Текст книги "Масонская касса"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Квартира наполнилась жизнерадостным бормотаньем и музыкой – передавали рекламу. Поскольку канал был местный и вперемежку с жевательной резинкой и гигиеническими прокладками здесь шла также реклама местных товаров и услуг, звучало все это довольно потешно – по крайней мере, с точки зрения человека, повидавшего свет и раз в год проводившего отпуск на курортах, которые были не по карману подавляющему большинству здешних рекламодателей. Размеры личных сбережений военного пенсионера Семашко приближались к полутора сотням тысяч долларов, и в последние годы, чувствуя, что начинает понемногу стареть, он частенько задумывался: ну, на кой черт, спрашивается, ему такая прорва деньжищ?

Пока телевизор болтал и музицировал, расхваливая заведомую дрянь, Геннадий Иванович успел снять с себя большую часть охотничьего снаряжения и поставить на плиту чайник. Переступив через грудой валявшиеся на полу маскировочный балахон и зимнее ватное обмундирование, которое позволяет сидеть в сугробе, как в мягком кресле, и спокойно попивать водочку даже в трескучий мороз, он вернулся в комнату как раз в тот момент, когда закончилась реклама.

– Повторяем экстренный выпуск новостей, – с забавным, слегка шепелявым местным выговором сообщила молоденькая и оттого, наверное, очень строгая дикторша. – Вчера…

Краем уха слушая подробный пересказ того, что ему только что говорил во дворе Бойцов, Семашко открыл шкаф и, порывшись на верхней полке, выудил оттуда открытую пачку сигарет, купленную месяца полтора назад. Дикторша излагала версию Бойцова почти слово в слово, из чего следовало, что версия эта уже перестала быть просто официальной, а сделалась – ну, или в ближайшее время сделается – общепринятой. Да, вылетел на вертолете медицинской службы по какой-то своей чиновничьей необходимости; да, летчик то ли ошибся с выбором высоты, то ли не заметил ЛЭП из-за внезапно налетевшего снежного заряда; да, вертолет зацепился за провода, упал, вспыхнул и взорвался ко всем чертям вместе со всеми, кто в нем находился. Выживших нет, проводится опознание; немногочисленные свидетели…

«Земля им пухом», – подумал полковник Семашко, имея в виду, разумеется, настоящих свидетелей гибели мэра, а не тех подсадных уток, с которыми беседовали менты и журналисты.

Настоящие свидетели опять, как живые, встали у него перед глазами – два низкорослых, кривозубых и испитых местных мужичка с двустволочками за плечами, явные браконьеры, промышляющие не забавы ради, а чтоб хоть как-то прокормить семьи. Увидев вооруженных людей в маскхалатах, они буквально кинулись им навстречу, тыча пальцами туда, где над верхушками сосен поднимался в низкое серое небо столб густого черного дыма, и торопливо, взволнованно лопоча что-то про взорвавшийся в воздухе вертолет «скорой помощи». С минуту Семашко вникал в их шепелявое сбивчивое бормотанье, а когда вник до конца, когда убедился, что это действительно свидетели, сделал знак Косареву, и тот ленивым движением ветерана полутора десятков локальных вооруженных конфликтов и парочки малых войн позволил ремню автомата соскользнуть с плеча…

Сигарета пересохла и воняла сушеным навозом пополам с конским волосом, но Геннадий Иванович выкурил ее до конца. Это было что-то вроде ритуала, совершаемого либо по случаю очень плохого настроения, либо по причине очень хорошего. Сейчас, откровенно говоря, Семашко и сам затруднился бы ответить, хорошее у него настроение или плохое. Работу они сделали большую, и сделали чисто, как всегда, вот только был ли в этом повод для радости? Полковнику, который был отставником только по документам, а на самом деле продолжал выполнять свой воинский долг, очень не нравилась усилившаяся в последнее время возня вокруг квадрата Б-7. Этак, того и гляди, придется просить подкрепления, как на настоящей войне! А заодно искать еще одну заброшенную шахту, чтобы сбрасывать туда тела, щедро пересыпая их негашеной известью…

Да, дальше – больше. Вот уже и господин мэр попытался сунуть свой любопытный нос в эту наглухо, казалось бы, законопаченную щелку. Бойцов, хоть и пьяница, правильно про него сказал: как есть уголовная рожа. Однако уголовная или нет, а с ним пришлось повозиться: не сбрасывать же его, мэра, в известковую яму, да еще и вместе с вертолетом! Ведь начнут же искать, в том числе и с воздуха, весь лес вверх тормашками перевернут, и, что тогда будет, даже представить невозможно…

Дослушав завуалированный профессиональным жаргоном беспомощный лепет начальника милиции Журавлева, комендант секретного объекта под кодовым названием «Барсучья нора» полковник Семашко выключил телевизор и отправился на кухню заваривать чай.

Глава 12

– Пистолет верни, – едва переступив порог, угрюмо потребовал Якушев.

– На, – сказал Глеб и протянул ему «беретту», держа ее за ствол.

Майор придирчиво осмотрел пистолет со всех сторон, как будто в кармане у Сиверова с этой железкой могла произойти какая-нибудь неприятность. Впрочем, одна неприятность с пистолетом все-таки произошла, и Якушев, хоть и с большим опозданием, обнаружил это, выщелкнув из рукоятки пустую обойму.

– Патроны где? – спросил он зловещим голосом кинематографического злодея.

– Думаю, уже в Казани, – сообщил ему Глеб и в доказательство своих слов вывернул карманы куртки.

– Слушай, ты, клоун…

– Нет, это ты меня послушай, – перебил позеленевшего от ярости майора Слепой. – Операция поручена мне. Это моя работа, понял? Тебя послали за мной присматривать – присматривай на здоровье, будь на подхвате, отрабатывай свою миску с похлебкой. Но если ты, урод, еще раз без моего разрешения вмешаешься в ход операции, да еще так тупо, как ты это попытался сделать сегодня, я тебе башку голыми руками оторву и скажу, что так и было. А еще лучше настучу на тебя Прохорову. Пускай задумается, на кого ты в самом деле работаешь…

– Тоже мне, руководитель операции, – все еще продолжая ерепениться, но уже без видимого энтузиазма, проворчал Якушев. – Каждый уголовник тут будет…

– Я тебя предупредил, – сдержанно сказал Глеб и, сняв куртку, подошел к окну.

Из окна гостиничного номера открывался довольно унылый вид на обширный, заметенный снегом пустырь, посреди которого ни к селу ни к городу торчал короткий навесной мост, выглядевший неумелой пародией на Крымский мост в Москве или Золотые Ворота в заливе Сан-Франциско. Данный архитектурный нонсенс был единственным ориентиром, указывавшим на то, что где-то посреди заснеженного пустыря – не где-нибудь вообще, а, надо полагать, непосредственно под мостом – протекает река Большая Кокшага. Судя по длине моста, Малая Кокшага должна была представлять собой просто ручей. Прочие градостроительные изыски, попадавшие в поле зрения Глеба Сиверова, привлекали к себе еще меньше внимания, чем мост.

После непродолжительного, сопровождавшегося злобным ворчанием копошения за спиной у Глеба послышался характерный щелчок, а за ним – скользящий лязг передернутого затвора. Это, по идее, означало, что Якушев выкопал со дна дорожной сумки запасную обойму и зарядил пистолет. «Не пальнул бы в затылок», – подумал Глеб, продолжая с видом пресыщенного туриста обозревать окрестности. После неоправданно длинной, явно сделанной умышленно паузы он услышал щелчок предохранителя. Разумеется, на самом деле Якушев и не думал нарушать приказ генерала Прохорова, тем более что в этом случае всю работу пришлось бы делать ему одному. А сделанная им пауза была, несомненно, очередной попыткой запугать Глеба, такой же жалкой, как и все предыдущие.

Обернувшись, Сиверов успел заметить, как майор прячет пистолет, – почему-то не в наплечную кобуру, а за пояс брюк спереди.

– Яйца себе не отстрели, рыцарь революции, – посоветовал Сиверов.

– Да пошел ты, – огрызнулся Якушев.

Для майора госбезопасности Якушев был каким-то уж чересчур неуравновешенным; если продолжить сравнение с цепным псом, он представлялся Глебу дворнягой – неказистой, истеричной, по любому поводу заходящейся визгливым лаем. На кой черт генералу Прохорову понадобилось такое доверенное лицо, оставалось только гадать. Может, причина этой странной привязанности была такой же, как та, что заставляет некоторых людей предпочитать всем породам собак именно визгливых дворняжек? Породистый пес требует правильного ухода и воспитания, да и справиться с ним, когда он начнет проявлять характер, дано не каждому. С одной стороны, надо раз и навсегда дать ему понять, кто хозяин, а кто пес, а с другой – не превратить его в забитую тварь, поджимающую хвост и напускающую под себя лужу всякий раз, как на нее повышают голос…

Пока Слепой предавался раздумьям с неуместным кинологическим уклоном, предмет его размышлений взял лежавший на столе пульт и включил телевизор. По телевизору передавали местные новости; Якушев снова прицелился пультом, но Глеб остановил его, схватив за рукав.

– Погоди, Сан Саныч, – сказал он. – По-моему, что-то интересное…

На экране виднелось заснеженное поле в обрамлении дальнего, затянутого туманной дымкой леса. Через поле тянулась высоковольтная линия электропередачи; в центре картинки виднелась груда искореженного, обгорелого железа, в которой, приглядевшись, можно было узнать обломки вертолета. Поодаль стояла техника – тяжелый армейский «Урал» повышенной проходимости, почти по брюхо утонувший в снегу, и оранжевый, тусклый от старости гусеничный вездеход. Между машинами и обломками, проваливаясь в снег, бродили какие-то люди, некоторые из них были в милицейской форме, а двое – в зеленом армейском камуфляже.

– Вот так удача, – сказал Глеб, когда информационная часть репортажа закончилась и на экране возник здешний президент, тщетно пытавшийся скрыть свою радость за мрачным выражением лица и словами, произносимыми, как правило, на траурных митингах. – Это ж наш клиент! В смысле, был наш, теперь-то он проходит по другому ведомству…

– Везет же дуракам, – проворчал Якушев.

– Я бы не сказал, что ему повезло, – возразил Глеб, кивая в сторону телевизора.

– Я не про него, – счел своим долгом внести полную ясность непримиримый майор. – Я про тебя. И делать ничего не надо, и деньги капают.

– А ты не завидуй, – сказал Глеб. – Сам-то небось всю жизнь так прожил, захребетник.

– Посмотрю, что ты запоешь, когда окажется, что это инсценировка, – не остался в долгу майор.

– Инсценировка? – Сиверов пожал плечами. – Не такие они богатые, чтобы ради инсценировки гробить вертолет, да и вообще… Инсценировка, случайная гибель при попытке к бегству – это, братец, все ерунда и домыслы.

– Это почему же?

– А с чего ему, уважаемому человеку, мэру, государственному чиновнику, хозяину этого, пускай и дерьмового, но все-таки города, вдруг подаваться в бега?

– Ну, узнал он, например, что Сенатора грохнули… Или что мы по его душу едем…

– Во-первых, не мы, а я, – поправил Глеб. – А во-вторых, откуда он мог все это узнать? Только от троих человек на всем белом свете: от Прохорова, от тебя или от меня.

– Я даже догадываюсь, от кого именно, – заявил Якушев. – От тебя.

Хотя было совершенно ясно, что Якушев сам в это не верит, Глеб решил ему ответить, поскольку майор был из тех собак, которым нельзя позволять безнаказанно лаять – того и гляди, воодушевится достигнутым успехом и попытается тяпнуть.

– Логика – упрямая вещь, майор, – сказал Слепой. – И то, что ты с ней не в ладах, не означает, что ее надо отменить. Чтобы предупредить этого вашего Губу, я должен был иметь веские причины.

– Например, деньги, – предположил Якушев.

– Например, – согласился Глеб. – Но это должны быть очень большие деньги, которые у этого провинциального обормота вряд ли водились. Но это все ерунда. Я что, по-твоему, самоубийца? Вообрази себе этот звоночек! Здравствуйте, я – киллер. Мне вас заказали, и я намерен прибыть в ваш гостеприимный город для выполнения заказа такого-то числа. Если хотите жить, положите сто тысяч долларов под мусорный контейнер и бегите куда глаза глядят, а еще лучше – инсценируйте свою смерть… К чему такие сложности? Может, проще отгородиться от всего света ОМОНом, приманить меня на эти пресловутые деньги и шлепнуть? Это же первое, что приходит в голову. А главное, самое что ни на есть разумное…

– Ладно, умник, живи пока. Суши штаны, – великодушно разрешил Якушев. – Так какие будут распоряжения, товарищ начальник операции?

– Например, спуститься в ресторан, – предложил Глеб, которому вовсе не хотелось ни в какой ресторан, а хотелось немного побыть одному и подумать. – Осмотреться, послушать, о чем народ толкует… и вообще…

– Знаю я твое «вообще», – оборвал его Якушев. – Солнце еще не село, у нас дел по горло. Что тебе тут – курорт?

– Нет, – вздохнув, признался Сиверов. – На курорт все это мало похоже.

– То-то, что непохоже. Короче, я схожу узнаю как и что, а ты жди меня тут.

– Ладно, – сказал Глеб таким фальшивым голосом, что даже самому стало противно.

– Только напиваться не вздумай, профессионал, – верно истолковав его ответ, грозно предупредил Якушев.

– Ни-ни, – еще фальшивее заверил Глеб. – Ни боже мой! Я ж на работе.

– Смотри у меня, работник, – пригрозил Якушев.

– Ты мне оружие дашь когда-нибудь или я их всех из игрушечного пистолета мочить должен? – спросил Глеб.

– Оружие получишь, когда в нем возникнет нужда, – внушительно заявил Якушев и вышел из номера.

Майор явно не поверил в способность Сиверова остаться трезвым в отсутствие внешнего сдерживающего фактора, и, как показалось Слепому, его это вполне устроило. Первая жертва, можно сказать, самоликвидировалась, и теперь исходившая от покойного Сенатора угроза была полностью устранена. Это было хорошо, но привыкший во всем и всегда следовать полученным инструкциям Якушев, похоже, растерялся от нежданно свалившейся на голову удачи. Теперь он действительно должен был осмотреться, навести справки, освоиться в новой для себя обстановке, а главное, запросить новые инструкции. При этом Глеб становился ненужной обузой.

Остаток дня они употребили каждый на свой лад, но оба с пользой. Когда довольный собой Якушев уже затемно вернулся в гостиничный номер, его напарник храпел, уткнувшись лицом в подушку. В номере свежо и остро пахло водкой; одна бутылка, пустая, стояла под столом, а вторая, наполовину опорожненная, валялась рядом с кроватью.

– Чертова свинья, – сказал Якушев, всухую плюнул себе под ноги и в гордом одиночестве направился в гостиничный ресторан, откуда уже доносилась приглушенная расстоянием и стенами музыка.

* * *

Глеб не терял драгоценное время. Если бы Якушев действительно хотел, чтобы Слепой тихо и чинно сидел перед телевизором в гостиничном номере и дожидался его возвращения, он просто запер бы дверь снаружи, а ключ унес с собой. Но он этого не сделал, из чего следовал простой вывод: майор хотел, чтобы Сиверов провел остаток дня с глазу на глаз с бутылкой. Что ж, подумал Слепой, почему бы не доставить человеку удовольствие? Случай с нарисованной на лбу мишенью ничему не научил Якушева; он по-прежнему считал своего подопечного опустившимся подонком, самозванцем, который обманом втерся в доверие к обожаемому им Павлу Петровичу, а бреши, пробиваемые Глебом в самомнении этого кретина, затягивались с поразительной быстротой. У Якушева была чугунная, прямо-таки несокрушимая психика, и это только укрепляло Глеба во мнении, что ему здорово повезло с напарником.

Выйдя из гостиницы, Глеб поймал такси и попросил водителя отвезти его в Дубки, имея весьма отдаленное представление о том, что означает данное географическое название. Неведение его было рассеяно буквально через десять минут, которые потребовались водителю дребезжащей «Волги» на то, чтобы преодолеть расстояние от центра города до указанного пассажиром пункта. Дубки оказались окраинным микрорайоном, населенным, судя по тому, что увидел Глеб из окна машины, людьми преимущественно военными, привыкшими к форме настолько, что даже в булочную бегали в камуфляжных бушлатах. А может быть, у них просто не было другой одежды?

Такси остановилось перед подъездом пятиэтажного панельного дома. Неизменно производимое на Глеба типовой советской архитектурой тягостное впечатление в данном случае усугублялось плачевным состоянием постройки, которая явно не первый десяток лет раздумывала, дождаться ей экскаватора с чугунной бабой вместо ковша или завалиться самостоятельно. Плохая погода загнала под крышу неистребимых старух, которые несут бессменную вахту возле каждого российского подъезда, и Глеб про себя отметил это обстоятельство как весьма отрадное. Он расплатился с таксистом и вышел, нащупывая в кармане ключи.

Квартира, однокомнатная «хрущоба», располагалась на третьем этаже. Дверь была из тех, что в начале девяностых в массовом порядке устанавливали в своих жилищах измученные бесконечными квартирными налетами россияне и прочие обитатели разваливающейся на куски страны. Черная краска, которой был выкрашен этот раритет, кое-где облупилась, а прямо под глазком какой-то одолеваемый неудовлетворенной тягой к самовыражению подросток нацарапал гвоздем короткое непечатное слово. Сам глазок был залеплен жевательной резинкой; обернувшись, Глеб посмотрел на дверь соседней квартиры – дубовую, очень красивую, но обезображенную следами грубого взлома и неаккуратного ремонта. Все было ясно; брезгливо морщась, Слепой отковырнул закаменевший комок, бросил его на замусоренные ступени и отпер дверь.

В квартире царил приятный полумрак, создаваемый висевшими на обоих окнах – в комнате и в кухне – плотно задернутыми пыльными шторами. Из мебели в комнате наличествовали только ветхое кресло-кровать и обшарпанный журнальный столик. Ткнув пальцем в крышку, Сиверов убедился, что его догадка верна: столик ответил на прикосновение опасным вихлянием, напоминающим круговое вращение бедрами из комплекса упражнений утренней зарядки. На кухне обнаружился еще один стол – обеденный, с покрытой изрезанным бледно-зеленым пластиком крышкой, и тяжелый, неуклюжий деревянный табурет откровенно армейского образца. Газовая плита была чистой, но выглядела лет на сто, и Глеб всерьез усомнился, хватит ли у него смелости когда-нибудь ее включить. Немудреная кухонная утварь – парочка мятых алюминиевых кастрюль, стопка разнокалиберных тарелок, вилка, ложка и даже хлебный нож со сточенным до узкой полоски лезвием – стояла частично на столе, а частично на подоконнике, скрытая шторой. Тяжелая чугунная сковородка обнаружилась в духовке. Еще из мебели в квартире были четыре пыльные голые лампочки – в комнате, в прихожей, на кухне и в совмещенном санузле – да стандартное сантехническое оборудование образца пятидесятых годов прошлого столетия.

– Я куплю себе туфли к фраку, – грустно процитировал Слепой, – буду петь по утрам псалом. Заведу я себе собаку… Ничего, как-нибудь проживем.

Он взялся за края плиты и, поднатужившись, сдвинул ее в сторону приблизительно на полметра – то есть ровно настолько, насколько позволял гибкий резиновый шланг, которым плита была присоединена к газовой трубе. Шланг этот выглядел лет на пятьдесят моложе всего остального в квартире, и впечатление это, насколько понимал Глеб, вовсе не было обманчивым.

На пыльном дощатом полу остались четыре следа от высоких чугунных ножек, на которых по старинке стояла плита. Пол здесь был настелен в лучших традициях советских строителей – из разновеликих, плохо подогнанных друг к другу обрезков, при внимательном рассмотрении складывавшихся в какую-то унылую мозаику. Глеб огляделся в поисках каких-либо инструментов и, за неимением лучшего вооружившись ножом и вилкой, поддел ими край одной из расположенных под плитой досок. Доска немного поупиралась, а потом уступила, открыв темную щель. Запустив туда руку, Сиверов удовлетворенно кивнул: тайник был на месте.

Опустошив тайник, он разложил на столе черные полиэтиленовые пакеты и стал последовательно изучать их содержимое. Тут было все необходимое: полный комплект документов, включая и документы на машину, ключи от этой машины, пистолет с глушителем, двумя обоймами и коробкой патронов в придачу; бумаги на право владения квартирой соседствовали с уродливым, но эффективным пистолетом-пулеметом «ингрэм». Разобранная на части снайперская винтовка в похожем на обыкновенный дипломат пластиковом футляре обнаружилась под ржавой, испещренной трещинами и сколами чугунной ванной. Здесь же лежали и деньги, в которых Глеб, собственно, не нуждался благодаря щедрости генерала Прохорова. «Привет с того света», – с усмешкой пробормотал он, привычно пробегая большим пальцем по срезу увесистой пачки.

Распихав по карманам все необходимое и спрятав остальное, он закрыл тайник и установил на место плиту. На пыльном полу остались четкие следы; отыскав под раковиной то, что когда-то было веником, Глеб кое-как размел пыль по углам.

Машин во дворе было довольно много, но все не те. Наконец ему попался на глаза сугроб, очертаниями отдаленно напоминающий легковой автомобиль. Чертыхнувшись, Глеб приблизился и рукой в перчатке смахнул слежавшийся пласт с бампера. На обнажившейся пластине номерного знака было четко выбито то самое сочетание букв и цифр, которое Сиверов запомнил, разглядывая в квартире документы на машину. Глеб снова чертыхнулся, припомнив деревянную лопату, которая скромно стояла в углу прихожей и вызвала его недоумение своей полной неуместностью внутри городской квартиры. Теперь оказалось, что лопата как раз таки была уместна – уместнее, пожалуй, всего остального убранства этой норы. Тот, кто подготавливал для него убежище, оказался очень предусмотрительным человеком – куда более предусмотрительным, чем агент по кличке Слепой.

Пришлось возвращаться наверх за лопатой. Уходя, Глеб суеверно посмотрелся в старое, с частично вспучившейся и облупившейся амальгамой зеркало, заменявшее стекло в двери комнаты. Когда-то эта дверь, несомненно, была застекленной: по замыслу архитекторов, проникавший через стекло дневной свет позволял жильцам экономить электричество. Той же цели служило и окошко, прорубленное под потолком санузла и выходившее прямехонько в кухню. Но прежние обитатели квартиры, похоже, решили, что зеркало в прихожей им нужнее, чем какая-то призрачная экономия электроэнергии, и внесли в гениальный замысел кое-какие изменения. Сиверов увидел в мутном стекле свой темный силуэт с лопатой наперевес, хмыкнул и вышел вон.

Он уже заканчивал свои раскопки, когда возле него остановился какой-то тип в замызганном бушлате с погонами старшего прапорщика, в зимней шапке с кокардой, но в тренировочных шароварах и кроссовках. Из ворота бушлата торчала голая жилистая шея цвета пережженного кирпича; в левой руке абориген держал дымящуюся сигарету без фильтра, а в правой – полиэтиленовый пакет, сквозь который отчетливо проступали округлые очертания трех бутылок.

– Что, браток, замело? – сочувственно поинтересовался старший прапорщик.

У него была обманчиво простецкая физиономия проныры и сплетника, и Глеб с некоторым трудом подавил желание пристрелить его на месте.

– Давно не выезжал, – ответил он лаконично, продолжая отбрасывать на обочину слежавшиеся комья.

– А что так?

– В госпитале лежал.

– По ранению?

– Аппендицит, – назвал Глеб самую обыденную и скучную из пришедших на ум причин, по которым человек его возраста мог угодить в госпиталь.

Прапорщик и впрямь поскучнел, но охоты поболтать явно не утратил. К счастью, Глеб уже покончил с работой и, не без труда подняв слегка примерзшую крышку багажника, швырнул туда кое-как очищенную от снега лопату.

– Извини, земляк, ехать надо, – сказал он, открывая водительскую дверь пожилого «форда». – Будь здоров.

– И ты не кашляй, – пожелал прапорщик и, поудобнее перехватив позвякивающий пакет, заторопился к видневшейся поодаль панельной девятиэтажке с остатками голубой кафельной плитки на потрескавшихся стенах.

Стартер несколько раз недовольно кулдыкнул, будто спросонья, и замолк. Глеб повторил попытку, сопроводив ее словами: «Ну, давай, милая, не капризничай!» Ласковое обращение, как всегда, помогло, двигатель ожил и заработал спокойно и ровно. Стрелки приборов, дрогнув, заняли положенные места; обмерзшие снаружи стекла сразу же начали запотевать изнутри, Глеб врубил вентилятор на полную мощность и, отыскав в бардачке пластмассовый скребок, вылез из машины.

Пока он отскребал лобовое стекло, двигатель успел в достаточной мере прогреться. Можно было ехать; Глеб включил передачу, плавно отпустил педаль сцепления, и машина тронулась, с громким скрежетом давя колесами комья смерзшегося снега.

Выбираясь из лабиринта внутридворовых проездов, он проехал мимо той самой голубой девятиэтажки. Давешний прапорщик уже нашел себе новую жертву: он стоял рядом с потрепанным командирским «уазиком», держа свой пакет в охапке, и оживленно болтал с каким-то крупным мужчиной в белом маскировочном балахоне и черной лыжной шапочке. За плечом у мужчины висела двустволка в брезентовом, усиленном кожаными вставками чехле; к борту «уазика» были прислонены короткие и широкие охотничьи лыжи с мягкими креплениями, а в руке он держал трех связанных за задние лапы мертвых зайцев. Старший прапорщик что-то сказал, кивнув в сторону проезжающего мимо Глеба, но удачливый охотник удостоил старенький «форд» лишь беглым взглядом. У него было круглое добродушное лицо старого служаки – такого же прапорщика, как его собеседник, или, в самом крайнем случае, майора интендантской службы.

На полпути к цели Глеб заметил броскую вывеску торгового центра, остановил машину и вошел. С четверть часа побродив среди увешанных пестрым тряпьем стеклянных перегородок, он без труда отыскал все необходимое. Продавщица, заметно обрадованная такой крупной покупкой, выбила чек и в ответ На просьбу Глеба разрешить ему еще разочек воспользоваться примерочной с такой готовностью кинулась отдергивать перед ним штору, словно горела желанием составить ему там компанию. Уже начав раздеваться, Сиверов спохватился и, высунув голову из-за занавески, попросил добавить к счету стоимость полиэтиленового пакета. Пакета у продавщицы не оказалось, но она сбегала за ним в соседнюю палатку. Когда Глеб, переодевшись и сложив свои старые вещи в пакет, вышел из примерочной, продавщица с преувеличенным восторгом всплеснула руками:

– Ну, вы прямо олигарх!

– Будущий, – скромно поправил ее Глеб.

На самом-то деле он хорошо знал цену вещам, в которые был одет, и очень надеялся, что человек, которого он собрался навестить, тоже ее знает.

На улице он бросил пакет в багажник, по соседству с лопатой, и сел за руль. Настало время поближе познакомиться с человеком по кличке Зяма.