Текст книги "Масонская касса"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Над головой опять с диким, победоносным ревом прошли американские истребители-бомбардировщики. Под погрузкой стояла уже последняя фура, но солдаты на аппарели двигались все с той же автоматической, запрограммированной четкостью и быстротой.

Потом на сцене возник еще один персонаж, и Скориков понял, что время пришло. Высокий, сухощавый, дочерна обгоревший под солнцем древнего Междуречья, одетый и вооруженный точно так же, как солдаты, но явно не солдат и даже не младший офицер, он не занимался разгрузкой и не стоял на одном колене с автоматом наперевес, оберегая самолет и груз от всех мыслимых опасностей, а спокойно и неторопливо шагал по мокрому бетону в сторону «уазика». Пройдя примерно половину расстояния, он остановился, выжидающе поглядывая на машину.

– Твой выход, Миша, – сказал Габуния, который тоже все понял. – Иди, дорогой, видишь, человек ждет.

Полковник Скориков подавил недовольный вздох и выбрался из относительного тепла автомобильного салона на сырой пронизывающий ветер. В небе снова прогрохотали барражирующие на малой высоте реактивные самолеты. На дворе стоял декабрь две тысячи третьего года; до пожара в шахте оставалось четыре года, шесть месяцев и двенадцать дней.

Глава 3

– Так ты, значит, и есть Слепой, – возвратившись к реальности из зыбкого мира воспоминаний, с полувопросительной интонацией произнес генерал Прохоров.

Сиверов не счел нужным ответить. Якушев, полагавший, по всей видимости, что гость доставлен сюда для стандартной процедуры обламывания рогов с последующей вербовкой, неслышно подошел к нему со спины, намереваясь нанести свой коронный удар по почкам. Павел Петрович остановил его едва заметным движением левой брови, а затем, подумав секунду, и вовсе удалил из кабинета, просто указав глазами на дверь. Якушев подчинился, хотя и не без колебания. Его нерешительность было легко понять: тому, на чьих руках еще не высохла кровь одного генерала ФСБ, не составит особого труда разобраться и со вторым. Это как с собакой, отведавшей человеческого мяса: после того как табу снято, симпатичная лохматая дворняга превращается в беспощадного людоеда, который лучше любого другого зверя знает повадки своей излюбленной дичи и потому вдвойне опасен.

– Ну? – брюзгливо бросил Прохоров, когда за майором закрылась дверь. – Ты зачем сюда явился – в молчанку играть?

Слепой вдруг, не спрашивая разрешения, шагнул вперед и, отодвинув стул для посетителей, преспокойно уселся, забросив ногу на ногу.

– Не вижу смысла отвечать на риторические вопросы, – заявил этот наглец. – А если вопрос не риторический, то я тем более не намерен обсуждать эти темы при посторонних. Это ведь почти то же самое, что дать объявление в газете…

– Ну, положим, не то же самое, – возразил генерал.

– Я сказал «почти», – поправил Слепой и опять умолк, бесстрастно поблескивая черными окулярами.

Павел Петрович подумал, что такой агент, такое, пропади оно пропадом, доверенное лицо нужно ему, как прострел в пояснице. Вы только полюбуйтесь на него! Киллер, беспринципный подонок, а туда же – разговаривать на равных с генералом ФСБ! Ничего не скажешь, ценный кадр воспитал Федор Филиппович! На свою же, между прочим, голову и воспитал…

Нет, решение с самого начала было принято правильное, единственно верное: использовать этого хваленого умельца один раз, как китайскую зажигалку или презерватив, а потом без сожаления выкинуть на помойку. Там ему самое место, как и его шибко принципиальному куратору…

– Ну, и что ты обо всем этом думаешь? – справившись с раздражением, как бы между прочим поинтересовался Павел Петрович.

– Ничего, товарищ генерал-лейтенант, – без выражения, как робот, ответил Слепой.

– Ты знаешь, кто я? И откуда, если не секрет, тебе это известно?

Слепой усмехнулся.

– Секрет, – сказал он. – Я же профессионал. Вы – генерал Прохоров, причем генерал не свадебный, а действующий. Я бы сказал, активно действующий где-то на самом верху. Профессионалам вроде меня полагается знать о таких людях все, потому что оттуда, сверху, очень легко упасть. А тот, кто падает с такой высоты, как правило, расшибается вдребезги об одного из моих коллег. К этому следует быть готовым – я имею в виду, мне следует быть готовым к выполнению заданий такого рода. А когда знаешь понемногу обо всех потенциальных клиентах, это помогает сэкономить массу времени, когда наступает время действовать.

– Ого, – с насмешкой произнес генерал Прохоров, изо всех сил стараясь скрыть тягостное впечатление, произведенное на него словами собеседника. – Да ты оратор! Надеюсь, своих клиентов ты устраняешь не языком?

– Вы видели, как я это делаю, – спокойно заявил Слепой и через плечо, не глядя, ткнул большим пальцем в сторону выключенного телевизора.

– Откуда ты знаешь?

– А вы думали, я не замечу вашего человека с камерой? Было очень трудно справиться с искушением шлепнуть заодно и его…

– Зачем?

– Не люблю позировать.

Прохоров хмыкнул.

– Ну, это понятно. Даже естественно… А почему тогда не шлепнул?

Слепой поменял местами ноги и пожал одним плечом.

– Я профессионал, – уже далеко не в первый раз напомнил он, – и работаю в первую очередь за деньги. Не думаю, что Федор Филиппович так уж сильно кому-то мешал. Скорее это была проверка. Вы хотели убедиться, что я не являюсь современной версией троянского коня, что не стану докладывать обо всем, что вижу и слышу, старому хозяину. И вы избрали для этого самый простой и эффективный способ, поручив мне убрать того самого человека, который меня вам рекомендовал и на которого я, по вашему мнению, мог бы шпионить. И чтобы не полагаться только на мое слово, послали за мной следом этого клоуна с камерой. Его мне никто не заказывал, а я стараюсь, когда это возможно, не убивать, э-э-э… ну, вы понимаете. Бесплатно.

– Хм, – сказал генерал Прохоров.

– Кроме того, – спокойно закончил свою мысль Слепой, – мне хотелось пройти проверку. Пройти на пять баллов.

– Почему?

– Проверка, ради которой пускают в расход генерала ФСБ, означает, что дело ожидается по-настоящему крупное. А большое дело – это большие деньги.

– Опять ты о деньгах!

– А о чем же еще, товарищ генерал-лейтенант? О любви к Родине я вдоволь наговорился в пионерском возрасте. Если вам нужен фанатик, работающий за идею, вы совершили огромную ошибку, выбрав меня. И потом, даже фанатикам время от времени хочется есть. Вот я, например, голоден, и это странно. Три дня назад я выполнил довольно крупный заказ, а денег до сих пор не получил. Разве не странно?

– А что тут странного? – откинувшись на спинку кресла, делано удивился Павел Петрович. – Чем ты недоволен-то? Ты хотел пройти проверку? Ты ее прошел. Ну и молодец. Чего тебе еще не хватает?

Слепой снял темные очки и некоторое время массировал двумя пальцами переносицу. Потом он поднял глаза и взглянул Павлу Петровичу прямо в лицо. Глаза у него были как глаза – вполне обыкновенные, человеческие, серые, без отблесков адского пламени в зрачках и прочих инфернальных, мелодраматических штучек. Ничего иного Павел Петрович, собственно, и не ожидал. Тем удивительнее было вдруг возникшее у него ощущение стремительного падения с головокружительной высоты – уж не того ли самого падения, о котором минуту назад говорил Слепой?

– Да, – помолчав, негромко сказал Сиверов и снова надел очки, доставив тем самым генералу немалое облегчение. – Действительно, чего мне не хватает? Вы, наверное, знаете, – продолжал он доверительно, чуть подавшись вперед, будто в приливе внезапной откровенности, – что в моей жизни уже был период, когда я совершенно бесплатно, ради одного только удовольствия, стрелял в генералов. И начал я тогда, помнится, как раз с Потапчука. Так что философ, утверждавший, что в одну и ту же реку нельзя ступить дважды, явно поторопился с выводами. Ему бы подумать хорошенько, посоветоваться со знающими людьми…

– Это что, угроза? – набычился генерал-лейтенант Прохоров. Он был скорее изумлен, чем напуган; что-то в этом роде он испытал бы, наверное, если б ему вздумал угрожать какой-нибудь паук – пускай смертельно ядовитый, но все равно несоизмеримо мелкий по сравнению с ним, неспособный пережить даже удар домашним шлепанцем.

– Я никогда не угрожаю, – сообщил Слепой. – И вообще, генерал, давайте-ка не станем ходить вокруг да около. Вы, кажется, всячески пытаетесь продемонстрировать мне свое презрение и даже, наверное, думаете, что я его заслуживаю…

– А то нет! Федор был тебе вместо отца родного, а ты его шлепнул, да еще и похваляешься!

– Хорош отец, – спокойно заметил Слепой. – Уж что да, то да, его науку я до смерти не забуду. У меня от этой науки, от отцовской его любви вся шкура в дырках. И шлепнул я его, кстати, не по собственному желанию, а по вашему приказу. И это вы, товарищ генерал, толкали прочувствованные речи и роняли скупые мужские слезы на его похоронах, а вовсе не я. Это вы, а не я убрали своего друга и коллегу просто на всякий случай, как бы чего не вышло. А я – всего лишь исполнитель. То есть, извините за каламбур, слепое орудие, инструмент.

– Болтливый инструмент, – уточнил генерал, которому становилось все труднее сдерживать начальственное раздражение, даже гнев, как темная приливная волна поднимавшийся в его душе.

Впрочем, Павел Петрович был достаточно умным, трезвым и самокритичным человеком, чтобы понимать: то, что поднимается в данный момент из темных глубин его сознания, напоминает не столько приливную океанскую волну, сколько пенящееся содержимое нужника, в который какой-то шутник бросил килограммовую пачку дрожжей. Потому-то он и сдерживался, что знал: этот гнев не делает ему чести, а проявление его пойдет не на пользу делу, как это обычно бывает при разговорах с забывшими свое место исполнителями, а во вред ему.

– Понимаю, – сказал Слепой. – Всяк сверчок знай свой шесток, верно? Так ведь я о том и толкую! Я-то знаю свой шесток очень даже хорошо. Знаю, что от исхода этой нашей беседы зависит, буду я дальше коптить небо или меня вынесут отсюда вперед ногами и закопают где-нибудь подальше от вашей дачи…

Только многолетняя привычка контролировать себя не позволила Павлу Петровичу испуганно вздрогнуть.

– Какой еще дачи? – намного резче, чем ему хотелось, переспросил он.

– Вот этой самой. – Слепой постучал указательным пальцем по краешку генеральского стола. – Вашей. Если забыли, могу назвать адрес. Или вы действительно думали, что мне достаточно завязать глаза, чтобы я перестал соображать, куда меня волокут? Согласитесь, даже будучи слепым, глухим и немым, не так уж трудно понять, где тебя везут: по городу, где на каждом шагу светофоры и пробки, по загородному шоссе или по проселку…

Генерал Прохоров задумчиво побарабанил пальцами по крышке стола.

– Да, приятель, – сказал он после довольно тягостной паузы, – ты, пожалуй, прав. Уж больно ты шустрый… Так что не обессудь: если не договоримся, живым ты отсюда действительно не выйдешь.

– Мы, – спокойно поправил Слепой.

– Что?!

– Мы не выйдем отсюда живыми, товарищ генерал-лейтенант. Человек вы немолодой и в горячем деле последний раз участвовали, наверное, лет двадцать назад. А то и все тридцать. Звукоизоляция тут у вас превосходная, я в этом убедился, пока торчал в коридоре, или в приемной, или что там у вас за этой дверью… На то, чтобы прикончить вас голыми руками, мне потребуется секунды полторы. Потом я возьму у вас в столе пистолет – он ведь там имеется, верно? – и попытаюсь пробиться на волю. Шансы у меня невелики, но все-таки побольше ваших.

Генералу Прохорову стоило неимоверных усилий не потянуться к верхнему ящику стола, где у него действительно хранился именной «стечкин». Не сделал он этого только потому, что понимал: собеседник не хвастается и не блефует, он и впрямь способен сделать то, о чем говорит, причем провернет он эту операцию, даже глазом не моргнув. И если он хотя бы наполовину так хорош, как расписывал его Потапчук, ему, скорее всего, удастся уйти отсюда живым и невредимым, потому что здесь все-таки дача, а не секретный правительственный объект. «Вот те на, – подумал Павел Петрович. – Надо же было на старости лет сесть в такую лужу!»

– Но я полагаю, что мы договоримся, – правильно оценив нехорошее молчание, наступившее после его угрозы, продолжал Слепой. – Потому что я заинтересован в сотрудничестве не меньше вашего. В конце концов, куда я пойду? Выполнять мелкие случайные заказы? Работать на побегушках у вчерашних уголовников, которые живы только потому, что у нас с Потапчуком не дошли до них руки? Года мои не те, да и квалификацию терять не хочется. Словом, на мой взгляд, нам остается только выяснить вопрос с оплатой, а остальное и так ясно.

Генерал поморщился, заглянул в пустой стакан с остатками остывшего чая на дне, снова побарабанил пальцами по столу, изображая сомнения, которые были притворными только наполовину.

– Даже не знаю, – сказал он наконец. – Ей-богу, не знаю, что и думать. Вроде подходишь ты мне по всем параметрам, но… Уж больно ты, братец, самостоятельный, независимый слишком…

– А что, у нас в стране возник дефицит оловянных солдатиков? – изумился Слепой. – Мне-то как раз казалось, что вам нужен человек, который не будет выходить на связь каждые полчаса и консультироваться с вами по поводу каждого своего шага.

– Да не в этом дело! – с досадой отмахнулся Прохоров. – Я же ясно сказал: слишком независимый. Чересчур. Вот, скажем, Потапчук… Он ведь, как ни крути, тебя пригрел, можно сказать, человеком сделал. Он тебе доверял, как самому себе, а ты воспользовался этим и шлепнул его, как мишень в тире.

Губы Слепого дрогнули, искривившись в подобии пренебрежительной усмешки. Генерал спохватился, поняв, что говорит что-то не то. Действительно, было похоже, что он просит – не требует, а вот именно просит, чуть ли не на коленях вымаливает – у этого киллера каких-то гарантий и даже, кажется, утешений: дескать, не волнуйтесь, товарищ генерал, все будет в порядке. Я на вашей стороне, а Потапчук – это так, эпизод, мелочь, на которую не стоит обращать внимание…

– Я вынужден повторить, – сказал Слепой, – что генерал Потапчук не был мне ни родственником, ни другом, ни даже отцом-командиром в привычном, армейском понимании этого слова. Тоже мне, батяня-комбат… Я выполнял его приказы и получал за это деньги. А его последний приказ звучал примерно следующим образом: временно поступить в распоряжение того-то и того-то – то есть в ваше распоряжение, товарищ генерал-лейтенант, – и беспрекословно выполнять приказы временного куратора. А вы приказали – помните что? Правильно, убрать генерала Потапчука. Я выполнил оба приказа – и его, и ваш, – а вы, кажется, недовольны. И я никак не пойму, в чем тут дело. То ли вы отдали свой приказ необдуманно и уже об этом жалеете, то ли просто пытаетесь торговаться, чтобы заставить меня работать за здорово живешь…

Генерал Прохоров протянул руку к тумбе стола, секунду подержался за ручку верхнего ящика – просто так, чтобы вернуть самоуважение, – а затем с грохотом выдвинул средний и, вынув оттуда, небрежно швырнул на стол перед наемником толстую пачку стодолларовых купюр. От удара о скользкую полированную поверхность деньги разлетелись широким веером, который накрыл добрую треть обширного генеральского стола. Слепой даже бровью не повел, словно и вовсе не заметив оскорбительного поведения Павла Петровича. Он снова сбил деньги в аккуратную стопку, постучал ею об стол, подравнивая, а потом, к удивлению и возмущению Павла Петровича, принялся деловито пересчитывать. Считал он быстро и ловко, как машина, но денег было много, и процесс затянулся почти на целую минуту. Закончив, этот нахал полез в карман, извлек оттуда аптечную резинку (у Павла Петровича глаза полезли на лоб, когда он это увидел), согнул толстую пачку пополам, туго перетянул резинкой, сунул в боковой карман кожанки, а карман застегнул на «молнию». После чего поднял голову и молча, с подчеркнутым вниманием уставился на генерала.

– Полегчало? – не скрывая сарказма, осведомился тот.

– Думаете, я жадный? – сказал Слепой. – Ничего подобного! Знаете, что отличает профессионала от дилетанта? Наличие твердых принципов! Договоренности должны неукоснительно соблюдаться, заказы выполняться, а работа – оплачиваться. В противном случае мы погрязнем в хаосе, по сравнению с которым и горбачевская перестройка, и девяносто первый год, и весь последовавший за ними бардак покажутся детским лепетом…

– Твоя философия меня не интересует, – резко оборвал его разглагольствования Павел Петрович. – Принципы у него, видите ли… Я не понял, ты согласен работать или нет?

– Если б я не был согласен, – с циничной ухмылкой ответил наемник, – черта с два я бы дал себя заманить в эту нору.

– Тогда слушай, – приняв решение, сказал Прохоров.

Он полез в нижний ящик письменного стола, вынул оттуда старомодную картонную папку с тесемками из ботиночных шнурков, не без торжественности водрузил ее на середину стола, развязал тесемки и откинул клапан.

* * *

– С вами приятно работать, джентльмены, – сказал полковник ВМС США Джон Смит, поднимая на уровень груди оловянный стаканчик, который с виду был точь-в-точь как серебряный.

В стаканчике было виски – без обмана, а вот полковник Смит, хоть и являлся, скорее всего, самым настоящим полковником, вряд ли звался Смитом или хотя бы Джоном. Так он представился сам, но табличка с фамилией у него на груди отсутствовала, да и характер выполняемой им миссии прозрачно намекал на то, что этот «Джон Смит» вряд ли на самом деле служит в морской пехоте. Для морпеха он слишком хорошо говорил по-русски и слишком уж лихо, стаканчик за стаканчиком, хлестал виски, ничуть при этом не пьянея.

– Кстати, джентльмены, – продолжал Джон Смит, по-гусарски держа стаканчик на весу, – вы заметили, что мы, все трое, – полковники? Я думаю, это о многом говорит.

– О чем, дорогой? – вслед за сочным куском жареной на углях баранины отправляя под усы пучок свежей хрустящей зелени, поинтересовался полковник Габуния.

Полковник Смит усмехнулся, сверкнув зубами, казавшимися неестественно белыми на дочерна загорелом лице.

– Это говорит о том, коллега, что все действительно стоящие дела в этом мире делают именно полковники, – сказал он. – Генералы отдают приказы, более или менее глупые, но именно полковники нажимают пружины и поворачивают рычаги, приводящие мир в движение. И если из приказов, которые отдаются наверху, получается хоть что-нибудь дельное, в этом заслуга полковников. Полковники правят миром, господа!

– За это надо выпить! – сверкая черными, как переспелые вишни, глазами с энтузиазмом воскликнул Габуния и подхватил свой стаканчик. На губах у него блестел бараний жир, в усах застряли крошки лаваша, он широко улыбался и выглядел помолодевшим лет на двадцать. – Давайте выпьем за полковников, которые…

…Полковник Скориков вздрогнул, открыл глаза и первым делом посмотрел на часы. С того момента, как он делал это в последний раз, прошло около семи минут. Следовательно, задремал он минуты на две, от силы на три, но и это было непростительной оплошностью. Мотор «уазика» монотонно гудел, от печки тянуло ровным сухим теплом, навстречу бежала черная лента мокрого асфальта, по сторонам дороги неторопливо проплывали, сменяя друг друга, однообразные черно-белые картинки – заснеженные камни, облепленные сырым снегом деревья и кусты и снова камни, кусты, деревья, снег… Впереди маячила залепленная грязно-коричневым снегом широкая корма бронетранспортера, в забрызганном боковом зеркале поблескивали включенные фары идущего следом «Урала», а когда дорога заложила очередную плавную петлю, стала видна вся колонна – тусклые огоньки фар, исписанные иностранными словами борта, еще один «Урал» с мокрым брезентовым тентом и замыкающий БТР, на башенке которого кто-то сидел, поставив торчком воротник бушлата и, кажется, куря сигарету.

Все было в полном порядке. «Приснится же такая ерунда!» – подумал Скориков и опять посмотрел на часы. Граница была уже недалеко.

На самом деле никакого совместного распития спиртных напитков, задушевных бесед, рукопожатий и прочего братания с потенциальным противником на аэродроме не было и в помине. Действуя в строгом соответствии с инструкцией, Скориков назвал американцу полученный час назад по засекреченной телефонной линии прямиком из Москвы пароль, после чего американец коротко кивнул головой, козырнул на свой американский манер, повернулся на каблуках и удалился в сторону самолета. Он так и не проронил ни слова; знаков различия на нем не было никаких, и Скориков понятия не имел, откуда у него взялась уверенность, что этот тип – тоже полковник. Наверное, вид у него был такой – недостаточно начальственный и самодовольный для генерала и чересчур уверенный и независимый для майора… полковничий, одним словом, у него был вид. А приснившиеся Скорикову рассуждения по поводу роли полковников в истории явились, надо полагать, плодом его собственных размышлений на эту тему. Не то чтобы он много и всерьез об этом думал, но что-то во всем этом, несомненно, было…

Головной бронетранспортер вдруг замедлил ход. Сидевший за рулем непривычно молчаливый Габуния переключился на нейтральную передачу и начал аккуратно притормаживать. Вытянув шею и почти прижавшись щекой к оконному стеклу, Скориков посмотрел вперед и увидел на правой обочине какое-то частично заслоненное кормой бронетранспортера сооружение из бетонных блоков, шифера, брезента и мешков с песком. Эта, с позволения сказать, архитектура была ему знакома до боли, и он понял, что видит, даже раньше, чем Габуния с досадой произнес:

– Блокпост. Откуда они тут взялись, слушай? Этот блокпост уже полгода как закрыли! С ума они, что ли, посходили, э?..

Колонна остановилась. Скориков увидел человека в камуфляже, бронежилете и каске, который шагал к ним от блокпоста, придерживая локтем висящий на плече автомат и решительно разбрызгивая ботинками талую снежную кашицу. Полковнику показалось, что он различает на нарукавной эмблеме знакомые цвета российского триколора, но он не был в этом уверен.

Габуния длинно и прочувствованно выругался по-грузински и открыл дверь со своей стороны кабины.

– Пойдем, дорогой, – сказал он. – Надо выяснить, что это за чертовщина.

Спорить было бесполезно, да и не о чем. Налицо была непредвиденная, не предусмотренная планом ситуация, на случай которой все они – и Скориков, и Габуния, и два бронетранспортера, и вся прочая вооруженная братия – тут и находились. Им был твердо обещан зеленый коридор, по которому колонна пойдет без единой остановки. В свете этого обещания данный инцидент мог означать что угодно: от кардинального изменения начальственных замыслов, о котором никто не потрудился проинформировать Скорикова, до банальной засады.

Перед тем как выйти из машины, полковник на всякий случай вынул из кобуры пистолет, поставил его на боевой взвод и переложил в болтавшийся на боку офицерский планшет. Пока он этим занимался, темпераментный Габуния уже успел сцепиться с начальником блокпоста, и, когда Скориков распахнул дверцу, оба почти бегом проскочили мимо, ругаясь на чем свет стоит. Скориков давно заметил, что у Ираклия Самсоновича выработана своя собственная, присущая только ему манера поведения в сложных ситуациях. Глядя на него и в особенности слушая его в данный момент, в нем было просто невозможно заподозрить полковника госбезопасности. Когда полковник Габуния, как сейчас, орал, таращил глаза и размахивал руками, как ветряная мельница, он больше смахивал на майора-тыловика, которому не дают вывезти с территории воинской части полтонны ворованных солдатских портянок или, скажем, ящик вонючего хозяйственного мыла. При этом на самом-то деле полковник Габуния сохранял полнейшее хладнокровие и рассудительность, о чем его собеседники, как правило, даже не догадывались. Он просто принимал образ темпераментного крикуна-кавказца, как некоторые, по-настоящему опытные дипломаты прячут не подлежащую огласке информацию за потоками пустой светской болтовни.

– Ты что, дорогой, технику не видишь? – орал он на начальника блокпоста, который при ближайшем рассмотрении оказался лейтенантом. Лейтенантишка был совсем зеленый, чуть ли не прямо с училищной скамьи, с румянцем во всю щеку и со светлым пушком на верхней губе. – Эмблемы на броне не видишь, нет?!

– Эмблемы каждый может нарисовать, – угрюмо возражал лейтенант.

Скориков поморщился. С одной стороны, то, что их остановил вот этот сопляк, у которого молоко на губах не обсохло, было хорошо и даже прекрасно: он явно не принадлежал к бандитской группировке, туда таких салаг не берут, а если берут, то не доверяют им сложные, ответственные операции. Да и там, в горах, они очень быстро перестают быть салагами, превращаясь либо в покойников, либо в матерых волков – и внутренне, и внешне. А с другой стороны, именно в силу своей молодости и неопытности мальчишка мог доставить некоторые проблемы. Как себя вести в нештатной ситуации, парень представляет очень смутно, ударить в грязь лицом перед собственными подчиненными ему до смерти неохота, взятки брать он еще толком не научился, а потому действовать он будет строго по уставу – то есть «не пущать» до полного выяснения обстоятельств. Вот этого самого выяснения обстоятельств полковник Скориков как раз и не должен был допустить – любой ценой, как выразился, напутствуя его, генерал-майор Прохоров.

– Э, нарисовать! – громко, на все горы, разорялся полковник Габуния. – Я тебе кто – Левитан? Айвазовский?

– Не знаю я, кто вы, – все так же угрюмо и непреклонно отвечал ему лейтенант. – Документы ваши увижу – буду знать. А так… Может, вы бандиты!

– Кто бандиты? Я бандиты? Я полковник госбезопасности Грузии!

– Вот я и говорю, – сказал лейтенант, и Ираклий Самсонович замер с открытым ртом, словно не мог поверить собственным ушам.

Скориков отметил про себя, что лейтенанта прикрывает парочка солдат – не столько, впрочем, прикрывает, сколько развлекается, наслаждаясь скандалом. Его собственное воинство, слава богу, не показывало носа из грузовика, хотя полковник не сомневался, что из кузова «Урала» за ними ведется пристальное наблюдение. Людей у него было немного, но это была элита.

– В чем дело, лейтенант? – начальственным тоном осведомился он, воспользовавшись тем, что Габуния умолк. – Почему не пропускаете колонну? Вы мешаете проведению совместной антитеррористической операции!

– Вы старший? – спросил у него лейтенант.

Голос его звучал строго и официально, но уши пылали, а щеки приобрели странную, пятнистую красно-белую расцветку, напоминавшую, впрочем, не столько шляпку мухомора, сколько шкуру раздраженного осьминога.

– Да уж не ты, – решив усилить моральное давление и оттого перейдя на снисходительно-пренебрежительное «ты», ответил полковник.

– Я должен проверить ваши документы и осмотреть груз, – заявил этот сопляк.

Габуния за его спиной весело задрал густые черные брови, да и Скориков с некоторым трудом удержался от едкого комментария по этому поводу. Осмотреть груз! Они, два полковника госбезопасности, сами понятия не имеют, что там, в этих фурах, под брезентом, а этот сопляк, видите ли, намерен устроить им таможенный досмотр!

Скориков мгновенно оценил ситуацию. Да тут, собственно, и так было все ясно. Лейтенант, что называется, заелся и, кажется, твердо вознамерился любой ценой выполнить задуманное, то есть проверить документы, осмотреть груз и во всех подробностях выяснить, что это за колонна, что она везет, а также куда и зачем направляется. Это было скверно, но не смертельно; во всяком случае, лучше было принести в жертву малую толику секретности, чем с боем прорываться через полстраны. Да не какой-то страны, не чужой, а своей же – России, которой полковник Скориков служил верой и правдой, когда не было других, более важных дел.

– Ну что же, – сказал он добродушно, – должен так должен. Я же понимаю – служба! А служба требует порядка… Отойдем-ка на пару шагов.

Лейтенант подчинился, сделав это с видимой неохотой. Отведя его на обочину, Скориков вынул из кармана и предъявил ему свои документы. Удостоверение полковника ФСБ произвело на лейтенанта определенное впечатление: он подтянулся, перестал выпячивать челюсть, как морской окунь, и лицо его приобрело нормальную окраску. Затем Скориков полез в планшет (пальцы коснулись холодного железа, которое, кажется, было уже ни к чему) и вынул оттуда сопроводительную бумагу на груз. Бумага, предназначенная для предъявления ментам из ГИБДД на российских трассах, была выправлена по всей форме, но этого чудака, который собственной грудью заслонял на этом перевале дорогу всякой сволочи, что так и норовила махнуть через границу на нашу территорию, она, естественно, полностью удовлетворить не могла.

– Имущество Министерства обороны, – вслух прочел он и перевернул сопроводиловку, словно рассчитывая обнаружить более полное описание груза на другой стороне. – Что за имущество?

Скориков поморщился.

– А ты уверен, что тебе положено это знать? – спросил он. – Тебя что, не предупредили о нас?

– Меня предупредили о возможной попытке переброски на российскую территорию крупной партии наркотиков, – заявил юный наглец. – А кто их повезет, мне не сказали.

– Это не мы, мамой клянусь, – решив слегка разрядить обстановку шуткой, встрял весельчак Габуния. – Когда российские и грузинские спецслужбы совместно перевозят героин, об этом никто никого заранее не предупреждает. У нас работа тихая, дорогой!

Лейтенант даже не обернулся, не говоря уж о том, чтобы улыбнуться, а Скорикову подумалось, что Ираклий Самсонович немного поторопился клясться здоровьем мамы. Откуда ему знать, что там? Может, как раз наркотики и есть…

– Я должен осмотреть груз, – упрямо повторил лейтенант, красноречиво положив ладонь на портативную рацию, что торчала из кармашка бронежилета.

Скориков на секунду задумался. Никакой засадой тут, конечно, даже и не пахло, в противном случае перестрелка уже давным-давно не только бы началась, но и успела бы так или иначе закончиться. Не было все это и следствием изменения планов; вероятнее всего, виной непредвиденной задержки стал самый обыкновенный российский бардак, которого в армии не меньше, а может быть, и больше, чем на гражданке. В юности ему довелось прочесть у какого-то американского писателя, что повседневной жизнью армии управляют всего три могущественных департамента: Департамент Путаницы, Департамент Издевательств и Департамент Добрых Фей. Департамент Добрых Фей явно не имел к данной ситуации никакого отношения, зато первые два потрудились на славу. Когда поступила информация о вероятной попытке провоза наркотиков и было решено послать людей на старый блокпост, Департамент Издевательств отправил сюда вот этого молодого, неопытного лейтенанта. А Департамент Путаницы постарался устроить все таким образом, чтобы лейтенанта забыли предупредить о прибытии полковника Скорикова и его неприкосновенной колонны…