Текст книги "Боцман знает всё"

Автор книги: Андрей Шманкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

За час до уроков

Может быть, сто, может, двести, а может быть, и тысячу лет назад оторвался от скалистого берега огромный кусок песчаника и упал в море, почти у самого входа в бухту. Много таких обломков лежит в воде рядом с ним, и отличается он от других только тем, что с него удобнее ловить рыбу. Чтобы перебираться на этот камень, рыболовы соорудили переход из крупной гальки.

У Бориса и Мишки камень этот считался любимым местом рыбалки. Они приходили сюда ещё до рассвета, чтобы занять его. Первым делом ребята восстанавливали переход. Его размывало волнами. Тут больше приходилось работать Мишке: у Бориса подносить камни силёнок не хватало.

– Эх ты, слабосильная команда! – говорил Мишка. – Не бери больших камней. Сам перетащу. И лучше совсем не трогай, а то ещё снова заболеешь.

Летом они просиживали на камне по целым дням, удили ласкирей и ставридку. Но всё это было не то: ребята ждали кефальной путины. И наконец дождались. Правда, теперь нельзя было сидеть на камне целый день: в школе начались занятия, но если подойдёт хорошая «кулыга» кефали, то за одно утро можно наловить столько рыбы, сколько летом не поймаешь за целую неделю.

Снасти у ребят были как у самых заправских рыболовов: длинные удилища с тонкими концами, прочные лески, настоящие кефальные крючки; они накопали в Инкермане полную консервную банку морских червей, на которых только и ловится кефаль, а рыбы всё не было. За три утра они и кошкам на обед не наловили.

– Почему она не берёт? – удивлялся Мишка. – Все рыбаки говорят, что кефали в бухте полно…

– Норд-ост дует, вот она и не берёт, – пояснил Борис.

– Знаю. Третий день дует и дует. А подул бы «фонарский» или «одесский»… При морском ветре только успевай забрасывать, – сердито ворчал Мишка.

Он не мог сидеть спокойно, как Борис, и то и дело перебрасывал свою удочку. Норд-ост гнал с северной стороны небольшие волны; они подбрасывали поплавки, и Мишка беспрерывно подсекал: ему казалось, что у него клюёт.

– Если завтра опять будет норд-ост дуть, я не приду ловить. И дома уже смеются, и в школе проходу не дают. Шостов наш говорит: «Тоже рыболовы! Не могут поймать и выдумывают: то ветер им мешает, то луна не такая, то вода мутная…»

– Ну и пускай говорит! А как поймаем, сам прибежит с удочкой. Знаю я его…

Солнце поднялось над скалой. Сразу стало теплее, и ветер поутих. В открытом море, за равелином, ещё бегали бесчисленной отарой белые барашки, а в бухте, особенно на северной стороне, вода успокоилась, посветлела, отражая голубизну неба. Прошёл ещё час, но клёва всё не было.

– Давай сматывать удочки, – предложил Мишка. – Всё равно не будет рыбы.

Борис достал из кармана отцовские часы.

– Можем ловить ещё целый час, – сказал он.

– Если бы ловилась, так и десять бы просидел. А так сидеть мне надоело. Хочешь – оставайся, а я пойду, – решительно заявил Мишка и стал наматывать леску на удилище.

В это время поплавок на удочке Бориса несколько раз вздрогнул, потом как будто приподнялся над водой и лёг набок. Так брала только кефаль. Борис ловко подсек, кончик удилища согнулся в дугу.

– Ну, чего же ты остановился? – усмехаясь, спросил Борис.

Мишка стоял в нерешительности, но стоило Борису тут же поймать ещё одну кефаль, как он торопливо стал разматывать удочку и наживлять крючки.

Наконец-то рыболовы дождались путины! Рыбы подошло много, и брала она жадно.

Мишка даже запел от радости:

– «Будет рыбка пареная, будет рыбка жареная, солёная, сушёная и в дыму копчённая…» Посмотрим, что теперь Шостов скажет!

Ребята уже не огорчались, если рыба срывалась.

– Плыви, плыви! – кричал ей вслед Борис.

– Ныряй, ныряй, других присылай! – пел Мишка.

Казалось, они забыли про всё на свете и даже про школу.

Но про школу забыл только Мишка, а Борис вдруг отложил в сторону удочку, вытер руки и достал часы.

– Ещё десять минут – и будем шабашить, – сказал он, вздохнув.

– Почему шабашить? – сразу не понял Мишка.

– Как это – почему? Потому что сейчас без десяти час.

Мишка сразу перестал петь, всю весёлость с него как ветром сдуло. Десять минут просидели они молча. А рыбы с каждой минутой подходило всё больше и больше. Она не давала наживке опускаться на дно, хватала, как говорят рыболовы, «на лету». Уже не по одной кефали засекалось – по две, а то и на все три крючка.

Десять минут прошли быстро.

– У тебя, наверно, часы спешат, – буркнул Мишка.

– Что? Спешат? А ты забыл, что мой папа часовой мастер! Да если ты хочешь знать, это лучшие часы во всём Севастополе. Ясно? Пошли! – решительно скомандовал Борис и встал.

– Давай половим ещё минут десять, – начал просить Мишка.

– Ещё десять, потом ещё десять… Знаю я тебя.

– Давай десять – и пойдём.

– Ладно, – согласился Борис: ему тоже не очень-то хотелось уходить.

Вода буквально кипела от рыбы. Кефаль совершенно не боялась ребят, ходила у камня по дну и поверху, бросалась не только к наживке, а даже к поплавку. Мишка чуть не плакал от досады.

– Это в году один раз бывает. Знаешь, сколько можно поймать? Сто пудов.

– Сто не сто, а пуда три можно поймать, если посидеть до вечера.

– Три? Десять можно поймать! – не унимался Мишка. – Ты смотри, что хватает! Голый крючок хватает! А какая рыба, вся черноспинка, морская. Один жир. Такую и коптить и вялить можно… Давай останемся, – вдруг вырвалось у него.

Борис только что поймал сразу три рыбины и собирался забросить удочку снова. Услышав, что предлагал Мишка, он молча стал накручивать леску на удилище.

– Подумаешь, что тут такого – пропустить один день. Что тебя, из школы выгонят, что ли? Скажем, что заболели… – торопливо уговаривал Мишка.

– Ты соображаешь, что говоришь? А раньше я когда-нибудь врал? – тихо спросил Борис.

– Так это когда! А сейчас? Ты посмотри, что делается.

– Что бы ни делалось, я в школу пойду. Ясно? И если ты сейчас же не смотаешь удочки и тоже не пойдёшь…

– …так ты побежишь в школу и скажешь про меня?

Борис выхватил из воды садок. Рыба затрепетала в сетке живым серебром.

– Никуда я не пойду, ты это отлично знаешь, – сказал он.

– Можешь и в учительскую сходить. Не страшно! – крикнул Мишка. – А ещё другом называется…

Борис остановился:

– Эх ты, слабосильная команда!.. Не можешь сам с собой сладить…

Больше Борис не сказал ни слова. Он даже губы сжал поплотнее. Перепрыгивая с камня на камень, он пошёл вдоль берега, не оглядываясь на Мишку.

Мишка нарочно громко запел:

– «Будет рыбка жареная, будет рыбка пареная…»

Но весёлой песни у него не получилось. И две крупные кефали, чуть не сломавшие удочку, не доставили ему удовольствия.

«Ох и трус же этот Борька! Побоялся, что дома нагоняй будет», – подумал Мишка и тут же сам не поверил, что это так. Он хорошо знал Бориса.

Бросив рыбу в садок. Мишка скосил глаза и посмотрел, далеко ли ушёл Борис. Тот уже прошёл половину дороги. Мишка не торопясь наживил крючки, забросил и сразу же засек три кефали. Швырнул их в садок и опять посмотрел в сторону Бориса. Борис был у самого поворота. Он шёл, не оборачиваясь, не замедляя и не ускоряя шага. Ещё немного, и он скрылся бы за скалой.

Мишка вскочил и крикнул:

– Борька! Подожди…

Борис обернулся, и до Мишки долетело:

– Ладно. Только скорее…

Двадцать первый барабанщик

Как говорили лагерные острословы, Юра возвышался над уровнем моря всего на сто тринадцать сантиметров. Про его вес они так острили: «В походе легче будет нести самого Юрочку, чем его рюкзак». Поэтому и звали все его не Юрой, а Юрочкой.

Но это не огорчало Юрочку. Гораздо больше огорчило его то, что пришлось ему стать двадцать первым барабанщиком. Он приехал в лагерь на три дня позже других ребят и при знакомстве со старшим вожатым заявил:

– Я хочу барабанить. Я уже умею.

– Вот беда-то! – сказал вожатый. – Прямо какой-то наплыв барабанщиков получается. У нас уже есть двадцать специалистов в этой области…

– Значит, я буду двадцать первым, – не сдался Юрочка, хотя и вздохнул по этому поводу. – Мы будем барабанить по очереди.

Однако при первой же Юрочкиной очереди выяснилось, что барабанщик он малоквалифицированный. Для лагерных дел требовалась совершенно иная дробь: боевая, задорная, бодрящая и ещё какая-то, как объяснил Юрочке Алёша, председатель совета лагеря.

– Ты не обижайся, Юрочка, но не получается у тебя, – говорил он. – Тут надо так играть, чтобы ноги сами шли, а когда ты барабанишь, даже я с ноги сбиваюсь. То у тебя слишком быстро получается, то медленно… Лучше ты у нас что-нибудь другое будешь делать. Хочешь, мы тебя в цветочную комиссию запишем?

Юрочка не на шутку обиделся:

– Это девчоночная комиссия! Не пойду! Я лучше на барабане потренируюсь или на трубе…

У Алёши от удивления приподнялись плечи:

– Что ты, Юрочка! Ты думаешь, это так просто? Чтобы стать горнистом, надо сначала амбушюр выработать.

– Какой абажур? – не поверил Юрочка.

– Не абажур, а амбушюр… Нужно научиться вот так, по-особому, губы складывать, и надо, чтобы кожа на губах затвердела. А это не сразу делается.

– Всё равно в цветочную не запишусь! – отрезал двадцать первый барабанщик и пошёл разыскивать старшего вожатого.

Вожатый разрешил Юрочке брать барабан в свободное время, хотя и пожалел об этом уже на второй день: свободного времени у Юрочки оказалось очень много, а барабан был занят только во время линейки. К вечеру второго дня Юрочкиных занятий во всех отрядах ребята стали жаловаться, что начинают глохнуть.

– Хорошо ещё, что у него с горном ничего не получается, – говорили ребята. – Совсем бы пропали…

– Ты, Юрочка, уж слишком увлекаешься, – осторожно сказал вожатый. – Оглушил всех.

– Ладно. Я найду место, где никому не буду мешать, – сказал барабанщик и перенёс занятия в лесные окрестности лагеря.

Скоро в стенгазете появился рисунок; на нём была изображена целая сцена: на пенёчке сидел с барабаном Юрочка, а вокруг него толпились разные лесные звери с узелками за плечами. И без подписи было ясно: лесные звери собирались покинуть родные места. Выжил их двадцать первый барабанщик.

На самом же деле ни с какими лесными обитателями Юрочка не встречался, если не считать козла из подсобного хозяйства. Козёл этот хоть и числился домашним животным, но нравом был хуже всякого дикого. Поэтому и прозвище у него было «Шайтан». В музыке он ничего не смыслил, но почему-то его очень заинтересовал барабан. Стоило Юрочке начать тренировку, как Шайтан вырастал перед ним, точно из-под земли, и наставлял рога и на барабан и на самого барабанщика. Отогнать его не было никакой возможности, и пришлось Юрочке перенести занятия на морской берег.

Остряки тут же распустили по лагерю слух, что Юрочка отправился походом на всех морских обитателей и что теперь не поймать рыболовам-любителям ни одного бычка, ни одной ставридки.

Каждый раз Юрочка уходил из лагеря незаметно, чтобы никто не помешал его тренировкам. На все расспросы ребят о том, как идут его дела, он загадочно улыбался и не спешил хвастать успехами. Но как-то он подошёл к Алёше и сказал:

– Алёша! Пойдём – послушаешь…

Новый Юрочкин «класс» оказался замечательным местом. Они взобрались на вершину прибрежной скалы. Отсюда открывался чудесный вид на море. Море сверкало внизу миллиардами солнечных бликов, переливалось синим, зелёным шёлком, пестрело фиолетовыми тенями от облаков. Внизу, у берега, неустанно трудились небольшие волны. Они одна за другой набегали на чёрные обломки скал, захлёстывали их, старались сорвать с них космы водорослей, но камни и водоросли так крепко сжились, что море ничего не могло с ними поделать. Зато мелкую гальку волны ни на минуту не оставляли в покое: перемывали её и перекладывали с места на место.

А вправо и влево, вдаваясь в море синими мысами, тянулись скалистые берега. Сзади толпились горы, выглядывая одна из-за другой, точно и им захотелось полюбоваться морем да заодно и узнать, зачем пришли на скалу ребята.

Среди этого необъятного простора Юрочка показался Алёше совсем крохотным, и он невольно улыбнулся. Но Юрочка ничего не заметил: он готовился к испытаниям.

– Я буду играть, – сказал он, – а ты маршируй.

Юрочка набрал полную грудь воздуха, точно собирался петь, а не барабанить, и начал.

– Ну как? – спросил он, после того как Алёша промаршировал перед ним несколько раз взад и вперёд по площадке.

– Идёт дело… Мне только кажется, что у тебя ещё не совсем отработана сила звука. Погромче бы надо. А так ничего, вполне мастерски… Я думаю, что завтра можно будет попробовать тебя на линейке.

От радости Юрочка выколотил на барабане туш, но тут же взял себя в руки и сказал:

– Тогда ты иди, а я ещё немного позанимаюсь.

Алёша спустился по тропочке вниз, а Юрочка принялся «отрабатывать» силу звука, шагая сам под собственную музыку по площадке. Он так увлёкся, что не заметил очень рогатого и очень бородатого слушателя, появившегося из-за кустов.

Шайтан прослушал одно колено, другое, топнул ногой и сердито чихнул. Юрочка обернулся, ахнул и уронил палочки.

Дальше всё произошло с катастрофической быстротой. Бородатый крикнул густым басом: «Бе-е!» – и медленно двинулся на музыканта, выставив воинственно рога. Юрочка попятился от него, споткнулся и упал навзничь.

Бум-м-м-м!.. – И барабан очутился на рогах у Шайтана.

Такого исхода не предвидел и сам козёл. Несколько шагов он сделал с гордо поднятыми рогами, украшенными трофейным барабаном, потом пожелал его сбросить лёгким движением головы, но… не тут-то было. Барабан засел на рогах крепко. Шайтан заорал с перепугу и бросился, не разбирая дороги, вниз…

Юрочка вскочил на ноги и даже глаза протёр: не приснилось ли ему всё это? Но факт, как любил говорить Алёша, был налицо. Вернее, налицо были только две барабанные палочки да сам барабанщик, а инструмента не было, и надо было принимать срочные меры по его спасению.

Размахивая палочками, как двумя кинжалами, Юрочка бросился в погоню. Он не бежал, а летел под гору, перепрыгивал через пни, продирался сквозь кусты, падал, снова поднимался и не переставал кричать:

– Стой! Стой! Держи его!

Кричал он так громко и так требовательно, что Шайтан совсем с перепугу потерял голову и выделывал что-то невообразимое: он бодал воздух, прыгал во все стороны и вверх, ходил на задних ногах и отчаянно тряс головой. При этом он истошно орал. Когда он подбежал к своему стаду, все козы бросились от него врассыпную, точно на них волки напали.

В лагере услышали и крики Юрочки, и вопли Шайтана, и увидели всё, что происходило в кустарнике на склоне.

– Ребята! За мной! – скомандовал Алёша.

И все, кто был с ним рядом, бросились к кустарнику.

Уже на бегу Алёша перестроил свой отряд с таким расчётом, чтобы окружить похитителя со всех сторон.

– Окружай! Не давай ему прорваться! – командовал он.

Заметив, что преследователи во много раз превосходят его численностью. Шайтан метнулся в сторону, попытался прорваться к лесу, но кольцо окружения сомкнулось, и на него сразу навалилось несколько ребят. Кто-то схватил козла за бороду. Алёша сорвал с рогов барабан, а Юрочка выколотил на козлиных боках дробь с той самой силой и страстью, которой так не хватало ему раньше.

Лагерное имущество, хоть и потрёпанное, хоть и с дырой в боку, было отбито. Юрочка чуть не со слезами принял от председателя барабан и долго изучал повреждение. Второй бок барабана не пострадал.

– Ладно, Юра, – стал успокаивать его Алёша, – не огорчайся. Как-нибудь отремонтируем.

Юрочка, после всей этой истории, в которой он проявил столько мужества, ставший сразу Юрой, связал тесёмки барабана, перекинул их через плечо и тронул уцелевший бок палочками. Барабан откликнулся хоть и надтреснутым голосом, но вполне бодро и жизнерадостно. Юра посмотрел на ребят и улыбнулся во весь рот.

– Становись! – вдруг подал команду Алёша и показал рукой направление строя.

Моментально на полянке выросли две шеренги.

Юра стал рядом с Алёшей.

– На-пра-во! – командовал Алёша. – Музыканты, вперёд! Шагом… марш!

И грянул барабан!

Двадцать первый барабанщик стал как будто и ростом выше, и в плечах шире. Его руки обрушивали палочки на уцелевший бок лагерного барабана, и он гудел с такой силой и в таком ритме, что до самого лагеря ни один человек в строю не сбился с ноги.

– Молодец, Юра! – похвалил председатель.

– Вот видишь, а ты хотел меня в цветочную комиссию! – гордо ответил двадцать первый барабанщик.

Впрочем, с этого дня Юра стал первым и единственным лагерным барабанщиком. Никто, в том числе и остальные двадцать барабанщиков, против этого не возражал.

На пороге подвигов

Мы были тогда ещё очень молодыми водолазами. В наших биографиях только начали отмечаться часы, проведённые под водой. Нам записывали ещё не сотни, а только первые десятки часов, да к тому же половина из них приходилась на спуски в специальный металлический чан, под названием «водолазный танк». Если учесть, что в переводе с английского «танк» можно перевести как «лохань», то, сами понимаете, гордиться нам было ещё нечем…

В танке можно было пройти любую глубину – в «лохани» создавалось искусственное давление воздуха. Иной из нас не спускался ещё и на десять метров, а уже числился глубоководником. Более или менее настоящими водолазами мы почувствовали себя, когда нас, курсантов Балаклавского водолазного училища, перевезли для прохождения подводной практики в Новороссийск. Здесь начались спуски у молов и пристаней, а то и за молом в Цемесской бухте на предмет обследования затонувших кораблей.

После «лохани», где не было никакой свободы действий и передвижения, где за тобой непрерывно наблюдали инструктор и врач через иллюминатор в стене чана, настоящие спуски показались нам припорошёнными немного сказкой, немного романтикой. А все мы потому и стали водолазами, что были романтиками, мечтали о небывалых приключениях, жаждали подвигов… В Новороссийске нас как будто подвели к порогу, за которым начиналась эта чудесная страна приключений и подвигов…

Однако очень скоро нам стало ясно, что простоять на этом пороге можно очень долго. Совершить хотя бы пустячный подвиг, хотя бы подвижок, всё не представлялось возможности. Ведь даже поднять затонувший корабль или снять с него груз и машины было для водолазов делом обычным, их прямой обязанностью. Вот ежели бы представился случай спуститься на страшенную глубину, на которую ещё никто до тебя не спускался, да не просто так спуститься, ради рекорда, а спасти там кого-нибудь или отыскать какую-то такую вещь, которой цены ещё никто не сочинил, – вот это был бы подвиг…

Но спасать утопающих даже на мелких местах нам не полагалось – на это были водолазы на спасательных станциях: что касается глубин, то мы спускали друг друга только на ту глубину, которую задавал нам инструктор…

К великому счастью, бывают на свете случаи, рассказы про которые обязательно начинаются словами: «Но вот однажды…»

…Но вот однажды, когда наш водолазный бот стоял у причала цемзавода «Октябрь» и мы ожидали прихода нашего инструктора – его срочно вызвало начальство, – к нам прибежали моряки с одного из пароходов, грузившихся цементом.

– Товарищи водолазы, выручайте! Беда! – услышали мы, и сердца наши радостно забились.

– Что у вас приключилось? – спросил я как можно басовитее, так как был оставлен инструктором за старшего.

– Мы намотали трос на правый винт!.. – ответили моряки.

– На винт намотали? – протянул я разочарованно. – Это вам надо вызывать портовых водолазов, а мы только курсанты. Мы военные моряки…

– Пока портовые придут, знаете сколько времени пройдёт? А вы рядом… А каждая минута простоя парохода в большую копеечку государству обходится…

Я мог всё решить самостоятельно, помня о единоначалии в армии и флоте, но я поступил по-другому: я поставил назревший вопрос на «летучке» комсомольского собрания. Собрание единодушно решило помочь морякам, а вину разложить на всех. Конечно, это было не по уставу.

– А не помочь морякам? А государство убытки понесёт – это по уставу будет? – поддержал меня мой дружок Виктор Охалов.

Моряки помогли нам перетащить бот на другую сторону пирса, под корму парохода, потерпевшего аварию. Пароход был сильно гружён, корма сидела глубоко, и сверху было не видно, много ли манильского каната надо срубить с лопастей. Мне, как старшему на боте, самому спускаться было нельзя, и я приказал одеваться Виктору. За это он, когда мы втряхнули его через резиновый ворот в рубаху, незаметно пожал мне руку.

Хотя мы снаряжали водолаза без инструктора, мы ничего не забыли на него надеть и повесить, не забыли обуть в боты со свинцовыми подошвами, утяжелить пудовыми грузами, подпоясать сигнальным концом, покрыть голову медным шлемом со стеклянными иллюминаторами; не забыл я перед тем, как завернуть передний иллюминатор перед самым спуском, дать команду, чтобы водолазу начали качать воздух.

Прихватив топор, Виктор ушёл под воду, а я уселся на борту бота с сигнальной верёвкой в руке и телефонными наушниками. Вид у нас всех – и у меня, сигнальщика, и у ребят, качальщиков, вертевших колёса воздушного насоса, – был очень важный. Мы впервые самостоятельно выполняли настоящую водолазную работу.

Манильский канат в руку толщиною намотался на лопасти винта тугими петлями. Рубить топором под водой было не так легко, но Виктор что называется «дорвался» до настоящего дела, и сколько я ни требовал, подёргивая за сигнальный конец, молчал и из воды не выходил. Не помогали и телефонные разговоры…

– Чего выходить-то? – шипел в ответ Виктор. – Чепуха осталась.

Я не мог сказать ему по телефону, что надо совесть иметь, что и другим охота попробовать свои силы на настоящем деле: на пирсе собралось много людей. Они не только смотрели, они и слушали… Виктор отлично понимал, что я ограничен в выборе слов и выражений.

– Надо перестать качать ему воздух… – проворчал кто-то из курсантов. – Живо выйдет…

И в тот момент, когда они собирались привести свою угрозу в исполнение, на пирсе послышался шум, потом крики, потом детский плач.

– Кто свалился-то? Мальчонка? Сразу на дно?.. Водолаза надо! Скорее!..

Я изо всей силы задёргал сигнальный конец, требуя, чтобы Виктор поднялся на трап водолазного бота, а по телефону приказал адмиральским тоном:

– Курсант Охалов! Приказываю подняться на трап! Человек за бортом!

Это подействовало, и через полминуты шлем Виктора всплыл рядом с бортом. Десяток добровольцев, ухватившись за канат, уже тащили нас к месту происшествия, где на пирсе стояла, заливаясь слезами, девчушка лет трёх-четырёх, а рядом с ней, по всей видимости, её нянька, несмышлёныш-мальчонка. Он плакал молча и только изо всех сил старался оттащить сестрёнку от воды.

– Перестаньте реветь! – приказал я детишкам. – Говорите толком – кто упал за борт?

– Мишка упал… – сказала девчонка, сразу перестав реветь.

– Водолаз Охалов! – крикнул я в трубку, заглядывая в шлем через иллюминатор. – В воду упал мальчик. Зовут Мишкой…

Даже через мокрое стекло иллюминатора я заметил, как радостно и решительно засветились глаза моего дружка.

– Большой он? – зачем-то спросил я у ребят.

– Нет… Маленький… Без ноги… – ответил на этот раз малец.

– Маленький! Безногий инвалид… – передал я Виктору подробности.

Как водится, трудно было потом выяснить, кто первый поднял панику, кто крикнул, что в воду упал мальчишка. Виктор не без основания подумал, что с ним сыграли злую шутку. Потребовав больше воздуха, он всплыл на поверхность и зло швырнул на пирс одноногого плюшевого медвежонка. Медвежонок так тяжело шлёпнулся на доски настила, что и без вскрытия было ясно, что он набит не опилками…

Каната на винту хватало на всех нас, вопреки уверениям Виктора. Я спускался последним. Когда я поднялся на бот, взволнованный капитан потерпевшего парохода уже благодарил вернувшегося инструктора. Инструктор в ответ улыбался, и у меня на душе посветлело: значит, не будет нагоняя за самовольные действия.

Только дружок мой Виктор Охалов чересчур уж много силы приложил, сдирая с меня водолазную рубаху. Видать, он всё ещё не верил в то, что никакого розыгрыша не было, что мы сами испытали чувство, когда до подвига рукой подать…