Текст книги "Океан. Выпуск двенадцатый"

Автор книги: Андрей Некрасов

Соавторы: Владимир Беляев,Роман Белоусов,Виктор Дыгало,Виктор Федотов,Игорь Озимов,Юрий Дудников,Виктор Устьянцев,В. Ананьин,Сергей Каменев,Семен Белкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

IV

Островский с Рогожцевым, как обычно, прогуливались по палубе вдоль надстройки, с наслаждением дышали вечерним морским воздухом.

Солнце висело над горизонтом. Большим огненно-желтым кругом оно светило в лицо капитану, стоявшему на мостике – возвышении перед дымовой трубой, било в глаза немногим вышедшим на палубу после ужина пассажирам.

Скалы слева приняли темно-коричневый оттенок. Чайки сидели на воде и вертели клювастыми головками, провожая взглядами проплывавший мимо них пароход.

– Дикость, ах дикость, – заговорил врач. – А ведь вот какой прекрасный пароход пущен в места эти убогие! Отделка салонов, кают! Вероятно, именно подобное, современное должно нести в эти дикие места культуру, а, Дмитрий Николаевич?

– Мы теперь озабочены не столько этим, – возразил советник, – сколько вообще необходимостью заселения края. Вы ведь уже обратили внимание на немногочисленность населения в становищах?

Рогожцев кивнул.

– Но даже таких становищ не столь много на Мурмане. Кроме того, почти все они сезонные. Люди приходят сюда на время промысла трески. Это весна и летняя путина. Осенью рыбаки уезжают к себе в Поморье, и весь мурманский берег вновь пустеет. А ведь места, Николай Львович, здесь изобильные. И рыбою, и зверем морским за Святым Носом. Всем этим богатством почти беспрепятственно пользуются соседи – предприимчивые норвежцы. И, между нами говоря, они нынче укрепляют свои позиции здесь на Севере. Растут их поселения, увеличивается флот. И нас, конечно же, не может не беспокоить подобное усиление норвежской экспансии у российских берегов, – взволнованно говорил Островский.

– Да, да, конечно, – понимающе кивал врач.

– Именно этот довод и выдвинули мы с консулом в качестве главного при решении вопроса об учреждении пароходства. Регулярное сообщение должно способствовать заселению края. Кроме того, правительство предусматривает введение определенных льгот для переселенцев, в частности налоговых.

Помолчав, советник похлопал ладонью по дубовому лакированному поручню.

– А что до отделки судна, то, как вы изволили заметить, отделка действительно замечательная, – согласился Островский. – И сам пароход хорош. Англичане строили. Но вы, Николай Львович, имеете в виду каюты и салон первого класса, которыми пользуемся мы с вами. А ведь билет в первый класс этим бедным людям, – он указал взглядом в сторону берега, – согласитесь, не по карману. Они будут ездить, как американские иммигранты, там, – советник притопнул ногой, – под палубою, в трюмах с многоярусными нарами, и вот здесь, – он обвел вокруг рукой, – на палубе.

Рогожцев огляделся. Его взгляд выражал сомнение: как же здесь, на открытой палубе, можно путешествовать, на ветру и холоде!

Островский поймал его взгляд.

– Мне доводилось видеть, как ехали рыбаки с Поморья на промысел сюда, к мурманскому берегу, на соловецком пароходе, его нанимали однажды промышленники, – продолжал советник. – Верите ли, на верхней палубе некуда было ступить. Была ранняя весна. Эти бедные люди сидели и лежали четверо суток на студеном ветру, под ледяными брызгами.

– Это, конечно, ужасно, – пробормотал ошеломленный врач. – Вы, кажется, упомянули о соловецком пароходе, Дмитрий Николаевич. Что, разве был и такой?

– Не только был, но и есть, и не один, а целых два, – сказал советник.

– Оплот божьей веры – и передовая техника? – недоуменно пожал плечами Рогожцев.

– Именно, – подхватил Островский. – Причем монастырь, как ни странно, гораздо раньше иных завел себе пароходы.

– Любопытно, – проговорил врач.

– Если желаете, могу рассказать кое-что из истории внедрения пароходов на нашем Севере, – предложил советник. – Мне пришлось изучать этот вопрос. Я готовил исчерпывающий материал для консула. Его мнений о целесообразности учреждения здесь пароходных линий запрашивал сам министр финансов.

– Вот как? – заинтересовался врач. – Я бы с огромным удовольствием послушал.

Советник достал из кармана портсигар, вынул папироску, закурил.

– История эта, оговорюсь сразу, безрадостна, – начал он. – Правда, начало было многообещающим. Судите сами: в седьмом году [2]2
  В 1807 году.


[Закрыть]Фултон с Ливингстоном пускают первый пироскаф по Гудзону. В пятнадцатом – Бэрд в Петербурге открывает морские рейсы до Кронштадта на построенном им стимботе «Елизавета». А уже в двадцать пятом строится первый пароход на Севере – «Легкий». – Советник глубоко затянулся, выдохнул дым. – Кстати, строить этот пароход поручили одному из искуснейших русских корабелов, Александру Михайловичу Курочкину, создателю таких шедевров, как фрегаты «Азов», «Иезекииль». Строил он «Легкий» там же, в Соломбале, на адмиралтейской верфи.

– И что же, пароход вышел полностью русским? – недоверчиво спросил Рогожцев.

– Да, представьте. Машина для него была сделана на Ижорском адмиралтейском заводе. Собственно, две машины, – поправился Островский. – Вторую установили на таком же пароходе через год. Его назвали «Спешный». Заложили «Легкий» в октябре двадцать четвертого, а в двадцать шестом испытали. – Советник усмехнулся. – Рассказывали, что испытания «Легкого» собрали множество любопытных и при всем честном народе с пароходом приключился конфуз.

Управляли пароходом механик, присланный с Ижорского завода для установки машины, и лоцман Пустошный. Правда, какой Пустошный, я не знаю. В Архангельске ведь больше половины лоцманов – Пустошные, из деревни Пустошь, что напротив Соломбалы. А надо сказать, испытания проводились на Двине, между Соломбальским адмиралтейством и рекою Маймаксой. На обратном пути пароход чрезмерно уклонился вправо. Да так, что не сумел миновать барок с грузом – они стояли у берега – и таранил одну из них. Барка с проломленным боком затонула, а «Легкий» вернулся к адмиралтейству без бушприта. Люди утверждали, что Пустошный якобы обещал показать первый пароход жене, сидевшей у окошка в Пустоши.

Спутники посмеялись. Островский продолжал рассказ.

– Оба парохода, и «Легкий», и «Спешный», были деревянными, наподобие нынешних речных, с большими гребными колесами по бортам. Они служили главным образом для вывода в море крупных парусных боевых кораблей, которые строились тогда в Архангельске для Балтийского флота.

Советник помолчал. Потом заговорил снова.

– Коммерческое же пароходное сообщение морем началось на Севере, как здесь считают, плаванием «Подвига». Это небольшой пароход судовладельцев Бронджав. Весной сорок девятого он плавал из Архангельска к Соловецкому монастырю.

Островский опять замолк, прищурился, будто вспоминая что-то.

– Мне довелось прочесть отчет об этом плавании в «Архангельских губернских ведомостях». Знаете, весьма торжественно обставлено было отплытие первого парохода. У пристани гарнизонный оркестр играл мазурки, марши. Публики собралось немало, кажется, это было в воскресенье. Молитву сотворили возле парохода, а когда он отплывал, Троицкий собор звонил в колокола. Через сутки пароход, полный богомольцев, прибыл к Соловкам и был встречен там самим настоятелем. – Советник слегка улыбнулся. Рогожцев слушал его с большим вниманием. – Сей пример и натолкнул архимандрита Александра на греховную мысль завести пароход для монастыря, чтобы самим собирать с многочисленных паломников плату за проезд, а не отдавать барыши владельцам лодей, которые охотно подряжались возить богомольцев. Кстати, настоятель в прошлом был протоиереем Соломбальского портового собора. Морской, так сказать, священнослужитель.

– А как же братия восприняла его греховную идею? – поинтересовался Рогожцев.

Он стоял, удобно опершись локтями о поручень, обернув голову к Островскому.

– Часть братии поддержала идею, другую часть настоятель в конце концов склонил к согласию. Ему также удалось заручиться разрешением высшего духовного начальства. Осуществлению задуманного в свое время помешали военные события пятьдесят четвертого года [3]3
  Имеется в виду нападение на Соловецкий монастырь двух английских военных кораблей во время Крымской войны, в 1854 году.


[Закрыть]. А потом и сам Александр передумал. Возобновил почти забытое дело о пароходстве новый настоятель, прибывший в монастырь в пятьдесят девятом. Архимандрит Порфирий оказался последовательнее предшественника. Он тоже уломал братию, убедил духовную власть и осуществил-таки задуманное. Монастырь приобрел старый железный пароход, причем грузовой, переоборудовал его своими силами в пассажирский. Затем в монастырском доке послушники сами выстроили деревянный корпус другого парохода. Машину для него купили в Шотландии. И побежали «Вера» и «Надежда» с золочеными крестами на мачтах возить из Архангельска к монастырю богомольцев. Это было как раз десять лет назад.

– Весьма любопытно, – поеживаясь от вечерней прохлады, сказал врач. – И что же, это Соловецкое пароходство действует и теперь?

– Действует, – кивнул Островский. – Но оно не конкурент Беломорско-Мурманскому, возит лишь паломников. Так что хотелось бы верить, что новое пароходство, основанное нынче местными предпринимателями, сослужит добрую службу делу развития этого края.

Рядом кто-то остановился. Спутники оглянулись. Помощник капитана передал просьбу Негмана осмотреть нового кочегара, который вдруг свалился у котла. Рогожцев извинился перед Островским и ушел вслед за помощником.

Советник решил еще постоять наверху. Неожиданно откуда-то с океана потянуло легким ветром, и сразу стало холодно, как бывает холодно в северных водах даже в июльскую солнечную пору.

Островский покинул палубу. В коридоре он встретил капитана.

– А-а, косподин советник, – приветливо протянул Негман. – С прогулка? Наферно, холодно? Прошу на чашка кофе.

Островский шагнул вслед за капитаном в его каюту. Вскоре принесли горячий кофе.

– Как плавание проходит, Михаил Карлович? – отхлебнув из чашечки, поинтересовался советник.

– Плёхо, – покрутил удрученно головой Негман. – Софсем нет навигация. Карты – нет точность. Весь мурманский берег – один маяк Святонос, лоция – софсем скупой… – Капитан оставил кофе, потянулся за кисетом. – Плыть мимо мурманский берег из Ефропа в Архангельск можно. Но плыть у близкий берег и заходить губы – ошень опасно. – Он взял трубку, задымил. – Карты – нет точность. Вот, пожалуйста. – Капитан протянул руку, достал с полки над креслом свернутую в рулон карту, разложил ее на свободной части стола.

«Составлена… М. Ф. Рейнеке на основе произведенного им в 1833 году гидрографического описания Северных берегов России, учиненного во уточнение подобного описания Ф. П. Литке в 1821—1824 годах», – прочитал на краю карты Островский.

– У Семь Острофф я обнаружил банка… Она нет на карта, – развел руками капитан. – Я двадцать лет на море, – продолжал он. – Ефропа – кароши навигация, Север – нет навигация. Ошень трудный рапота.

Долго еще жаловался капитан на сложности плавания у берегов Мурмана. А на следующий день Островскому самому довелось убедиться в справедливости слов Негмана.

V

«Алексей» входил в узкую извилистую губу. Он двигался медленно, будто на ощупь. Негман на мостике заметно нервничал. Со сложенной вчетверо картой в руке, с биноклем на груди, он беспокойно топтался то слева от рулевого, то справа, время от времени подавая ему отрывистые команды.

День стоял солнечный. Навстречу то и дело попадались карбасы. Завидев «чудо морское», рыбаки переставали грести и молча глазели на паровой корабль.

Красивым выглядел пароход в этом узком фиорде! Черный глянец бортов, отблески белоснежной надстройки, золотистые отливы медяшек иллюминаторов. Картину венчал султан бархатно-черного дыма, медленно поднимавшегося из желтой трубы.

– Чуть прафо, – велел капитан рулевому.

Острым форштевнем пароход нацелился на середину узкого пролива между двумя каменистыми островками.

– Так держи, – сказал Негман и взялся за рукоятку машинного телеграфа, чтобы передвинуть ее с «самого малого» на «малый».

И тут вместе с перезвоном телеграфа капитан расслышал свист и какие-то крики. Он огляделся. С рыбацкого карбаса отчаянно махали шапками и указывали руками в направлении, обратном тому, куда шел пароход. В бинокль капитан разглядел, как один из рыбаков, одетый в серую вязаную фуфайку, в темном картузе на голове, указал рукой в сторону пролива, а затем сложил обе руки крест-накрест над головой.

Негмана бросило в жар. Он резко дернул рукоятку телеграфа на «стоп» и тут же отодвинул ее на «полный назад». Судно взрыхлило винтом воду под кормой и замерло. Выглянув из-за поручней мостика, капитан махнул карбасу рукой: сюда, мол, давайте.

В карбасе шевельнули веслами. Он двинулся к пароходу. Капитан велел отдать якорь. Потом достал из кармана носовой платок, вытер лицо и шею. Платок стал мокрым. Негман спустился на палубу. Карбас уже покачивался у борта.

– Это пролифф Урский Сретний? – спросил капитан, перегнувшись через поручень и указав рукой вперед.

– Он и есть, – согласился рыбак в фуфайке. Он сидел за рулевым веслом и, задрав голову, небоязно поглядывал снизу на капитана.

– А зашем махай шапка? – спросил Негман.

– Дак Середний Урский о койпуге пеши переходим, – усмехнулся помор.

– Доннер веттер! – воскликнул растерянно Негман. – А карта дает кароши глубины этот пролифф…

Рыбак пожал плечами.

– Я в энтих картах неграмотный, – сказал он, – да слыхал, однако, врут оне изрядно.

– Где же прохот?

– Сам-то здеся не бывал, што ли, допрежь?

– Нет.

– Э-э, брат, дак и не завесть тебе тада эдаку-то кораблину, ходу не знаючи, – махнул рукой мужик.

– Послушай, милейший, а ты не провести парохот? – предложил вдруг Негман. – А я на карта положить дорога и потом буду знать, а?

– Я? – оторопело переспросил рыбак. – Да я и не видывал судов-то эдаких… И не знамо как…

– Ты показывай – я парохот упрафлять, – настаивал капитан. – Я тепе платить буду. Залесай на борт.

Рыбак заколебался.

– Может, спытать? – растерянно обратился он к мужикам.

– Спытай, Гаврило, спытай, – поддержали его рыбаки.

Помор махнул рукой, бросил рулевое весло и полез по сброшенной ему веревочной лесенке на борт.

Взойдя вслед за капитаном на мостик, он огляделся, потрогал латунный барабан машинного телеграфа, провернул штурвал, заглянул вниз, на верхнюю палубу.

– Ладный кораблик, – подвел итог.

Пошел якорь. Негман вопросительно глянул на рыбака.

– Как зовут?

– Меня-то? Гаврилою. А тебя?

– Негман. Капитан Негман.

– Немец, што ль?

– Куда прафить? – вместо ответа спросил капитан.

Гаврила поплевал на ладони.

– Ворочай назад.

Негман дал задний ход. Судно попятилось из пролива.

– Эк, диво, – замер рыбак, восхищенно оглядываясь. – И задью бегает!

Пароход выбрался на простор губы.

– Бери лево, – сказал помор. – Пойдешь по-за тот вон наволок, да держись правее – там глыбже.

«Алексей» на малом ходу двинулся в указанном направлении, дошел до мыса. Негман напряженно вглядывался вперед.

– Топере иди на кекур, на тот вон.

Капитан велел рулевому держать на видневшийся впереди на противоположном берегу выложенный из камней знак-пирамидку.

– Выходи на середку, – командовал помор. – Самый он и есть Малой Урской. Дале по середке салмы до самого курта. Тамо клади якорь.

«Алексей» благополучно добрался до становища, стал на якорь.

Негман закончил делать заметки на своей карте, распорядился готовить шлюпку, пригласил Гаврилу в свою каюту. Он налил рыбаку водки, подождал, пока тот выпьет, спросил, сколько он хотел бы получить за лоцманскую услугу.

Гаврила подумал. Потом сказал:

– Ты, мил человек, лучше растолкуй мне, как энтот кораблина без парусов горазд бегать?

VI

Семен Крыжов, рулевой парохода «Архангельск», нес ночную вахту со старшим помощником капитана с четырех до восьми. Он с дробным стуком перекатывал в темной рубке штурвальное колесо и время от времени, оторвав взгляд от слабо освещенной компасной картушки, поглядывал по сторонам. Море было черным и спокойным. Темной, но ясной выдалась ночь. Слева мигали огоньки маяков. Старпом молча стоял у лобового иллюминатора в левом углу рубки. В такие спокойные ночные часы Семен, накручивая штурвал, любил думать о будущей встрече с женой, ребятишками или вспоминать эпизоды минувших плаваний.

Немало времени прошло с тех пор, как ступил Крыжов на борт своего первого парохода «Великий князь Алексей».

В Коле Семен срубил небольшую избу, женился, завел ребятишек. Если по окончании навигации пароход оставался на зиму в Северной Двине, Крыжов рассчитывался, оговорив, что весной его вновь возьмут на это судно, и уезжал домой. В те годы, когда пароход зимовал в Коле или в Екатерининской гавани, Семен оставался в судовой зимовочной команде.

А бывало и так, что после окончания навигации пароход с соленой треской отправлялся в Петербург да там и зимовал.

– Хорош город Питер, да бока повытер, – вздыхали матросы и кочегары, возвращаясь по весне без гроша в кармане. – Там кабак, тут кабак – и не обойти никак!

В последние годы Товарищество Архангельско-Мурманского срочного пароходства, где служил Крыжов на пароходе «Архангельск», стало направлять это судно в Питер после каждой навигации. Пока пароход не вылетел на камни близ Мандаля, что на южном побережье Норвегии.

Семен отчетливо помнил, что произошло тогда. Сейчас, стоя у руля на новом «Архангельске», купленном товариществом взамен погибшего, Крыжов снова с дрожью в теле вспомнил ту ночь. А вспомнилась она во всех подробностях еще, наверное, потому, что пароход шел сейчас где-то в тех же местах и ночь была такою же темной и такою же загадочно-спокойной. Только в ту печально памятную ночь два года назад как раз у скал Южной Норвегии судно попало в туман.

…Семен стоял тогда вахту с полуночи. Тусклый желтый свет масляной лампочки в латунном футляре едва позволял различать деления компасной картушки. Лишь изредка взблескивал дальним отсветом маячок. Фигура вахтенного помощника только угадывалась у лобового окна. Но вот и огонек маячка исчез. Когда туман окружил судно, помощник разбудил капитана. Минуты через три капитан вошел в рубку, немного постоял молча, привыкая к темноте, потом повозился с трубкой, чиркнув спичкой, раскурил ее и, наклонившись к компасу, посмотрел курс. Подойдя к карте, отодвинул черную занавеску, прибавил огня в масляной лампочке над штурманским столом и, подозвав помощника, велел показать место судна.

– По счислению должны находиться здесь, – сказал помощник, ткнув карандашом в карту.

– Остров Рювинген? – проговорил вопросительно капитан. – Там туманный колокол…

Они вышли на крыло мостика и стали прислушиваться. Но никакого колокола не было. Зато даже до Семена доносились туманные гудки пароходов откуда-то слева.

– Между островом и нами – суда, – сказал наконец капитан, когда оба вернулись в рубку. – Надо полагать, мы находимся гораздо мористее Рювингена, не так ли, штурман?

– Возможно, – согласился тот.

– В таком случае, думаю, можно следовать тем же курсом. Впередсмотрящий выставлен?

– На месте.

– Скорость?

– Десять узлов.

– До поворота сколько?

– Около тридцати минут хода.

Капитан с помощником умолкли. Открыли одно из лобовых окон, чтобы слышать гудки пароходов и рынду впередсмотрящего, который ударами в колокол должен был извещать о замеченной опасности.

Пахнуло свежим прохладным воздухом, до слуха донеслось шипение воды, вспененной форштевнем. Время от времени помощник оттягивал вниз свешивавшуюся с подволока ручку парового гудка, и в ту же секунду раздавался сипловатый рев. Капитан вновь подошел к карте, склонился над нею.

Перестало дуть из открытого окна. Семен удивился этому – штурман вроде бы не закрывал его. Семен повернул в ту сторону голову и тут же повалился на штурвал, едва устояв на ногах от сильного толчка.

– Майн готт! – капитан-немец схватился за сердце. Помощник выскочил на крыло мостика и свесился за борт.

– На камнях, – сообщил он прерывающимся голосом. Машина уже перестала работать, внизу слышался топот ног бежавших по трапам и коридорам людей.

– Шлюпки за борт, – прошептал капитан, все еще держась за левую сторону груди.

Семен бросился к шлюпкам. На палубе уже мелькали людские тени в зыбком свете иллюминаторов. Суетился старший помощник, отдавая команды. Матросы, кочегары, машинисты торопливо расчехляли шлюпки, распутывали тали.

Сквозь клочья тумана в красноватом свете левого отличительного огня неподалеку от судна обозначилась каменная стена.

– Лестницы! – крикнул кто-то.

Прибежали с лестницами, принесли одеяла, побросали все в шлюпку, которая со скрипом ползла вдоль борта вниз, к черной воде.

Приняв всех людей, шлюпка отвалила от парохода. На каменный выступ, к которому она подошла, пришлось карабкаться по одному по приставленной к скале лестнице. Семен, взобравшись на выступ, оглянулся. Мерцали неподалеку огоньки «Архангельска». Люди, негромко переговариваясь, передавали наверх одеяла, анкерки с водой, устраивались на каменистом выступе, на ощупь выбирая место.

Семена пробирал озноб, подрагивали руки. Так же он чувствовал себя во время крушения «Алексея». И хоть не было явной угрозы для жизни, но всегда не по себе моряку, сжившемуся с судном, видеть его гибель. Будто близкий человек уходил из жизни на глазах.

На рассвете озябшие люди услышали скрежет, визг и грохот металла. Увидали, как кормовая часть судна, в отлив нависшая над водой, стала отламываться и вскоре ушла ко дну, оставив на вспененной поверхности моря доски, бочки, брусья. Долго бурлила вода, посеревшая от поднятой мути.

К обеду ушла на дно оставшаяся часть парохода. Когда разнесло туман, увидали неподалеку утесистый берег. Развели дымный костер. Вскоре к островку подошло лоцманское судно.

Шкипер-норвежец, сокрушаясь по поводу погибшего судна, сообщил в утешение, что русским повезло: их пароход напоролся на Макрельбуэн и продержался на плаву три часа, а вот английское судно, капитан которого плавает в этих водах уже двадцать лет, в ту же ночь вылетело на камни тоже здесь, недалеко, менее удачно – погибла половина команды…

От этих воспоминаний Семен невольно поежился. Еще бы – то крушение было почище семиостровского, когда первый пароход Крыжова – «Великий князь Алексей» – напоролся на камни неподалеку от становища. Тогда был день, берег рядом. Пароход вскоре окружили десятки шняк, команду сняли, а потом еще неделю снимали с парохода все, что уцелело, и перевозили на берег. С гибелью судна распалось и Беломорское купеческое пароходство.

– Небось наплавался на «чуде морском», к нам возвернешься? – спросили тогда друзья-поморы Семена Крыжова.

– Не, – ответил тот. – Хотя и не легше тамо, а все попривык уж. Ежели примут опять куда на пароход – пойду.

Семена приняли на «Архангельск», пароход нового Архангельско-Мурманского срочного пароходства. Новое товарищество основали столичные капиталисты. Ходили слухи, что в паях с ними состоял и сам царь. Но Семену-то было все равно.

По душе пришлось ему стоять на руле, видеть, как повинуется пароход: куда крутанешь штурвал, туда судно и поворачивает. Семен очень старался. Не жалея себя, весь в поту, он резво накручивал большое тяжелое колесо влево-вправо, удерживая пароход на курсе. Видя усердие Семена, старший помощник капитана все чаще ставил Крыжова к рулю, пока не определил его рулевым окончательно.

Этот новый «Архангельск» плыл сейчас в тех же водах, где погиб его тезка. Товарищество купило его в Англии через год после катастрофы, и был он вдвое больше. Крыжову нравился новый пароход. И руля он слушался лучше.

Семен любил ночные вахты, в эти часы он уносился мыслями в минувшее. Воспоминания Крыжов любил больше приятные, не такие, что пришли к нему с полчаса назад. Встреч всяких за годы плаваний немало было. И с людьми, и с местами новыми. Особенно запомнилась Семену первая его встреча с Матицей, или, как ее называли по-новому, по-научному, с Новой Землей. Сейчас она вновь пришла почему-то на память. Быть может, потому, что Семен, желая поглядеть, сколько осталось до конца вахты, достал из кармана куртки свои часы. Памятные часы.

…Пароход тогда болтало от самого Архангельска четыре дня и четыре ночи. Необычно ветрено для августовской поры было на море. Качать перестало лишь перед входом в Мало-Кармакульскую бухту, когда высокие берега Новой Земли надвинулись от горизонта почти до середины мачты, если глядеть из рубки, и преградили путь восточным ветрам.

В рубке, кроме Семена, был еще капитан, Евграф Иванович Замятин, полноватый высокий мужчина лет пятидесяти, с русыми усами. Он стоял у лобового иллюминатора, широко расставив ноги, обутые в поморские сапоги, и рассматривал в бинокль берег. Евграф Иванович молчал. Лишь изредка отдавал рулевому ту или иную команду.

В дверь рубки постучали. Вошел пассажир, средних лет господин в темно-зеленом пальто с черным бархатным воротничком и в зеленом походном картузе с высокой тульей. Он извинился и попросил у капитана позволения поглядеть, как пароход будет входить в бухту.

– Милости прошу, господин Рогожцев, – сказал, обернувшись, капитан и указал рукой место неподалеку от себя.

Поблагодарив, пассажир шагнул вперед, расстегнул пальто и, оглядев высокие горы впереди, покрытые кое-где снегом, покачал головой:

– Внушительно-с!

Семен, бросив взгляд на пассажира, отметил про себя, что видел уже где-то этого человека.

– Как самочувствие, господин доктор? – спросил Евграф Иванович, обращаясь к пассажиру.

– Благодарю, уже лучше, – ответил тот, слегка поклонившись. Потом, как бы извиняясь, добавил: – Не могу, знаете, привыкнуть к морю, хотя почти ежегодно совершаю плавания по долгу службы.

Семен вспомнил. Это же врач, который когда-то, в первом рейсе «Алексея», приводил его в чувство! На четвертый день плавания Семену вдруг сделалось плохо в кочегарке. Он начал задыхаться, а потом без чувств свалился с лопатой в руках прямо на кучу горячего шлака, который выгребал из топок. Перепуганный кочегар оттащил новичка под вентилятор, обдал его водой, позвал на помощь. Врач Рогожцев долго выстукивал и прослушивал Крыжова, интересовался, чем прежде занимался парень, и наконец объявил: в кочегарке работать ему нельзя из-за приступов астмы. Капитан решил тогда списать Семена, но в Коле отстал от парохода напившийся матрос, и Крыжову до прихода в Архангельск поручили работать на палубе. Семен так старательно, ловко и быстро выполнял все, что его решили оставить. А вскоре Крыжов стал лучшим рулевым на пароходе.

Семену захотелось сказать: «А я помню вас, господин врач». Но на руле разговаривать не положено, и Крыжов продолжал молча перекладывать дубовое рогатое колесо почти в его рост высотой.

– Коли б с наше, что ни день в море, то и пообвыкли б скоро, – продолжал разговор Евграф Иванович.

– Быть может, – согласился врач. – Но ведь иные вовсе не ведают морской болезни.

– Бывает.

– Мне знаком человек, который не боится качки, хотя и не моряк. Да и вы, должно быть, знаете его: Островский, бывший консул на Финмаркене, ныне вице-губернатор наш.

– Консулов российских в краях, где плаваем, обязаны мы знать, – проговорил капитан, разглядывая в бинокль берег. – Знакомы и с Дмитрием Николаевичем.

– Интересный человек, не правда ли?

– Это есть, – солидно подтвердил Евграф Иванович.

– А насколько обширны его познания, как край северный знает! Книжку издал недавно собственного сочинения – «Путеводитель по Северу России». Читали?

– Не довелось, – качнул головой капитан.

– Кстати, «Путеводитель» у меня с собой. – Рогожцев достал из бокового кармана пальто небольшую тонкую книжицу в бумажном переплете. – В самый раз для путешествующих, – пояснил он, показывая книжицу капитану.

– И что же в ней? – полюбопытствовал Евграф Иванович.

– А вот, извольте, могу прочесть страничку наугад.

Рогожцев раскрыл книжку, пробежал глазами несколько строк.

– Ну хотя бы это: «Деревня Кандалакша. Имеет сто десять дворов, около четырехсот жителей. Главное занятие жителей Кандалакши, как и всего карельского берега, – лов сельдей, их посол и перевозка в Архангельск. В деревне небольшие огороды, где сажается репа. Оленеводство здесь незначительно».

– Это да, – сказал капитан, внимательно слушавший чтение. – Оленя там немного.

– «…Из Кандалакши пароход идет по северному берегу Белого моря, по так называемому Терскому берегу, или Терской земле, – продолжал врач, – составлявшей в прежние времена новгородскую волость Тре, или Тер, от древнего названия живших здесь лопарей, равнозначащего нашему названию Лешая Лопь. Жители берега занимаются промыслом семги осенью и боем морского зверя весной».

Семен качнул в изумлении головой. Он и не знал, что лопарей прозывали лешими.

– «…Первая остановка парохода по этому берегу – губа Порья, – читал Рогожцев. – В Порьей губе высокий, с черными утесами остров Медвежий, известный своими серебряными рудами, разрабатывавшимися в конце прошлого столетия».

Крыжов вспомнил, что слыхал что-то об этом. Но на Медвежьем не бывал. «Да, видно, и нету теперь там серебра, – подумал он, – а то уж мы-то знали бы».

– «Следующее селение – Умба, восемьдесят семь дворов, с церковью прошлого столетия. Умба стоит в полутора верстах от губы, на правом берегу текущей между высокими берегами реки. На реке – семужий закол…»

– Да не один, – отозвался Евграф Иванович.

– «…За Умбой начинается полоса тюленьего стрелочного и выволочного промысла. Сельдяной промысел здесь уже неизвестен. Селения Кашкаранцы и Кузомень живут исключительно семгой и нерпой».

– В особенности шапки хорошие у них там нерпичьи, – вставил опять слово капитан. – Всегда шапку себе у них покупаю.

Рогожцев взглянул на Евграфа Ивановича, наклонил голову и продолжал:

– «Приход парохода составляет в жизни этих отдаленных селений целое событие. К нему устремляются с берега за кладью и пассажирами, а то и просто ради любопытства и развлеченья все имеющиеся в наличии карбасы. Суета, крик, смех, разговоры, треск бьющихся друг о друга и о борт парохода лодок, подкидываемых волнением, представляют картину, полную оживления».

– Верно описано, а, Крыжов? – обратился вдруг к Семену капитан.

– Верно, так точно, – сказал Семен.

– Ну вот. А теперь подворачивай, Крыжов, правее. Видишь небось крест на скале?

– Вижу.

– На него держи покудова.

Рогожцев листал книжку.

– Здесь и о Новой Земле имеется, – проговорил он. – Но теперь, видно, не время.

– Верно, господин врач, подходим уж, – подтвердил Евграф Иванович. – А в другой раз послушали б с нашим удовольствием. Вы ведь сюда по делу, я чай, и с нами обратно?

Рогожцев кивнул.

– Я должен обследовать колонистов-самоедов после годичного их здесь пребывания. – Врач закрыл путеводитель, спрятал его в карман. – На этом острове условия жизни, должен заметить, суровее, чем где бы то ни было, почти такие же, как на Груманте древнем. Ведь сколько гибло здесь промышленников-зимовщиков!

– Это да! – вздохнул Евграф Иванович, поднеся к глазам бинокль. – Ныне уж, почитай, и не промышляют зверя поморяне наши здесь. Якова да Федьки Ворониных шкунешки только еще и бегают к Новой Земле.