Текст книги "Масонская касса"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Это внезапное озарение подтверждало слова Михаила Андреевича: генерал Потапчук уже некоторое время находился буквально в шаге от открытия, которое могло стоить ему жизни. Информации для догадки у него накопилось уже достаточно и без Скорикова; он стоял на краю минного поля, даже не подозревая, что первый же шаг вперед неминуемо станет для него последним.

Однако даже теперь Федор Филиппович не испытал к своему собеседнику никакой благодарности. Да, Скориков открыл ему глаза, но то была помощь особого рода – такая же примерно, как если бы Михаил Андреевич, обнаружив его стоящим на краю минного поля, сказал: «Осторожно, там мины», а потом изо всех сил толкнул бы в спину.

Оставив вопрос о мотивах, побудивших генерала Скорикова на такой нехороший поступок, Федор Филиппович еще раз все сопоставил. Генералом полковник Скориков сделался около четырех лет назад, после командировки в Грузию, которая примерно в это же время окончательно связала свою судьбу с НАТО и даже направила своих солдат в Ирак. Если за все это время на развитие российской экономики из стабилизационного фонда страны и выделялись хоть какие-то гроши, генерал Потапчук об этом просто ничего не знал. А начавшая в последнее время поступать из-за рубежа информация о намерении американского Конгресса учредить слушания по вопросу о расходовании огромных денежных средств, выделенных все в том же две тысячи третьем году на финансирование временной администрации Ирака, здорово смахивала на недостающую деталь головоломки, с появлением которой картина обретала беспощадную ясность. Видный функционер силового «профсоюза» генерал-лейтенант Прохоров и его верный пес Скориков идеально вписывались в эту картину, занимая в ней именно то место, которое должны были занимать, – место непосредственных исполнителей, призванных реализовать достигнутую на самом верху секретную договоренность.

О том, какая роль досталась в этой драме ему самому, Федор Филиппович старался пока не думать. На первый взгляд она, эта роль, казалась сродни роли героического таракана, объявившего беспощадную войну хозяевам квартиры и бесславно погибшего раньше, чем успел хотя бы передать ультиматум, над составлением которого корпел всю предыдущую ночь.

Федор Филиппович заставил себя вспомнить телевизионные выпуски новостей, передовицы газет с четкими цветными фотографиями знакомого, то сдержанно улыбающегося, то внимательного, то строго нахмуренного лица. Это помогло. Потапчук даже улыбнулся, потому что вспомнил: бывают ситуации, когда даже самая чистоплотная хозяйка предпочтет оставить таракану жизнь, лишь бы на глазах у гостей не пачкать праздничную скатерть.

Надежда была слабенькая, но она все-таки была, и, не видя альтернативы, генерал Потапчук кивнул генералу Скорикову.

– Валяй, – сказал он, – рассказывай, куда ты спрятал этот их миллиард.

Глава 8

– Вот ты у нас знаток музыкальной классики, – сказал генерал Потапчук с полувопросительной интонацией.

– Допустим, – с оттенком удивления сказал Слепой.

Дело происходило в последней декаде декабря, примерно за неделю до Нового года. В тот момент Глеб еще не знал, что спустя два месяца будет стрелять в Федора Филипповича, а тот, если и предполагал что-нибудь в этом роде, пока не торопился делиться своими предположениями.

– Знаешь такую песню – «Долог путь до Типперери»?

Глеб неопределенно хмыкнул. Нечасто, но случалось, что генерал начинал разговор с такого вот абсолютно бессмысленного вопроса. Означало это всегда одно и то же: у Потапчука есть для Глеба задание, но он испытывает определенные затруднения с формулировкой и говорит загадками, чтобы окольным путем подобраться к тому, о чем в силу известных ему одному причин не может сказать прямо.

– Название знаю, – сказал Глеб. – Из художественной литературы. Данная песенка, если верить некоторым маститым писателям, была очень популярна в британской армии – конкретно в пехоте – в период Первой мировой войны. Якобы некоторые офицеры любили демонстрировать презрение к смерти, прохаживаясь под огнем противника по брустверу окопа, похлопывая себя стеком по голенищу и насвистывая вот эту самую песенку…

– А мотив знаешь?

Глеб пожал плечами.

– Увы. И в этом нет ничего удивительного. Вряд ли кто-то из этих свистунов дожил до восемнадцатого года. С такими-то привычками, да при тогдашней плотности артиллерийского огня…

Он ловко обвязал купленной час назад в галантерее золотой нитью начищенный до роскошного ювелирного блеска пистолетный патрон в медной гильзе и повесил его на еловую ветку, что вместе с тремя или четырьмя своими товарками торчала из трехлитровой банки с водой. Банка была кокетливо обернута куском камуфляжной ткани, стянутой кожаным ремешком от портупеи, а на ветках, легонько покачиваясь, висело не меньше двух десятков сверкающих, как золотые безделушки, патронов – пистолетных, автоматных и даже винтовочных. Ирина, увидев такое новогоднее украшение, вместе с ним выставила бы мужа за дверь и не впустила бы обратно, пока не убедилась бы, что «эта гадость» благополучно выброшена на помойку. Но дело происходило на конспиративной квартире Слепого, которого данная икебана с милитаристским уклоном вполне устраивала, так как выглядела, на его взгляд, очень нарядно, а главное, весьма уместно в этом оборудованном по последнему слову техники логове наемника.

Оглядев получившееся у него сомнительное произведение искусства и придя к выводу, что добавлять ничего не следует, не то как раз все испортишь, Глеб перевел взгляд на Федора Филипповича. Генерал выглядел усталым и осунувшимся, из чего следовало, что он либо нездоров, либо принимает какую-то очередную служебную неприятность слишком близко к сердцу. В сочетании с внезапно проснувшимся интересом к любимой мелодии британских пехотных командиров Первой мировой это было довольно зловещим признаком, и Глеб почувствовал, что предпраздничное настроение ему вот-вот подпортят, причем, как водится, основательно.

– Да, легендарные были люди британские взводные командиры, – подтверждая его догадку, снова заговорил Потапчук. – А какая у них была любимая поговорка, помнишь?

– Еще бы не помнить, – сказал Глеб. – «Вперед, бездельники! Или вы хотите жить вечно?» К чему это вы, Федор Филиппович?..

– Считай, что этот вопрос задали нам с тобой, – после долгой и довольно тягостной паузы предложил генерал.

– Кто задал?

Потапчук помолчал еще немного.

– Это что, так важно для тебя? – поинтересовался он наконец.

– В общем, да, – осторожно ответил Сиверов.

– Ну, допустим, страна, – сказал генерал. – Наша, разумеется.

– Это понятно, – пробормотал Глеб. – Если б с таким вопросом ко мне обратился Конгресс Соединенных Штатов или даже весь американский народ, я бы точно знал, что ответить. Вернее, куда послать…

– А так – не знаешь?

– А так – не знаю. Страна – это, знаете, как-то расплывчато. Страна все время задает какие-то вопросы, к чему-то призывает, на что-то жалуется, и все это на миллион разных голосов, так что в целом получается одна сплошная какофония…

– Ну, понес, понес!..

– Не я первый начал, – кротко напомнил Глеб. – Если у вас для меня работа, так и говорите. А то устроили здесь философский диспут пополам с исторической викториной «Умники и умницы», а потом я же и виноват…

– Хороша елочка, – внезапно сменил тему разговора Потапчук. – Только уж очень взрывоопасная. Пожарника на тебя нет!

– Угу, – промычал Слепой. – Вы на меня еще санэпидемстанцию натравите. Пускай обследуют мой тайник с оружием на предмет санитарии и гигиены. А то вдруг я кого-нибудь замочу из плохо простерилизованного ствола!

– Кстати, о стволах и всем прочем, – проигнорировав попытку агента пошутить, сказал генерал, и Глеб с облегчением подумал: «Наконец-то!» – Помнишь, в твоей жизни был период, когда ты охотился на генералов?

Глебу не без труда удалось сохранить непроницаемое выражение лица, и он уже далеко не впервые порадовался, что глаза у него спрятаны за темными очками. Вот так вопрос! Да, такой период в его жизни действительно был, но они с Федором Филипповичем старательно избегали этой темы, поскольку в то время Потапчук являлся одним из тех, на кого небезуспешно охотился взбунтовавшийся агент по кличке Слепой. События тех дней были табу, и упоминание о них, прозвучавшее из уст генерала, Глеб воспринял как еще одно очень недоброе предзнаменование. Воистину, загадки, которыми сегодня изъяснялся Федор Филиппович, звучали чертовски мрачно! Их даже не хотелось отгадывать…

– Навык не утратил? – продолжал Потапчук, верно истолковав молчание Глеба.

– А чего его утрачивать? – стараясь говорить легко и небрежно, удивился Глеб. – Генерал – такая же мишень, как любой другой человек. Разве что более крупная, – он показал руками, какая это крупная, солидная мишень генерал, отставив ладони на полметра от боков, – и менее подвижная. Прицелился, нажал – и ваших нет. А что, кто-то из коллег ни в какую не хочет уходить на пенсию?

– Есть один человек, – медленно, словно все еще не будучи до конца уверенным в том, что этот разговор следует довести до логического завершения, произнес Федор Филиппович. – Его все равно уберут, причем в самое ближайшее время. Он вызвал подозрение, и на нем поставили крест. Короче, он уже покойник, хотя еще продолжает барахтаться. Но, если мы с тобой возьмем его ликвидацию на себя, это поможет нам заработать пару очков… Черт, гадость какая! Говорю, а во рту такое ощущение, будто дерьма наелся!

– Так, может, не стоит связываться? – осторожно предложил Глеб. – Подумаешь, пара очков!

Вместо ответа генерал поднял с пола свой потрепанный портфель, щелкнул замочком и, откинув матерчатый клапан, положил на крышку журнального столика фотографию.

– Михаил Андреевич Скориков, – сказал он. – Генерал-майор ФСБ, правая рука генерал-лейтенанта Прохорова.

– Видная фигура, – сказал Глеб. – А он на нас не обидится? Я имею в виду, вдруг правая рука ему не менее дорога, чем левая?

– Он будет нам очень благодарен, – сказал Потапчук. – Только его благодарность, знаешь… Словом, имей я выбор, я бы без нее с удовольствием обошелся.

– Вы хотите сказать, что вынесенный этому Скорикову приговор – штука заразная? – подсказал Глеб.

– Заразнее птичьего гриппа. Ты еще можешь избежать заражения, про тебя никто не знает, а я… Словом, я уже инфицирован.

– Ого, – сказал Глеб и сел ровно, тихонько скрипнув кожаной обивкой кресла. – А лекарство?..

– Лекарство добыть труднее, чем молодильные яблоки или смерть Кощееву. Если оно вообще существует, это лекарство… Кое-какие наметки у меня имеются, но все это… так…

Федор Филиппович неопределенно покрутил в воздухе раскрытой ладонью, показывая, чего стоят имеющиеся у него наметки. Глеб внимательно посмотрел на него поверх очков и принялся без необходимости разглядывать фотографию генерала Скорикова.

– Рассказывайте, – предложил он через некоторое время. – Или это секрет?

– Конечно, секрет, – вздохнул Федор Филиппович. – А ты уверен, что хочешь его узнать? Сделаешь шаг, и дороги назад уже не будет.

– Первая заповедь уважающего себя солдата: своих на поле боя не бросают, – напомнил он.

– Это дерьмо, а не заповедь, – скривился Потапчук. – Продукт нашего времени. Каких-нибудь сто лет назад об этом никто даже не думал, потому что солдат, взятый противником в плен, мог рассчитывать на вполне цивилизованное, человеческое обращение. А потом пошло – Корея, Вьетнам, Афганистан, Чечня, пытки, промывание мозгов… Отсюда и твоя заповедь. Нашел на что ссылаться!

– Но мы-то живем не сто лет назад, – заметил Глеб, – и я лично эту заповедь усвоил раньше, чем параграфы строевого устава. Так что не покушайтесь на святыни, товарищ генерал-майор! Лучше рассказывайте, каких таких дел опять натворил наш генералитет.

– На этот раз, – печально сообщил Федор Филиппович, – наш генералитет просто выполнял приказ. И не только наш, кстати.

– Ах, приказ! – неизвестно чему обрадовался Сиверов. – Их бин дойче зольдат, йа?

– Вроде того, – кивнул генерал. – В смысле, натюрлих яволь. Вот этот Скориков, – он постучал пальцем по фотографии, – почти ровно четыре года назад получил задание сопровождать некий груз. Принять груз под охрану он должен был на территории Грузии, а сдать, сам понимаешь, у нас, в России. Груз прибыл точно по расписанию на тяжелом транспортнике ВВС США в сопровождении звена истребителей и подразделения одного из американских флотов, расквартированного на территории Турции.

– Ого! – вставил Глеб, не скрывая изумления. – Это ж целое вторжение! Ну ладно, транспортник. Но истребители, корабли… Это же готовый международный скандал! Странно, что я ничего об этом не слышал.

– Молодец, – сказал Потапчук, – зришь прямо в корень. Об этом никто ничего не слышал, даже я. Конечно, были люди, на глазах у которых все это происходило, но все они имели приказ: молчать и не препятствовать, а потом забыть. Даже те, кому было поручено сопровождать груз, ничего не знали о его характере. Скорикову были обещаны генеральские погоны, теплое местечко в управлении и приличное денежное вознаграждение, а остальные были просто спецназовцы, привыкшие работать на чужой территории и не задавать вопросов.

Глеб беззвучно поднялся и, задумчиво кивая, направился в угол, к кофеварке. Он стоял вполоборота к Федору Филипповичу и методично совершал предшествующие употреблению любимого напитка манипуляции. То, как он это делал, напоминало процесс приведения в состояние боевой готовности некоего секретного оружия; впрочем, данная ассоциация могла быть вызвана тем, что Федор Филиппович знал, с кем имеет дело. Глеб самым естественным образом ассоциировался с оружием просто потому, что сам являлся оружием – безотказным, высокоточным и мощным.

– Скориков принял груз, – продолжал генерал. – Груза оказалось много – полный самолет, больше ста тонн. Так что в путь тронулись целой колонной, с двумя бронетранспортерами сопровождения. А где-то в приграничном районе у них вышел какой-то инцидент с российскими миротворцами. В результате упаковка груза была слегка повреждена, и Скориков обнаружил, что везет, оказывается, шесть фур, доверху набитых стодолларовыми купюрами.

– Одну секунду, – быстро перебил его Слепой. – Разрешите, я сам… В этом странном способе считать доллары не тысячами или даже миллионами, а тоннами мне чудится что-то до боли знакомое… А! Сенатская комиссия по Ираку, верно? Они, кажется, как раз сейчас пытаются дознаться, куда, черт подери, подевались триста шестьдесят две тонны новеньких, хрустящих долларов, выделенных в помощь Ираку как раз перед тем, как наш клиент получил генерал-майора… Если я правильно понял, речь идет где-то о четырех с половиной – пяти миллиардах…

– И один из них, если не все полтора, похоже, по сей день припрятаны где-то на территории Российской Федерации, – закончил за него Потапчук.

– Ловко, – холодно констатировал Глеб. – Очень ловко! Чтобы спрятать такую, пропади она пропадом, гору наличных, нужен очень большой тайник. А большего тайника, чем Россия, на сколько-нибудь приличном удалении от Вашингтона и ФБР, пожалуй, днем с огнем не сыщешь. Да еще такого надежного. Даже слишком. Что-то я не припомню, чтобы хоть кому-то удавалось забрать деньги, положенные в этот тайник. Это все равно что прятать щепотку соли в ванне с горячей водой: спрятать-то спрячешь, а вот найдешь ли потом?

– Это единственное, что кажется тебе странным? – спросил Федор Филиппович тоном учителя, огорченного внезапно обнаружившейся тупостью любимого ученика.

– А что еще? А… Стоп, погодите-ка! Американские ВВС, говорите? И корабли?

– И морские пехотинцы. Судя по обмундированию и цвету лиц, прибывшие прямым рейсом из Багдада.

Сиверов с треском хлопнул себя ладонью по лбу. Кофеварка зашлась одобрительным хрипом, и он ее выключил.

– Если такой фокус провернуть без ведома главнокомандующего, – сказал он, – узнать, получилось у тебя или нет, можно уже сидя на нарах. Или, скорее уж, лежа в гробу.

– Одного главнокомандующего мало, – поправил Потапчук. – Тут нужны два. Плюс надежное обеспечение, чтобы не вышло, как в приведенном с тобой примере со щепоткой соли в воде.

– Чукотку в придачу к Аляске? – предположил Сиверов.

– Стабилизационный фонд, – поправил Потапчук. – Чистенький банковский безнал в обмен на сто тонн наличных. Вся банковская система России давно контролируется Кремлем, так что с переводом денег никаких проблем.

– Ловко, – повторил Глеб, на этот раз уже не холодно, а просто мрачно. – А вам не кажется, что ваша затея попахивает государственным переворотом?

Федор Филиппович иронически усмехнулся, принимая из его рук чашку чаю, – кофе Сиверов даже не предлагал. При виде этой усмешки у Глеба чуточку отлегло от сердца: человек, намеренный в следующее мгновение лечь на пулеметную амбразуру, не станет так улыбаться. Трезвому в такой ситуации не до улыбок, а пьяный, хоть тресни, не сумеет улыбнуться так тонко… Значит, у генерала действительно имелись на этот счет какие-то конструктивные соображения.

– Ты, кажется, вообразил, что я намерен раскрутить это дело до конца и обнародовать результаты? – спросил он. – Ну, знаешь!.. Христианин из меня, конечно, как из бутылки молоток, но кое-что я усвоил накрепко. Например, что самоубийство – смертный грех. Мало ли, а вдруг?.. Пальнуть себе в висок проще пареной репы, но где гарантия, что этим все кончится? А вдруг это только начало? Нет уж, я решительно против таких экспериментов.

– Значит, брать президента за лацканы и интересоваться судьбой стабилизационного фонда вы все-таки не намерены?

– Ни-ни, – заверил его генерал. – Что ты, как можно? Тем более что за руку я его не ловил, и все, чем я располагаю, не более чем предположения. Президент – это не просто глава государства. Это, если хочешь, лицо страны, и плевать в это лицо я, как генерал госбезопасности, не позволю никому, в том числе и себе. Если уж на то пошло, так я этого и ему самому не позволю, если ему вдруг взбредет в голову такая странная фантазия – плевать себе в физиономию… Об этом деле, Глеб Петрович, никто не должен знать. И мне почему-то кажется, что, если возникнет хотя бы малейшая, но реальная возможность огласки, кое-кто постарается сделать так, чтобы оглашать стало просто нечего. Понимаешь?

– Кажется, начинаю понимать, – сказал Глеб. – Что ж, я, пожалуй, готов ответить на ваш вопрос.

– Какой еще вопрос?

– Да насчет вечной жизни. Я бы попытался если не жить вечно, то хотя бы дотянуть до старости. Но вы ведь все равно не дадите, так что и пробовать, наверное, не стоит. Да и чего я там, в старости, не видал – радикулита?

– Да, старость – это тебе не стриптиз-бар, – подтвердил Федор Филиппович и перешел непосредственно к делу.

* * *

Генерал-майор Скориков был чисто выбрит, по обыкновению подтянут и аккуратен. Чувствовалось, что он намерен идти ва-банк – или грудь в крестах, или голова в кустах. При этом, что бы он там себе ни воображал, на что бы ни надеялся, его время получать кресты на грудь уже миновало, ушло безвозвратно. Что же до всего остального, то Павел Петрович Прохоров с удовольствием собственноручно оторвал бы его дурную башку и зашвырнул в какие-нибудь кусты, не выходя из кабинета. Только ковер пачкать было неохота.

Некоторое время Павел Петрович старательно делал вид, что поглощен изучением важного документа (это был рапорт старшего группы наружного наблюдения о перемещениях генерала Потапчука по маршруту «дом – работа»), а потом соизволил наконец заметить продолжавшего столбом торчать в трех шагах от стола Скорикова.

Вообще, генерал-лейтенант Прохоров никогда, за исключением крайне редких случаев, не требовал от подчиненных строгого соблюдения правил субординации, особенно когда речь шла о подчиненных ему генералах. Но Скориков с некоторых пор перестал быть в его глазах и генералом, и подчиненным. С тех пор как решение по его вопросу было вынесено, генерал-майор Скориков стал для Павла Петровича никем, пустым местом, разговор с которым представлялся ему бесполезной тратой времени.

Скориков это прекрасно знал и, однако, не поленился притащиться сюда, в кабинет. Это безумно раздражало. Ну, чего приперся? Все ведь ясно! Если уж на то пошло, вскочил бы лучше в машину и попытался куда-нибудь сбежать, лечь на дно, накопить силенок, спланировать операцию и нанести упреждающий удар. Затея, конечно, заранее обреченная на провал, но, по крайней мере, достойная настоящего мужика, офицера, генерала. Или вот еще вариант: пойти к себе в кабинет, достать из сейфа табельный пистолет, сесть в кресло и выстрелить себе в висок. Не самый лучший выход, но так многие поступают, когда видят, что делу конец. А этот?.. Сейчас в ногах валяться станет, пощады просить… А то, может, пускай живет? Все равно ведь от него теперь ни вреда, ни пользы…

– Ну, что тебе, Скориков? – спросил он таким тоном, словно перед ним стоял не генерал, а какой-нибудь проштрафившийся майор, а то и вовсе лейтенант.

Этот тон в сочетании с обращением по фамилии и тем обстоятельством, что Павел Петрович так и не предложил посетителю сесть, звучал весьма красноречиво. Верно его оценив, Скориков вздрогнул, как от пощечины, и еще больше выпрямился, сделавшись совсем уж прямым, как палка или часовой, стоящий на посту у полкового знамени.

– Я хотел бы знать, что происходит, – деревянным голосом заявил этот идиот.

После такого заявления зашевелившийся было в душе генерал-лейтенанта Прохорова гуманизм тихо увял, сдулся, как воздушный шарик, в котором проткнули дырку. Всю свою сознательную жизнь Павел Петрович твердо придерживался убеждения, что дураков надо отстреливать просто для улучшения человеческой породы. На так называемый электорат, копошащийся где-то далеко внизу, это не распространялось: в конце концов, должен же кто-то пахать землю, выплавлять металл и голосовать на выборах! Да и не такие уж они дураки, коль скоро сознают пределы своих возможностей, знают свой шесток и не рвутся руководить. А вот такие, как этот, у кого хватило наглости и самонадеянности протолкаться почти до самого верха, но не хватает ума вести себя там, наверху, как подобает, – с такими церемониться нечего. Их надо убирать, и чем скорее, тем лучше…

– Желание знать, что происходит, – штука похвальная, – сообщил Павел Петрович, откладывая рапорт о перемещениях генерала Потапчука и с солидной основательностью водружая на стол перед собой сцепленные в замок ладони. – Особенно для человека нашей профессии. Что я могу тебе посоветовать? Почитай свежие газеты, посмотри новости по телевизору – лучше всего какое-нибудь Би-би-си, а то наши в последнее время что-то совсем уж заврались… Ты английский-то знаешь? Ну, вот и отлично… С рапортами своих подчиненных ознакомься, это тоже бывает полезно для расширения кругозора…

Скалиться Скориков не стал, но зубами скрежетнул, да так, что Павел Петрович отчетливо услышал этот звук, напоминающий скрип только-только начавшей отставать половицы. Точно так же поскрипывало у него на даче, в узком коридорчике мансарды, – строители схалтурили, а у него все никак не доходили руки достать из кладовки ящик с инструментом и поправить чертову половицу, предательски скрипевшую всякий раз, когда он по ночам крался к тайничку, где у него была припрятана бутылочка «Арарата»…

– У меня ощущение, что я под колпаком, – объявил Скориков скрежещущим, как железо по стеклу, голосом.

– Под колпаком? – лениво изумился Павел Петрович. – Погоди, это что-то знакомое… А! «Семнадцать мгновений весны»! Штирлиц понял, что он под колпаком… Что это еще за новости такие?

– Это из-за Сенатора? – напрямую бухнул Скориков, оставив без внимания благодушные разглагольствования начальства.

Павел Петрович совсем откинулся на спинку кресла и некоторое время разглядывал собеседника с таким выражением, словно впервые видел такое чудо и был, мягко говоря, удивлен.

– Так, – сказал он наконец, решив просто для разнообразия принять предлагаемый Скориковым «откровенный» разговор. – Решил, значит, расставить точки над разными буквами? Что ж, изволь. Да, это из-за Сенатора. Тебе доверили секрет государственной важности, а ты… Как баба, ей-богу! Ну, вот что бы ты сам стал делать на моем месте?

– Но я же ничего ему не говорил! – взмолился Скориков, мелодраматическим жестом (которого сам явно не заметил, не то, наверное, постеснялся бы так позориться) прижимая к сердцу обе ладони. – Ни словечка!

– Так уж и ни словечка? – подпустив в голос строго отмеренную дозу иронии, усомнился Прохоров. – Откуда же у него в таком случае повышенный интерес к квадрату, как его… Б-7?

Скориков, хоть и был деморализован, все же оставался генералом ФСБ и не утратил умения владеть собой. Однако при упоминании злополучного квадрата в глазах у него что-то промелькнуло, и Павел Петрович понял: нет, подозрения в адрес этого субъекта не были беспочвенными; что-то он такое сотворил, о чем предпочитал не вспоминать, что-то такое у них с Сенатором было… Хотя, если бы Скориков просто слил этому бандиту информацию о квадрате, тот действовал бы иначе, более нагло и целенаправленно. Ого! Да знай он, какой куш лежит прямо у него под боком, не поленился бы сколотить целую армию. Вырезал бы, выбил всех, кто хоть как-то причастен к этому делу, выгреб бы все до дна и исчез, и никакой Интерпол, никакая внешняя разведка, никакой, чтоб ему пусто было, Моссад бы его тогда не нашел…

Но что-то между Скориковым и Сенатором все-таки произошло, и, раз уж господина без пяти минут покойника потянуло на откровенный разговор, этим следовало воспользоваться и выкачать из него как можно больше информации.

– Я вижу, у тебя есть желание объясниться, – сказал Павел Петрович, наконец-то жестом предлагая Скорикову сесть. – Что ж, валяй. Хотя, надо тебе сказать, объясняться уже поздновато.

Скориков заговорил, и уже на тридцатой секунде его сбивчивой речи Павлу Петровичу стало в общих чертах ясно, что произошло. М-да… В общем-то, получалось, что в провинности Скорикова есть немалая доля и его, генерала Прохорова, вины. Нельзя, нельзя было продвигать это чучело! Полковником Скориков был неплохим – распорядительным, исполнительным, инициативным, в меру жестким и не лишенным творческой жилки, а главное, преданным. Вот эта его преданность и сыграла, наверное, с Павлом Петровичем злую шутку. Прохоров знал за собой эту слабость: любил он, грешным делом, чтобы в свободное от государевой службы время подчиненные вылизывали ему седалище. Что ж, слабости свойственны всем, только вот потакать им надо не всегда. И повышать полковника Скорикова в звании не следовало ни в коем случае. Нельзя было доверять ему право самостоятельно принимать решения, и вводить его в круг власть имущих, поднимать на очередную, довольно высокую ступеньку тоже было нельзя. От высоты у него, бедняги, закружилась голова, и вот это головокружение, пусть совсем ненадолго, лишило его всех его распрекрасных качеств, превратив в болтливое ничтожество, которое из вполне понятного стремления понравиться высокопоставленному собеседнику несет невообразимую чушь и мимоходом, не успев, что называется, поймать себя за язык, выбалтывает то, что при иных обстоятельствах из него не вытянули бы даже под пыткой…

Словом, вышло так, что примерно три с половиной года назад свежеиспеченный генерал-майор Скориков столкнулся на каком-то приеме с депутатом верхней палаты Сенчуковым, который тоже только-только начал осваиваться в кресле сенатора. Скориков, на свою беду, не знал, что в применении к его новому знакомому Сенатор – это не вежливая форма обращения, а уголовная кличка. Перед ним стоял просто сенатор – депутат Думы от избирательного округа, на территории которого свежеиспеченному генералу Скорикову как-то довелось побывать по служебной необходимости.

На приеме, как водится, щедро угощали спиртным. Пить Скориков, как любой офицер госбезопасности, умел. Но по непонятным причинам Скорикова порядком развезло. И, пребывая в состоянии эйфории, стремясь поближе сойтись с таким большим человеком, этот дурак без задней мысли сказал Сенатору, что годика три-четыре назад бывал-де в его избирательном округе. А когда Сенатор как бы между прочим поинтересовался, что он там делал, заявил, что сопровождал колонну с грузом. Ну, а в ответ на вопрос, что это был за груз, чертов идиот не придумал ничего умнее, как с самым загадочным видом прижать палец к губам и зловещим шепотом провозгласить: «Ш-ш-ш! Государственная тайна!»

Больше он Сенатору ничего не сказал. Да тот, собственно, больше его и не расспрашивал: ему, надо полагать, и так многое стало ясно. Населения в этой так называемой республике – кот наплакал, меньше восьмисот тысяч человек. Колонна шла ночью, но кто-нибудь ее, несомненно, заметил, запомнил и рассказал о ней друзьям и знакомым. Ну, а то как же! Колонна большегрузных трейлеров, свернувшая на узкую лесную бетонку, что ведет к ликвидированному военному объекту – то есть, считай, никуда не ведет, – это ли не событие в таком медвежьем углу? Немудрено, что через три дня эту новость обсуждало все население, интересы которого якобы защищал в Думе Сенатор…

Это, разумеется, было предусмотрено заранее. А что делать? Везде, где есть дороги, по которым способна пройти двадцатитонная фура, имеются и глаза, способные эту фуру заметить. Но страшны не улики, а интерпретация. Именно с целью интерпретирования улик в маленькую лесную республику еще за два месяца до прибытия груза было заброшено полтора десятка агентов, временно превратившихся в распространителей самых нелепых и чудовищных слухов. В столице автономии, население которой насчитывало четверть миллиона человек, таких шептунов сидело аж пятеро, и каждый нес хорошо продуманную околесицу о каких-то подземных хранилищах оружия, золоте Колчака, кладах уральских промышленников, пришельцах и даже нечистой силе. Исчезновения людей в квадрате Б-7 начались еще раньше, примерно за полгода до прибытия груза, чтобы никому не пришло в голову связать их с загадочной, бесследно растворившейся в лесу колонной большегрузных автомобилей. За упомянутый период «нехороший» квадрат проглотил не менее пяти человек, исчезавших по одному и парами. Тогда же квадрат несколько раз тщательно прочесали (действуя по «профсоюзной» линии, генерал Прохоров постарался сделать так, чтобы это прочесывание действительно было очень тщательным) и, естественно, ничего не нашли.

Словом, было сделано все, чтобы слухам о грузе, который доставил Скориков, даже если таковые пойдут гулять по городам и весям микроскопической (по российским меркам, естественно) лесной республики, не поверила ни одна собака. Однако в свете только что сделанного этим горе-генералом признания поведение Сенатора и некоторых других уголовных рож из того же региона становилось понятным. Эти люди не верили в сказки и ни за что не обратили бы внимания на странности, связанные с квадратом Б-7. Да мало ли куда и почему пропадают люди? Кого они вообще волнуют, эти лохи? Но пьяная болтовня Скорикова сделала свое дело. Сплетни о якобы зарытых в болотистую лесную почву кладах и каких-то складах оружия (в болоте!) в свете этой болтовни приобретали совсем другое, истинное значение. Сенатор – не дурак, и ему не составило труда сообразить, что слухи эти намеренно распускаются кем-то, чтобы скрыть правду. А поскольку в дело оказался замешанным генерал ФСБ, сопровождавший некий строго секретный груз, нетрудно было догадаться, что речь идет о чем-то по-настоящему ценном. И местные бандиты до сих пор не проникли в тайну квадрата Б-7 только потому, наверное, что самые умные и решительные из них – такие, как Сенатор, – давно перебрались в центральные регионы, поближе к кормушке. А на месте остались только законченные валенки, наподобие этого их президента или столичного мэра Губарева, который когда-то работал у Сенатора на подхвате…