Текст книги "Океан. Выпуск двенадцатый"
Автор книги: Андрей Некрасов
Соавторы: Владимир Беляев,Роман Белоусов,Виктор Дыгало,Виктор Федотов,Игорь Озимов,Юрий Дудников,Виктор Устьянцев,В. Ананьин,Сергей Каменев,Семен Белкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)
ФЛОТ ВЕДЕТ БОЙ
В. Беляев
БЫЛО ЭТО В АРКТИКЕ
Рассказ
1В марте первого послевоенного года довелось мне побывать в Мурманске. Я и раньше любил встречать весну на Крайнем Севере. В небе уже перестали играть сполохи, скалистые фиорды все чаще и чаще заволакиваются туманами, у берегов еще держится слой ледяного припая, а в открытом море носятся грязно-желтые кучи торосистого льда. Но все равно зима уже сдает, или, как говорят, поморы, «кротеет».
С особым чувством ходил я той весной по заснеженным тротуарам Мурманска. Ведь это была первая мирная весна для трудного края, вытерпевшего столько невзгод в дни долгой войны.
Первый, кого я посетил в Мурманске, был Коля Субботин, мой старый приятель с детских лет, из круглого дома на Греческой улице, потомок одесских лоцманов, отравленный Арктикой и, видимо, окончательно изменивший Черному морю.
Последняя наша встреча с Колей перед войной произошла в Одессе в те дни, когда весь город переживал события в Испании. У огромной карты на Дерибасовской, где был изображен Пиренейский полуостров, до поздней ночи простаивали одесситы. Они следили за передвижением линии фронта и называли испанские города с такой легкостью, будто все они были расположены отсюда не дальше Куяльницкого лимана.
Одесские тротуары были забросаны оранжевыми апельсиновыми корками. Апельсины продавались на всех углах – маленькие и большие, укутанные нежной папиросной бумагой и лежащие открыто, без всякой упаковки, в корзинах. Их привозили в Одессу наши и испанские пароходы в обмен на масло и другие продукты, которые посылала Советская страна детям республиканской Испании.
Из одного такого рейса из Испании на пароходе «Чичерин» возвратился и мой друг – третий штурман Коля Субботин, высокий и немного угрюмый малый, с морской походочкой вразвалку и удивительно пристальным взглядом широко открытых карих глаз.
После того как «Чичерин», оглушив всех гуляющих на Пушкинском бульваре дребезжащим гулом приветственного гудка, ошвартовался, первые же поднявшиеся на палубу гости рассказали Субботину, что его невеста, пока он был в рейсе, оставила его. Выйдя замуж за капитана парохода «Дельфин» Митю Галышева, Лизочка уехала с ним из Одессы.
Для нас, хорошо знавших Колю Субботина, ничего неожиданного в этой вести не было. Прямой в отношениях с товарищами, внимательный и чуткий к людям, попавшим в беду, к своей невесте Субботин почему-то относился с видимым для всех пренебрежением, а иногда и не стеснялся грубить ей. Никогда мы не видели, чтобы Коля пришел вместе с Лизой провести с нами вечер-другой, никогда мы не встречали их вдвоем в Клубе моряков, никто не мог вспомнить на людях ласкового отношения Субботина к своей веселой и славной невесте. А она в этом, несомненно, как и все женщины, нуждалась.
Ну а капитан Галышев, слегка сутулый и худощавый моряк, с лицом чуть-чуть побитым оспой, спокойный и на редкость вежливый человек, возивший в каюте целую библиотеку, являл собой полную противоположность Субботину. Про Галышева говорили, что ни одного приказания матросам в рейсе и на стоянке он никогда не отдавал без слова «пожалуйста». Команда любила его за это и уважала.
И Коля Субботин из Одессы перебрался в Мурманск, подальше от насмешливых взглядов знакомых. Позже, во время войны, мы встретились с ним при обстоятельствах… Однако обо всем следует рассказать по порядку.
Я увидел Колю Субботина в мирном Мурманске в полном здравии – румяного и нестареющего. Быть может, только седины малость прибавилось на его гладко причесанных висках. Он уже давно демобилизовался, возвратился в свое прежнее, гражданское состояние, принял траулер «Кильдин», снял военную форму, и на фуражке у него вместо золоченого «краба» со звездочкой белел теперь прежний эмалевый флажок рыбного тралового флота нашей страны.
В его «каморку» (так шутливо называл Субботин свою просторную, в три окна комнату на Жилстрое в деревянном доме, у разбитого бомбой кинотеатра «Северное сияние») сошлось в тот вечер человек десять северян, переживших в этом городе все бомбежки и военные пожары. Уже после полуночи стали мы вспоминать о всяких затруднительных положениях, в которые приходилось попадать морякам во время войны на Севере.
Самым вялым участником нашей оживленной беседы был Субботин. Он все сидел и, прислушиваясь к воспоминаниям, останавливал на рассказчике свой пристальный взгляд. Но потом, когда наши воспоминания расшевелили его, он тоже «заступил на вахту» – включился в общую беседу.
2– У меня, знаете, тоже был однажды случай. Саша Пустынников, – с этими словами Субботин посмотрел на меня, – о нем немного знает и подсобит, коль у меня память заест.
В третье лето войны, вскоре после того, как открылась навигация, меня вызвали в штаб флотилии и вручили приказ отконвоировать до острова Обманчивый пароход «Северный ветер». Ну и естественно, вся ответственность за благополучный исход этого рейса возлагалась на меня, конвоира, на мой тральщик.
Рандеву с моим подопечным состоялось на траверзе острова Мудьюг, там, где Северная Двина впадает в Белое море.
Мы поджидали «Северный ветер» часа два, и как только он вырвался из поросших зеленью берегов реки, просемафорили ему: «Капитана на тральщик!» «Северный ветер» стал на якорь, и вскоре на шлюпке подчалил к моему кораблю капитан «Северного ветра» Варгаев. Конечно, говоря открыто, был я по сравнению с ним мальчишка, щенок. Я ведь ходил в этих морях недавно, шесть с малым лет. А Варгаев родился в становище Еретики, тут, на Мурмане, промышлял тюленей на льду Белого моря, а в детстве, еще мальчишкой, на обычных ботах забирался с отцом к Новой Земле. За свои годы Варгаев излазил все фиорды не только в нашей Арктике – он часто ходил в Норвегию и знал почти до Скагеррака любой пролив, любую банку.
И все-таки мне довелось инструктировать его, старика, сообщать ему военные сигналы, прокладывать курс кораблей и приказывать, как вести себя, коль нащупает нас в открытом море какой-нибудь бродячий «юнкерс».
Пока мы шли Белым морем, видимость была хорошая, лишь у Зимнегорского маяка стало слегка забрасывать туманчиком, но потом снова стало ясно. Возле Поноя мы получили семафор с берега: остановиться и ждать еще одного конвоира. Отдали мы якоря на внешнем Понойском рейде, на параллели мыса Корабельный. Я тогда еще, помню, подумал: «Значит, обстановка на море невеселая, коль начальство боится одному мне «Северный ветер» доверить, коллегу подсылает». Сходил на берег. Там начальник наблюдательного пункта рассказал мне, что, судя по последним данным, немецкая эскадра во главе с линкором «Тирпиц» вышла из Альтен-фиорда в Норвегии в неизвестном направлении.
Но выход ли немецкой эскадры на поиски легкой добычи был причиной тому, что мне давали подмогу? Думаю, что нет. Что могли сделать два тральщика против линкора? Причину и сегодня не знаю.
Болтаемся с моим подшефным на якорях, течением нас вертит помаленьку, обозреваем крутые, отвесные берега в устье реки Поной, маленькие гранитные островки, что поблизости, будку желтого цвета со столбом для сигнального огня на горе и прочий унылый пейзаж. Вдруг видим дымок со стороны острова Моржовец. Шпарит к нам какой-то корабль. Все ближе, ближе, и, наконец, в бинокль я различаю знакомый тральщик.
Очень мне хотелось, чтобы я обознался! Но пригляделся я к нему еще раз – так и есть: тот самый. А надобно вам сказать, что командовал им… ну, да что там душой кривить, Дмитрий Галышев, тоже черноморец, но мой личный недруг. Словом, когда-то он отбил у меня невесту. Вы знаете, такое не прощается, тем более что я крепко любил ее, психовал потом, глупостей наделал, на Север попал по этой причине. И хотя все развеялось со временем, а все же ныло мое сердце, когда я встречал их вместе с дочкой на улицах Архангельска. Как увижу Лизу на проспекте Чумбарова-Лучинского, где они жили, так сразу и «отрабатываю задний ход», лишь бы не встретиться. Только доски щелкают за мною на тротуаре.
Словом, не тронь старых ран…
Чужое-то счастье не всегда приятно наблюдать, особенно коли его у тебя же самого из-под носа увели, да еще по собственной глупости.
Так вот, здесь, на внешнем рейде Поноя, очень не хотелось мне встречаться с капитаном Галышевым. Случись это сейчас, скажем, снялся с якоря – и будь здоров! Но война не признает личных переживаний и уязвленного самолюбия. Встретил я Галышева на мостике чин чином, принял от него рапорт, что он прибыл в мое распоряжение для совместного сопровождения парохода «Северный ветер». Даже руку ему протянул.
Обменялись мы с Галышевым необходимыми формальностями. Выяснили, как будем поддерживать связь, если на море упадет туман, и что будем делать для того, чтобы не потерять в тумане самое дорогое теперь в нашей жизни – сданный нам под совместную охрану транспорт «Северный ветер».
Уже сделав два шага к трапу, чтобы спуститься к шлюпке, Галышев задержался и тихо, так, чтобы не слышали моряки, по-приятельски сказал мне, что обстановка на море «пасмурная».
Не могу сказать, что в этих словах Галышева мне послышалось проявление робости. Отнюдь нет! Я считал и считаю его храбрым человеком. Однако война есть война.
Поэтому я довольно резко оборвал Галышева, приказал, как старший в конвое и на рейде, быстрее отправляться на корабль и, знаю, оставил в его деликатной душе тяжелый осадок.
3– Коль, послушай, дай-ка я расскажу немного про тот рейс, – прервал я Субботина. – Я ведь был тоже там и кое-что помню.
– Конечно, ты же шел на «Северном ветре». Давай рассказывай, а потом я перехвачу у тебя руль, – согласился Субботин.
– В Арктике во время войны я оказался впервые и, надобно сказать, довольно смутно представлял себе, как выглядит она в военное время, – начал я.
Кое у кого из наших соотечественников создалось обманчивое представление, что в то время, как на фронте гремят пушки и льется кровь, в Арктике тишь да гладь да белые медведи карабкаются лениво по айсбергам. И страшнее их там зверя нет.
Но стоило мне взобраться по штормтрапу на палубу «Северного ветра», стоявшего на якоре посреди Двины, я понял, что в нашем рейсе возможно всякое. Военный помощник капитана – маленький резвый лейтенант – проверял пулеметы, задравшие свои рыльца к небу, ракетную установку на корме и пушку-трехдюймовку, установленную на носу в особом гнезде.
Старший помощник тем временем показывал в салоне двум буфетчицам, как они будут на плюшевых диванах укладывать раненых. Больше всего, помню, его беспокоило, чтобы буфетчицы не отвлекались и не высовывали носы на палубу. «Бомба, она, если захочет, всюду вас найдет: и на палубе, и в салоне, и в кочегарке. Поэтому не надо суетиться, паниковать, при любых тревогах свое дело продолжать надо!» – так советовал он им накануне отхода.
На крыльях капитанского мостика тоже торчали крупнокалиберные пулеметы, а под ними лежали каски.
…Признаться, и меня тогда удивила непредвиденная задержка.
Когда же Прибыл второй конвоир, все поняли, что обстановка изменилась к худшему. До острова Колгуев я не знал, кто командует вторым тральщиком. О первом нашем защитнике, Коле Субботине, мне рассказал возле острова Мудьюг, вернувшись к себе на борт, капитан Варгаев. Я сразу же похвастался знакомым на борту «Северного ветра», что отныне сохранностью наших душ заведует мой старый друг, и принялся всячески расписывать, Коля, твои боевые и прочие качества.
Но когда на стоянке возле острова Колгуев капитан Варгаев снова съездил к тебе, Коля, на дополнительную «конференцию» и вместе со свежими инструкциями привез весть, что вторым тральщиком командует Галышев, я, честно говоря, забеспокоился. Я люблю следить за такими «треугольниками» в фильмах, но видеть их в настоящей жизни, и без того усложненной военными обстоятельствами… Словом, как только мы двинули дальше…
– Подожди, – прервал меня Субботин. – Ты же знаешь, для чего я вызвал к себе старика Варгаева.
– По-моему, ты вызвал их вдвоем с Галышевым, чтобы рассказать о новой телеграмме, полученной тобою.
– А что было в ней, помнишь? Разве тебе Варгаев не рассказывал?
– Если не ошибаюсь, там говорилось, что на нашем пути залегли три подводные лодки. Военный помощник капитана отдал сразу приказ усилить наблюдение за водой и выставил еще одного впередсмотрящего на носу.
– И кроме того, в той телеграмме сообщалось, – перебил меня Субботин, – что всего в этом районе от мыса Желания до пролива Югорский Шар орудует около двух десятков немецких лодок. Гитлеровцы перебросили их в наши воды от берегов Норвегии, предполагая, что новый караван союзных судов проследует в Архангельск и Мурманск Северным морским путем. Лодки хотели перехватить суда каравана при выходе их из проливов. Продолжай!
– Слушаюсь… Ну так вот, конечно, капитан Варгаев, бывалый моряк, умевший хранить военную тайну, ничего сразу не рассказал пассажирам из того, что услышал на «конференции». Он пошептался со штурманами в штурманской рубке, обложенной бронированными плитами, все они поколдовали над картами, но, когда после этого Варгаев сам повел «Северный ветер», я почуял неладное. Мне капитан разрешил быть на мостике, зная, что я имею кое-какое отношение к дальним и ближним плаваниям.
От Колгуева мы пошли к востоку, и я подумал невзначай: «Когда же это мы снова ляжем на обратный курс? Или, как говорят поморы, возвращаясь из океана, пойдем «вверх в Русь»? Да и вернемся ли вообще?»
Только отошли от Колгуева, Варгаеву сообщают: лопнул штуртрос, корабль остался без руля. Остановились мы круто, и конвоиры с нами. Покачиваются на волнах – справа и слева, а мы ремонтируемся своими силенками. Полчаса потеряли времени. Исправили рулевое управление и двинули дальше.
Идем. Коля Субботин слева от нас, а Галышев – справа и немного поотстал, южнее. А расстояние между «Северным ветром» и конвоирами метров двести – триста, не больше. Варгаев нахлобучил шапку-ушанку на свой красный, обветренный лоб, запахнул пальто старинного покроя, на меху, и все вперед поглядывает: когда же, наконец, всплывет из-за горизонта такой желанный берег? А до берега четыре часа ходу!
Вдруг, гляжу, справа по борту выскакивает палка. И бурунчик беленький от нее сразу побежал. Подумал я сперва: не перископ это, а обыкновенный топляк выскочил на волне. Вы же знаете эти бревна – их выносит в море Северная Двина, они мокнут-мокнут и от долгого шатания по волнам начинают плавать зачастую вертикально, пугая самых глазастых наблюдателей. Но очень уж он был изящный, этот топляк, аккуратный!
Варгаев тоже заметил перископ и сразу в рупор: «Самый полный! Право на борт!» Решение было правильное. Таранить подводную лодку со всей ее командой, рассечь ее форштевнем до самых потрохов, даже рискуя целостью нашего «Северного ветра»! Одно было плохо: скоростенка-то у нас была не та… Пока крутились, лодка уже оказалась за кормой. Больше полусотни уцелевших врагов возились в стальной скорлупе лодки в каких-нибудь нескольких метрах от нас. Мы подняли сигнал «вода». Его приняли на обоих тральщиках.
И в это время мы увидели белый столб воды и пара, взметнувшийся над тральщиком Галышева. В белом этом тумане блеснул огонь. Потом белизну и пламя затянуло черным дымом. Сперва он пополз вверх, но, сбитый ветром, лег на воду. Еще обломки палубы не успели упасть в море, как мы увидели, что корма тральщика быстро опускается, а нос задирается кверху – ржавый, свободный от камуфляжа. Потом тральщик стал заваливаться вправо и перевернулся. Мгновение – и мы увидели гладкое море, над которым далеко стлался густой черный дым…
4– Погоди, Саша. Руль беру я, – остановил меня Субботин. – Все, что ты рассказал, в общих чертах верно. Лодка подняла перископ почти у самого борта «Северного ветра». Ясно, что первым заметил перископ Варгаев, а не мы, военные моряки. Мог ли ускользнуть от торпеды Галышев? Возможно, мог бы! Если бы, увидев сигнал, поднятый на «Северном ветре», Галышев, не дожидаясь моего приказания, самостоятельно сразу же перешел на противолодочный зигзаг, то все, пожалуй, обернулось бы иначе. Однако хотя он сам в прошлом и служил в торговом флоте, но на этот раз с недоверием отнесся к сигналу Варгаева. Подумал, наверное: «Эх, труханули «торгаши», разволнованные невеселыми напутствиями на «конференции», и сейчас любой топляк за перископ готовы принять!» Подумал и замешкался. Когда же я ему просемафорил перейти немедленно на противолодочный зигзаг, он не смог, естественно, определить сразу, где был замечен перископ, и начал зигзаг с поворота влево, а не вправо, как требовала обстановка. Один этот поворот и решил участь его корабля… Не могу я спокойно рассказывать об этом…
Думаю, вы понимаете сами мое положение. С одной стороны, прямой безоговорочный приказ командования. Если его перевести на житейский язык, он прозвучит примерно так: «Довести в сохранности транспорт, доставить на остров все, что погружено в трюмы. Отвечаешь за транспорт головой, и никаких отклонений!» На палубе «Северного ветра» стояли в ящиках три боевых самолета, в трюмах – пушки, снаряды, тринитротолуол. Без всего этого трудно было бы обороняться в Арктике, где фашисты тоже пытались поднять голову.
Но на борту «Северного ветра», кроме команды, находились еще и пассажиры: среди них женщины, дети. Больше двухсот человек пассажиров, и было бы очень плохо, если бы они «замочили ноги».
В районе, где находились мы, действительно шаталось около двадцати фашистских лодок. Три из них всплывали на зарядку аккумуляторов – воздушная разведка установила это точно – на нашем курсе. Судя по всему, они сознательно блокировали остров Обманчивый, видимо, догадывались, куда мы идем. Нам надо было прорываться и только прорываться!
Таким образом, все сводилось к одному: оставлять «Северный ветер» нельзя. Задерживать его тоже нельзя. Сбавлять его ход нельзя! Наоборот! Надо было выжимать из его машины все. Вперед и только вперед! Сейчас все решали скорость хода, противолодочный зигзаг, отличное наблюдение, безотказная работа артиллеристов и всего вооружения транспорта, точные действия единственного оставшегося конвоира. Формально меня никто не осудил бы, если бы я пошел вперед с «Северным ветром». Ведь именно так предписывал приказ!
А с другой стороны, позади нас на обломках тральщика Галышева, застигнутые врасплох ударом торпеды и, возможно, обваренные при взрыве паровых котлов, плавают наши советские люди. Плавают мои боевые товарищи. Я знал, что многие – без спасательных поясов. И хотя командование советовало нам дружить с поясом, не привилась у нас, североморцев, как-то дружба эта. Да и помогли бы эти самые пояса в подобной переделке? Вы же знаете баренцеву воду. Посреди Черного моря летом можно лежать на спинке на воде, задрать лапки кверху и предаваться часами воспоминаниям из золотого детства. Арктика к этому не располагает.
Все, о чем я вам рассказываю сейчас, в тихой мирной домашней обстановке, там, у себя на мостике, я передумал в течение одной-двух секунд. Все это пронеслось в моем мозгу мгновенно. Я и до сих пор понять не могу, по воле каких именно законов высшей нервной деятельности человеческое сознание в критические минуты способно работать так быстро и так четко.
…И все-таки я решил на время покинуть «Северный ветер»! Грудь в крестах или голова в кустах, как говорят в подобных случаях солдаты. Я дал семафор Варгаеву следовать самым полным ходом генеральным курсом на противолодочном зигзаге, а сам повернул назад. Сразу мы стали сбрасывать глубинки. Белые султаны вырастали за кормой. Тут же я дал приказ пушкарям бить из орудий приблизительно по тому месту, где нырнул перископ. «Надо заставить лодку отсиживаться под водой! – решил я. – Пусть и носа показать не смеет. А мы, глядишь, ее ущучим».
В это время я услышал приближающийся гул самолетов. С острова к нам навстречу летели два самолета МБР. Мы звали их тогда запросто «амбары». Крейсерская скорость у «амбаров» была маленькая. Летают себе потихоньку да и высматривают: нет ли чего подозрительного?
Еще не подойдя к месту гибели тральщика, я приказал, чтобы все мои люди с крюками, с концами были у бортов. Шлюпки висели почти у самой воды. Но спускать на воду их не пришлось. Не замедляя хода, идя галсами, мы подошли к месту взрыва. Мои хлопцы с ходу стали выхватывать из воды окоченевших моряков. Делали это так: с обоих бортов по два наших моряка держали за ноги третьего, а тот, вывалившись за борт, подхватывал появляющихся то здесь, то там тонущих моряков.
Увидел я с мостика на обломке разбитой шлюпки мокрого Галышева. Он тоже заметил меня и посмотрел на меня так, что сколько жить буду – не забуду его взгляда! Было в нем и недоверие, будто мираж ему почудился перед смертью. Было и чувство благодарности за то, что мы вернулись. Было – а может быть, это мне всего-навсего лишь померещилось – одно коротенькое слово: «прости»…
Я повернул к нему. Боцман Васька Кононов схватил Галышева, вытянул его из воды. Да перестарался – вывихнул ему предплечье. Ну, тут мои орлы сразу поднесли Галышеву эмалированную кружку спирта. Он выпил его еле-еле, из последних сил, а уж после этого его поволокли ко мне в каюту.
Мы спасли тридцать восемь человек. Еще двоих вытащили, но они скончались на глазах у нас. Когда на волнах не оставалось ничего больше, кроме обломков тральщика да оглушенных белопузых рыбин, один из подлетевших самолетов снизился до самого мостика. Летчик знаками просил объяснения. Что его интересовало, понял бы и ребенок: он просил показать ему хотя бы примерно то место, откуда дала залп субмарина. Кажется, не было у нас на палубе моряка, который бы не показал летчикам, где была замечена лодка. Они закружились над морем, просматривая его.
Мы уходили, а они все кружились и из пузатых бело-зеленых уток превращались постепенно в маленьких комариков. Потом внезапно два фонтана взметнулись под самолетами. Они бросили первые глубинки. Потом еще и еще! Сразу несколько белых фонтанов поднялось из воды. В упрямстве, с которым они бомбили одно и то же место, была хорошая примета. Как мы узнали позже, после разрыва первых глубинок на поверхность моря всплыло огромное пятно солярки, а потом с морского дна сперва выскочили доски, которыми враги пытались задраить пробоины, затем вырвался ослепительно яркий, ядовитого желтого цвета спасательный пояс. Еще одна потопленная лодка противника была записана на счет летчикам, которые прилетели ко мне на подмогу в открытое море.
Однако справедливость требует сознаться: когда спасли мы ребят с тральщика и «амбары» закружились над морем, мне очень страшно сделалось за судьбу «Северного ветра», который я бросил на произвол судьбы. Единственное, что меня немного успокаивало, это его ход…
