занимавшимися ею сотрудниками ЦРУ просчетов при определении условий, необходимых для решения поставленной задачи. Если бы в ходе сражения кубинская бригада была бы близка к победе, то мы имели бы право говорить о том, что операция могла быть успешной. Но я считаю, что у нас никогда не было шансов на благоприятный исход операции; даже если бы в решающий момент президент разрешил налет авиации и если бы у Кастро не было самолетов и танков, успешный исход операции был бы крайне сомнителен.

Решающий просчет состоял в том, что отсутствовала правильная разведывательная информация о боеспособности войск Кастро. Милиция и армия Кастро сражались гораздо лучше, чем предполагалось, их верность и преданность Фиделю были крайне недооценены.

Не было и дезертирства из войск Кастро в предполагавшихся масштабах. Конечно, кое-кто из солдат Кастро складывал оружие и сдавался, когда приходилось очень туго, но в большинстве своем коммунистические вооруженные силы показали себя с хорошей стороны. Могут сказать, что «свободным кубинцам» не удалось оказать достаточно сильного наступательного нажима на обороняющиеся войска и что, если бы положение на поле боя сложилось не в пользу Кастро, его войска побросали бы оружие и перешли на сторону противника. Судя по тому, что известно об этом сражении, такой вывод представляется необоснованным.

Заявление президента Кеннеди о том, что Соединенные Штаты не станут осуществлять интервенцию на Кубе, сделанное перед самой операцией, оказало отрицательное психологическое воздействие. Оно, безусловно, должно было внести и внесло замешательство в ряды кубинцев-антикастровцев, участников операции.

Просочившиеся с Кубы сведения об арестах милицией Кастро всех, кто подозревался в принадлежности к оппозиции, должны были привести к полному пересмотру плана операции в Вашингтоне. Всех участников сопротивления Кастро засадил в концентрационные лагеря, и высадившийся на побережье Кубы отряд уже не мог рассчитывать на какое-либо содействие внутри страны.

Пленные боевики-антикастровцы

Совершенно очевидно, что президент США и его главные советники абсолютно не продумали вопроса о том, каким образом США смогут отмежеваться от причастности к этой операции. Было нарушено одно из основных правил при проведении подобных операций – не было принято никаких мер для обеспечения доказательства непричастности американского правительства к этим событиям. Ибо к моменту высадки в заливе Кочинос операция уже не была секретной, всем было известно, что кубинцев поддерживают и направляют Соединенные Штаты. Если принимавшие решения деятели полагали, что высадка кубинской бригады на побережье Кубы не привлечет внимания общественности, то им вскоре пришлось в этом разочароваться.

Не вызывает сомнения, что организаторы операции, навязав свой план, позже по вполне понятным причинам не проявили должной объективности и не отменили операцию. Конечно же, они были уверены в успехе и настаивали на проведении операции.

Президент не располагал специальным аппаратом из специалистов для изучения планов операции. Президенту и его главным советникам делались доклады, докладчики отвечали на вопросы и только. Никаких глубоких разработок или оценочных исследований операции проведено не было. К операции, носившей тайный характер, все относились как к сверхсекретной. Это было ошибкой. В высших правительственных сферах операцию следовало изучить гораздо шире и глубже. Президент, как это он сам впоследствии осознал в период кризиса, возникшего в связи с обнаружением на Кубе ракет, должен был привлечь лучшие умы в Вашингтоне для изучения, анализа и выработки рекомендаций в связи с этой операцией.

Наконец, самый важный урок заключается в том, что Соединенные Штаты для решения любой задачи с помощью иррегулярных средств всегда должны быть готовы решить ее или дипломатическим путем, или путем открытых военных действий. Как и во многих других случаях, попытка решить задачу, идя по наиболее легкому пути, привела к катастрофическому падению репутации и престижа Соединенных Штатов.

Почему провалилась операция в заливе Кочинос? Как могло случиться, что Центральное разведывательное управление, располагавшее мощным аппаратом по сбору и анализу информации, высококвалифицированными и опытными сотрудниками, вооруженными исключительно тонкой и изощренной техникой, допустило такую ошибку?

Я считаю, что провал операции произошел не по вине ЦРУ, а вопреки тому, чем располагало ЦРУ. Деятели, принимающие политические решения, не были должным образом информированы относительно возможностей и недостатков тех внешнеполитических методов, к которым они решили прибегнуть. Люди, возглавлявшие операцию, предпочли действовать вне рамок ЦРУ и разведывательной системы в целом и поэтому сами лишили себя возможности использовать знания и опыт квалифицированных специалистов в Вашингтоне. Не было создано группы из объективных специалистов, которые могли бы критически оценить шансы на успех или поражение. Одни и те же лица обрабатывали разведывательную информацию, планировали операцию, «подавали» ее политическим деятелям и в заключение руководили операцией. Мы сталкиваемся здесь с классическим примером необходимости четкого разграничения участков деятельности работников, оценивающих разведывательную информацию, и работников, организующих операции на основе этой информации.

Глава 9. Объединенная группа по изучению разведывательной деятельности за границей

Президент Эйзенхауэр пользовался разведывательной информацией на протяжении всей своей военной службы и, находясь в Белом доме, тоже не переставал уделять разведке значительное внимание. Президент чрезвычайно любил точность и организованность. В этом отношении он, несомненно, был лучшим из тех четырех президентов, при которых мне довелось нести в Вашингтоне государственную службу. Поступление всей разведывательной информации он организовал в основном через своего помощника полковника (теперь генерала) Эндрю Гудпастера. Кроме того, он часто встречался с государственным секретарем Джоном Фостером Даллесом, бывшим в курсе сведений, полученных из разведывательных источников, и время от времени виделся с глазу на глаз с братом государственного секретаря Алленом, возглавлявшим ЦРУ в период президентства Эйзенхауэра.

Несмотря на то, что Эйзенхауэр постоянно пользовался разведывательными данными, он не мог не поражаться размаху, с каким Соединенные Штаты вели разведывательную работу. Он не мог представить себе, насколько расширилась эта деятельность после окончания второй мировой войны. Потребовался серьезный инцидент, чтобы он обратил внимание на это обстоятельство. Речь идет о выступлении советского министра иностранных дел Андрея Громыко в Женеве в 1959 году, в котором он осудил разведывательную деятельность Соединенных Штатов в Берлине. Сила и резкость выступления Громыко и выдвинутое им обвинение в том, что разведывательная работа Соединенных Штатов создала опасную обстановку в Берлине, привели к тому, что президент стал проявлять гораздо больший интерес к разведывательной деятельности США. Он председательствовал на ряде совещаний на высоком уровне, в ходе которых в деталях рассматривалась разведывательная работа, проводимая в районе Берлина как Соединенными Штатами, так и коммунистами. В то время в некоторых «веселых» комментариях утверждалось, что в Берлине количество работников спецслужб Востока и Запада превышает по численности местное население.

По распоряжению президента Бюджетное бюро более внимательно изучило масштабы разведывательной работы США. Директор Бюджетного бюро Морис Стэнс осенью 1959 года направил президенту Эйзенхауэру перечень восемнадцати обзоров, которые Бюджетное бюро должно было представить в следующем году. Как сообщают, Эйзенхауэр высказал пожелание, чтобы эти исследования были проведены до окончания срока его полномочий. Два из намеченных исследований затрагивали работу органов разведки.

Слух о том, что Бюджетное бюро намеревается изучать деятельность разведывательных организаций, вызвал серьезные опасения в этих организациях и явился предметом горячих дебатов. Поскольку эти исследования должны были затронуть весьма широкий круг вопросов и потребовать привлечения большого числа людей, сведения о разведывательной деятельности стали бы доступны сотрудникам той части государственного аппарата, где лишь очень немногие проходили проверку, необходимую для работы в разведке. Из числа работников Бюджетного бюро только начальник международного отдела Роберт Мэйси – да разве что еще несколько человек – всегда проявлял большой интерес к деятельности разведывательных органов; он совершил ряд заграничных поездок, знакомясь с работой государственного аппарата США в международной сфере и обращая при этом особое внимание на разведку.

Во всяком случае, предложение о том, чтобы Бюджетное бюро изучило деятельность разведки, вызвало такое множество противоречивых суждений, что предпринять что-либо с целью сдвинуть с мертвой точки данное предложение было невозможно.

В мае 1960 года я запланировал поездку в страны Юго-Восточной Азии для инспектирования работы ЦРУ. По дороге я должен был выступить с докладом на ежегодном заседании Совета по международным проблемам в Асиломаре на полуострове Монтерей (Северная Калифорния). Это означало, что я не смогу присутствовать на очередном заседании Совета консультантов по вопросам внешней разведки при президенте, хотя до этого я, кажется, не пропустил ни одного подобного заседания. Обычно я сопровождал мистера Даллеса на заседания совета. Будучи ответственным за связи ЦРУ с другими органами, я должен был до своего отъезда подготовить необходимые для заседания совета документы.

Я покинул Вашингтон 4 мая 1960 года. 1 мая мы узнали, что в районе Свердловска, в России, сбит самолет U-2. Сообщение об этом событии вызвало невиданный переполох в Вашингтоне. Я не принимал участия в большинстве заседаний и обсуждений, проходивших в связи с этим событием, но я очень хорошо помню, как я сидел в кабинете Аллена Даллеса и слушал Дика Биссела, уверявшего нас, что пилот не мог уцелеть и поэтому Соединенные Штаты должны держаться за версию прикрытия: самолет метеорологической разведки вылетел из Турции и потерял ориентировку. Это, безусловно, было началом трагедии: правительство Соединенных Штатов заявило именно о том, о чем не следовало говорить в данном случае в связи с данным инцидентом. Даллес сообщил мне, что он предлагал президенту принять его, Даллеса, отставку, чтобы была возможность переложить на него всю ответственность. Президент Эйзенхауэр отверг это предложение на том основании, что не следует давать пищу разговорам, будто государственные органы могут проводить такую деятельность, о какой президент не имеет представления. Поэтому он настоял на том, чтобы заявить, что он санкционировал полет. Это в свою очередь вызвало, конечно, еще большие осложнения и привело к провалу конференции в верхах.

Обломки сбитого U-2

Было совершенно очевидно, что подразделение ЦРУ, отвечавшее за выработку версии прикрытия, не продумало этот вопрос достаточно тщательно. Насколько мне известно, никто еще не предложил безотказного способа быстрого уничтожения роликов кинопленки длиной в несколько сот метров. Даже если бы Френсису Пауэрсу удалось нажать «кнопку уничтожения», в результате чего самолет взорвался бы в воздухе, все равно не исключалась возможность того, что на советской территории в результате тщательных поисков могли быть обнаружены киноролики. Далее, предположение Биссела о том, что Пауэрс погиб во время катастрофы, было основано на предположении, что его самолет был сбит ракетой или артиллерийским огнем с другого самолета на большой высоте и что Пауэрс погиб, ибо кабина его самолета в результате огня оказалась разгерметизированной.

Фактически же оказалось, что советская ракета взорвалась рядом с самолетом, который был поврежден и рухнул на землю. Пауэрс не был даже серьезно ранен. Он тщетно пытался добраться до «кнопки уничтожения», а затем успел выброситься из самолета и спастись на парашюте. Все это было подтверждено, когда Пауэрса обменяли на полковника Абеля в 1962 году и он смог рассказать, что произошло.

Когда я прибыл в Калифорнию на заседание Совета по международным проблемам, Хрущев еще не сделал своего заявления, из которого следовало, что в распоряжении советских властей находятся обломки самолета U-2, а Френсис Пауэрс жив. Это заявление он сделал в тот день, когда я выступал с докладом в Асиломаре. До этого я уже встретился с представителями прессы, рассказав им о работе ЦРУ открытого характера и о разведке США вообще. После заявления Хрущева корреспонденты как с неба свалились и пытались заставить меня сказать еще что-нибудь. Я наотрез отказался комментировать что бы то ни было. Впоследствии я с удовольствием узнал, что один из радиообозревателей, освещая этот эпизод, охарактеризовал мой стереотипный ответ «никаких комментариев» как единственное разумное заявление из всех заявлений правительства в связи с этим событием.

Ф.Пауэрс перед советским судом

Создание самолетов U-2 и их использование представляют собой знаменательное явление и достижение; и даже факт уничтожения одного из U-2 над Россией 1 мая 1960 года не должен умалять великих усилий людей, сделавших возможным полеты самолетов этой конструкции. Хотя Биссел переоценил действие заранее подготовленной версии прикрытия для Соединенных Штатов, именно благодаря его энергии и упорству стали возможными полеты U-2. Френсис Пауэрс и другие пилоты самолетов U-2, несомненно, тоже заслуживают, чтобы их мужество и способности были оценены должным образом. Во время следствия и процесса Пауэрс держался с достоинством, не выдав русским никаких тайн, кроме тех, что они и без того давно знали. После его возвращения в Соединенные Штаты в 1962 году, когда его обменяли на Рудольфа Абеля, была создана комиссия во главе с федеральным судьей Преттименом, тщательнейшим образом изучившая его поведение в заключении и установившая, что он вел себя в соответствии с инструкциями. Пауэрс был награжден Центральным разведывательным управлением.

Мое выступление на заседании Совета по международным проблемам было посвящено Африке, где я незадолго до того провел два месяца. Все увиденное мной на этом континенте произвело на меня сильное впечатление и вызвало не менее сильное беспокойство. Отнюдь не будучи специалистом по проблемам этого района земного шара, я старался прислушиваться к тому, что говорят сведущие люди, а затем сделать обоснованные оценки того, что здесь, вероятнее всего, должно будет произойти в ближайшем будущем.

Само мое появление на Африканском континенте, казалось, имело свой определенный смысл. Из Каира мы должны были вылететь в конце дня самолетом компании «Судан-эйр» в Хартум. Мы договорились с компанией о том, чтобы первыми вступить на борт самолета (по причинам отнюдь не эгоистического свойства) и занять места рядом с входом. Это было особенно важно, поскольку мы летели самолетом «Вискаунт», у которого вход расположен в хвостовой части и который вмещает около 70 пассажиров. Чтобы поднять по трапу мою каталку и посадить меня в ближайшее кресло, требовались усилия трех или четырех человек, и нам не хотелось доставлять неудобства другим пассажирам.

Но в силу какой-то ошибки служащие аэропорта не доставили нас к самолету заблаговременно. Температура в Каирском международном аэропорту в 18 часов в тот июльский день достигала почти 50 градусов жары. Прибывшие в аэропорт пассажиры стояли на солнце, пока мою каталку поднимали по крутым ступеням трапа на самолет. Оказавшись в самолете, мы с большим трудом добрались по узкому проходу, где почти невозможно было развернуть каталку, до ближайшего кресла. На все это у нас ушло около 15 минут, и тем временем остальные пассажиры буквально спеклись. Среди этой весьма разнородной и разноязычной публики были и европейцы, и азиаты, и африканцы в пестрых нарядах. Нашими ближайшими соседями по салону оказались ливанский купец, член суданского парламента и новый посол коммунистического Китая в Хартуме с двумя помощниками.

Особенно искушал меня китаец, рядом с креслом которого стоял пухлый портфель с документами. Я отдал бы правую руку, чтобы познакомиться с содержанием портфеля. Я никогда не видел, чтобы китайцам было так жарко, как этим трем, и убежден, что их самочувствие едва ли улучшилось, если бы они узнали, кто заставил их ждать.

Когда мы прибыли в Хартум, ситуация была прямо противоположной – теперь мы ждали, пока все другие пассажиры сойдут с самолета. Перед нашими глазами открылась типичная картина, отражавшая усилия, предпринимаемые коммунистами в Африке. Встречать нового китайского посла прибыло 109 представителей коммунистических стран – русских, поляков, чехов, болгар, румын, югославов, восточных немцев и северных корейцев. Такое положение наблюдалось во всех независимых африканских странах, и дело шло к тому, что этот образец будет принят в более чем 25 молодых государствах Африки, которым предстояло вступить на путь независимого существования в течение ближайших пяти лет.

В 1959 году Африку буквально раздирали националистические чувства, хотя многие представители колониальных держав предпочитали не замечать этого. Вполне естественно, что те белые, которые жили и работали в различных частях Африки, всеми силами стремясь повысить свой жизненный уровень, опасались подъема «черного национализма» и осуждали его. Это было особенно заметно в Кении, стране с очаровательными плантациями и процветающими городами, созданными под руководством англичан. Кения только что пережила восстание мау-мау. Несмотря на то что я очень много читал по этой проблеме перед вылетом из Соединенных Штатов, меня все же поразили те сведения, которые я получил на месте в Найроби.

В Соединенных Штатах у нас складывалось впечатление, что восстание мау-мау было направлено прежде всего против белых. В действительности, однако, было убито только 55 белых поселенцев, в то время как, по имеющимся оценкам, чернокожих было убито 18 тысяч человек, в основном африканцев из племени кикуйю, которые отказывались сотрудничать с движением мау-мау. Хотя, как обычно, англичан обвиняли в создании концентрационных лагерей, тем не менее представители администрации продемонстрировали исключительную выдержку и умение при подавлении восстания: они переселили жителей некоторых деревень, чтобы спасти людей от расправы; благодаря умелым действиям разведки они сумели проникнуть в банды мау-мау, захватить вожаков и положить конец восстанию.

Помимо Египта, Судана и Кении, я в ходе этой поездки посетил Асмару в Эритрее, Эфиопию и Сомали. Почти две недели я провел в Южно-Африканском Союзе, в стране, занимающей южную оконечность Африканского континента, которая поразила меня своей совершеннейшей европеизацией. Если бы не своеобразие рельефа местности, характера производства, а также бросающееся в глаза неравенство между белыми и черными, то можно было бы подумать, что путешествуешь по Западной Европе. Однако наибольшее впечатление в Южной Африке на меня произвело не то, что я видел, а то, что чувствовал. Здесь, несомненно, царила самая гнетущая политическая атмосфера, в которой мне когда-либо приходилось находиться. Каких-либо ощутимых признаков, которыми можно было бы обосновать это чувство, не было, за исключением некоторых внешних проявлений. Буквально все обращавшиеся к вам африканцы приветствовали вас словом «хозяин». То, как чернокожие смотрят на вас или не смотрят, как с наступлением темноты все, кроме тех, кто занят каким-либо делом, просто исчезают с улиц, – все это прекрасно характеризовало обстановку.

Показательной в этом отношении была краткая встреча с тогдашним министром иностранных дел ЮАС. Я встретился с ним на приеме в загородном клубе, устроенном в честь моего старого друга Билла Мэддокса, покидавшего Преторию после четырех лет службы на посту советника посольства. Меня представили министру иностранных дел как чиновника из Вашингтона, приехавшего на несколько дней в инспекционных целях.

«Мистер Киркпатрик, как долго вы собираетесь пробыть здесь?» – спросил министр.

Я ответил, что пробуду всего несколько дней и этого явно недостаточно, чтобы отдать должное его стране.

«Но вполне достаточно, чтобы написать книгу о ней», – сказал он и пустился в пространные сердитые разглагольствования о враждебном отношении мировой прессы к Южной Африке.

В Кении, Уганде и Южной Родезии от всех английских чиновников, с которыми я разговаривал, я слышал одни и те же вещие слова: «Следите за событиями в Конго». Все они были убеждены, что Бельгийское Конго – ключ к пониманию развития африканского национализма, что эта страна первая станет независимой и положит начало цепной реакции, которая распространится по всей Африке. Мне было чрезвычайно интересно, какое впечатление сложится у меня о существующей ситуации по прибытии в Леопольдвиль.