Текст книги "Отец городов русских. Настоящая столица Древней Руси."

Автор книги: Андрей Буровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

Вообще же грамот оказалось столько, что сразу же сделалось понятным одно место из давно известного источника: из записи беседы новгородского священника XII века Кирика с епископом Нифонтом. Кирик о многом спрашивал Нифонта, и в том числе: «Нет ли в том греха – ходить по грамотам ногами, если кто, изрезав, бросит их, а слова будут известны?»

До находок берёсто сам вопрос казался странным: кто же это будет бегать ногами по грамотам? Ведь пергамен дорог, книги очень ценны… После находок все понятно: ведь берестяные грамоты и бросали, как только они отслужили свой срок. Писать на бересте второй и третий раз было невозможно: тексты на них не писали чернилами, а процарапывали и выдавливали.

Люди топтали берёсто, не зная, какие слова там написаны… А что, если это слова священные? Скажем, «Бог», «ангел», «Богородица»? Получается – ходят люди как бы по обрывкам священных текстов. Вот священника и волновало – не грех ли? В Новгороде этот вопрос приобретал самый непосредственный бытовой смысл.

Новгородцы действительно буквально ходили по грамотам… Если это и грех – то какой полезный для познания прошлого!

Письмо – повседневное явление

Грамоты датируются так же, как любые другие находки. Нашли грамоту в ярусе между 14-м и 15-м ярусами? Значит, она попала в землю между временем вымостки 14-го и 15-го ярусов, одновременно с обломками керамических сосудов, ножами, поделками из дерева, украшениями. Получается, их можно датировать таким же образом, как любой археологический материал. Грамоты вместе с другими остатками материальной культуры, с фрагментами зданий и построек, расчищенных в одном ярусе, образуют единый комплекс и исследуются как часть этого комплекса.

Но что, если грамоты копились, из них составляли библиотеки и архивы, и эти коллекции исписанных обрезков бересты выбрасывались сразу, совсем не в то время, когда была написана большая часть из них? Скажем, копил человек свою переписку всю жизнь, а потом уже его наследники выбросили ее на помойку?

Нет. Это совершенно невозможно.

Во-первых, никогда и никто не находил сразу целой библиотеки берестяных грамот. Не найдена даже ни одна берестяная книга или обрывок такой книги. Грамоты находят всегда по одной, отдельно друг от друга, каждая из них попадала в слой сама по себе.

Во-вторых, есть у бересты такая особенность: если долго ее держать на воздухе, она начинает быстро сохнуть, берестяной свиток скручивается, трескается по прожилкам, а потом начинает разваливаться на части.

Бересту как писчий материал можно сохранять очень долго – но для этого она должна лежать под прессом: берестяным страницам нельзя позволять скручиваться. Если берестяной лист сохраняет плоскую форму (как лист бумаги) – он почти вечен (как все та же бумага). Так сохранились берестяные книги XVIII века, так сохранялись книги Сергия Радонежского в Сергиевом Посаде, – прессами для них служили тяжелые переплеты из дерева, еще и утяжеленные металлическими заставками и оковкой. Вероятно, так же сохранялись и берестяные книги в архиве Новгорода Великого… Но о грустной судьбе архива и документов из архива – ниже.

Так вот, все берестяные грамоты из культурного слоя Новгорода – это смятые, скрученные кусочки бересты, на которых выдавлены тексты из восьми, пятнадцати или самое большее двадцати строк. То есть это как бы листки тогдашней бумаги, на которых писалось что-то временное, не обязательное.

Если бы на бересте написали нечто исключительно важное, подлежащее длительному хранению, то и оформлены эти тексты были бы иначе. Это не фрагменты средневековых книг, которые стоили дорого, переписывались долго и трудно, а хранились как можно дольше.

Небольшие тексты на скрученных кусках бересты с самого начала не предназначались для длительного хранения.

В-третьих, делать выводы помогает анализ самого текста. Ведь в разное время одни и те же буквы славянского алфавита писались по-разному. Ученые хорошо знают, как изменялась конфигурация одних и тех же букв в разное время. Скажем, буква «Н» писалась, как латинское «N», а «Н» – читалась, как современное И. Букву M писали то прямыми вертикальными линиями, как латинское М, то она писалась косыми линиями, как греческая «Мю». Есть заметная разница между написанием одних и тех же букв в XIV веке и в XV, тем более в XII и XV веках.

Сопоставляя начертания букв на грамотах и в известных письменных источниках, можно сделать многие выводы. Можно датировать сами грамоты. Можно соотнести время написания разных грамот между собой. Можно проверить еще и другие даты, сделанные другими способами.

Находят грамоту в слое яруса № 15… Согласно «грубым деревянным часам» мостовая настелена в первой половине XII века, – вот уже и одна дата. Мостовая состоит из бревен, срубленных в 1223 и 1224 годах, – значит, «тонкие деревянные часы» показывают – все вещи, попавшие в этот ярус, угодили в новгородскую грязь после 1224 года. Вот и вторая дата.

Нашли стеклянные бусы – их форма, цвет, материал, способ изготовления дали еще одну дату. Находка ножей с клеймами мастеров – четвертая дата. Среди этих вещей найдены грамоты… Ни на одной из грамот пока не обнаружено ни одной даты. Но по конфигурации букв, по способам их написания можно датировать – да, это XIII век. Появляется пятая дата, в ряду прочих.

Сразу отмечу то, что принципиально важно для всей археологии Новгорода, – никогда одни даты не противоречат другим. Ну, не бывает такого.

Если же о грамотах, то вот два важнейших наблюдения.

1. В одном ярусе никогда не встречаются грамоты, написанные в стиле разного времени.

2. Никогда не бывает так, чтобы стилистика грамот противоречила остальным датам. Если слой XIV века – то и стилистика букв соответствует XIV веку. Если слой XII столетия – то и стилистика букв в грамотах соотносится со стилистикой букв в рукописных книгах XII века. Не бывает, что в слое XIV века попадались грамоты, конфигурация букв на которых соответствует XIII веку, а в слое XII века нет грамот, написанных в XI веке.

Выводы? Очень простые выводы.

1. Датировкам грамот можно верить.

2. В каждом слое находят грамоты примерно одного времени. Они не только попали в слой тогда же, что и остальные вещи. Примерно в это время они и были написаны.

То есть грамоты, попавшие в слой между накоплениями грязи между ярусами мостовой, написаны жившими именно в эту эпоху. Пятнадцатый ярус – это между 1224 и 1242 годами… Значит, в это время, между этими датами и написаны берестяные грамоты из этого яруса. Людьми, которые жили в это время.

Письмена писавших на бересте и ходивших порой по собственным грамотам новгородцев заставили по новому осмыслить многие стороны жизни Новгорода… Да и всей Древней Руси.

Массовая грамотность

Во-первых, грамотность на Руси… По крайней мере в Древнем Новгороде грамотность оказалась массовой. Причем вовсе не только знатные и богатые были грамотны.

К 1970-м годам известно 394 грамоты с Неревского раскопа. Из них семь найдено в слоях XI века, 50 – в слоях XII, 99 – XIII, 164 – XIV века. В XV веке в землю попало всего 74 грамоты… Но часть слоев второй половины XV века иссушена после дренажных работ XVIII–XIX веков, и береста в них не сохраняется. Семьдесят четыре грамоты найдены только в слоях первой половины XV столетия. В целом же ясно видно нарастание грамотности людей – писем-то с каждым столетием все больше и больше.

Причем трудно найти группу населения, не владевшую грамотой и не писавшую. Прихожане пишут священникам – и наоборот… Допустим, и раньше было известно, что среди священников много было грамотных – но ведь и прихожане пишут священникам! Ростовщики переписывают своих должников. Одни бояре пишут другим. Ремесленники переписываются с заказчиками.

Регулярно писали друг другу люди самого простого состояния, в том числе братья и сестры, супруги, родители и дети. А что? Обычнейшая семейная переписка. Интересно и полезно было бы рассказать этим людям о теориях ученых XIX века – про почти поголовно неграмотную Древнюю Русь.

Грамота XIV века: «Поклон от Марине к сыну моему к Григорью. Купи ми зендянцу добру. А куны яз дала Давыду Прибыше. И ты, чадо, издей при себе да привези семо».

Зендянец – это хлопчатобумажная среднеазиатская ткань, привозили ее из города Зендяны. Куны – это деньги, и мама Григорья, Марина, посылает ему деньги с оказией. Явно люди они небогатые, если у сына может не оказаться денег на покупку ткани.

Заказчик пишет мастерице: «Озцинку выткала, и ты ко мне пришли, а не угодице с ким прислать, и ты у себе избели». Заказчик узнал, что холсты («озцинка») сотканы, и просит прислать. Если не с кем – пусть их выбелит сам ремесленник.

Или вот запись и расчет заказа какого-то вышивальщика: «мыла на белку бургалского, а на другую белкую…». Белка – опять же, небольшая денежная единица. Бургалское мыло? Это от немецкого слова «бург» – городское мыло, говоря попросту.

Впрочем, примеров можно приводить великое множество, хоть цитируй грамоту за грамотой.

Ах да! Это в городе было грамотных побольше… Деревня же неграмотная, само собой… Но огромное число грамот написаны крестьянами владельцам своих сел в Новгород. Такова, кстати, и самая первая грамота, открытая в 1951 году Ниной Акуловой.

Вообще же – полное впечатление оживленной переписки Новгорода и его сельских владений. Владельцы земель пишут своим управляющим, ключникам. Ключники отписывают господам, а поверх голов ключников крестьяне пишут своим господам… А те отвечают крестьянам!

Вот грамота XV века: «Цолобитье от Кощея и от половников. У кого кони, а те худи, а у иных нет. Как, осподине, жалуешь крестьяны? А рож, осподине, велишь мне молотить, как укажешь».

Авторы письма – ключники и крестьяне, обрабатывающие господскую землю за половину урожая (откуда и название – половники). Они, эти вовсе не богатые крестьяне, жалуются на бедность и отсутствие коней. Никак не верхушка деревни.

Может быть, писали и читали за людей специальные чтецы-грамотеи? А кроме них, Новгород оставался неграмотным? Были и неграмотные – это известно потому, что найдено несколько писем одного и того же человека, написанные разными почерками. Богатый боярин диктовал, писец записывал. Но найдены и по нескольку писем одного человека, написанные одним и тем же почерком.

А главное – найдены длинные стержни-писала, которыми и прочерчивали, выдавливали буквы на бересте. Таких писал на Неревском раскопе найдено ни много ни мало – семьдесят. Трудно представить себе, что такое количество писал потеряно профессиональными писцами, которые читали и писали письма за других. Писало в Древнем Новгороде было таким же бытовым предметом, как нож или как гребень из рога; наверное, многие новгородцы так и ходили везде с писалом, подвешенным к поясу, как с ножом или с гребнем.

Грамоту знали только мужчины? Не совсем… Ведь и Марина писала к сыну Григорью, известно несколько писем от мужей к женам и от жен к мужьям.

Или вот грамотка, втоптанная в грязь мостовой, записка, написанная на рубеже XII и XIII веков: «Я посылала к тебе трижды. Какое зло ты против меня имеешь, что в эту неделю ко мне не приходил?»

Грамотка, от которой становится немного грустно, найдена возле забора усадьбы. Так и видится девушка, которую «накрыли» строгие родители при попытке передать письмо, и она как стояла у забора, так и скомкала, выронила его в вечную новгородскую грязищу. Или это письмо швырнул парень, который не пришел в третий раз? Прочитал письмецо, пожал плечами, бросил в грязь… Этого мы, наверное, никогда не узнаем – разве что изобретем машину времени.

Но получается, грамотность среди женщин была, и тоже массовая, тоже вовсе не одни боярышни и не только поповны могли писать. А кроме того, получается, новгородские девушки вели себя не как задавленные, лишенные воли московитки: они сами выбирали себе мужей. И теремов, в которых проходила вся жизнь московиток, у новгородцев тоже не было.

Те, кто писал на бересте

Уже в 1950-е годы заговорили об особой науке – берестологии. Аналогия понятна – исписанными папирусами занимается папирология, значит… Но есть и существенная разница. Папирусы отделены от той среды, в которой жили древние египтяне. Их не находят в тех же археологических комплексах, что и предметы повседневной материальной культуры.

А вот берестяные грамоты в большинстве своем брошены были там же, где и керамика, изделия из металла и дерева, на территории самих жилых усадеб. Человек жил вот в этом самом деревянном срубе, хранил необходимую утварь вот в этом сарае и здесь же выбрасывал разбитый горшок, остатки обгрызенных коровьих костей из супа и… полученное, прочитанное, ставшее ненужным письмо. Все эти предметы в одинаковой степени – отходы жизнедеятельности если и не одного человека – то одной и той же семьи, жителей одной и той же усадьбы.

Снимая напластования ярусов одной и той же усадьбы, изучая в одном комплексе и постройки, и вещи, и грамоты, ученые могут изучить историю этих усадеб и совокупностей усадеб – своего рода элементарных ячеек древнего города. Можно даже узнать, как звали жителей этой усадьбы, какие проблемы стояли перед ними, чем они занимались каждый день, что видели перед собой. Причем изучить историю многих поколений одной семьи на протяжении десятков и даже сотен лет.

Самые большие по размерам усадьбы открыли на перекрещении главной улицы Новгорода – Великой и пересекавших ее под прямым углом Холопьей и Козмодемьянской (эти улицы выходили на берега Волхова). По сторонам обоих перекрестков располагалось по четыре усадьбы. Самые крупные из них достигали площади в две тысячи квадратных метров, самая маленькая – 1200 квадратных метров. А ведь Древний Новгород был поневоле тесноватым городом!

Границы этих усадеб оказались на удивление неизменны. И в слое XV века, и в слое X века частоколы, разделявшие усадьбы, проходили в одном и том же месте. Сам размер усадеб, их расположение на главных улицах города говорили о многом – их владельцы принадлежали к самой верхушке новгородского общества. В течение пяти веков людям из этой верхушки не было необходимости дробить, продавать по частям или сокращать свои участки.

Владельцы усадеб были невероятно устойчивы социально и экономически, передавая свои владения по наследству в неизменном виде – по крайней мере пятнадцати, а то и двадцати поколениям.

Данные берестяных грамот всякий раз подтверждали – да, это усадьбы очень богатых и знатных людей, владельцев сел и сельскохозяйственных угодий, зависимых людей и торговых предприятий.

Но 6 августа 1953 года удалось узнать имя владельца одной из усадеб… В этот день в слое рубежа XIV и XV веков была найдена грамота с порядковым номером 94… Текст сохранился не полностью, но и прочитанного хватило: «Биють целом хрестьяне господину Юрию Онциферовичу о клюцнике, зандо, господине, не можем ницем ему удобритися. Того, господине, с села… буянить. А себе господине…»

Отрывочно, конечно, но смысл ясен – буянит ключник, крестьяне ищут на него управы у владельца земельного владения. Владельца же зовут Юрием Онциферовичем…

Но он же очень хорошо известен из истории, этот Юрий Онциферович! Этот знатнейший боярин впервые упомянут в летописях за 1376 год, – в числе других бояр Новгорода он сопровождал в Москву архиепископа Алексея: архиепископ ездил туда на переговоры с московитскими князьями. В 1380 году он опять едет в Москву с посольством, встречается с Дмитрием Донским.

В 1381 году Великий князь Литовский и Русский Ягайло (будущий король Польши, основатель династии Ягеллонов) нападает на Полоцк. Полоцкая земля с 1307 года – вассальное княжество Великого княжества Литовского и Русского. Ягайло хочет уничтожить остатки независимости Полоцка. Новгородское вече против – оно настаивает на том, чтобы Полоцкое княжество сохраняло автономию. Посольство Новгорода в Литву не имело большого успеха – в 1385 году Великое княжество Литовское и Русское все же захватило Полоцкую землю. Но ехал с посольством все тот же Юрий Онциферович, уже самостоятельно: видимо, его таланты дипломата получили полное признание.

В 1384 году Новгород посылает Юрия Онциферовича на Лугу, строить новую крепость Ямы. В 1707 году Петр онемечил название города, переименовал крепость в Ямбург. В 1922 году город получил название Кингисепп – в честь верного сына революции, эстонского члена РКП (б), казненного в независимой Эстонии за измену своему государству – в 1922 году.

В 1393 году Юрий Онциферович во главе рати новгородских добровольцев участвует в войне с Москвой.

В 1401 году он участник посольства в Москву и Тверь.

В 1409 году новгородцы избирают Юрия Онциферовича главой государства – посадником. На этой должности он пробыл до своей смерти в 1417 году. Одновременно оставался и полководцем, и дипломатом. В 1411 году водил новгородские полки под Выборг, против Литвы, в 1414 году ездил в Литву заключать мир с Великим князем Витовтом.

Юрий Онциферович построил в Новгороде несколько каменных церквей. Сохранилась рукописная богослужебная книга 1400 года, принадлежавшая когда-то церкви Козьмы и Демьяна на Козмодемьянской улице Древнего Новгорода. В книге этой есть надпись, что книга подарена церкви боярами Козмодемьянской улицы, и первым среди них назван Юрий Онциферович.

Теперь, получается, найдена и усадьба этого богатого и знаменитого человека. Это ему жаловались крестьяне на ключника…

Грамота интересна тем, что мы получили еще одно основание для датировок, – ведь время жизни Юрия Онциферовича очень хорошо известно по историческим источникам.

Но еще важнее то, что грамота как бы соединила два мира, два способа исследования – изучение письменных источников и археологическое изучение Новгорода.

Важно и то, что стало очевидно – самые большие, самые богатые усадьбы принадлежат именно боярам, а не купцам.

Ведь род новгородских бояр Мишиничей – это один из самых знаменитых боярских родов Древнего Новгорода. Он известен с начала XIV века, и представители его занимали высокие должности. Род этот настолько знаменит, что летопись упоминает о каждом из его представителей на протяжение более ста лет. Из поколения в поколение Мишиничи избирались в посадники – то есть стояли во главе Новгородской республики.

Уже прапрадед Юрия Онциферовича, Юрий Мишинич, стал посадником – в конце XIII века. После его гибели под Торжком в 1316 году (от рук москалей) посадником стал его сын Варфоломей. Варфоломей умер в 1340 году, а его сын Лука попросту не успел занять поста посадника – он погиб на Двине всего через два года после смерти отца.

Но сын Луки, Онцифер Лукинич (внук Варфоломея Юрьевича и правнук Юрия Мишинича) стал не просто посадником, а выдающимся деятелем своего государства. Это Онцифер Лукинич провел реформы 1354 года, укрепил республиканский строй в Новгороде.

Сыном этого знаменитого и могущественного человека и был Юрий Онциферович, которому писали крестьяне, просили унять распоясавшегося ключника.

Потомки Юрия Онциферовича уже менее знамениты; похоже, род Мишиничей после него уже не проявлял прежних талантов. Известны дети Юрия Онциферовича: дочь Настасия и сын Михаил, который ездил по дипломатическим поручениям и строил церкви, но посадником не стал.

Упоминаются и потомки Михаила, дети и внуки. Но они не занимают важных должностей и мало интересуют летописца. В последние годы новгородской независимости род окончательно сходит на нет.

После грамоты № 94 нашли еще шесть писем, адресованных Юрию Онциферовичу, и восемь – адресованных его сыну, Михаилу Юрьевичу. Нашли даже письма, написанные сыновьями Михаила и его женой: Андреяном Михайловичем и Никитой Михайловичем, их матерью Настасьей. В летописях эти люди никогда не упоминались – видимо, не играли никакой роли в управлении государством.

Берестяные грамоты вообще очень расширили наши представления о роде Мишиничей. В летописи много раз упоминается некий боярин Максим Онциферович – но кто знает, брат ли он знаменитого Юрия: ведь одно отчество может быть и у совершенно посторонних людей.

На Неревском раскопе найдено несколько грамот, и полученных, и написанных Максимом… Уже основание для того, чтобы связать Юрия и Максима Онциферовичей. А тут еще грамотка, в которой Максим просит Юрия поклониться их общему отцу… Все ясно: бояре Юрий и Максим – действительно родные братья. До находок берестяных грамот это вовсе не было очевидно.

Но самое интересное и важное – раскопки более ранних слоев той же боярской усадьбы…

В науке очень ценится возможность предсказать какие-то открытия – ведь тогда становится очевидным: мы и правда понимаем логику происходящего, а не просто описываем находки или пересказываем летописи современным русским языком.

Раз нашли грамоту, посланную Юрия Онциферовичу, логично предположить – в ниже расположенных слоях раскопают усадьбы его предков, живших ранее Мишиничей. Вот здорово было бы найти такие грамоты!

Так вот – берестяные грамоты, адресованные Мишиничам, были найдены!

Известно письмо, написанное Варфоломеем, одно – Лукой, шесть писем, посланных Онцифером, и два – им собственноручно написанных.

Сбылись самые смелые ожидания ученых, принадлежность усадьбы Минишичам полностью подтвердилась.

Позже, уже в 1990-е годы, на исследованных в последнее время участках Троицкого раскопа, были выявлены усадьбы, принадлежавшие во второй половине XII – начале XIII века посаднику Мирошке, его предкам и сыну.

Здесь тоже летописные данные удачно сочетаются с данными дендрохронологии и с обнаружением в соответствующих слоях берестяными грамотами: с автографами самого Мирошки, многих других деятелей XII века, известных по летописным сообщениям.

Книжное учение

Если грамотность была массовой, чуть ли не поголовной, то как и кто учил грамоте детей?

Дело в том, что школ в Новгороде было много и завели их очень, очень рано. Уже в летописи под 1030 годом сообщается, что Ярослав Мудрый, придя в Новгород, собрал «от старост и от поповых детей 300 учити книгам». Триста детей – это много даже по масштабам тогдашнего многолюдного Новгорода.

В житиях некоторых новгородских святых, написанных еще в средние века, рассказывается, среди прочего – они учились в школе. Сообщается об этом как о чем-то совершенно обычном, вовсе не как об исключительном явлении. И на знаменитом Стоглавом соборе 1551 года сказано, что «…прежде сего училища бывали в Российском царствии на Москве и в Великом Новгороде по иным градам».

Как видно, довольно значительный процент новгородцев ходил в школу. Наверное, нанимали и учителей для обучения грамоте на дому, и ученые церковники брали учеников.

Косвенным подтверждением распространения книжного учения служат надписи – граффити, процарапанные на каменных стенах Софийского собора, церквей Спаса Нередицы, Федора Стратилата, Николы на Липне… Почти всех известных церквей. В алтаре церквей Спаса Нередицы и Николы на Липне (а ведь в алтарной части могли находиться только священники) для памяти на стенах прочерчены дни, в которые нужно было поминать в молитвах разных умерших новгородцев. Но большинство граффити сделано там, где молились рядовые прихожане.

Скучали эти люди во время службы? Не могли отвлечься от навязчивых мыслей? Некоторые надписи вполне даже благочестивы: «Господи, помоги рабу твоему». Но вот есть и надпись – «на Лукин день взяла проскурница пшеницю» (кстати, писала-то – вернее, процарапывала надпись – женщина… к вопросу о женской грамотности). Нельзя сказать, чтобы надпись так уж в духе Божественной Литургии и свидетельствовала о молитвенном состоянии пишущей.

Но главное для нашей темы – многие граффити сделаны на таком уровне от пола, что сразу видно – процарапывали их дети. Тут и рисунки, и отдельные буквы алфавита, и большие фрагменты азбуки. Видимо, маленькие новгородцы и впрямь слушали службу не очень внимательно. Трудно было малышу вникать во все действия и слова священника, вот он и совмещал необходимое с приятным – прорисовывал на стенах и на колоннах церкви то, чему учился.

До открытия берестяных грамот считалось, что граффити делались гвоздями, ножами или шильями. Но, во– первых, процарапывать граффити острым бронзовым писалом даже удобнее – оно же для этого и предназначено. А во-вторых, ну кто же позволит маленьким детям лет десяти и даже семи разгуливать с ножами и шильями?! И не позволят, и железа у людей того времени было не так много, как у нас; грубо говоря, гвозди не валялись на земле, бери – не хочу.

Есть тут и еще одно, как мне кажется, очень важное соображение… В XIX–XX веках, особенно при советской власти, очень постарались представить средневековую школу царством почти беспрерывной порки, всяческого истязания и унижения детей. Спору нет – детей в XI–XV веках наказывали гораздо чаще, чем в наши дни, и несравненно более жестоко. Скажем, за рисование и писание букв на стенах церкви ребенка и правда могли выпороть до крови.

Но никакими наказаниями невозможно привить ребенку вкус к учению, удовольствие учиться. А ведь и на стенках церквей дети писали буквы, фрагменты азбуки. Видимо, любили это занятие? Им, получается, нравилось писать буквы? То есть им нравилось учиться? Уже этих наблюдений достаточно, чтобы поставить под сомнение гнусную сущность средневековой школы… По крайней мере, всякой школы и всякого учителя.

Но для этого у нас есть еще более важные обстоятельства…

О берестяных «тетрадках» мальчика Онфима писали много, даже слишком много. Вернее – писали об одном конкретном листе бересты: о берестяной грамоте, почти вся поверхность которой занята эдаким героизированным автопортретом, тем самым, что воспроизводится чуть ли не во всех книгах по истории Древней Руси.

Благодаря этому рисунку неведомый и никак иначе не прославленный в веках Онфим угодил даже в школьные учебники – но интереснее всего вовсе не это. Ведь даже и на этой самой знаменитой грамоте, возле изображения всадника, Онфим продолжил изучение букв, написав на свободном клочке бересты «абвгдежзиiк» – то есть тогдашнюю азбуку.

А началось все 13–14 июля 1956 года, когда археологи нашли сразу 17 берестяных свитков. Шестнадцать из них – на площади в 10 квадратных метров. Охапка берестяных листов была брошена на землю между 1224 и 1238 годами.

В одном случае речь даже не листе, строго говоря… Небольшое лукошко прохудилось, и его отдали ребенку для учения. На овальном донышке лукошка, на перекрещивающихся широких полосах бересты, на первой полосе старательно выписана вся азбука, потом склады: ба, ва, га, да… и так до ща. На второй – продолжение складов: би… ви… ги… до си… Дальше просто не хватило места.

Такое «слоговое учение» было типично вплоть до начала XX века – ведь все буквы выучивались по их названиям: «аз», «буки», «веди», «глаголь»… и так далее.

Даже если ребенок уже твердо выучил, что буква «аз» читается как «а», а «буки» как «б», ему очень трудно было понять, как из их сочетания получается слог «ба». Приходилось выучивать буквы, потом составлять из них слоги, вызубривать их, как буквы, а уже выучив слоги, формировать из них слова.

Применялся и метод копирования: ученик переписывал подлинные «взрослые» документы или письма. На другой стороне лукошка написано: «Поклон от Онфима к Даниле». То есть воспроизведена типичная формула из «взрослого» письма.

Рядом с этой грамоткой-лукошком другая, уже обрывок берестяного листа, где выписана азбука и слоги от ба до ща, но почерк другой, не Онфима. Может быть, это «тетрадь» того самого Данилы? Того, кому от Онфима поклон?

Вот две грамоты с рисунками; на одной из них изображен страшный зверь с торчащими ушами и закрученным в спираль хвостом, с высунутым языком.

И подпись: «я звере» – то есть «я – зверь». Поиграл мальчик.

Еще одна грамота. На ней изображены два человечка с руками-граблями. Руки, в общем, довольно условны – на одной три пальца. На другой торчит щетка из восьми.

«На Домире взяти, доложзиве» – Онфим скопировал с подлинного делового документа, но написал после «ж» – «з», вставил в слово лишнюю букву – как в азбуке. Так привык в своей азбуке после «ж» писать «з», что рука сама сделала «нужное» движение.

Вот опять рисунок: два схематичных изображения человеческих фигур. Пальцев опять «неправильное» количество – три и четыре.

Пять берестяных листов, на которых только рисунки. На одном – невероятно длинная лошадь. А на ней сидят сразу два всадника. Может быть, это из опыта Онфима? Ведь папы в те времена часто сажали детей на коня позади себя. В отдалении еще один всадник, поменьше.

Другой рисунок – скачут три всадника с колчанами стрел по бокам, летят стрелы, под ногами всадников валяются поверженные враги.

И на третьем рисунке – всадник.

На четвертом – два человека. Один из них со «страшной» рожей, с вытаращенными глазами, несоразмерно крохотными ручками.

На пятом рисунке – два воина в узнаваемых шлемах, которые хорошо известны для Новгорода XIII века.

Мальчик Онфим много и охотно рисовал… Как и все дети. Удивительно только, что он рисовал на бересте… Дело в том, что береста была все же материалом сравнительно дорогим, для обучения грамоте ее не использовали. Ведь чтобы обучить малыша грамоте, надо было израсходовать огромное количество писчего материала! Мы-то люди богатые, мы готовы давать детям исписать несколько тетрадей, пока они хоть чему-то научатся.

В Средневековье люди были победнее, у них бересты было намного меньше, чем бумаги у нас; использовать для обучения дорогую бересту для Древнего Новгорода – накладно. Ведь и Онфим израсходовал шестнадцать листов и старое лукошко за очень короткий срок – скорее всего, буквально за несколько дней.

Детей учили писать не на бересте, а на специальных дощечках… Такие дощечки напоминают по размерам и форме крышку пенала, их находили в Новгороде несколько раз и в разных слоях. Одна из поверхностей дощечки обычно покрыта резным орнаментом, а другая немного углублена и имеет бортик по краям. По всему донышку этой небольшой, глубиной два-три миллиметра, выемки, сделана насечка из штриховых линий. Такие же штриховые линии в наше время делаются в тетрадях для малышей, которые только учатся писать (в годы молодости автора их называли «тетрадь для чистописания»). Образовывалась поверхность, покрытая воском и расштрихованная так, что малышу было удобно писать еще непривычные буквы.

Такие дощечки для письма (назывались они церы) делались парными, и в каждой из них проделывалось по три отверстия. Дощечки складывались навощенными сторонами внутрь, орнаментом наружу и связывались через эти отверстия. Ребенок носил такие дощечки в школу и домой. В школе его учили писать на воске, – в точности так, как это делалось в Греции, Риме, а потом и в Европе. На воске писали острым концом писала, а лопаточка на его другом конце служила, чтобы затирать написанное и использовать вощаную поверхность церы повторно.