Текст книги "Перерождение (СИ)"

Автор книги: Андрей Назаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

  Авилеро не знал, по чему тоскует Имелик. Да и не всё ли равно? Была ли у него семья, или он тосковал по своим грядкам с огурцами, которые так хотелось вырастить ещё хотя бы одно лето? Может, он просто заслушался? А может, горевал по утерянной спокойной жизни. Ведь практически только он один знал, сколько осталось съестных припасов, как это количество можно разделить на число оставшихся воинов и как всё это посчитать в днях, которые можно прожить без мучительного, скручивающего все внутренности голода.

  ***

  Прошло пять дней.

  Вши не давали спать. И голод. Первыми начали страдать почки, печень и пищеварительная система. Многие стали заметно медленнее передвигаться. Сгорбленные фигуры стражников на стенах больше оставались на месте. Они следили за такими же фигурами на полях вдали. Эльфийский лагерь теперь не так как раньше пульсировал жизнью. Завоеватели тоже страдали от недостатка провианта, хотя и имели возможность охотиться в окрестных лесах. Их боевой дух падал, но Изар не был уверен в необходимости снова идти на штурм и нести потери. Он ждал подкрепления, а подкрепление из Тофф Дольдена всё не приходило.

  Авилеро и Ясномысл в эти дни составляли новое звено дозора и дежурили с полудня до трёх часов. Они вставали на караул после обеда, но как только поднимались на башню, у них уже снова начинало урчать в животах. Организм требовал добавки. Друзья старались отвлечься разговором.

  – Он шибко страдал? Ну, когда помирал? – казалось, стыдливо спросил Ясномысл.

  – Порядочно, – подумав, ответил Авилеро.

  На южной стене было спокойно. Весенний ветерок доносил пение первых птиц, недавно прилетевших из далёких южных краев. Вдали, как обычно, слышался лёгкий шум от биваков эльфов и стуки топора.

  – Когда я зашел в последний раз, он уже был в беспамятстве. Несмотря на все старания Уйки он... Да... Явно страдал. Но потом, знаешь, под вечер как-то попритих. И... В общем, не понимал, что происходит вокруг. Не узнавал никого.

  – Он что-то говорил?

  – Говорил что-то невнятное. Говорил, будто у него что-то в груди... Будто он готов взлететь, будто в нём тысячи дельфинов. Представляешь? Хм...

  – Дааа.

  – Думаю, Четвертак никогда не видел дельфинов... Разве что на картинках.

  – Разве что так, – согласился Ясномысл и шмыгнул носом. – Я вот тоже не видал рыбин-то энтих. Да и пёс с ними...

   Ясномысл почесал в затылке и достал флакончик с эфиром, приготовленным ещё прошлым летом Уйкой. Открыл пробочку и понюхал.

  – Последний, – вздохнул Ясномысл.

   Эльф только сочувственно помотал головой. Четвертак скончался два дня назад, а у Авилеро по-прежнему стоял в ноздрях запах его пролежней, пота и гниения от гангрены. Уйка плакала. Дая тоже. Дельфины... Возможно это последнее, что сказал Четвертак осмысленно, прежде чем забыться в своей последней агонии.

   Они похоронили его рядом со стеной за старыми конюшнями, где было организовано небольшое кладбище. Прощальную речь сказал Кессен. Говорил больше про выполненный долг: долг перед страной, перед своими родными и детьми. Хорост Рэм вспомнил, что Четвертак всегда чтил богов и часто посещал святилище. Друид произнес напутствия для живущих, а на могилу наложил знаки оберегов для лёгкого пути через семь лугов очищения в загробное царство Амет.

   – И да не тронут душу его когти Неспящих, – произнёс Хорост своим скрипучим голосом. – Мы будем помнить твою доброту и силу духа.

   Сама процессия была короче, чем в первые дни осады, когда люди хоронили первых павших бойцов. Со временем обряд становился монотоннее и быстрее. Да и горевали люди быстрее. Они привыкли оплакивать умерших, и поэтому сама скорбь становилась всё менее горькой и страшной. Скорбь вошла в привычку и стала похожей на хроническую мигрень, от которой страдаешь, но с которой привыкаешь жить... Молча собирались. Слушали речи и кивали. Кто-то мог вспомнить какой-нибудь забавный или просто примечательный случай из жизни ушедшего. Смеялись. Печалились. Потом расходились. В основном молча, шаркая ногами, ибо голод уже начал выедать силы из их тел.

  ***

   Послышались неспешные шаги по лестнице, и на стене появился Нэнне.

   – Ну, сейчас буду вас удивлять, – были его первые слова. – Слушайте. Вчера, не поверить точно вы мне, видел на стене возле западной башни знаете кого? Колток сидел!

   Авилеро и Ясномысл переглянулись.

   – Ммм, духи колтки што ли? – вопросительно посмотрел на него Ясномылс.

   – Не духи, а дух... Один значить. Сидел так, свесив ногу вниз, да болтать ей туда-сюда. Не к добру этоть. Все знают. Брошенный чтоль, подумать я.

   Авилеро нахмурился:

   – Как понял, что колток?

   – Как понял, что колток?! Ха-ха-ха! Ну как, вот сидит ни с того ни с сего на верхотуре малорослик с огненными такими волосами во все стороны.

   – И?

   – Говорю тебе, я крутанулся. Ба... Да у него два лица. Одно грустное такое. На луну, значить, пялится. А второе, ну как в байках Уйкиных посреди живота, пострашнее. На меня зыркает да хмурится. – Нэнне понизил голос. – Я-то никому не стал говорить. Ну его к чертям. Скажуть, сдурел от голода. Мужики, сам знаешь, у нас какие. На смех пустять. Начнут байки травить... Как помнишь, годка два назад Ясномыслу не поверить, что он лешего слышал. Да прозвали...

   – Тугомысл, – позволил себе чуть улыбнуться Авилеро.

   – Спасибо что напомнил, – проворчал Ясномысл, трогая зуб, который день назад начал качаться от недостатка витаминов.

   Духов колтков давненько уже не встречали в здешних землях. Хотя раньше их было достаточно. Эти лесные духи-крошки считались вполне безобидными и даже, наоборот, часто помогали людям. Любили пошуметь, поболтать. Жили по поверьям в зарослях бузины. Сильные маги былых времен старались приманить и приручить этих духов, хотя они и считались более дикими, лесными. Но в отличие от большинства домашних духов колтки были привередливы и не поддавались магическим уговорам. Они, напротив, могли пойти на службу скорее обычным людям или даже эльфам. Для этого им часто приносили вкусные угощения: пряники, сладости, леденцы. Главным испытанием было вытерпеть все проказы колтков, прежде чем они останутся в доме жить и помогать хозяевам. Колтки могли и еду всю съесть ночью и мусор раскидать. Но любимым их делом было покрошить мусор в крынку с молоком. Накрошат и сидят в укромном месте, смотрят, выпьют ли хозяева. Если выпьют, быть колткам при доме и помогать уже во всем.

   Нэнне махнул рукой:

   – А ну его. Как появился, так и сгинуть. Я уж глядеть, ан нет его. И конец истории.

   – Хм, – задумался эльф. – Если он был один, да так близко к людскому жилищу, значит, прислуживал кому-то из наших... А теперь... Теперь остался не у дел? – Авилеро растягивал в задумчивости слова. – Думаю, его хозяин умер.

   – Четвертак?

   – Мммм... Такое может быть. Вполне. Помнишь, как Четвертак с семьей жили? Всегда у них чисто, как ни приди.

   – Ха! Вот те на! – крякнул Ясномысл.

   Все трое замолчали.

   – Слушай, Ави, – произнёс Нэнне. – Что-то тебя не видать в последнее время. Только на стене и нигде больше. Как ты вообще?

  За прошедшие тридцать три дня с начала осады Авилеро, казалось, постарел на несколько лет. Его вертикальная складочка на переносице стала ещё глубже, а рядом к ней присоседилась вторая поменьше. Возле уголков рта углубились две бороздки. Взгляд, и без того тяжелый, теперь был ещё и безразличным, потухшим. Типичная зелень ливеллийских глаз подёрнулась тёмной мутью, будто туда напустили болотной грязной тины. Эти внешние изменения сильно контрастировали с его умением не проявлять слабости и говорить всегда бодро и живо. Авилеро почти всё скрывал внутри, но как бы он хорошо ни прятал свои эмоции, каким бы активным ни казался, глаза выдавали эмоциональную усталость. В последнее время только с Льдинкой, который был теперь узником подвалов донжона, он мог честно поделиться своими тревогами. А поделиться было чем.

  Эльф вспомнил про найденную недавно у порога дома записку с корявой надписью «Убирайся ко своим! Еначе мы сами тебя убирём!» Кроме капитана форта, бурмистра и воеводы писать мало-мальски умели только три человека. Однако у Авилеро не было охоты разбираться с этим. Он не сказал никому ни слова, а просто смял записку и выбросил. Кроме желания поскорее закончить со всем этим, он больше ничего не чувствовал. А если всё закончится быстрее, что ж, возможно, оно и к лучшему. Это бы избавило его от чувства голода, от этой ноющей, сверлящей боли в желудке, от чувства, как твой организм поглощает постепенно сам себя, стараясь за счёт хоть какого-нибудь органа найти главную пищу для мозга – глюкозу. Ему было невыносимо ПОСТОЯННО думать о еде.

  – А я слышать, трое из твоего отряда ушли на восточную стену, – продолжил Нэнне.

  – Верно... Попросились к Ялю перевестись. Я отпустил. Взамен выделили двоих из арбалетчиков Житомира. Толковые парни.

  Нэнне немного замялся.

  – Ты же знаешь, Ави! Я всегда поддержу. Давай переведусь к тебе на южный бастион.

  – Переводись. Нам люди нужны.

  – Вот и славно! – обрадовался Нэнне, как будто даже облегченно выдохнув.

  – Тшшш! – вдруг зашипел на них Ясномысл, всё это время смотревший на Нэнне с какой-то хитринкой в глазах. – Замолкните! Слыхали?

  Из глубины форта нарастал шум голосов.

  – Ээй! Что там? – крикнул Ясномысл пробегающему мимо стены коренастому арбалетчику.

  – Чёрт их поймёт! Говорят, Кильд вернулся! Да с послом от самого короля!

  Всех троих как волной смыло со стены. На бегу Авилеро отдал приказ младшему дозорному остаться на стене для продолжения наблюдения.

  ***

  Скороход Кильд Соттивельда и поверенный гонец самого Отакара Фичгрота ждали целые сутки у северной стены, прячась в лесу, пока не поймали момент, когда у эльфов, наконец, произошёл временной разрыв в смене патрульных. Дозорные посты были выставлены захватчиками вокруг всего форта на расстоянии ста метров друг от друга для предотвращения прорыва из или, наоборот, проникновения в Байу. По счастью, оба варианта эльфы считали маловероятными, и патруль оказался не слишком бдительным. Сменялись посты два раза в день. Именно моментом смены патруля (заскучавшие эльфы остановились поболтать с заменяющим их новым дуэтом дозорных), а также близким расположением стены к кромке леса и воспользовались гонцы.

  Ночью на третий день кигды зеленого дятла Кильд с королевским посланником прокрались к северным «малым воротам», сквозь которые мог пройти бочком только один человек и которые предназначались для секретных вылазок. Проход был умело замаскирован густыми зарослями плюща, опутывающими стену, и поэтому не был раскрыт. В толстенной одностворчатой двери снаружи были вырезаны специальные углубления-пазы. В эти пазы вставлены камни: плоские с одной стороны для удобного размещения в паз и грубые с внешней. Таким образом, если не подходить к двери вплотную, издалека каменная кладка на двери была идентична кладке на всей стене.

  Аккурат перед рассветом короткими перебежками добравшись до ворот, скороход Кильд Соттивельда что есть мочи завопил, адресуя послание дозорным на башне Смелый Юм. Лирош Ниггтваллен – дозорный лучник второго ранга, девятнадцати лет от роду – спросонья, не услышав содержание слов, воспринял громогласные призывы Кильда за боевой клич эльфов и чуть не пустил первую же стрелу меж глаз бедному скороходу. В помутнённом от голода и бессонной ночи сознании Лироша в мгновение ока возникла картина, как всё эльфийское войско стоит у форта и закидывает десятки вновь наструганных лестниц на крепостные стены, где он один несчастный несёт вахту этим утром. Лирош яростно тёр глаза и вглядывался в тёмный кустарник. Он совсем не подумал о том, зачем изможденному Камышовому войску и воинам Петляющнго леса штурмовать совершенно нетронутую ядрами стену, да ещё и ограничивать передвижение, пробираясь сквозь лес, если на юге уже есть полуразрушенные ворота Толстого Ригдара, а на востоке засыпанный для быстрой переправы ров и наполовину обрушенный бастион Брат Шибала. Дозорный также не заметил и растянутый в руках Кильда стяг с гербом Кессена Фойердаля, специально взятый для целей скорейшего опознания своих.

  Лирош чудом не попал.

  Парень очнулся только когда услышал трубный голос королевского гонца: «Именем короля Отакара Фичгрота!!! Отворяй, стерва!»

  На крики отреагировали и эльфы. Они уже бежали по направлению к гонцам, вскидывая на ходу луки, но пока ещё были далеко,

  На подкашивающихся ногах с вылупленными красными от недосыпа глазищами Лирош кубарём скатился до секретной двери... Отворил! А также... Получил крепко по морде от посыльного короля, получил на следующий день устный выговор от Кессена, был лишен дневного пайка и уже в сторонке успокоен Военегом:

  – Ну хоть не укокошил никого. Впустил же, а? Это ничего, что в штаны надул... Все же целы. Забудь. Я попросил за тебя. Останешься во втором ранге.

  Однако всё это было пустяками по сравнению с вестями из Главного Штаба. В ту же ночь, когда Кильд чуть не был сражён стрелой Лироша, стараясь не поднимать лишнего шуму, оба прибывших были препровождены в покои капитана форта. Там гонец короля – крепко сложенный густобровый молодец по имени Огмар Дези с ударением на И, как он сам уточнил в начале своей речи, выдал наизусть заученное послание.

   "Капитану Кессену Фойердалю и всем защитникам форта Байу.

  В связи со стремительным продвижением армии Ливеллии по территории Республики Левэр и риском скорого выхода войск неприятеля к границам дорогого нам Драбанта мы не имеем возможности перебросить вспомогательные части на восточный фронт.

  Генералу Сигуру Колючему приказано занять позицию у форта Роспел, который в крайней степени благоприятствует успешной обороне нашими ограниченными силами, что также поможет консолидировать оборонительные силы в одном месте. Мы вынуждены оставить Восточную Крепь и Форт Байу. Да поможет вам милостивый Осгунд.

  Приказываю держать оборону до истощения сил. При понимании безысходности положения и скорого захвата крепости, форт не сдавать, а сжечь. Людей, при возможности, сохранить и отступать скорым маршем на Роспел. Решение об отступлении принимать только капитану Фойердалю, либо при его кончине, его первому заместителю.

  Верю в вашу доблесть и верную службу королевству!

  Король Отакар Фичгрот"

  После прочтения густобровый Огмар Дези пожелал незамедлительно проинформировать его о положении в крепости, продиктовать обратное послание королю и на следующий же день отправиться обратно в Твердрек.

  К сожалению, для торопящегося гонца, на следующий же день кольцо постов вокруг форта сильно сжалось. Число дозорных увеличилось. Они встали палатками на своих участках и теперь денно и нощно наблюдали за каждым метром стены. Вырваться из окружения, не будучи обнаруженным, теперь не представлялось возможным.

  На утро следующего дня Фойердаль задумал собрать всех у донжона и произнести речь в присутствии королевского представителя, но его опередил вестовой Меербю Эддидр, дежуривший в то время у восточной стены. При первых лучах солнца он, волнованный и взмыленный от пробежки, доложил:

  – Командор Фойердаль, только что на стреле получено послание от противника: командующий Армией Петляющего леса просит Вас прибыть к восточной стене на переговоры. Сам он там будет ожидать без оружия на коне, как только солнце покажется из-за леса.

  Солнце к тому времени только плеснуло розовым на тёмно-бирюзовую гладь неба. В начале кигды зелёного дятла оно уже начало пригревать. Снег сошёл, и, как это бывает в здешних краях, тут же закипела жизнь: прилетели цапли и начали расхаживать по полю, в лесу добавилось множество новых птичьих веселых песен. Скоро всё вокруг зазеленеет.

  «Хорошо бы дожить до настоящего тепла и лета», – подумал Кессен, облачаясь в свой официальный кафтан командора, состоящий из многослойной стёганой ткани и множества заклёпок, образующих сложный узор в виде пластинок и ячеек на груди и спине. Он повязал на предплечье гербовый шарф, затянул узлы на красивых кожаных налокотниках, застегнул широкий пояс и направился к главным воротам.

  Помимо Военега, Имелика и Житомира командующий фортом решил взять с собой Авилеро и Яля, показав этим врагу, что в форте нет расовых разделений: все они сражаются за одно королевство.

  К моменту, когда они взобрались на стену, под ней их уже ждали двое: главнокомандующий армией Икар.... и человек, в котором можно было распознать того всадника, который привёл Армию Петляющего леса, – колдунья. Третья, как по слухам её звали сами эльфы, на этот раз оказалась на расстоянии всего нескольких метров. Оба прибывших подняли головы.

  Кессен и остальные отшатнулись, но вовремя взяли себя в руки. Правая половина лица у Третьей была пурпурно-чёрной, будто бы обожженной. Но пугало даже не это, а то, что по сожжённой части лица проходило несколько трещин. Кожа в этих местах лопнула и раскрылась, обнажая ... Там должны были быть кровь, мясо, кости в конце концов... Но вместо этого в глубине борозд, казалось, что текла лава, будто тлели угли, то разгораясь, то затухая до едва уловимых красноватых рубцов. Правый глаз походил больше на раскалённый уголь, брошенный в тёмную чашу глазницы. Пульсирующие красным внутренним огнём шрамы уходили вниз на длинную шею, на широкие ключицы и далее прятались за вырезом балахона. Только по строению маленького лысого лица и отсутствию растительности на нём можно было догадываться, что перед ними женщина. Под тёмной мантией был лишь небольшой намёк на женские груди.

  Заговорил Изар.

  – Примите наше почтение, господин Фойердаль! Вы дрались отважно и благородно. Меня зовут Изар – главнокомандующий объединёнными армиями Петляющего Леса и Камышовой.

  Он выждал паузу, но видя, что Кессен не собирается вступать в диалог, перешёл к делу.

  – Буду откровенен: мы знаем, что к вам прошлой ночью проник посыльный, и думаем, вам теперь известно о вашем текущем безвыходном положении. Наши разведывательные отряды не замечают приближающихся войск ни с одной из сторон в периметре на пятьдесят вёрст, а значит, Восточная рать Твердрека не решилась прийти вам на помощь. Иначе они бы уже дошли до этих земель. Мы думаем, что король Отакар не стал рисковать восточным фронтом, растягивая войска в марше на форт Байу. Вы обречены. У вас нет шансов выстоять эту осаду даже пару десятков ночей. – Изар переводил взгляд с одного лица на другое и отмечал, насколько изможденными они выглядели: темные круги под глазами, впалые щёки.

  – Значит, вам придётся пожечь костры под нашими стенами здесь ещё пару десятков ночей, – хрипло ответил Кессен.

  Он хмуро, не шевелясь, смотрел с высоты оборонительной стены, покрытой множественными выбоинами и вмятинами от попадания ядер. Несмотря на осунувшееся лицо и худобу вся его осанка и железный голос производили впечатление, будто он сам пришёл завоевывать земли с армией в разы превосходящей противника. Внутри себя он уже давно всё решил.

  Защитники Байу в свою очередь отметили болезненный цвет лица Изара. Военачальник был явно непривычен к длительной армейской жизни в отрыве от домашних удобств. Услышав ответ Кессена, Изар не смог скрыть разочарование. Продержать армию ещё с десяток дней под стенами форта было и невыгодно в плане расхода припасов, и опрометчиво в плане скорости наступления.

  Неожиданно Кессен и его свита услышали приближающиеся шаги. Они обернулись. Скороход короля Драбанта, уже покрывшийся испариной, взбегал по лестнице на стену с подозрительно уверенным видом человека, который опоздал на своё выступление, но сейчас же готов наверстать упущенное. Поднявшись, не поздоровавшись с капитаном, а только сердито стрельнув в его сторону глазами, что можно было истолковать только как «какого хрена меня не позвали на переговоры!», скороход посмотрел вниз на двоих и заорал.

  – Я – Огмар Дези! Я буду говорить от имени короля Отакара Фичгрота.

  – Господин Огмар, – перебил его было Фойердаль, но тот тут же остановил его, подняв руку.

  – Король королевства Драбант, соправитель триумвирата независимой Великой Северной Степи и островов Дурп Кратор повелевает всем чужеземным войскам оставить территорию королевства и незамедлительно! – на слове «незамедлительно» Огмар сорвал голос на писк, но прокашлялся и продолжил: В противном случае наши войска вырежут... хм-хм... проведут чистки по всем землям, осмелившимся осквернить святой Союз Пяти Королевств от Смирного моря до озера Тайдушо.

  Фойердаль и его свита пришли в такое замешательство от неожиданного выступления Огмара, что не находили слов, но вдруг за них это сделала спутница Изара.

  – Уважаемый Огмар, – заговорила вдруг Третья немного шепчущим, будто шелестящим, но чётким голосом, – Ты лжёшь. Нет никакой армии, которая идёт остановить нас. Есть только измождённая кучка защитников форта, которая либо умрет через несколько дней, либо сегодня же станет нашими пленниками, но останется жива.

  – Да кто ты такой, чтобы ставить такие условия!? – брызжа слюной возмутился Огмар, так и не поняв женщина перед ним или мужчина. Он скривился от отвращения, глядя на лысую обожженную голову на длинной тонкой шее. Ещё чуть-чуть и её вряд ли можно было назвать человеческой – Не вижу герба твоего Дома?

  – Тебе не нужно знать, кто меня уродил, – спокойно ответила Третья.

  – Благодарим за предложение, – поспешил вмешаться Кессен. – Мы ценим ваше старание ... кхэ.... предложить мирные варианты, – И потом твёрдо добавил. – Мы не сдадим форт. Пусть всё решит воля и милость Семиликих.

  – Постойте, – снова перебил скороход короля, заметно нервничая. – Если вы собираетесь продолжать осаду, я требую, чтобы меня немедленно выпустили из форта! По статье сорок восьмой приложения номер два к Союзу Пяти Королевств все скороходы королевств должны пользоваться неприкосновенностью на землях союза!

  – Нет никакого Союза, глупец, – раздражаясь, зашелестела Третья и краснеющие огни внутри глубоких шрамов вдруг ярко запульсировали на обугленной коже, – Ты останешься здесь ждать своей смерти.

  Она дёрнула лошадь за уздцы, чтобы развернуться. Изар, позволявший всё это время вести колдунье переговоры от лица Ливеллии, и на этот раз промолчал. Он только задержал взгляд на Кессене, всё надеясь, что тот изменит решение. Вместо этого он услышал перешедший на визг крик скорохода:

  – Я требую выпустить меня! Я готов передать королю ваше личное послание! Стойте! Куда вы! Твари! Стреляйте же! – он в бешенстве повернулся к капитану форта, – Прикажите стрелять! Они же уйдут! Грязные эльфийские выродки!

  Он продолжал в отчаянии жестикулировать и «отдавать приказы». Гонец очень не хотел умирать, оставшись в крепости. Даже мысль о том, что он лишит себя привычных десяти куормильск устриц на завтрак и свежего стейка из тунца на обед, щедро подаваемых к столу королевских гонцов, ввергала Огмара Дези в отчаяние.

   Изар уже развернулся и поскакал обратно к позициям эльфов, а вот Третья... Третья не была так терпелива. Она скинула капюшон, закатила по локоть рукав правой руки – такой же чёрной, как и лицо. Колдунья вскинула руку по направлению к пятерым на стене и выкрикнула что-то малопонятное, что только Авилеро смог расшифровать как эльфийское «Прикуси язык!».

  Никто на стене не смог понять, что случилось, и пригнуться. Волна полупрозрачного будто расплавленного воздуха струёй метнулась от ведьмы к стене и попала точно в Огмара Дези. Скороход отшатнулся, но его успели подхватить стоявшие рядом Яль и Военег. Житомир молниеносно выхватил из-за поясницы укорочённое метательное копьё и кинул в ведьму. Третья успела вовремя пригнуться и пришпорить коня. Через мгновенье она уже неслась по полю, догоняя Изара.

  – Это что за чертовщина, чтоб её бесы забрали?! – недоуменно произнёс Военег, продолжая поддерживать королевского посла за руку, – Вы в порядке, господин Дези?

  Огмар оттолкнул воеводу и хотел было чем-то возмутиться. Он открыл рот и... Вместо привычной ругани вдруг донеслось «куааа». Все недоуменно уставились на него, не понимая, шутит ли он. Однако, судя по лицу скорохода, в мгновение покрывшемуся крупными каплями пота, и по глазам, полным слёз, стало предельно ясно – господину Дези вовсе не до шуток.

  Он громко замычал. Схватил первого, кто стоял рядом (коим оказался Военег), и с мольбой в глазах открыл рот, показывая язык. Глаза его говорили примерно: «Посмотри, что там происходит!?»

  Военег потом ещё долго не мог отогнать эту картину: из открытого рта Огмара вместо языка высунулась жаба. Да, это была самая настоящая жабья морда – мокрая, в бородавках, с зелёными пуговками-глазками; передние лапки с растопыренными пальцами; жабье пятнистое пупырчатое тельце. Всё это Огмар, должно быть, ощущал нёбом, щеками, горлом.

  – Куааа, – снова запела жаба, как только скороход открыл рот.

  Глядя на перекошенное в отвращении лицо Военега и снова услышав кваканье, Огмар выпучил в ужасе глаза и завыл так, как это позволял ему сделать язык-жаба. Вышло что-то вроде горлового рёва, похожего на коровий, на фоне которого жаба успела ещё раз приквакнуть.

  Сложно представить отчаяние и ужас человека, который почувствовал во рту настолько отвратительное, живое, скользкое создание. Неужели теперь с этим жить? А как же говорить? Есть? Любить женщин из знаменитого столичного Клуба Холостых Стервятников, за которых он был готов отдавать десять дукатов за ночь. О великий Юмма, – покровитель земных наслаждений! Да! Они стоили своих денег!

  Все эти вопросы наверняка появились бы у посла позже, если бы он взял себя в тот момент в руки, прижал бы как-нибудь к нёбу засевший у него во рту лягушачий отросток и заставил его на время замолчать. Если бы он перестал паниковать.

  – Успокойся, Огмар, спокойно, – произнёс Кессен взволнованно.

  Но несчастный уже заметался из стороны в сторону, не в силах понять, куда бежать и что делать.

  – Господин посол, постойте. Я позову Уйку – нашу знахарку. Это может быть наваждение... Иллюзия, – сказал Авилеро.

  Посол, казалось, не слышал и не видел ничего вокруг. Он снова попытался завопить, но вместе с мычанием послышалось неизменное «куааа, куууааа». И тогда Огмар высунул язык-жабу изо рта, сжал зубы на её голове и стиснул их что есть силы.

  Кровь хлынула изо рта королевского посланника. Голова лягушки с противным звуком шлёпнулась о камень и... Все увидели откусанный кусок языка...

  Скороход Огмар Дези попятился и упал в обморок.

  ***

  Их осталось семьдесят восемь.

  Воды в колодце хватало, но запасов еды было катастрофически мало. Кессен Фойердаль приказал сократить паёк до одного приёма в день, а также отстреливать, при возможности, всех птиц, пролетающих над фортом. Крыс всех перебили. Повальная охота на них длилась последние несколько дней, пока в крепости не осталось ни одного грызуна. Погреб донжона с провиантом теперь охранялся пятью вооружёнными солдатами.

  Капитан также сократил дозорных на каждой стене до трёх вместо пяти. Таким образом, на стенах форта оставалась дюжина человек. При опасности дозорный должен был добежать до небольшого колокола, установленного на каждой стороне света рядом с главными сторожевыми башнями.

  Авилеро раз в день ходил проведать Блёмера. Иногда он приносил несколько лепёшек, которые пёк из остатков прогнившего картофеля. Иногда к нему присоединялся Ясномысл. Рассказывать особо было нечего, но они изо всех сил старались приободрить друга. Говорили о последних незначительных событиях, происходящих в форте, о наплыве посетителей в святилище, где Хорост Рэм теперь чаще чем прежде справлял службу Поминания Злых Дум. Изо дня в день он отпускал просившим их особо тяжкие грехи и, если их накапливалось достаточно много, проводил «выжигание грехов», что обычно означало прижигание раскалённым клеймом. Ещё они говорили о вероятном новом штурме и как к нему готовиться.

  Чтобы не вызывать лишние вопросы, Дае было разрешено посещать заключённого только вечером, когда стемнеет, и не чаще, чем раз в два дня. В первые дни девушка не пропускала ни одной возможности увидеть возлюбленного и, несмотря на гнетущий мрак и холод подземных катакомб, как ровно и соседство с молчаливыми гордыми эльфами, пленёнными в предыдущий штурм, оставалась подолгу. Спустя же некоторое время визиты сократились. Что было делать в этих влажных, дышащих затхлостью застенках? О чем было говорить с Льдинкой – раньше таким нежным и любвеобильным, теперь же немногословным и тихим? Да и как можно было утешить его словом или телом, когда в тюремной тишине каждый звук, каждый шёпот впитывался сидящими по соседству угрюмыми, изголодавшимися пленниками? Поначалу Дая осталась жить в доме Четвертака вместе с Уйкой, но, когда одной ночью часть дома обрушилась от прямого попадания ядра, Дая попросилась жить к Авилеро. Старая Уйка осталась погребённой под обвалившейся крышей и стенами дома. Собравшиеся ночью люди покликали – не осталась ли она жива под завалом и, не услышав в ответ ни звука, разошлись, решив не тратить сил на разбор тяжеленных брёвен. И только когда через два дня об этом узнал Кессен, он немедленно дал команду обязательно разбирать завалы, если под ними оказывались люди – неважно, мёртвые или живые. Народ поворчал, но принялся исполнять.

  Дая же теперь жила у Авилеро и бросала на него взгляды, чуть более долгие, чем это требовало приличие. Ходила вечером, не стесняясь, в полупрозрачной ночнушке, через которую были видны темные соски ее грудей. На фоне уже начавших сильно выступать рёбер, груди её на удивление сохраняли прекрасные округлые формы. Однажды она довольно бесхитростно попросила Авилеро подать полотенце, когда голая плескалась в деревянном корытце. Дая была по-своему красива... И всё же Авилеро всеми силами старался избегать любой возможности проявления этих намёков, даже учитывая, что в последний раз он был с женщиной до начала зимы: как обычно в Дорсвиле, как обычно в пропахнувшем дешёвой выпивкой, пóтом и не менее дешёвой похотью салоне «У Мадам Кью». В тот вечер эльф принёс полотенце Дае, но, стоя прямо перед ней и не отворачивая взгляда, когда она встала из корытца, и когда по устью между грудей у неё так соблазнительно сползало вспененное облачко от мыла, он чётко дал понять, чтобы девушка вела себя поскромнее. Разговор был неприятный.

  Тем временем уныние и безысходность опустились на форт душным одеялом, которое невозможно скинуть. Приливы братского единства во имя одной цели – выстоять – теперь перемежались всё больше с чувством одиночества и отчуждённости. Каждый теперь посматривал поровну ли делится пустая обеденная похлебка, чуть заправленная оставшимися овощами и картошкой, не отрезали ли кому больше хлеба, изъеденного долгоносиком. Чтобы избежать спекулирование едой или установления «особых» порядков в казармах, капитан форта вынужден был поставить двоих наиболее верных солдат следить за справедливым разделением пайка прямо в столовой. Несколько раз возникали громкие споры. Народ требовал выдать паёк больше.