Текст книги "Масонская касса"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Андрей Воронин
Масонская касса

Глава 1

Запоздалая зима оказалась неожиданно суровой, словно обрушившиеся во второй половине февраля обильные снегопады и пришедшие им на смену трескучие морозы изо всех сил стремились наверстать то, что было упущено в декабре и январе. Опрометчиво брошенные у бровки тротуара старые автомобили на долгие недели оказались погребенными в толще смерзшихся до каменной твердости грязно-серых сугробов, и их лысые летние покрышки намертво вросли в темный городской лед. Свирепо рычащие и отчаянно воняющие соляркой снегоочистители проползали мимо них и, будучи не в силах убрать от бордюров эти надежно защищенные правом личной собственности ледяные могилы, наваливали на них все новые и новые груды грязного снега, превращая их в подобия скифских курганов – таких, какими эти курганы могли бы быть, живи скифы на Чукотке. Курганы эти, черные от городской копоти, серо-коричневые и ноздреватые из-за напластований песчано-солевой смеси, бесполезные настолько, что к ним даже нельзя было прилепить штрафную квитанцию за парковку в неположенном месте, казались вечными и незыблемыми; точно зная, что на самом деле это далеко не так, случайный прохожий, заметив выступающий из смерзшегося снегового монолита уголок ярко окрашенной крыши или тронутый ржавчиной хромированный бампер какой-нибудь заслуженной «копейки», не мог отделаться от мысли, что если замеченный им автомобиль когда-либо и откопают, то сделают это не московские коммунальные службы, а археологи грядущего четвертого тысячелетия.

Однако, какой бы беспросветной ни казалась повисшая над городом в конце февраля серая морозная хмарь, разоритель снежных курганов уже был недалеко и готовился к победоносному вступлению в продрогшую Москву. По ночам морозы были еще крепки, а днем солнце если и выглядывало из-за туч, то лишь ненадолго, но сугробы каким-то непостижимым образом все равно таяли.

В эту нестойкую, переломную пору в преддверии первых весенних оттепелей по пустынной аллее медленно катился, громко хрустя ледяной крошкой, покрытый белесыми разводами соли «мерседес». Кое-как расчищенная дорожка между высокими, намертво схваченными коркой наста сугробами была узкой, всего на полметра шире машины, но водитель, пожилой, кряжистый и немногословный, ничуть не переживал по этому поводу. Ему доводилось водить машину и в снежный буран, и по сугробам, и в паводок, когда пол кабины покрывала мутная ледяная вода, и сквозь огонь, под градом пуль и осколков. Не многие из автомобилей, которыми он прежде управлял, дожили до списания «по возрасту»; чаще всего они погибали насильственной смертью, и каждое такое происшествие оставляло на теле водителя памятную отметину – шрам от ожога, пореза или пулевого ранения. Случалось, и не раз, что вместе с автомобилем погибал пассажир, а водитель, пройдя сквозь огонь, обнаруживал, что вывез из пекла труп (а бывало, что и не один). Короче говоря, перспектива забуксовать в снегу посреди огромного мегаполиса или содрать с полированного борта немного краски, задев им обледеневший сугроб, вряд ли могла напугать этого человека.

Его пассажир производил впечатление человека, привыкшего быстро принимать решения и отдавать приказы, которым окружающие повинуются мгновенно и беспрекословно. Или чиновник очень высокого ранга, или генерал – один из тех, кто последний раз выходил строевым шагом на плац, чтобы получить лейтенантские погоны, и кто надевает мундир примерно раз в десять лет.

– Стой, – негромко приказал пассажир.

Аллея, просматривавшаяся метров на двести, до ближайшего поворота, по-прежнему была пустынна, но водитель, не рассуждая, плавно, с осторожностью утопил тормозную педаль. Он отлично помнил, что тормоза «мерседеса» оснащены антиблокировочной системой, практически полностью устраняющей риск скольжения юзом, но по-прежнему доверял своим ощущениям больше, чем самой хитрой и надежной технике.

Машина остановилась. Лицо у пассажира было хмурое, как будто ему хотелось проворчать что-нибудь недовольное или хотя бы просто закряхтеть, но он сказал только: «Вернешься на это место через двадцать минут» – и вылез из нагретого, приятно пахнущего натуральной кожей и освежителем воздуха салона на мороз. Голова у него была непокрыта. Водитель оценил не сулящее ничего доброго выражение лица начальника, прикинул, каково это – в таком возрасте провести двадцать минут без шапки на морозе, – и решил рискнуть. Перегнувшись через спинку, он нашарил на заднем сиденье шапку – видавшую виды, когда-то довольно дорогую ушанку, начавшую терять мех примерно тогда же, когда ее хозяин волосы, то есть уже давненько.

– Шапку забыли, товарищ генерал, – сказал он почти жалобно, опустив стекло и протягивая шапку в окно.

– Спасибо, Иваныч, – коротко произнес генерал, нахлобучил шапку на голову и отвернулся. Настроение у него действительно было не из лучших.

Водитель подавил вздох, нажал на кнопку стеклоподъемника и дал задний ход. Окутанная рваными клочьями белого пара из выхлопной трубы машина, пятясь и недовольно подвывая движком, скрылась за дальним поворотом аллеи. Генерал даже не оглянулся. Засунув руки в карманы длинного кашемирового пальто, он неторопливо зашагал вперед. Мелкие ледышки хрустели под ногами, дыхание паром вырывалось изо рта. Ноги в тонких кожаных туфлях почти сразу начали мерзнуть, свежевыбритые щеки пощипывало, но в сыром холодном воздухе уже угадывалось дыхание весны – пока что едва уловимое.

Человек возник посреди аллеи в пяти шагах от генерала словно бы ниоткуда. Произошло это, как всегда, внезапно и беззвучно; генерал этого ждал, но ему все равно было трудно отделаться от привычного ощущения, что его визави знается с нечистой силой и только что у него на глазах материализовался прямо из повисшей над землей сыроватой морозной дымки.

– Бонжур, мон женераль! – явно дурачась, воскликнул этот тип. Темные солнцезащитные очки, которые он носил, не снимая даже в такую вот пасмурную погоду, как всегда, мешали разглядеть выражение его глаз. Генерал вдруг почувствовал, что видеть это выражение ему сейчас важно, как никогда. – Какая приятная неожиданность! Какими судьбами?..

– Перестань паясничать, – с напускной строгостью сказал ему генерал. – Хороша неожиданность! Как будто это не ты назначил мне встречу… Кстати, неужели для этого нельзя было найти местечко потеплее?

Пожав друг другу руки, они плечом к плечу медленно двинулись по аллее. Генерал заметил, что ледяная крупа, продолжая громко хрустеть под его туфлями, не издает ни звука, когда по ней ступает его спутник.

– Местечек потеплее в этом городе сколько угодно, – делаясь чуточку серьезнее, согласился человек в темных очках. – Помните анекдот, где один еврей жаловался на русских: они-де захватили себе все теплые местечки – все котельные, литейные и прочие горячие цеха, а бедному еврею достался неотапливаемый склад?..

– Твои намеки, Глеб Петрович, иногда бывает трудно понять, – морщась, проворчал генерал. – А уж про твои шутки я вообще не говорю. Чувство юмора у тебя чем дальше, тем специфичнее…

– Тоньше, – поправил Сиверов. – Видимо, оно уже истончилось настолько, что окружающие перестали его замечать…

– Вот-вот, – с иронией поддакнул генерал. – Так к чему эта сказочка про замерзшего еврея?

– К тому, – с готовностью откликнулся Слепой, – что в тепленьких местечках уютно не только нам с вами, но и тем нехорошим людям, которым до смерти охота узнать, о чем мы с вами секретничаем.

– А ты намерен секретничать?

– Разумеется. Я, конечно, соскучился, но не до такой степени, чтобы ставить из-за этого под угрозу срыва всю операцию.

– Хочешь сказать, что у тебя была веская причина назначить мне встречу в обход обычных каналов связи?

– Так точно, – теперь его голос звучал сухо и деловито. – Развитие ситуации ускорилось, Федор Филиппович. Не знаю, что послужило причиной, но, кажется, меня готовы принять на работу.

– Вот как?

Уловив в голосе генерала искреннюю заинтересованность, агент по кличке Слепой печально улыбнулся.

– Так точно, – повторил он. – Осталась самая малость: доказать, что я тот, за кого себя выдаю, то есть профессионал высокого класса.

– Иными словами, ты должен провести акцию, – проворчал генерал. – Черти, моего слова им уже мало!

– В том-то и дело, – с наигранным сожалением подхватил Слепой. – У меня сложилось впечатление, что они вам не очень-то доверяют. Я бы даже сказал, совсем не доверяют.

Генерал остановился. Темные очки, из-за которых его лучший агент получил свое прозвище, оставались непроницаемыми. В них отражалось низкое серое небо, путаница голых ветвей и на этом фоне – уменьшенная, искаженная выпуклостью линз фигура Федора Филипповича, из-за нахлобученной на голову старой ушанки похожая на странный, нелепый гриб, который, не дожидаясь лета, вырос прямо среди февральских сугробов.

– Так, – сказал он после паузы, и темные линзы бесстрастно отразили движение его губ вместе с сорвавшимся с них облачком пара. – Ах, я, старый болван! Ведь можно было, кажется, догадаться!

– Только не надо говорить, что это уже не в первый раз, – обманчиво ровным голосом попросил Слепой. – Тогда все было по-другому.

– Да, – согласился генерал, – тогда все действительно было по-другому. Ну что же… Черт, я даже не знаю, что сказать! Полагаю, предлагать тебе пересмотреть решение бесполезно…

– Абсолютно, – кивнул Слепой.

– И тем более бесполезно давить на жалость, – предположил генерал.

– Бесполезно, – снова кивнул собеседник. – Мне, конечно, будет очень неприятно… черт, что я говорю, мне и так очень неприятно! Но беда в том, что дела это никоим образом не меняет.

– Естественно, – вздохнул генерал. – Но почему ты просто не отказался?

Слепой пожал плечами.

– А смысл? Мой отказ мало того, что не спасет вас, так еще и меня заодно погубит. Вы ведь их знаете!

Генерал слабо улыбнулся.

– Фраза, достойная настоящего профессионала, – заметил он. – Раньше ты так не рассуждал.

– Вы все-таки пытаетесь давить на жалость, – констатировал Слепой.

– Ну, не соревноваться же мне с тобой в скорости и меткости стрельбы!

– Да, это ни к чему. Богу помолиться – и то было бы полезнее. Словом, простите меня, Федор Филиппович. Вы же понимаете, в этом нет ничего личного…

– Понимаю, – сказал генерал Потапчук и вдруг, изо всех сил оттолкнув его, бросился бежать, на бегу пытаясь выхватить зацепившийся за что-то пистолет.

Это не только было бессмысленно, но еще и довольно жалко выглядело. Морщась от неловкости, которую испытывал в данный момент за своего бывшего начальника, пожилого, солидного человека, совершенно потерявшего лицо от животного страха смерти, Слепой вынул из-за пазухи пистолет, оттянул ствол, неторопливо прицелился и нажал на спуск. Выстрел прозвучал, как негромкий хлопок в ладоши, генерал Потапчук споткнулся на полушаге и, широко взмахнув руками, упал лицом вниз.

Слепой быстро подошел к нему, остановился над распростертым на скользкой зимней аллее телом и, не торопясь, но и не медля, с холодной деловитостью истинного профессионала произвел контрольный выстрел в затылок. Тело в черном кашемировом пальто судорожно дернулось и замерло, распластавшись на земле, как пустой мешок. Убийца перешагнул через него и, равнодушно отбросив носком сапога свалившуюся с головы генерала старую ушанку, быстро зашагал прочь, в сторону, противоположную той, куда уехала генеральская машина.

Была пятница, двадцать третье февраля; до пожара в шахте оставалось чуть меньше пяти месяцев, а до самой шахты было что-то около семисот километров.

* * *

– Двадцать третье февраля, – проворчал Клещ, понемногу притормаживая и сквозь забрызганное дорожной грязью ветровое стекло вглядываясь в правую обочину. – Нормальные люди водку жрут и от телок подарки принимают, а мы, как эти… Ну, где тут этот поворот?

– До поворота еще с километр будет, – сообщил ему Диван, запуская руку под белый маскировочный балахон и роясь в кармане непромокаемого австрийского лыжного комбинезона на гагачьем пуху. – А что до водки, – продолжал он менторским тоном, – так нынче, чтоб ты знал, в моде здоровый образ жизни.

С этими словами он выудил из-под балахона сигарету, сунул ее в зубы, чиркнул колесиком бензиновой зажигалки и с огромным удовольствием задымил.

– Факт, – поддержал его с заднего сиденья Кисель. – Вот у нас в Москве, в Ботаническом саду, два академика недавно поставили эксперимент…

Кисель был коренной москвич, а в здешних краях отсиживался, что называется, пока дома не уляжется пыль. Пыль эта, поднятая им при неизвестных никому, кроме самого Киселя, обстоятельствах, висела в воздухе уже второй год, и чувствовалось, что это продлится еще довольно долго, – во всяком случае, о возвращении Кисель пока не заговаривал. Бог знает что думал по этому поводу сам Кисель, но здесь он пришелся ко двору, и на его скорейшем отъезде никто особенно не настаивал.

– Какой еще эксперимент? – недовольно буркнул Клещ, который любил выпить в праздник и не любил водить автомобиль по скользким зимним дорогам.

– А они всю весну, прямо с первого марта и до конца мая, поливали березу водкой, – самым серьезным тоном сообщил Кисель.

– Чего только люди от большого ума не придумают! – искренне огорчился простодушный Клещ. В недалеком прошлом он был боксером среднего веса; с чувством юмора у него было не ахти, но в данный момент его руки были намертво прикованы к баранке, так что языкастый Кисель ничем не рисковал. – Лучше б они эту водяру бомжам отдали, уроды… Ну, и что из этого вышло?

– Ну, как «что»? – Отражение Киселя в зеркале заднего вида пожало плечами. – А сам-то ты как думаешь – что? Почки отвалились – вот что!

Диван поперхнулся дымом; молчаливый Малина, деливший с Киселем заднее сиденье, коротко фыркнул и снова отвернулся к окну, за которым по-прежнему не было ничего, кроме черно-белой пестроты заснеженного, по пояс утонувшего в сугробах густого хвойного леса. На спидометре намоталось еще добрых триста метров, прежде чем Клещ переварил услышанное «научное» сообщение.

– Закопаю урода! – пообещал он, всем телом оборачиваясь назад и делая вид, что собирается ударить с сильно преувеличенным испугом забившегося в угол Киселя пудовым костлявым кулачищем.

Машина опасно вильнула, и Клещ был вынужден сосредоточить свое внимание на дороге.

– Где-то здесь, – сквозь клубы дыма проговорил Диван, когда все отсмеялись.

– Сам вижу, – проворчал Клещ, опять снижая скорость.

Справа промелькнул залепленный снегом треугольник дорожного знака, предупреждавшего о приближении к пересечению с второстепенной дорогой, а потом показалась и сама дорога – узкий, с обеих сторон огороженный высоченными смерзшимися сугробами съезд на лесной проселок. Клещ еще сильнее придавил тормозную педаль, почти остановив машину, переключился на первую передачу и под размеренное щелканье реле указателя поворота аккуратно съехал с шоссе. Правое переднее колесо сразу же угодило в глубокую ледяную колдобину, и в багажном отсеке дружно брякнули сваленные в кучу лыжи.

Этот характерный звук снова привел оттаявшего было Клеща в мрачное расположение духа, напомнив, что в конце пути их ждет занятие куда менее приятное, чем вышибание чьих-нибудь мозгов.

– Двадцать третье февраля, – мрачно повторил он.

– Февра-бля, – поправил с заднего сиденья неугомонный Кисель.

– Во-во, – еще мрачнее буркнул Клещ. – Во, дает Губа! Такой большой, а в сказки верит…

– Во-первых, не Губа, а Константин Захарович Губарев, – снова беря менторский тон, который очень хорошо ему удавался, поправил Диван. – Вряд ли единодушно избранному мэру нашего родного города понравится, что один из его ближайших помощников лепит ему какую-то собачью… да нет, что я говорю! – не собачью, а прямо-таки уголовную кличку!

К концу этой тирады тон у него был уже не менторский, а в высшей степени ернический, однако Клещ все-таки счел своим долгом оскорбиться.

– Беги, – проворчал он, – стучи, покуда кто-нибудь не обскакал.

– Об этом надо подумать, – задумчиво произнес Диван, заслужив быстрый косой взгляд Клеща. – Я вот не помню, есть у нас в Уголовном кодексе статья за недонесение? Раньше, кажется, была, а как сейчас, не знаю…

Дорога, по которой они теперь ехали, представляла собой две узкие, укатанные и разъезженные до стеклянного блеска колеи, которые, извиваясь, как парочка мучимых несварением желудка удавов, вели куда-то в глубь заснеженного леса, накрывшего собой никем толком не считанные тысячи гектаров и где-то на востоке плавно переходящего в точно такой же лес, по неизвестным причинам именуемый уже не лесом, а тайгой. Колеи эти были обильно закапаны черным, как сырая нефть, моторным маслом и усеяны щепками, опилками и кусками коры, из чего следовало, что где-то неподалеку ведутся лесоразработки. Это обстоятельство немного примирило недалекого, но рассудительного Клеща с тем, что его заставили работать в праздник: перспектива в разгар буднего дня повстречаться в этой ледяной мышеловке с трелевочным трактором или хотя бы лесовозом ему совсем не улыбалась. Ведь так и будешь пятиться раком до самого шоссе – не в сугроб же сворачивать!

– И потом, – рассудительно произнес Диван, развивая затронутую Клещом тему, – сказка – ложь, да в ней намек…

– Какой еще, на хрен, намек? – презрительно перебил его не верящий в Деда Мороза Клещ. – Какой-то клоун, вроде нашего Киселя, байку сочинил, а мы теперь из-за него задницы будем морозить…

– Сам ты клоун, – не остался в долгу Кисель.

– Не спеши, Клещ, – миролюбиво произнес Диван. – Ты, может, не в курсе, но мы с тобой тут не первые. В позапрошлом году где-то тут трое Зиминых пацанов без следа сгинули, а в прошлом Костыль со своей бригадой сюда сунулся, и больше их никто не видел…

– Ну?! – изумился простодушный Клещ. – А я-то думал, что Костыля наш Губа… в смысле Константин Захарович, того… прибрал… Во, думаю, тезка тезку примочил!

– А ты меньше думай, старина, – посоветовал мстительный Кисель, явно не простивший Клещу «клоуна». – Это не твой профиль. Сам же видишь, хреново это у тебя получается.

– Закопаю, – далеко не в первый и даже не во второй раз пообещал Клещ.

– Так что, как видишь, намек в сказочке все же имеется, – спокойно закончил Диван. Он нажал на вмонтированную в ручку двери кнопку, слегка опустив стекло, и выбросил в заснеженный лес окурок. Его широкое лицо было задумчивым, уголки полных губ опустились; глядя на него, можно было подумать, что его и впрямь волнует судьба потерявшихся где-то в здешних краях братков. – Люди-то пропадают! Про всяких грибников-ягодников и прочих охотников я не говорю, но Костыля-то ты знал! Он ведь даже за пивом без шпалера в кармане не выходил!

– Говорят, тут стояла дивизия РВСН, – неожиданно подал голос Малина, которого раньше звали Глухонемым, а в Малину переименовали только потому, что Губе, то есть Константину Захаровичу, было трудно выговорить его прежнюю кличку.

– Она и сейчас тут стоит, – откликнулся Клещ, который в силу своей недалекости не придал должного значения такому феномену, как заговоривший Малина. – Ну и что?

– Говорят, в восьмидесятых ее сильно сократили, – к немалому удивлению присутствующих (исключая Клеща, разумеется), продолжал Малина. – По ОСВ-два.

Никто ничего не понял, но ясность совершенно неожиданно внес Кисель.

– Ограничение стратегических вооружений, – пояснил он. – Был такой договор между Союзом и Штатами. Даже два договора.

– Да, – сказал Малина. – Так вот, тогда здесь стояли ракеты «СС-20», а они как раз подпадали под условия этого договора. Ну, наши вывезли все что положено, а шахты просто замаскировали – короче, так, чтоб в случае чего в них оставалось только по новой опустить эти самые ракеты, и все в ажуре…

– Ха! Наших не проведешь! – с апломбом заявил патриотичный Клещ.

– Да, – с прежней обезличенной интонацией повторил Малина. – Только американцы прислали комиссию, и шахты все-таки пришлось взорвать.

– Суки, – крутя баранку, констатировал Клещ.

– Да, – снова повторил Малина, и Кисель, не удержавшись, фыркнул в ладонь. – Так вот, – продолжал Малина, и в его голосе чувствовалась торопливость человека, дотащившего тяжеленный мешок до места назначения и почти бегом преодолевающего последние метры, чтобы, свалив с плеч непосильный груз, наконец-то вздохнуть с облегчением, – оборудование-то взорвали, а шахты до сих пор тут. Травой заросли, кустами, а которую поваленным деревом накрыло… Короче, получилось что-то вроде замаскированных волчьих ям. Шагнул – и нет тебя.

Секунд десять в машине царила почтительная тишина, нарушаемая только едва слышным гудением мотора, ударами шин о неровности дороги да хрустом то и дело попадающих под колеса веток.

– М-да, – задумчиво произнес по истечении этой паузы Диван. – Видал я по телеку эти ракеты. Здоровенные, суки, как я не знаю что. В такую шахту навернуться – это тебе не хрен собачий. «Отче наш» в полете прочитать, конечно, не успеешь, но «Мама!» крикнуть можно, причем со вкусом…

– Не дай бог, – поддержал его Клещ. – Прикинь, если вот так нырнуть и в живых остаться. Валяйся там, на дне, с переломанными костями, ори благим матом, а кругом одни долбаные деревья… Надо будет первым делом слеги вырубить, – заключил он, – чтоб дорогу перед собой щупать. Имел я в виду такие праздники…

Кисель вдруг засмеялся – не хмыкнул скептически, не фыркнул, а нагло заржал в полный голос. Такое поведение с его стороны было довольно странным и даже оскорбительным: ему, пришлому человеку, мало того – москвичу, в данной ситуации подобало бы благоговейно внимать рассказам старожилов, а он вместо этого гоготал, как гусь.

– Ты чего, дружище? – перекрутившись на сиденье винтом, участливо осведомился Диван. – На «ха-ха» пробило?

– Слышал я эту байку, – прекратив ржать, неожиданно спокойно сообщил Кисель.

– Где это ты ее слышал? – мужественно выпячивая челюсть, с неприязнью поинтересовался Клещ. – В Москве своей, что ли?

– Именно, что в Москве. Дома, на кухне, за пузырем портвейна. То есть это мой брательник с батей за пузырем сидели, а мне тогда лет десять было, что ли… Ну да, точно, десять! Я своего брата на десять лет младше, – объяснил он, – а братуха мой в РВСН срочную тянул, и как раз тут, у вас, на «Десятой площадке».

Остальные переглянулись. Место, с легкой руки военных называемое «Десятой площадкой», было им отлично известно. Это была расположенная в основательно заболоченном лесу, километрах в двадцати от города, воинская часть, на территории которой располагался штаб дивизии ракетных войск стратегического назначения. Туда было очень легко попасть, просто протянув мелкую купюру в окошечко кассы городского автовокзала и сказав: «Один до "Десятой площадки"». После этого, если вы не передумали, вам надлежало сесть в рейсовый «пазик», и по истечении двадцати минут – опля! – вы оказывались прямо перед украшенными жестяными пятиконечными звездами воротами КПП. Через КПП гражданских, ясное дело, не пускали, но в бетонном заборе хватало проломов, через которые при очень большом желании можно было протиснуться даже на машине. Старики, например, рассказывали, что в голодные восьмидесятые, не говоря уже о девяностых, когда в магазинах было шаром покати, предприимчивые горожане наладились мотаться на «Десятку» за вареной колбасой, которой свободно торговали в военторге. За полтора года об этом мог узнать даже уроженец этой их Москвы…

– Служил он на «Десятке», – с насмешкой продолжал Кисель, безжалостно попирая ногами самолюбие аборигенов, – с восемьдесят третьего по восемьдесят пятый. А в карантине, сразу после призыва, целый месяц куковал на «Шестнадцатой». Было там тогда две казармы, причем одна из них, как говорится, без окон, без дверей, штабная халупа и столовка. Ракеты, которые обслуживала эта площадка, уничтожили как раз в рамках выполнения ОСВ-2, вот ее и приспособили под карантин для новобранцев. Так вот, чтоб вы знали, эту байку про шахты, в которые можно провалиться, придумали тогдашние сержанты, чтоб молодежь домой, к мамке, сдуру через лес не бегала. А то разбредутся кто куда, ищи их потом, дебилов… А ракетная шахта – это знаете что? Это периметр, проволока в три ряда – сигнализация, потом под током в двадцать киловольт, на которой даже слон живьем зажарится, а дальше простая колючка. А за колючкой – такой, блин, насыпной холмик, а на холмике – дот с крупнокалиберным пулеметом, а в доте – солдатики, которых на всю смену, на половину трахнутой недели, снаружи запирают, чтоб в самоволку не бегали. Так кем надо быть, – возвысив голос, поинтересовался он, – чтобы всей этой хренотени не заметить?!

– Да пошел ты, – после продолжительной паузы произнес Клещ.

Прозвучало это неубедительно, поскольку рассказ Киселя произвел определенное впечатление даже на него.

– Вот я и говорю: дыма без огня не бывает, – заметил Диван. – Люди-то пропадают!

– Так что же, – собравшись с мыслями, саркастически осведомился Клещ, которому до смерти не хотелось вставать на лыжи, – их леший, что ли, крадет? А может, нечистая сила, которая тут, это… клад стережет?

– А вот за этим, – опять беря привычный менторский тон, сказал ему Диван, – уважаемый Константин Захарович нас сюда и послал. Затем, чтобы выяснить, какая это такая тут нечистая сила завелась… Так что, Клещ, если тебе что не по нутру, с претензиями обращайся прямо к Губе… к Константину Захаровичу. Телефончик дать?

– Да пошел ты, – повторил Клещ. Телефончик Константина Захаровича у него имелся и без Дивана, и что это такое – обращаться к Губе с претензиями, – он знал очень даже хорошо, поскольку сам неоднократно отстреливал головы лихим парням, которым это было неизвестно. Лыжной прогулки по зимнему лесу было не миновать, и это, между прочим, Клещ знал заранее, еще до начала разговора, который представлял собой не что иное, как беспредметную дорожную болтовню.

Они проехали мимо свежей просеки, где среди пней и перемешанного с опилками грязного снега торчал, накренившись и слепо уставив в сторону дороги заиндевевшее плоское рыло, оранжевый трелевочный трактор. Вскоре после этого дорога сделала очередной крутой поворот и кончилась, превратившись в белую, как праздничная скатерть, полосу снежной целины, обозначенную черной щетиной заметенных доверху кустов и кое-где пересеченную извилистыми цепочками следов – птичьих, заячьих, а может, и лисьих.

Клещ остановил машину, заглушил двигатель и, не особо стесняясь в выражениях, предложил пассажирам покинуть салон транспортного средства. Пассажиры не пришли в восторг от его предложения, однако даже выросшему на московском асфальте Киселю было ясно, что покинуть салон придется: как ни крути, а «хаммер» – не вертолет, и полный привод с высокой подвеской, помноженные на то, что в народе зовется понтами, увы, решают не все и не всегда.

Они разобрали снаряжение и выкурили по сигарете, стоя у распахнутых настежь дверей багажного отсека. Лыжи – охотничьи, короткие и широкие, подбитые снизу мехом, – торчали рядышком в сугробе, образуя что-то вроде короткого кривого частокола; белые балахоны были на полтона светлее схваченного поверху ледяной коркой снега. Каждый имел при себе по карабину «сайга» с хорошей оптикой; они бы взяли автоматы, но с автоматами на охоту не ходят, а им надо было сойти за охотников. То. что не вписывалось в создаваемый образ – например, пистолеты и гранаты, – было припрятано так, чтобы не бросаться в глаза и в то же время постоянно находиться под рукой. С таким арсеналом – четыре скорострельные «сайги», два «Макарова», модный девятимиллиметровый «глок» и залуженная «тэтэшка» плюс восемь гранат, по две на каждого, – да еще в такой компании любой из присутствующих не побоялся бы вломиться в гущу даже самой крутой разборки. Предстояло же им всего-навсего пройти километров десять на лыжах по застывшему в мертвой тишине зимнему лесу, подышать свежим воздухом, размяться, а по возвращении доложить хозяину обо всем, что удалось увидеть во время прогулки.

Несмотря на мрачные легенды, которые рассказывали об этом месте, никто из них не рассчитывал увидеть тут что-либо заслуживающее внимания. Им мог повстречаться дятел, снегирь, какой-нибудь неосторожный заяц или даже лисица; о встрече с волком можно было только мечтать, поскольку такая встреча дала бы пищу для разговоров не только с хозяином, но и с пацанами, которые сейчас наверняка пили водку по случаю двадцать третьего февраля и от души потешались над теми, кому предстояло встретить этот праздник в снегу по самое «не балуйся». Все прочие встречи – например, с нечистой силой, которая крадет людей, – относились к разряду маловероятных, и это было еще очень мягко сказано. Говоря по совести, никто из них по-настоящему не понимал, какого дьявола они тут ищут, и не верил, что здесь можно вообще хоть что-нибудь найти. Было бы хоть лето – принесли бы Губе с полведра грибов или шапку ягод, а так… Еловых шишек, что ли, насобирать?

Они втоптали окурки в снег, встали на лыжи и гуськом двинулись в лес, по ходу дела вспоминая давно и, казалось бы, навсегда забытую за ненадобностью науку передвижения по сугробам на двух обструганных досках. Вскоре они скрылись за деревьями; на дороге, где остался сиротливо стоять черный «хаммер», еще некоторое время слышались их голоса, а потом смолкли и они.

Через двое суток вальщики леса обнаружили брошенную машину. Что же до ее пассажиров, то их больше никто и никогда не видел. До пожара в шахте оставались все те же пять месяцев без пары дней, а до самой шахты от места, где остался «хаммер», было шесть километров, четыреста семьдесят три метра и еще несколько никем и никогда не измеренных сантиметров.