Текст книги "Масонская касса"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Глава 21

Объект «Барсучья нора» выглядел как зажиточный, крепкий лесной кордон. Это впечатление немного портила сложенная из силикатного кирпича маленькая казарма на полтора десятка коек с пристроенными к ней пищеблоком и баней. Зато два бревенчатых, крытых замшелым, почерневшим шифером сарая выглядели как настоящие, словно простояли на этой поляне посреди густого леса не одно десятилетие. Никакого периметра с колючей проволокой тут не было и в помине, от него остались лишь торчащие вкривь и вкось посреди разросшегося подлеска бетонные столбы – корявые, изъеденные временем, испятнанные рыжими и изумрудными наростами мха, с уцелевшими кое-где обрывками ржавой проволоки. Насыпной холмик уцелел, но вместо бетонного куба караульного помещения с бронированной поворотной башенкой наверху, где когда-то был установлен крупнокалиберный пулемет, на его верхушке торчали лишь поросшие крапивой и малинником обломки фундамента, похожие на пеньки сгнивших зубов.

Так это выглядело с земли. С воздуха же «Барсучья нора» была просто зеленой проплешиной в густых зарослях. Такой эффект достигался простейшим способом, известным с тех пор, как в небо поднялся первый аэроплан с грузом авиационных бомб на борту, а именно посредством маскировочных сетей, которыми были затянуты все расположенные здесь строения. На старых разлапистых соснах, что окружали это укромное местечко, были оборудованы хорошо замаскированные площадки, где днем и ночью дежурили снайперы, с наступлением темноты сменявшие дневную оптику на инфракрасную.

Глеб провел здесь уже без малого месяц, кочуя с платформы на платформу, а иногда дежуря в штабной каморке, где стояли неплохая армейская рация и вполне обыкновенный полевой телефон, а на стене висела увеличенная, очень подробная карта квадрата и ближайших прилегающих к нему территорий. Карта пестрела непонятными пометками, сделанными рукой полковника Семашко. Смысла этих пометок Глеб постичь не сумел, как ни старался. На маршруты патрулей и расположение постов наблюдения все это не походило; со временем он начал склоняться к мысли, что соскучившийся по живой оперативной работе полковник просто развлекался, от нечего делать планируя боевые операции, которым не суждено было состояться, и нанося на карту расположение несуществующих подразделений. Если догадка Сиверова соответствовала действительности, полковник находился в шаге от помешательства; порой, когда Геннадий Иванович, голый до пояса, в качестве утренней гимнастики отрабатывал приемы штыкового боя, было нетрудно поверить, что этот шаг им уже давно сделан. Уже через десять минут после того, как полковник брал в руки свой любимый старинный АК-47 с примкнутым штыком, от набитого сухой травой мешка, служившего ему мишенью, оставалась лишь кучка жалких лохмотьев, непригодных к дальнейшему использованию. Лишь однажды увидев, с какой свирепой яростью милейший Геннадий Иванович атакует воображаемого противника, кромсая его штыком и нанося страшные удары окованным прикладом, его городские знакомые обязательно переменили бы свое о нем мнение и впредь, наверное, воздерживались бы от совместных с ним застолий, а также от рукопожатий, праздной болтовни и иных выражений симпатии. В эти минуты он был не просто страшен – вид его вызывал в душе мистический ужас, как вид атакующего жертву вампира.

В данный момент полковник Семашко отсутствовал на вверенном ему объекте. Стоял теплый майский вечер, малиновый шар солнца уже коснулся своим нижним краем черной кромки леса, окрасив все вокруг в теплые медно-оранжевые тона. С обнесенной хлипкими перильцами платформы в кроне старой сосны открывался прекрасный вид на окрестности. Территория объекта «Барсучья нора» была отсюда видна как на ладони. Глеб сидел на старом фанерном стуле с тонкими железными ножками, с винтовкой на коленях и биноклем на груди, с разрисованным камуфляжными полосами и пятнами лицом и с целой охапкой свежесрезанных зеленых веток на голове, из-за которой сам себе напоминал лешего, и поглядывал по сторонам, в нарушение полученного приказа уделяя особое внимание не прогалинам между деревьями и даже не бетонке, которая с этого насеста просматривалась насквозь, до самого горизонта, а стоявшим посреди поляны сараям.

Где-то стукнула дверь. Поискав глазами, Глеб увидел Косарева, который, выйдя из бани, направлялся в казарму. Бывший майор полчаса назад сменился с поста, уступив свое место Глебу, только что принял душ и собирался, судя по всему, отдохнуть. Он был раздет до пояса, что позволяло всем желающим полюбоваться его впечатляющей мускулатурой и богатой коллекцией шрамов, отлично дополнявшей тот кошмар, что заменял Косареву лицо. Поднявшись на крылечко, Косарев напоследок огляделся по сторонам, прихлопнул на голой груди комара и скрылся в казарме.

Проводив его взглядом, Сиверов снова сосредоточил внимание на сараях. Ничего нового он не увидел, да и не рассчитывал увидеть, однако бревенчатые постройки притягивали взгляд, как мощный магнит притягивает иголку. Одна из этих хибар маскировала старую ракетную шахту, причем маскировала превосходно: даже оказавшись внутри, случайный человек не нашел бы там ничего, кроме утоптанного земляного пола да пылящегося по углам, ни на что не годного хлама. Чтобы обнаружить «нору», о ее существовании нужно было знать или хотя бы догадываться. Глеб догадывался и, в одну из ненастных, безлунных ночей проникнув в сарай, без труда обнаружил под тонким слоем земли стальную поверхность «утюга» – многотонной плиты, что прикрывала устье шахты.

В соседнем сарае обнаружилась силовая установка, предназначенная, несомненно, для приведения «утюга» в движение. Старая шахта, разумеется, давным-давно была отключена от централизованной системы запуска ракет, по команде которой «утюг» автоматически отъезжал в сторону, открывая баллистической ракете путь в стратосферу. Поэтому тем, кто спрятал здесь свои ворованные сокровища, пришлось позаботиться о создании новой локальной системы, которая в случае необходимости могла, пускай и с огромным трудом, сдвинуть с места многотонную стальную плиту.

Судя по всему, огромная денежная масса или как минимум значительная ее часть лежала прямо здесь, буквально под ногами. Но это было только предположение, убедиться в правильности которого пока не представлялось возможным. Хотя бы одним глазком заглянуть в шахту можно было, только включив силовую установку, которая питалась от мощного, громоздкого и чрезвычайно шумного дизельного генератора. После запуска этого рычащего и тарахтящего чудовища чересчур любопытный субъект не прожил бы и минуты: едва выйдя из сарая с силовой установкой, он попал бы под перекрестный огонь десятка снайперов и автоматчиков, которые в два счета превратили бы его в дуршлаг.

У Глеба были кое-какие соображения по поводу того, как ему заглянуть в шахту. Он даже проделал определенную предварительную работу, которая сама по себе едва не стоила ему головы. Теперь он был готов приступить к завершающему этапу операции, но для этого требовалась заварушка наподобие общей тревоги. Ничего похожего, однако, не происходило; дни шли за днями, срок пребывания на объекте близился к концу, впереди опять замаячили бесконечные пешие экскурсии по лесу в компании неразговорчивого Косарева, и Глеб уже начал подумывать о том, как ему организовать общую тревогу своими силами. Эта задача казалась трудновыполнимой для одного человека, и Глеб решил подождать еще пару-тройку дней: а вдруг произойдет чудо и в квадрат вторгнется очередная компания вооруженных до зубов охотников за сокровищами?

Солнце опускалось все ниже, поляна превратилась в озеро, до краев заполненное синими сумерками. Бросив взгляд на расчерченную длинными косыми тенями деревьев бетонку, Глеб насторожился: ему почудилось, что вдали что-то блеснуло отраженным малиновым светом. Он поднес к глазам бинокль и отыскал на дороге движущуюся точку, которая оказалась знакомым «уазиком» с потрепанным брезентовым верхом. Разглядев регистрационный номер, Глеб разочарованно опустил бинокль: чуда не произошло.

Он постучал пальцем по микрофону рации и сообщил дежурному, что видит машину Первого.

– Знаю, – отозвался дежурный. – Он со мной уже связался. Кстати, он говорит, что у него есть к тебе какой-то разговор, так что давай слезай со своего насеста.

– Принял, – сказал Глеб и прервал связь.

Слова дежурного его немного насторожили. Все рации в квадрате Б-7 работали на одной частоте, так что любой из «живых покойников» мог слышать всех, кто в данный момент находился на связи. То, что Глеб не слышал разговора полковника Семашко с дежурным, означало, что переговоры велись на запасной, аварийной частоте. Такая секретность наводила на размышления; кроме того, Сиверову до сих пор не доводилось слышать, чтобы полковник Семашко снимал уже заступившего на пост снайпера ради какого-то разговора.

Он поднял винтовку и посмотрел на приближающуюся машину через оптический прицел. Ветровое стекло бликовало, отражая заходящее солнце и мешая разглядеть, кто сидит внутри. Указательный палец Слепого лег на спусковой крючок и слегка его прижал. Увы, это был не выход: сидя здесь, он мог поразить три, от силы четыре цели, прежде чем его самого подстрелили бы, как белку. Глеб защелкнул предохранитель, прислонил винтовку к перилам и стал спускаться с дерева по приколоченной к стволу лесенке.

Он вышел на середину поляны, чувствуя себя центром всеобщего внимания. Вокруг не было видно ни души, но он знал, что со всех сторон на него смотрят внимательные глаза – смотрят, возможно, не просто так, а сквозь прицелы. Гадать, что еще передал дежурному на запасной частоте полковник Семашко, можно было до бесконечности. Глеб не стал этим заниматься, справедливо полагая, что и так очень скоро все узнает.

Старенький «уазик», подпрыгивая на неровностях постепенно приходящей в негодность дороги, вкатился на поляну и остановился там, где бетонка кончалась, теряясь в траве. Глеб шагнул ему навстречу и, спохватившись, снял с головы шелестящий, уже начавший увядать куст.

Дверь «уазика» распахнулась, и из-за руля ловко, как молодой, выпрыгнул полковник Семашко. Он был одет в камуфляж без знаков различия и высокие армейские ботинки; на поясе у него болтался охотничий нож, с которым впору было ходить на медведя, а свою двустволку он, как обычно, оставил в машине.

– О! – увидев стоящего посреди пустой поляны Глеба, с непонятным оживлением воскликнул полковник. – Ты уже тут как тут! Вид у тебя, браток, очень воинственный, – сообщил он и, обернувшись, плавным жестом руки указал на свой «уазик». – Глянь-ка, кого я тебе привез!

В машине открылась вторая дверь, и на усыпанный рыжей хвоей бетон, разминая ноги и разговаривая с кем-то по спутниковому телефону, выбрался генерал-лейтенант Прохоров собственной персоной.

* * *

Сидевшая за соседним столиком морщинистая старуха, раскрашенная, как вышедший на тропу войны индеец, с головы до ног увешанная бриллиантами, такими крупными, что они просто не могли быть настоящими, опять принялась строить глазки и зазывно улыбаться, выставляя напоказ зубные протезы. Бабуся явно была не прочь завести курортный роман с представительным пожилым джентльменом из одноместного люкса и уже третий день подряд буквально не давала ему прохода, превращая и без того вполне несносное существование в самый настоящий кошмар. Из-за нее упомянутый джентльмен поужинал быстро и безо всякого аппетита; улучив момент, когда старуха зачем-то отвернулась, он встал и быстро покинул обеденный зал, в очередной раз лишив любвеобильную старую грымзу возможности перейти в решительное наступление.

В дверях ресторана он почти столкнулся с малоприметной личностью в белой пляжной шапочке, пошитой на манер капитанской фуражки. Человек скользнул по его лицу пустым, равнодушным взглядом и, пробормотав «Пардон», устремился в ресторан. Пожилой обитатель одноместного люкса проводил взглядом его коренастую фигуру в пестрой гавайке и широких шортах, из которых торчали кривоватые волосатые ноги с мускулистыми икрами. Несомненно, это был тот самый человек, который в последнее время начал все чаще попадаться пожилому джентльмену на глаза со своим мобильным телефоном, камерой которого он снимал все подряд, без разбора – набережную, отель, пляж с пестрыми зонтиками, прибой с плещущимися в нем детишками и загорелыми девицами топ-лесс. Обитатель люкса на седьмом этаже тоже несколько раз попал в поле зрения его подслеповатого объектива; кривоногий фотограф очень старался, чтобы это обстоятельство осталось незамеченным, но его профессиональные навыки оставляли желать лучшего, и пожилой джентльмен вычислил его в два счета и понял, что его тайна более таковой не является.

Теперь ему оставалось только ждать развития событий. Коль скоро его обнаружили, бегство представлялось бессмысленным – оно не привело бы ни к чему, кроме утомительных и где-то даже унизительных хлопот. Человек из люкса снова должен был ждать, но это было ожидание уже совсем другого сорта: партия начала разыгрываться, события сдвинулись с мертвой точки, и теперь остановить их было невозможно.

Прогулявшись в теплых южных сумерках по сияющей разноцветными огнями набережной, он вернулся в свой номер, немного почитал на сон грядущий – на этот раз в руках у него были уже не «Отцы и дети» Тургенева, а сборник новелл Акутагавы в английском переводе – и выключил верхний свет, оставив гореть только тусклый ночник. Плотно закрытые окна гасили уличный шум, опущенные жалюзи не давали проникнуть в номер разноцветным вспышкам реклам и веселых огней Луна-парка. В углу негромко шелестел включенный кондиционер, и в течение примерно двух часов это был единственный звук, нарушавший мертвую тишину герметически закупоренной комнаты.

Потом со стороны прихожей послышался клацающий звук отпираемого электрического замка. Дверь беззвучно распахнулась, и в номер боком проскользнул давешний кривоногий фотограф. Неразлучный телефон с встроенной камерой болтался на пестром шнурке у него на груди, но, судя по зажатому в правой руке пистолету с глушителем, ночной гость вовсе не собирался никого фотографировать. Он аккуратно прикрыл за собой дверь и на цыпочках двинулся к спальне, откуда пробивался неяркий свет горящего ночника. На пороге он остановился, чутко вслушиваясь в тишину и настороженно шаря по углам беспокойным, рыскающим взглядом человека, вынужденно взявшегося за непривычное и неприятное ему дело.

Наконец взгляд его остановился на кровати, где, натянув на голову простыню, мирно спал хозяин номера. Одежда, в которой старик спускался к ужину, аккуратно висела на спинке стула, из-под кровати выглядывали гостиничные тапочки, на тумбочке рядом с открытой, перевернутой обложкой вверх книгой в дешевом бумажном переплете лежали очки в тонкой металлической оправе. Убийца медленно, картинно поднял вытянутую руку с пистолетом и, не сходя с места, разрядил обойму в укрытое простыней тело. Старик даже не пошевелился – видимо, самый первый выстрел оказался очень удачным.

Расстреляв все патроны, убийца приблизился к кровати и отдернул изрешеченную пулями простыню. То, что он увидел под ней, заставило его резко обернуться – увы, недостаточно быстро. На его прикрытый белой «капитанской» фуражкой затылок обрушился сильный удар; поскольку череп у кривоногого киллера оказался крепким, нападавшему пришлось ударить еще раз, и только после этого стрелок, уронив разряженный пистолет, с шумом рухнул на пол рядом с кроватью.

Пожилой обитатель номера помотал кистью, в которой был зажат полицейский «вальтер», и грустно покачал головой: да, агент нынче пошел уже не тот, что прежде. Измельчал народ, настоящих профессионалов в органах все меньше, а неумех все больше. Попасться на этот старый, тысячу раз обыгранный кинорежиссерами трюк с чучелом на кровати мог только полный, окончательный и бесповоротный дилетант…

Отложив пистолет, старик достал из тумбочки большой моток липкой ленты и принялся связывать ею незадачливого киллера. То обстоятельство, что ленту он покупал на глазах у «фотографа», которого уже тогда намеревался ею спеленать, его слегка позабавило. На агенте по-прежнему были шорты и рубашка с коротким рукавом; с учетом волосатости его конечностей процесс снятия пут обещал получиться весьма болезненным.

К тому времени, как старик израсходовал почти всю ленту, агент открыл глаза. Сначала их взгляд был мутным и непонимающим, затем внимание агента сфокусировалось на склонившемся над ним человеке. Глаза у него расширились, рот приоткрылся, и в это мгновение старик ловко залепил его куском клейкой ленты.

– Я бы не советовал поднимать шум, – доверительно проговорил старик, поднимаясь с корточек. – В полиции ты окажешься все равно, но зачем торопиться?

Агент замычал и попробовал разорвать путы, но намотанная в несколько слоев лента держала крепче стальных цепей. Старик забрал с тумбочки «вальтер», книгу и очки, сложил все это в стоящую наготове сумку, переступил через валяющийся на полу пистолет с глушителем и, больше не обращая на агента никакого внимания, стараясь не наступать на разбросанные повсюду стреляные гильзы, вышел из номера.

Внизу он сообщил, что выезжает из отеля, и расплатился по счету карточкой «Америкэн экспресс». Снаружи его уже поджидало вызванное швейцаром такси. Выйдя из машины в аэропорту, пожилой джентльмен направился прямиком в мужской туалет и заперся в кабинке. Здесь он повел себя довольно странно, первым делом отправив в мусорную урну свой паспорт, а затем совершив еще целый ряд действий, не имевших ничего общего с тем, чем обычно занимаются люди в запертых кабинках туалета.

Через пять минут дверь кабинки отворилась, и оттуда вышел престарелый араб с длинной, седой, любовно расчесанной бородой, в чалме и больших солнцезащитных очках. Покинув туалет, данный персонаж из «Тысячи и одной ночи» пересек зал ожидания, вышел на улицу, поймал такси и велел отвезти его в отель, расположенный километрах в тридцати дальше по побережью.

Глава 22

Глеб подтянул под себя руки и кое-как принял сидячее положение. Садиться ему совсем не хотелось – хотелось впасть в блаженное забытье. Он привык считать, что организм, если он не избалован излишествами, сам знает, что ему нужно. В данный момент организму был остро необходим полный покой; медицинская помощь ему, наверное, тоже не помешала бы, но ни того, ни другого Глеб Сиверов своему организму сейчас позволить не мог. Потому что, в отличие от организма, точно знал: еще ничего не кончилось, и пресловутый покой может стать вечным с вероятностью девяносто девять и девять десятых процента.

Помимо потребности в покое, организм испытывал острое желание сплюнуть скопившуюся в ротовой полости гадость. В этом Глеб с удовольствием пошел ему навстречу, выплюнув на землю изрядное количество тягучей красной слизи, смешанной с песком.

– Ни черта не понимаю, – очистив рот, хрипло сообщил он. – Вам что, больше нечем себя развлечь?

Вместо ответа Косарев ударил ногой, целясь Глебу в лицо. Сиверову удалось уклониться от испачканного кровью ботинка, но от резиновой дубинки он уклониться не успел и снова распластался на земле. Судя по тому, что Слепой знал о бывшем майоре, тот использовал резиновую дубинку, чтобы ненароком не поддаться искушению и не пустить в ход свои смертоносные кулаки. Корчась в грязи прямо над лежащей в нескольких метрах под ним огромной массой денег, Глеб думал вовсе не о них. Ему вспоминалась незавидная судьба украинской снайперши, растерзанной Косаревым во время допроса. Он и раньше не видел повода сомневаться в правдивости этой истории, а теперь получил доказательства, которые ему вовсе не были нужны.

Похоже, полковник Семашко тоже вспомнил эту историю, потому что, шагнув вперед, перехватил руку Косарева, который как раз готовился нанести новый удар.

– Спокойнее, майор, – сказал он, – не торопись. Мертвые, конечно, не кусаются, но и разговаривать тоже не умеют.

«Как бы не так», – подумал Глеб, вспомнив предсмертное письмо генерала Скорикова.

Косарев, разочарованно сопя, отступил на шаг. Несмотря на свои превосходные профессиональные качества, он был натурой увлекающейся и сейчас напоминал человека, не по своей воле прервавшего сексуальный контакт на самом интересном месте. Глеб приподнялся, пьяно, как больная собака, мотая опущенной головой.

Выстроенный над устьем ракетной шахты пустой сарай освещался одинокой голой лампочкой, свисавшей на неуместно новеньком, почти непристойно белом проводе с пыльной сосновой балки. Свет был слабенький, пыльный, и мелкие детали наваленного по углам хлама сливались в общую серовато-коричневую массу неопределенных очертаний. Дверь сарая была закрыта; Глеб полагал, что его привели именно сюда не в силу каких-то особенных причин, а просто потому, что более уединенного места на объекте «Барсучья нора» не нашлось. В казарме всегда кто-нибудь отдыхал после дежурства, в душевую тоже могли войти, а так называемый кабинет полковника Семашко был тесноват для продолжительной, проводимой со вкусом экзекуции; к тому же полковнику вряд ли хотелось пачкать собственное служебное помещение чужой кровью.

Генерал-лейтенант Прохоров, похоже, устал стоять. Он огляделся по сторонам в поисках какого-нибудь сиденья и, не найдя ничего лучшего, уселся на стоявшую у стены канистру. Канистра была жестяная, мятая и облупленная, местами уже основательно тронутая ржавчиной; к ее ручке кто-то с неизвестной целью привязал обрывок грязной, разлохмаченной веревки, который свисал до земли и там терялся в груде мелкого мусора. Между канистрой и стеной стояла старая автомобильная покрышка – судя по размеру, от «Урала», который ночевал под навесом на краю поляны. Генерал привалился к покрышке плечом, как к спинке кресла, и закурил, что, на взгляд Глеба Сиверова, было с его стороны довольно опрометчиво.

– Устал как собака, – ни к кому конкретно не обращаясь, сообщил Прохоров. – С самого утра кручусь как белка в колесе, а в моем возрасте полагается сидеть в мягком кресле и избегать волнений.

– Какие ваши годы, – с трудом шевеля разбитыми губами, сказал ему Глеб, который к этому времени уже опять ухитрился сесть.

Косарев замахнулся на него дубинкой, но полковник Семашко снова его удержал.

– Встань, солдат, когда с тобой генерал разговаривает, – сказал он, обращаясь к Слепому.

– Встань, – сварливо передразнил его Глеб, приступая тем не менее к сложной процедуре принятия вертикального положения. – Вы бы еще подождали, пока этот ваш Кинг-Конг ноги мне оторвет, а потом командовали: встань, мол, солдат, чего разлегся?

Генерал Прохоров хмыкнул, затягиваясь сигаретой. На нем, как и на Семашко, был армейский камуфляж без знаков различия – излюбленная униформа охотников и рыбаков. Прибыв на объект, Павел Петрович первым делом перекинул через плечо кожаный ремешок с болтавшейся на нем кобурой, в которой лежал «стечкин». Глеб не без оснований полагал, что данное орудие убийства предназначено исключительно для него, – похоже, товарищ генерал намеревался лично произвести окончательный расчет с агентом по кличке Слепой. О причинах, по которым Глеб впал в немилость у высокого начальства, можно было только догадываться. И догадки эти были самого что ни на есть мрачного свойства.

Заставив себя наконец встать и даже распрямиться, несмотря на режущую боль в животе, Глеб с чувством глубочайшего удовлетворения заметил появившееся на обезображенном шрамами лице Косарева изумленное выражение. Похоже, бывший майор жалел о том, что бил его слишком слабо, опасаясь раньше времени отправить на тот свет. Жалел он, впрочем, напрасно: Глеб и сам не мог взять в толк, как это ему удалось подняться после такой основательной обработки.

– Крепкий парень, – одобрительно констатировал генерал Прохоров. – И большой ловкач. Ну, рассказывай, умник, что вы там задумали?

– Кто – мы? – хрипло осведомился Глеб. – Какого черта, что здесь происходит?

– Кое-кто словчил, – любезно пояснил генерал. – Знаешь, что бывает со студентами, которые ловчат на экзамене? Как минимум «неуд» в зачетку, как максимум – отчисление из вуза. А что бывает с людьми твоей профессии, когда они начинают ловчить, знаешь?

– Знаю, – сказал Глеб. – Между прочим, ловчить – это неотъемлемая часть моей профессии. И между прочим, все мои коллеги кончают, как правило, одинаково, только одни раньше, а другие позже. Но я все равно не понимаю, какое отношение это имеет ко мне. Здесь и сейчас – что я, собственно, натворил?

Кровь из разбитого носа затекала в рот. Глеб сплюнул на землю и утерся грязным рукавом. Прохоров неодобрительно проследил за этой процедурой и повернулся к Семашко.

– Плохо, полковник, что в хозяйстве у тебя нет хотя бы пары наручников, – сказал он с укоризной.

– Да как-то до сих пор нужды не возникало, – откликнулся тот, разглядывая Глеба с таким выражением, как будто он был капитаном дальнего плаванья, а Сиверов – плевком на палубе его корабля. – До сих пор у нас такие проблемы решались просто: пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой… Прикажете связать?

Прохоров оценивающе посмотрел на Глеба, который, весь перекосившись набок, стоял на подгибающихся ногах посреди тускло освещенного сарая.

– Да ладно, – сказал он, – пусть его… Куда он денется с подводной лодки? Верно, ловкач? Ты ведь не станешь размахивать руками?

Вместо ответа Глеб покачнулся и упал на одно колено, упершись рукой в землю, под которой скрывалась стальная поверхность «утюга».

– Не… стану, – с огромным трудом проговорил он и после непродолжительной борьбы с земным притяжением завалился на бок.

– А говорить? Говорить станешь?

Слепой не ответил. Он лежал в неестественной позе человека, упавшего на асфальт автомобильной стоянки с двенадцатого этажа, и не подавал признаков жизни.

– Чтоб тебя, майор, – с досадой сказал генерал Косареву и встал. – Опять ты перестарался! Учти, если подохнет раньше времени, закопаю тебя рядом с ним. Живьем закопаю, понял? Посади его и приведи в чувство!

– Да что ему сделается? – проворчал Косарев, легко, как мешок с сеном, отрывая Глеба от земли.

Он посадил пленника на освобожденное генералом место, прислонив его безвольное тело к автомобильной покрышке, отцепил от пояса армейскую фляжку в брезентовом чехле, отвинтил колпачок и стал поливать макушку Сиверова водой. Вода струями потекла по лицу, смывая с него кровавую грязь. Наконец пленник открыл глаза, глубоко вдохнул и мучительно закашлялся. Косарев перестал зря расходовать воду, глотнул из горлышка, прополоскал рот и сплюнул в сторону.

– Ну, – сказал генерал Прохоров, – будешь говорить?

– Сперва скажите о чем, – прохрипел Слепой. – А то пока что получается, как в том детском стишке: а он не понимает, за что его ругают…

– Сейчас поймешь, – пообещал генерал.

Он вынул из нагрудного кармана камуфляжной куртки сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его и поднес к лицу Глеба, держа за уголки. Лист представлял собой фотографию, без затей распечатанную на бытовом принтере. Качество снимка оставляло желать лучшего, однако лицо пожилого загорелого господина в белом тропическом костюме и зеркальных очках, которого сняли в тот миг, когда он выходил из стеклянных дверей какого-то отеля, было видно превосходно.

– Он неплохо выглядит для покойника, как ты полагаешь? – сказал генерал Прохоров. – Снимок сделан вчера. Как ты это объяснишь?

– А, – с огромным отвращением произнес Сиверов, отводя глаза от фотографии, – вон оно что! А я-то думаю, при чем тут какой-то экзамен… Правильно говорят, что добрые дела наказуемы. Старый козел! Под пальмы его потянуло… Как будто нельзя было спрятаться получше!

– Так-так, – заинтересованно произнес Прохоров. – То есть ты не против небольшого интервью?

– Да хоть сто порций, – сказал Слепой, устало прикрывая глаза. – Валяйте, спрашивайте.

– Что-то ты больно сговорчивый, – с подозрением заметил генерал.

Глеб открыл глаза, и его разбитые губы искривились в подобии иронической улыбки.

– Так ведь расклад ясен, – заявил он. – Мне в любом случае конец. Так лучше сдохнуть от пули в затылок, чем дожидаться, покуда эта горилла, – он указал глазами на Косарева, – разберет тебя на запчасти… Спрашивайте, товарищ генерал-лейтенант.

Прохоров не стал мелочиться, поминая тамбовского волка.

– Ладно, – сказал он. – Объясни, почему ты его не пристрелил.

– По дружбе, – немедленно ответил Сиверов. – Уж больно человек хороший, мы с ним столько лет душа в душу… Глупо, конечно. Надо было пристрелить. Но он еще и заплатил за свою жизнь.

– Это другое дело, – заметил Прохоров. – А то «дружба», «душа»… Я одного не понимаю: что он вообще имел в виду, рекомендуя мне тебя?

Глеб пожал плечами и сморщился от боли.

– У него был план, – сказал он, – согласно которому я должен был проникнуть сюда, на объект, и устроить тут какую-нибудь шумную заварушку… Одним словом, нарушить секретность – так сильно, как только смогу.

– Старая сволочь, – с досадой произнес Прохоров. – Неймется ему! Ну, и зачем это ему понадобилось?

– Скориков рассказал ему о деньгах – сколько денег, откуда, как сюда попали. Генерал Потапчук заподозрил, что залогом сохранности этих наличных служит соответствующая сумма из российского стабилизационного фонда, переведенная… – Глеб закашлялся и сплюнул под ноги кровавый сгусток, – переведенная в Штаты через сеть подконтрольных Кремлю банков. По его замыслу, нарушение секретности должно было обеспокоить американскую сторону настолько, что она потребовала бы немедленного восстановления статус-кво. Сами понимаете, судьба украденных президентом Бушем денег нашего честного генерала не волновала, он, как обычно, пекся исключительно о благе Отечества…

Уловив прозвучавшую в последних словах иронию, генерал Прохоров поиграл бровями.

– А ты?

– А что – я? От присяги освобождает только смерть, так ведь я и есть мертвый – по крайней мере, официально, по документам. Отечество меня похоронило, отчислений в пенсионный фонд на мое имя никто не делает… Ясно, что сто тонн денег мне на горбу не унести, но я человек негордый, мне бы и парочки вещмешков хватило… Ну, чего вылупился? – сказал он Косареву, который с совершенно обалделым видом стоял в стороне. – Не знал, что воровской общак охраняешь? Теперь будешь знать. Интересно, сколько ты с этим знанием проживешь.

Последнее замечание произвело именно тот эффект, на который было рассчитано. Никому из присутствующих эта мысль явно не приходила в голову. Косарев пребывал в блаженном неведении и ждал только, когда ему разрешат, наконец, довести до конца начатое дело и превратить Слепого в окровавленный мешок, набитый раздробленными костями и размягченным до состояния фарша мясом. А для генерала и Семашко бывший майор был просто крупным и свирепым цепным псом, умеющим хорошо выполнять команды хозяев. И лишь теперь до всех троих дошла простая истина: узнав, что хранится в шахте, Косарев стал не менее, а пожалуй, и более опасен, чем Глеб. Как и Слепой, он давно уже числился в покойниках и был предоставлен самому себе. Сообразить, что ждет его и всех остальных «живых мертвецов» после того, как в их услугах перестанут нуждаться, было нетрудно даже ему; еще проще было понять, что поделенные на тридцать человек охраны полтора миллиарда долларов – это намного лучше, чем пуля в голову и известковая яма в качестве могилы.